Текст книги "Радищев"

Автор книги: Борис Евгеньев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

В то же время Радищев не прекращает работы над своей заветной книгой «Путешествие из Петербурга в Москву» – подвигом всей своей жизни.

Еще в 1780 году, когда он начал служить в Петербургской таможне, Радищев приступил к писанию «Слова о Ломоносове», включенного впоследствии в «Путешествие».

Начиная с 1781 года, он работал над одой «Вольность», которая также была затем включена им в отрывках в «Путешествие». Работу над одой он закончил в 1783 году.

В 1785 году он написал главу из «Путешествия» под названием «Медное», а в последующие три года он работал над другими главами «Путешествия», которое закончил в конце 1788 года.

Без малого десять лет работал Радищев над «Путешествием», собирая, вкладывая в этот свой труд самые заветные мечты и думы, отдавая ему весь пламень своего благородного сердца.

Нужна была огромная сила воли и непреклонная убежденность в своем долге перед родимой, чтобы выполнить этот сокровенный до поры, до времени труд в условиях окружавшей Радищева жизни.

Российская действительность все глубже раскрывалась перед ним в уродливом обличим наглого и торжествующего «самодержавства», и он не мог принять ее, эту действительность, не мог не бороться с ней.

Стоит привести всего лишь один факт тогдашней жизни, чтобы понять невозможность примирения Радищева с тем, что он видел вокруг себя.

В 1787 году, то-есть за год до того, как Радищев закончил работу над «Путешествием», императрица Екатерина, по предложению Потемкина, совершила путешествие в Крым через присоединенные земли степной Украины, получившей название Новороссии.

В этом путешествии с каким-то обнаженным цинизмом нашла свое яркое выражение постыдная сущность крепостнической России: безумный разврат и мотовство верхушки дворянства и полное пренебрежение к народным нуждам.

Трудно определить хотя бы приблизительно сумму ассигнований на одну только подготовку этого путешествия. Специальные ассигнования Сената достигли 4 миллионов рублей. К ним надо еще прибавить стоимость 76 тысяч лошадей, оторванных на продолжительное время от полевых работ для перевозки громадной свиты, а также расходы по починке дорог, по заготовке продуктов, постройке зданий для ночлега и отдыха на всем пути – от Петербурга до Крыма.

В Киеве поспешно строилась богато оборудованная флотилия и, «дабы не сделать остановки в плавании» по Днепру, была взорвана скала. Повсюду воздвигались триумфальные ворота, арки, галлереи, строились дворцы, закладывались общественные здания и соборы. Потемкин сооружал на берегах Днепра свои пресловутые декоративные деревни.

По распоряжению генерал-губернаторов и наместников крестьяне деревень и обыватели городов производили побелку домов, устилали улицы сосновыми ветками и травой. Они должны были ожидать карету императрицы «в лучшей одежде, а особенно девки – в уборах на головах и с цветами в руках, чтобы отнюдь никого в разодранной одежде не было, а паче пьяных и калек…» Дома украшались зеленью и цветами, а «в окнах на улице должны быть вывешены «какие у кого найдутся портища – суконные, стамедные, ковры и полотна…»

Сопровождавший Екатерину принц де Линь щедро разбрасывал золотые монеты толпе, окружавшей карету императрицы. И это происходило в то время, когда народ голодал, когда крестьяне в челобитной Екатерине писали, что «за взыскание недоимок продают у них последних коров и лошадей, что пропитание многие имеют с нуждой, хлеб едим пополам с колосом и толченою соломой, а многие едят куколь, пихтовую кору и протчие былие…»

Граф Сегюр пишет в своих воспоминаниях:

«26 апреля императрица пустилась в путь по Днепру на галере[88]88
  Галера – гребное судно.


[Закрыть], в сопровождении великолепнейшей флотилии, состоящей из 80 судов и 3 тысяч человек матросов и солдат. На каждой из галер была своя музыка, каждый из нас имел свою комнату и нарядный, роскошный кабинет с покойными диванами и письменным столом красного дерева. Множество лодок и шлюпок носилось впереди и вокруг эскадры, которая, казалось, создана была волшебством… Города, деревни, усадьбы, а иногда и простые хижины так были изукрашены цветами, расписаны декорациями и триумфальными воротами, что вид их обманывал взор и они представлялись какими-то дивными городами, волшебно созданными замками, великолепными садами…»

Толпы народа, одетого в праздничные платья, песенники в шлюпках и по берегам реки, пушечная пальба, фейерверки, искусственно созданные деревни, рынки, переполненные товарами, дома, украшенные цветами и гирляндами, большие стада, сгоняемые во время проезда императрицы, – все это должно было свидетельствовать о богатстве страны, о довольстве ее жителей.

Нетрудно себе представить, с каким справедливым гневом и негодованием слушал Радищев рассказы о путешествии Екатерины, а может быть, и читал о нем в льстивой сусальной книжонке «Путешествие ее императорского величества в полуденный край России».

Интересное и поучительное совпадение во времени двух путешествий! Одно из них, действительно совершенное, – низкая ложь, обман, лицемерие; другое – плод творческой мысли и опыт совестливого сердца, – беспощадная правда жизни…

Таковы примерно итоги литературной деятельности Радищева за десятилетие, начиная с 1780 и кончая 1790 годом.

Этой своей деятельностью Радищев не только продолжал и углублял радикально-демократическую направленность мысли передовых русских людей 60—70-х годов, но и придавал ей новые качества. То, что десять, двадцать лет тому назад имело характер «теоретического бунта» – в произведениях Десницкого и Козельского, приобретало теперь, в деятельности Радищева, характер революционной пропаганды, революционной борьбы.

Мировоззрение Радищева в эти годы сложилось окончательно: это было боевое, действенное мировоззрение революционера, мировоззрение, идейной основой которого были материалистические положения и которое нашло свое выражение в бессмертной книге «Путешествие из Петербурга в Москву».

И в эти годы он был не одинок, но теперь уже он занимал ведущее место среди передовых людей России по глубине и последовательности своего революционного мировоззрения, по силе и яркости своего таланта.

Кого же следует вспомнить из числа передовых русских людей 80—90-х годов XVIII столетия, каких смелых «правдолюбцев»?

Еще в 1775 году, вскоре после подавления Пугачевского восстания, некий Николай Колычев подал Екатерине записку об учреждении «некоторого порядка» в России. Екатерина, ознакомившись с запиской, приказала «персонально испытать» «поведение и свойства сего человека».

После этого «испытания» Колычев вынужден был просить о пострижении его в монахи!.. Екатерина разрешила ему это с тем, чтобы за ним следили и не позволили ему иметь чернила и перо и чтобы он «жил навсегда безвыходно в том монастыре…»

Н. И. Новиков

В 80-е годы поборником свободы выступил и поручик Федор Кречетов, посаженный в крепость в 1793 году.

В 1785 году он организовал общество с широкими просветительными задачами, то-есть занялся практической пропагандистской деятельностью. Общество просуществовало несколько лет.

Кречетов был обвинен в тяжких преступлениях.

Доносчик писал о нем, что он, «негодуя на необузданность власти, возвращает права народу». О Екатерине Кречетов говорил, что она, «впавшая в роскошь и распутную жизнь, недостойна престола». Он задавался целью избавить народ «от ига царского, в котором поныне по слепоте своей страдают…»

Во время следствия по делу Кречетова выяснилось, что он хотел открыть школу для мужчин и женщин, с тем чтобы лучших учащихся посылать в губернии «и таким путем устроить в России вольность…»

Кречетов предрекал восстание народа в России, которое может «разрушить все власти в мгновение ока…»

Близким знакомцем Радищева в годы работы над «Путешествием» был Денис Иванович Фонвизин. Разбитый параличом, находящийся под пристальным и строгим надзором, он все еще блистал живым и острым умом, разил беспощадной иронией.

Как и Радищев, он придавал высокое значение долгу писателя, называл писателя «стражем общего блага». В одном из писем Стародума он утверждал, что писатели «имеют долг возвысить громкий глас своп против злоупотреблений и предрассудков, вредящих отечеству, так что человек с дарованием может в своей комнате, с пером в руках, быть полезным советодателем государю, а иногда и спасителем сограждан своих и отечества». И эти взгляды представлялись Екатерине опасными, «крамольными».

Грозные тучи собирались над головой еще одного замечательного современника Радищева.

В апреле 1792 года Екатерина подписала указ об аресте Николая Ивановича Новикова. Новиков без суда был приговорен к пятнадцати годам заключения в крепости. Имущество его было взято в казну. Екатерина приказала «предать огню все без изъятия» книги, изданные Новиковым, которые, по отзыву архиепископа Платона, обследовавшего по приказу Екатерины издательскую деятельность Новикова, были «самые зловредные, развращающие добрые нравы и ухитряющие подкапывать твердыни святой веры…»

Так была задавлена жизнь еще одного человека, вскрывавшего перед читателем общественные язвы русской жизни, высмеивавшего увлечение всем иностранным, разоблачавшего недостатки управления и особенно правдиво и остро показывавшего положение замученного нуждой и произволом крепостного крестьянина.

«Новиков, – писал Ключевский, – по-своему понимал задачи печатного станка и повел свое дело так, что в его лице русский издатель и книгопродавец стал общественною, народно-просветительною силой, и постигшая Новикова катастрофа произвела на русское образованное общество такое потрясающее впечатление, какого, кажется, не производило падение ни одной из многочисленных «случайных» звезд, появлявшихся на русском великосветском небосклоне…»[89]89
  В. О. Ключевский, Воспоминание о Н. И. Новикове и его времени.


[Закрыть]

Около 1789 пода Яков Княжнин написал свою последнюю трагедию – «Вадим Новгородский». Темой трагедии было убийство варяжским князем Рюриком Вадима Храброго, недовольного правлением чужеземного князя.

Княжнин был всего лишь одним из выразителей дворянской оппозиции, и тем не менее вложенная им в уста одного из героев характеристика самодержавия звучит почти с радищевской силой:

 
Какой герой в венце с пути не совратился?
Величья своего отравой упоен —
Кто не был из царей в порфире развращен?
Самодержавие повсюду бед содетель.
Вредит и самую чистейшу добродетель
И, невозбранные пути открыв страстям,
Дает свободу быть тиранами царям…
 

Трагедия Княжнина «Вадим Новгородский» вызвала у Екатерины страшную ярость. Но Княжнин умер, и гнев царицы обрушился на его трагедию. Сенат постановил трагедию Княжнина, «яко наполненную дерзкими и зловредными против законной самодержавной власти выражениями, а потому в обществе Российской империи нетерпимую, сжечь в здешнем столичном городе публично…»

Весьма примечательно, что вскоре прошел слух, будто Княжнина перед его смертью допрашивал Шешковский, после чего Княжнин «впал в жестокую болезнь и скончался…»

У Пушкина есть запись, в которой прямо говорится, что «Княжнин умер под розгами»…

Мы привыкли представлять себе Ивана Андреевича Крылова прежде всего как создателя драгоценных басен, исполненных народной мудрости и неумирающей жизни. Но современники Радищева, да и сам Радищев знали Крылова и как писателя других жанров.

С наибольшей силой молодой Крылов проявил себя в журналистике. В 1789 году он издавал сатирический журнал «Почта духов», в 1792 году – «Зритель». Он был еще очень молод – и очень смело и резко критиковал в своих журналах основы и всю систему помещичье-дворянского государства.

Когда началось следствие по книге Радищева, было обращено внимание и на Крылова. Высказывалось предположение, не была ли напечатана книга Радищева в типографии Крылова. По выходе «Путешествия» невыясненные обстоятельства заставили Крылова закрыть типографию и прекратить издание журнала. Крылов и впоследствии не объяснил причин этого.

«Тут много было причин… – говорил он. – Полиция и еще одно обстоятельство… Кто не был молод и на веку своем не делал проказ!..»

Близок был к Радищеву его товарищ по лейпцигскому университету, Петр Иванович Челищев. Он отказался от карьеры и рано вышел в отставку с военной службы. В 1791 году он совершил большое путешествие по северу России: посетил Соловецкий монастырь, Архангельск, Холмогоры, Петрозаводск, Вологду, и оставил подробное описание своего путешествия.

Эта работа Челищева проникнута глубоким патриотизмом. Он стремился доказать, «что русский язык, как верное выражение ума и души народа, обладает всеми условиями для того, чтобы служить достаточным орудием для просветительных целей».

Челищев, по его собственному выражению, «бесился и рвался», слушая клевету, возводимую на русский язык, а следовательно, и на русский народ. С негодованием пишет Челищев и о тяжелом положении крепостного крестьянства, скованного «узами рабства».

Много, много было в России уже и в то время смелых честных людей, «правдолюбцев», борцов за справедливость и свободу!

И все же это еще не создавало условий, необходимых для практического осуществления идей и стремлений Радищева. Он и сам понимал это.

Находясь в ссылке, он писал в своем философском трактате «О человеке»:

«Малейшая искра, падшая на горячее вещество, произведет пожар, сила электрическая, протекая везде непрерывно и мгновенно, где найдет только вожатого. Таково же есть свойство разума человеческого. Едва один возмог, осмелился, дерзнул изъятися из толпы, как вся окрестность согревается его огнем и, яко железные пылинки, летят прилепиться к железному магниту, но нужны обстоятельства, нужно их поборствие; а без того Иоганн Гус издыхает во пламени, Галилей влечется в темницу, друг ваш в Илимск заточается…»

Обстоятельств и их «поборствия» не было. Не созрели еще общественные силы, которые впоследствии свергли существовавший строй.

* * *

Теперь проследим ход событий, имевших такое большое значение во всей последующей жизни Радищева.

Как уже говорилось выше, Радищев закончил писать «Путешествие» в конце 1788 года. Нужно было подумать о напечатании книги.

Разрешение к печати за подписью председателя Управы благочиния, петербургского обер-полицмейстера Рылеева, было получено 22 июля 1789 года.

Сам Радищев так рассказывал об этом:

«Когда моя книга была уже готова, то я послал ее для цензуры с бывшим прежде книгопродавцем, а в то время находящимся при Таможне. Долго времени спустя, в конце прошлого лета, книгу мою Мейснер[90]90
  Один из таможенных служащих.


[Закрыть] возвратил за подписанием обер-полицмейстера Рылеева. Неизвестно мне, оказывал ли Мейснер о сочинителе книги; но он мне сказывал, что о имени моем не объявил. Я хотя мало тому верил, но, признаюсь, был тому рад, потому что, не зная, как в публике оно будет принято, я хотел ждать, для объявления о себе того времени, как его одобрят…»[91]91
  Показания от 7 июля


[Закрыть]

С одобренной к печати рукописью Радищев обратился в Москву, к типографу Селивановскому. Селивановский, прочитав рукопись и, очевидно, правильно оценив значение книги, отказался ее печатать. Радищев погорячился, получив отказ, но потом, как рассказывает сын Селивановского, «смягчил тон и, расспросив о деле типографском и имея деньги, решился сам завести типографию…»

Есть сведения и о том, что Радищев хотел издать свою книгу в университетской типографии, у Новикова. Рукопись была дана на просмотр цензору Брянцеву, который вымарал чуть не половину книги. Радищев не мог согласиться с этим и тогда-то и решил устроить собственную типографию.

В 1783 году Екатериной было разрешено частным лицам устраивать типографии и печатать книги, «не требуя ни от кого дозволения». Управа благочиния должна была следить, чтобы в книгах не появлялось что-либо «противное законам божиим и гражданским или же к явным соблазнам клонящееся…»

Радищев говорил впоследствии, что он «вознамерился завести у себя типографский стан, но не имел на то случая. Прошлым летом получил я стан типографский от Шнора с литерами… Первую книжку в один лист на оном я напечатал под заглавием «Письмо к другу в Тобольске». Вторую «Путешествие»; та и другая за цензурою…»

Типография Радищева помещалась в его городском доме, на Грязной улице, и, конечно, была более чем скромной по своему оборудованию.

«Наборщиком той книги («Путешествия»), – говорил впоследствии Радищев на допросе, – был находящийся в то время при таможнях надсмотрщик Богомолов; тискана же она с помощью собственных его людей».

Книгопродавец Зотов также показал на допросе, что он, бывая у Радищева, видел в доме его типографию, а «наборщики у него – таможенные надсмотрщики и его люди».

Они же были и первыми читателями «крамольной» книги, когда долгими вечерами зимы 1790 года набирали и тискали ее… Рукопись «Путешествия» для набора была переписана набело таможенным служащим Александром Царевским, молодым образованным разночинцем, знакомым Радищеву еще с 1785 года, когда Царевский давал уроки сыновьям Радищева. Кроме Царевского, в работе по набору и тисканью книги принимали участие таможенные служащие Богомолов и Пугин. Корректуру книги читал и правил сам Радищев.

Печаталось «Путешествие» долго: с января по май 1790 года.

Страница рукописи «Путешествия из Петербурга в Москву»

В мае этого года в Петербурге, в книжной лавке купца Герасима Кузьмича Зотова, что на Владимирской улице, против Большого Гостиного двора, появилась в продаже небольшая, в восьмую долю листа, книга под названием «Путешествие из Петербурга в Москву». Имя автора на книге указано не было.

Книга распродавалась хорошо. Зотов подумывал, что не мешало бы, пожалуй, еще взять ее для продажи, да побольше. Он отправился к сочинителю «Путешествия», но скоро вернулся, удивленный и раздосадованный.

Приказчику он сказал, что сочинитель не дал ему книг и задаток вернул «пятьдесят рублев».

Зашел покупатель, спросил «Путешествие» и, хитро усмехаясь, задал Герасиму Кузьмичу вопрос: побывал ли он уже у «духовника»?

– У духовника? У какого духовника? – простовато переспросил Зотов.

– Будто не понял? – И покупатель шопотом добавил: – У Шешковского!

Зотов побледнел, услышав это страшное имя. Нетвердым голосом он отвечал, что нет, слава богу, не был и что никакой вины за собой не знает. Покупатель покачал головой, похлопал Зотова по плечу и, уходя, сказал:

– Врешь, брат, знаю, что был!

В числе первых покупателей был некий И. Лефебер, пристав уголовных дел петербургской Управы благочиния, а также камер-паж Балашов – будущий министр полиции при Александре I. Есть предположение, что экземпляр «Путешествия», купленный именно им, попал в руки Екатерины.

На следующий день – это было 26 июня – Герасим Кузьмич был взят под стражу. Лавку его опечатали…

Когда был арестован Зотов и вслед за тем Мейснер был вызван на допрос, а может быть еще и до этого, Радищев понял, что дело приобретает дурной для него оборот. Он приказал своему старому слуге Давыду Фролову сжечь весь тираж книги – все, что осталось после того, как он разослал несколько экземпляров своим друзьям и знакомым и дал 25 экземпляров купцу Зотову. Сам он уничтожил рукописи и еще какие-то свои бумаги. Повидимому, он готовился к обыску, а может быть и к аресту.

Вернее всего, граф А. Р. Воронцов поставил его в известность о том, как «Путешествие» было встречено Екатериной.

Вечером старый слуга Радищева Давыд Фролов, выйдя от барина, долго стоял на дворе, в раздумье почесывая затылок. Потом махнул рукой и, выполняя приказание своего господина, затопил людскую баню.

Наступила ночь. В доме погасли огни, а старый Давыд все сидел, запершись в бане, перед пышущей жаром печью. Щурясь, смотрел он, как гибли в огне, вспыхивая и рассыпаясь легким черным пеплом, одна за другой книги, которые он натаскал в баню из домашней типографии.

«Путешествие из Петербурга в Москву», – читал он по складам при красном свете жаркого пламени название книги, преданной сожжению.

Не опал в эту ночь и Радищев. Запершись в своем кабинете, при свете свечи он разбирался в рукописях и письмах, бросая предназначенное к уничтожению на пол. Всю ночь в его кабинете топилась печь и пахло горелой бумагой…

Все эти события произошли уже после того, как «Путешествие» попало в царский дворец. В числе других новых книг его положили на туалетный столик императрицы.

Лето 1790 года Екатерина проводила в Царском Селе, изредка бывая в Петергофе и Петербурге. Прошло не меньше месяца, прежде чем до нее дошли слухи о выходе анонимной книги, которая вызывала много разговоров в столичной публике.

Явившись утром 26 июня в царский кабинет, статс-секретарь Александр Васильевич Храповицкий сразу почуял что-то неладное…

Екатерина, как всегда, встретила его улыбкой, сидя за рабочим столом в белом капоте и чепце. Она читала и, глянув на Храповицкого поверх очков, оказала, как всегда:

– Садитесь!..

Но наметанный глаз статс-секретаря определил, что императрица гневна, недовольна. Храповицкий сел и насторожился. И он не ошибся: день выдался на редкость трудный.

Во дворец спешно был вызван обер-полицмейстер Рылеев. Он рыдал, валяясь в ногах у Екатерины. Он клялся, что разрешил к печати «крамольную книжонку» не по злому умыслу, а по глупости своей.

Это была святая правда: обер-полицмейстер Никита Рылеев был отменно глуп. Про него рассказывали, что он чуть было не сделал… чучело из придворного банкира Сутерланда! У Екатерины была любимая собачка, подаренная ей банкиром и прозванная по этому случаю «Сутерландом». Собачка околела, и разогорченная Екатерина приказала Рылееву сделать чучело «Сутерланда». Тот, в своем верноподданнейшем рвении, схватил было самого банкира, который, как говорили, только счастием избавился от грозившей ему операции.

«По городу слух, будто Радищев и Шелищев (Челищев) писали и печатали в домовой топографии ту книгу, исследовав, лутче узнаем».

Такую записочку Екатерина послала 26 июня графу А. А. Безбородко и, повидимому, в тот же день дала ему новое поручение: «Напиши еще к нему (речь идет о начальнике Радищева графе А. Р. Воронцове), что кроме раскола и разврату не усматриваю из сего сочинения…»

В тот день Храповицкий записал в свой дневник:

«26 июня 1790 г. Говорено о книге «Путешествие от Петербурга до Москвы». «Тут рассевание заразы французской, отвращение от начальства… Я прочла 30 страниц…» Посылка за Рылеевым. Открывается подозрение на Радищева…»

Когда-то этот самый Александр Васильевич Храповицкий был приятелем Радищева. После своего возвращения из Лейпцига Радищев брал у него уроки русского языка.

Быть может, услышав из уст разгневанной императрицы имя своего бывшего приятеля, Храповицкий внутренне и содрогнулся. Но не таким он был человеком, чтобы рискнуть предупредить Радищева о грозящей ему беде!

В лице Александра Васильевича Храповицкого мы имеем явление, столь противоположное Радищеву, что, пожалуй, и не найти лучшего примера того, каким людям жилось вольготно и счастливо при Екатерине и что представлял собой придворный круг, против которого Радищев восставал с гневом и презрением.

Радищев и Храповицкий были ровесниками. В молодости Александр Васильевич пописывал стишки и даже заслужил похвалу Сумарокова. Потом он забросил эти пустые затеи и всей душой предался устройству своего благополучия и карьеры при дворе.

В «Житии Федора Васильевича Ушакова» Радищев насмешливо и презрительно писал о том сорте людей, «которые думают, что для достижения своей цели нужна приязнь всех тех, кто хотя мизинцем до дела их касается; и для того употребляют ласки, лесть, ласкательство, дары, угождения и все, что задумать можно, не только к самому тому, от кого исполнение просьбы их зависит, но ко всем его приближенным, как то – к Секретарю его, к Секретарю его Секретаря, если у него оной есть, к писцам, сторожам, лакеям, любовницам, и если собака тут случится, и ту погладить не пропустят…»

Именно таким и был Храповицкий.

В 1783 году, – в то самое время, когда Радищев закончил работу над одой «Вольность», – Храповицкий был «определен к принятию челобитен» – вступил в должность статс-секретаря Екатерины.

Через два года он был послан в Ямбург «для прекращения неустройства, возникшего на суконной фабрике», – как деликатно выражается его биограф Д. Н. Бантыш-Каменский, то-есть для усмирения бунта рабочих, доведенных до отчаяния каторжной работой и голодной рабской жизнью. Он хорошо преуспел в исполнении этого поручения и получил в награду 5 тысяч рублей деньгами, деревни и орден Владимира большого креста.

Чины и подарки так и сыплются на Храповицкого, как из рога изобилия: тут и деньги, и бриллиантовые перстни, и табакерки, осыпанные бриллиантами.

Круг его обязанностей при дворе был велик и разнообразен: каждодневно он докладывал дела и просьбы, писал указы, сочинял хоры и арии для опер, лексиконы рифм, переписывал оперы, сочиненные императрицей, читал ей вслух сказки «для разбития мыслей», как она сама говорила. Не отказывался он и от роли шута, коли и это требовалось от него. Екатерина откровенно и грубо потешалась над дородностью своего статс-секретаря, упрашивая ею садиться не на стул, который он мог сломать, а на диван.

Впрочем, несмотря на свою тучность, Храповицкий «бегал проворно» и имел «нрав гибкий, вкрадчивый, и должен стоять на ряду с утонченными придворными». Действительно, он умел отлично ладить и с сильными мира сего – с князем Вяземским, графом Безбородко – и дружить с любимым камердинером императрицы, который передавал ему «самые тайные разговоры».

Таков был Храповицкий, такова была придворная челядь, которую так ненавидел Радищев.

День 26 июня, столь тревожно начавшийся, закончился торжеством. Во дворце получено было известие о блестящей победе над шведским флотом. Гром победы Заглушил на время дерзкий голос крамольной книги.

Отпраздновали победу, отслужили в Царском Селе благодарственный молебен.

Но о книге не забыли…

На следующий день, 27 июня, граф А. А. Безбородко писал в письме к А. Р. Воронцову, что императрица, «сведав о вышедшей книге» и подозревая, что автор ее – Радищев, повелевает, чтобы Воронцов «прежде формального о том следствия», вызвал бы Радищева и «вопросил его» – он ли сочинитель этой книги и где он ее печатал. Безбородко указывал, что «чистосердечное его (Радищева) признание есть единое средство к облегчению жребия его…»

В личной записке, приложенной к этому официальному письму, Безбородко сообщал Воронцову, что «дело сие в весьма дурном положении».

Но вот, в тот же день, немногим позднее, Безбородко писал Воронцову, «что ее величеству угодно, чтобы Вы уже господина Радищева не спрашивали для того, что дело пошло уже формальным следствием…»

Екатерина с пристальным вниманием читала наделавшую столько хлопот книгу.

– Верно, это очень вздорный человек, сочинитель сей книги? – спросила она.

Когда же ей ответили, что, напротив, он человек самый кроткий и хороших правил, она сказала:

– О, тем хуже!

На полях книги Екатерина писала свои замечания:

«…Намерение сей книги на каждом листе видно. Сочинитель ищет всячески и выищивает все возможное к умалению почтения власти и властям, приведению народа в негодование противу начальства…

…Клонится к возмущению крестьян противу помещиков, войск противу начальства.

…Сочинитель не любит царей и, где может к ним убавить любовь и почтение, тут жадно прицепляется с редкой смелостию. Надежды полагает на бунт мужиков.

…Царям грозится плахою. Сии страницы, суть криминального намерения, совершенно бунтовские…»

Екатерина поинтересовалась и другими произведениями Радищева. Прочтя вслед за «Путешествием» «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске», она, как мы уже говорили об этом выше, заметила, что «давно мысль его готовилась ко взятому пути».

Указы и приказы о зловредной книге и ее дерзостном сочинителе летели из дворца.

Генерал-губернатор Петербурга граф Брюс получил рескрипт:

«Граф Яков Александрович! Как известная зловредная книга «Путешествие из Петербурга в Москву» в благопристойном государстве терпима быть не может, то и прикажите наблюдать, дабы она нигде в продаже и напечатании здесь не была, под наказанием, преступлению сему соразмерным…»

Императрица гневалась. Но когда она называла сочинителя «Путешествия» «бунтовщиком», когда она говорила, что он «хуже Пугачева», не один только гнев руководил ею, но и страх. Императрица была испугана.

Над Францией реяли знамена революции. По всему миру, как весенний гром, прокатился грозный и радостный гул – восторженные клики толпы, орудийные залпы, сопровождавшие падение Бастилии. С оружием в руках выходил голодный и нищий народ на парижские улицы. С оружием в руках шел голодный и нищий крестьянин к стенам замков своих господ. Зарево мятежа вставало над Европой, и кровавые отсветы его чудились Екатерине на страницах книги, исполненной ненавистью к рабству, призывающей крепостных рабов к восстанию.

Немало было в России людей, которые с величайшим интересом и сочувствием следили за развитием революционных событий во Франции.

Граф Сегюр рассказывает об энтузиазме, с каким было встречено известие о падении Бастилии в Петербурге среди «негоциантов, мещан и некоторых молодых людей из высокого класса».

Газеты того времени, учитывая повышенный интерес к событиям во Франции, довольно широко освещали их на своих страницах. Правительственная газета «Санкт-Петербургские ведомости» взяла сразу враждебный тон по отношению к французской революции. Сообщая о взятии Бастилии, эта газета не жалела черных красок для описания деяний «кровожадной и безумной черни».

«Московские ведомости» держались более либерального тона, но вскоре резко изменили этот тон по указанию свыше.

Разумеется, отношение Екатерины к революционной Франции было враждебным.

Она говорила своим приближенным, что Российская монархия не может допустить, чтобы в каком бы то ни было уголке Европы сапожники управляли государством.

В дальнейшем Екатерина принимает меры, чтобы все русские, а особенно проживавшая в Париже дворянская молодежь, покинули Францию. В России нашли радушное гостеприимство французские дворяне-эмигранты, в том числе братья Людовика XVI. Начались дипломатические переговоры между Россией, Англией и Австрией о создании коалиции, то-есть военного союза, против революционной Франции, против общего врага.

Взятие Бастилии.

Позднее, в 1793 году, казнь Людовика XVI так сильно потрясла Екатерину, что она заболела. Тогда же был подписан указ Сенату о разрыве политических связей с Францией и о высылке из России всех тех французов, которые откажутся дать присягу «по изданному при указе образцу». Русские порты были закрыты для судов под французским флагом. Русским людям было запрещено ездить во Францию, получать французские газеты, ввозить в Россию французские товары.