Текст книги "Радищев"

Автор книги: Борис Евгеньев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

«Какая богатая своими естественными произведениями страна, эта Сибирь! Какая мощная страна!» – восторженно восклицает он в письме к Воронцову из Тобольска (24 июля 1791 года).

«Нужны еще века, – продолжает он, и его слова звучат замечательным пророчеством, – но когда она будет населена, она предназначена играть со временем великую роль в летописях мира. Когда могучая сила, когда непреодолимая причина придаст плодотворную активность закосневшим народностям этих мест, тогда еще увидят, как потомки товарищей Ермака будут искать и откроют себе путь через льды Северного океана, слывущие непроходимыми, поставя таким образом Сибирь в непосредственную связь с Европой, выведут земледелие этой необъятной страны из состояния застоя, в котором оно находится: ибо по справкам, которые я имею об устьях Оби, о заливе, который русские называют Карским морем, о проливе у Вайгача, в этих местах можно легко проложить себе короткий и свободный от льдов путь…»

И тут же добавляет, как всегда, готовый к практической деятельности, направленной на пользу родине: «Если бы я должен был влачить свое существование в этой губернии, я охотно вызвался бы найти этот проход, несмотря на все затруднения, обычные в такого рода предприятиях».

Дом Радищева в Илимске.

* * *

3 января 1792 года, пробыв в дороге больше пятнадцати месяцев, Радищев и его спутники увидели невысокую гору, покрытую темным еловым лесом, а у ее подножья – сторожевые башни в снежных шапках и высокие бревенчатые стены Илимского острога.

Иркутский губернатор И. А. Пиль в середине января сообщал Воронцову, что Радищев, выехав из Иркутска 19 декабря, благополучно добрался до Илимска.

«Хотя расстоянием от Иркутска не весьма далеко, но по глубоким по дороге снегам и проселочной дороге скорее доехать не мог, но пишет, что доехали здоровы и нашли там приготовленный для них дом довольно спокойным… Смею уверить, что они там, кроме скуки, никакой нужды не претерпят…»

На гравюре XVIII века Илимский острог выглядит небольшой кучкой деревянных домишек, построенных из толстых бревен, с маленькими окошечками, похожими на бойницы. Острог окружен высокой бревенчатой стеной. По углам – остроконечные башенки. За домами виден темный, поросший лесом горб горы.

Снег, безлюдье…

Вид Илимска. Рисунок сына Радищева.

Полтора с лишним века назад, в 1632 году, сотником енисейской команды Бекетовым был сооружен Якутский острог. В 1635 году им же был заложен острог на Олекме. Из этого острога вверх по быстрой Олекме плыл Ерофей Хабаров на Амур. В последующие годы были построены остроги Илимский, Киренский, Иркутский…

В те времена в Илимском остроге, как и в других городах-острогах, отсиживались за толстыми бревенчатыми стенами от часто восстававших тунгусов, томившихся под бременем непосильного «ясака». Ко времени пребывания в Илимске Радищева от острога осталось несколько полуразрушенных башен.

Главное занятие немногочисленного населения – охота на белок.

В Илимске было всего человек пятьсот жителей, и, по свидетельству Радищева, в нем решительно ничего не производилось – «не было ни сапожника, ни портного, ни свечного мастера, ни слесаря…»

Жизнь в Илимске благодаря помощи Пиля наладилась быстро. Еще в бытность Радищева в Иркутске для него был куплен старый воеводский дом, за который Радищев заплатил десять рублей. Жил он в этом доме недолго. Присланные Пилем плотники, взятые из числа ссыльных, построили Радищеву новый дом.

При доме была устроена плавильная печь; в ней Радищев занимался обжиганием керамических изделий собственного изготовления.

Обычно он вставал рано, ему приносили большой чайник с кипятком, и он сам приготовлял кофе.

Потом садился писать, читал, обучал детей географии, истории, немецкому языку.

Часто ездил по окрестностям, бродил с ружьем по лесам и горам, окружавшим Илимск.

«Горы, покрытые лесом, тянулись по обоим берегам реки, – вспоминает сын Радищева, Павел, проведший свои детские годы в Илимске. – Леса состояли из сосны, ели, лиственницы, сибирского кедра и березы… В лесах родилось много красной смородины, а в низких местах – черной; земляники, брусники множество, малина, морошка, черника, голубица…»

С внешней стороны жизнь в Илимске была терпимой. Два унтер-офицера, приставленные для надзора, имели особые квартиры и только изредка заглядывали к Радищеву, Он пользовался известной свободой и не только бродил с ружьем по лесам, окружавшим Илимск, но ездил в лодке вверх и вниз по Илиму. Зимой добирался на санях до устья Илима – верст за сто от острога, в селение Коробчанку, где ловилось множество осетров.

Жизнь кругом была суровой и дикой, такой же суровой и дикой, как леса и горы, окружавшие бревенчатые стены острога.

Как-то раз, в конце зимы, к Илимску прикочеавали тунгусы и раскинули свои бедные юрты из древесной коры в окрестном лесу. Радищев пошел к ним. Сидя в юрте у дымного костра, он смотрел на колдовскую пляску старой шаманки, бившей в бубен и кружившейся, выкрикивая заклинания до тех пор, пока она не свалилась в полном изнеможении.

* * *

В лице Елизаветы Васильевны Радищев нашел верного друга. Она стала в Илимске его женой. Здесь, в сибирской глуши, она родила ему двух дочерей и сына.

Добрая, кроткая женщина, хорошая, домовитая хозяйка, Елизавета Васильевна всеми силами старалась облегчить Радищеву жизнь в изгнании. Он понимал это, ценил и сам всегда старался предупредить ее скромные желания. Между ними никогда не было ссор и разногласий.

В продолжение всей ссылки Радищев не переставал тревожиться о судьбе своих старших сыновей, оставшихся у брата. Еще в письме из Нижнего Новгорода, в октябре 1790 года, он обращался к Воронцову с просьбой «призреть» детей.

«Я утешаюсь тем, – писал он Воронцову из Тобольска о своих старших сыновьях, – что в том возрасте, когда разум пытается освободиться от помочей детства, они испытали несчастие, урок всегда удивительный… который существо, слишком гордящееся условным величием, превращает в существо скромное, а из существа униженного делает человека…»

Воспитание сыновей Радищева взял на себя его брат, советник архангельской таможни Моисей Николаевич. Он хотел даже выйти в отставку, чтобы посвятить себя воспитанию племянников.

Моисей Николаевич писал Воронцову о своем брате: «Если б возможно было мне применяться состоянием своим с ним, то б минуты не подумал, дабы его возвратить в объятия любезных нам родителей и несчастных его детей…»

Старшие сыновья Радищева – Василий и Николай – готовились к вступлению на военную службу. В детски почтительных письмах к Воронцову, в которых они сообщали ему о своих школьных успехах, они писали, что собираются стать «полезными сынами отечества» и «добрыми гражданами»…

Идеалы отца были, как видно, рано восприняты сыновьями.

* * *

«Аристократией» Илимска были полицейские чины – мелкие людишки, те самые «согбенные разумы и души», которых Радищев всегда сторонился.

В Илимск иногда наезжали члены Киренского земского суда (уездный город Киренск был в 500 верстах) – исправник Ковалевский и заседатель Деев. Ковалевский, добродушный, честный человек, скоро стал другом дома. Сын его, Саша, целый год жил у Радищева – «воспитывался» в культурной и просвещенной семье.

Заседатель же Деев во хмелю приставал к Радищеву: «починай кубышку, Александр Николаевич», – он ждал от Радищева «подарка» за свою доброту к ссыльному. В простоте душевной заседатель был уверен, что сослали Радищева за взятки, что Радищев, следовательно, богат.

Новый исправник, занявший место Ковалевского, также решил, что Радищев «скупится», не хочет «починать кубышку». Не раз грозил он Радищеву, напоминая, что от исправника во многом зависит спокойная жизнь ссыльного.

Кругом этих людей не исчерпывались связи Радищева с внешним миром. Не говоря уж о постоянной переписке с Воронцовым, он и в Сибири приобрел новые знакомства.

В те времена в Иркутске жил естествоиспытатель Эрик Лаксман. Радищев вел с ним деятельную переписку. Кроме того, Радищев познакомился с «российским Колумбом» Григорием Шелеховым, замечательным исследователем восточных окраин России, достигшим одним из первых русских путешественников берегов Америки.

Через Илимск проезжали участники экспедиции Биллингса – натуралист и рисовальщик. Они двигались от Чукотского носа через Якутск, плыли по Илиму в лодке. Натуралист вез чучела птиц и животных, рисовальщик – виды полярных стран.

Встреча с этими людьми была большой радостью для Радищева. В беседе с ними он мог до известной степени удовлетворить свой живой интерес к естественным наукам, да и сама экспедиция не могла не интересовать его, мечтавшего самому заняться исследованием малоизвестных земель. Иосиф Биллингс, капитан-лейтенант русского флота, был назначен Екатериной II начальником астрономической и географической экспедиции, ставившей своей целью пройти в Берингово море и к северо-западным берегам Северной Америки и исследовать северо-восточные берега Сибири. В сентябре 1789 года Биллингс вышел из Охотска, ему удалось доплыть до залива св. Лаврентия. Часть экспедиции продолжала свои исследования на море, а другая часть, с Биллингсом во главе, сухим путем исследовала Чукотскую землю. В феврале 1792 года экспедиция закончила свое путешествие, составив описание Охотского моря, Алеутских островов и берегов Америки.

Радищев был человеком деятельной жизни. Безделье всегда тяготило его. И здесь, в ссылке, он старался заполнить дни полезными занятиями.

Еще в Лейпциге он приобрел довольно обширные познания по медицине. Теперь они пригодились ему. Слава о нем как о добром и изрядном лекаре вскоре разнеслась далеко за пределы Илимска.

Он вылечил молодого зверолова Фому, сильно обморозившегося на охоте. Лечил он и тунгусов.

В Илимск с Радищевым поехал по собственному желанию один из бывших крепостных его отца – Степан Дьяконов. Радищев обучил его всему, что знал сам в области медицины, и впоследствии, когда Радищев уехал из Илимска, Дьяконов остался в Сибири в качестве лекаря.

Дома Радищев устроил у себя химическую лабораторию.

Он старался не отставать от культурной жизни, из которой его насильственно вырвали. В письмах просил присылать новые книги, журналы.

Письма Радищева Воронцову из Илимска – это подробная летопись его жизни в изгнании, полная дружеской откровенности, часто – задумчивой грусти и почти всегда – жадного стремления к разумной, полезной и деятельной жизни.

Вот он пишет Воронцову о том, что сделался заправским хирургом, причем «добрая воля», по его словам, заменяет ему недостаток знаний.

Естественные науки и в первую очередь минералогия и ботаника особенно привлекают к себе его внимание. Он занимается ими с неослабным интересом и увлечением.

Не раз выражает он в письмах сожаление, что недостаточно хорошо знает эти науки.

Он мечтает, что ему удастся найти места, в которых он увидит «первозданный хаос природы». Тщательно и упорно собирает он у местных жителей сведения о месторождении железных, серебряных и медных руд, о селитре в известковых горах. Но местные рудознатцы ревниво хранят свои секреты и неохотно делятся ими.

Услышав, что в 50 верстах от Илимска, вверх по реке, находятся залежи железной руды, он совершает с сыном поездку в эти места.

«С мужеством аргонавтов» добираются они до цели своего путешествия, но лукавый проводник, вместо того чтобы привести их к рудным месторождениям, завел их в труднопроходимые дебри заболоченного леса, в котором они долго плутали, так и не найдя ничего.

С целью минералогических изысканий Радищев отправляется на Тунгуску. Обследуя по соседству с Тунгуской горы, он уносится мыслью в те времена, когда земля была «пустынна и одинока».

Он строит планы – заняться летом составлением гербария и просит Воронцова помочь ему необходимыми книгами.

С огорчением сообщает он Воронцову о смерти Лаксмана, который, как он пишет, был для него находкой в его занятиях естественными науками и с которым он имел постоянную переписку.

Он занимается садоводством и огородничеством. Но климат в Илимске мало подходил для этих занятий. В июне по ночам еще бывали заморозки, а днем до 20 градусов жары. Лето – короткое и тропически жаркое. А уже в августе он сообщает Воронцову: «Сегодня у нас снег…»

* * *

Вскоре по приезде в Илимск Радищев взялся за перо, как за средство наполнить и осмыслить творческим трудом свое ссыльное существование в глухом сибирском захолустье.

И здесь круг его литературных работ был обширен и разнообразен.

В Илимске Радищев написал большой философский трактат «О человеке, о его смертности и бессмертии», начав над ним работу 15 января 1792 года, то-есть через двенадцать дней после приезда в ссылку. В Илимске же он работал над поэмой «Ангел тьмы», написал «Сокращенное повествование о приобретении Сибири», «Письмо о китайском торге».

Его письма из Илимска Воронцову полны просьбами о присылке книг, необходимых для работы.

Самое крупное по объему и самое значительное по содержанию из написанных в Илимске произведений – трактат «О человеке». Этот трактат, наряду с «Путешествием» наиболее полно раскрывающий философские воззрения Радищева, поражает прежде всего широтой его образованности, разносторонностью его интересов и знаний. Выше говорилось, что Радищев был одним из образованнейших людей своего времени. В трактате он широко использует французскую, немецкую и английскую философскую литературу XVIII века, сохраняя при этом полную самобытность и оригинальность творческой мысли. Свои обширные познания в области истории и философии, в области физиологии, анатомии, химии, физики, ботаники и минералогии он обобщил в трактате «О человеке», сделав их острым и сильным оружием в борьбе за передовое, материалистическое мировоззрение.

В трактате «О человеке», как и во всех других своих произведениях, как и во всей своей деятельности, Радищев выступает не как кабинетный философ, не как исследователь отвлеченной философской проблемы, а как активный борец с ненавистным ему бредоумствованием мистических учений, с реакционным направлением философской мысли. Еще в «Путешествии из Петербурга в Москву» Радищев писал: «Весьма полезной бы был труд писателя, показавшего нам из прежних деяний, шествие разума человеческого, когда сотрясший мглу предубеждений он начал преследовать истину да выспренностей ея, и когда утомленный, так сказать, своим бодрствованием, растлевать начинал паки свои силы, томиться и ниспускаться в туманы предрассудков и суеверия. Труд сего писателя бесполезен не будет: ибо, обнажая шествие наших мыслей к истине и заблуждению, устранит хотя некоторых от пагубныя стези и заградит полет невежества…»

Вот именно за этот труд Радищев и принялся теперь.

Он стремился в трактате к наиболее полному разрешению спора между материализмом и идеализмом, – спора, который во второй половине XVIII столетия приобрел особую остроту, в том числе и среди передовой учащейся молодежи.

С. Н. Глинка, один из современников Радищева, рассказывает в своих «Записках», что в петербургском кадетском корпусе, где он учился, этот спор нередко решался рукопашной схваткой между юными сторонниками материализма, с одной стороны, и сторонниками идеализма – с другой.

«Была у нас, – вспоминает Глинка, – и собственная кадетская борьба мнений, и на нашем тесном небосклоне отражался дух XVIII столетия: были у нас и свои материалисты и спиритуалисты. Я был в числе последних. Вождем первых был Г. А. Галахов… Гельвеций был его законодателем. Сильно защищал он систему его вещественных ощущений, а я возражал, что побуждения нравственности и добродетели не могут быть окованы ощущениями вещественными… Жаркие наши споры иногда оканчивались ручною схваткою. Борьба везде борьба»[112]112
  Спиритуализм – идеалистическое направление в философии.


[Закрыть]. В своем трактате Радищев всесторонне рассматривает и изучает этот извечный в классовом обществе спор, стараясь объяснить доказательства обеих философских систем. Неутомимый борец за правду, неутомимый пропагандист передовых, революционных идей, он не мог, конечно, остаться в стороне от этого спора.

Именно поэтому, стремясь сделать свой трактат общедоступным, при всей сложности и глубине заключенных в нем мыслей и идей, Радищев избрал для него живую повествовательную форму– форму беседы со своими друзьями, с которыми он разлучен ссылкой.

«Нечаянное мое переселение в страну отдаленную, разлучив меня с вами, возлюбленные мои, отъемля почти надежду видеться когда-либо с вами, побудило меня обратить мысли мои на будущее состояние моего существа, на то состояние человека, когда рушится его состав, прервется жизнь и чувствование, – словом, на то состояние, в котором человек находиться будет или может находиться после смерти…»

Так начинается трактат «О человеке, о его смертности и бессмертии», посвященный автором «друзьям моим».

Трактат состоит из четырех частей. В первой части Радищев ставит основной вопрос: весь ли человек умирает, или же дух человека бессмертен? К решению этого вопроса Радищев подходит с позиций материализма: да, говорит он, человек умирает весь. Во второй части Радищев обосновывает материалистическое учение о смертности человека. В третьей части он рассматривает доказательства бессмертия души. И в последней, четвертой части – вопрос о личном бессмертии человека.

К какому же из этих положений склоняется сам Радищев?

Выше говорилось, что мировоззрение Радищева было в основе своей материалистическим, хотя и не лишенным ряда противоречий, что вообще свойственно материалистам того времени. И в трактате «О человеке» в вопросе о бессмертии человека Радищев рассуждает как материалист.

«Бытие вещей не зависимо от силы познания о них и существует само по себе», – пишет он, утверждая тем самым объективное бытие материального мира, независимого от познания его человеком.

Радищев считает, что окружающий человека мир материален и что в нем нет ничего, что не могло бы пройти через «опыт», то-есть восприятие посредством чувств. Этот опыт, по утверждению Радищева, является единственным источником нашего познания мира, и только он дает правильную картину окружающего человека мира, который, повторяем, существует и независимо от познания его человеком. Задача человеческой мудрости, по Радищеву, заключается в том, чтобы посредством опыта и наблюдений глубже и шире познать мир материальных тел.

«Удалим от нас все предрассудки, – пишет Радищев в трактате, – все предубеждения и, водимые светильником опытности, постараемся, во стезе, к истине ведущей, собрать несколько фактов, кои нам могут руководствовать в познании естественности…»

Радищев утверждает единство материи.

«Воззри на все, окрест тебя живущее: простри любопытство твое и на то, что мы почитаем неодушевленным… от камени до человека, коего состав столь искусствен, в коем стихии являются в толико различных сложениях, в коем все действователи, в природе известные, суть сложенные воедино, являют организацию превыше всего, чувствам нашим подлежащего… от камени до человека явственна постепенность, благоговейного удивления достойная, явственная сия лествица веществ, древле уже познанная…»

Камень, растение, животное, человек – все это различные, последовательные ступени организации материи, «лествица веществ» – их непрерывно восходящий ряд от неорганической природы до человека.

Основными свойствами этой единой материи являются: непроницаемость, заключающаяся в том, что в одном и том же месте и в одно и то же время не могут существовать два тела; протяженность, вследствие которой каждое тело занимает в пространстве определенное место; образ (форма), дающий протяженности определенную ограниченность.

В природе все движется, все живет, все подвержено неотвратимым изменениям – разрушению и созиданию.

Естественно-научная основа, на которой покоится философская мысль Радищева, неизбежно приводит его к утверждению о единстве тела и души.

«Давать телу человеческому душу, существа совсем от него отменного и непонятного, есть не только излишне, но и неосновательно совсем. То, что называют обыкновенно душою, то-есть жизнь, чувственность и мысль, суть произведение вещества единого…»

Радищев отрицает особое, отдельное от тела, существование души и духа человека. Он пишет в трактате:

«Устремляй мысль свою, воспаряй воображение, – ты мыслишь органом телесным; как можешь представить себе что-либо опричь телесности? Обнажи умствование твое от слов и звуков, – телесность явится пред тобою всецело, ибо ты – она, все прочее – догадка».

Установив, таким образом, безраздельную материальность природы человека, Радищев тем самым доказывает смертность его. Человек умирает весь – таков вывод материалистического учения Радищева.

Некоторые из исследователей Радищева отмечают, что в то же время он не хочет лишить себя последней надежды на встречу с теми, кто был ему дорог. Его страшит мысль о полной гибели: он ищет утешения в вере в бессмертие души – в вере, которая таит в себе надежду на встречу с дорогими сердцу людьми в «ином мире». Это якобы приводит Радищева к явному противоречию с основными, материалистическими принципами его мировоззрения, но это сильнее доводов разума.

«Не удивляйтесь, мои возлюбленные, – говорит он в самом начале своего трактата, – что я мысль мою несу в сторону неведому и устремляюсь в область гаданий, предположений и си стем; вы, вы тому единственною виною. В необходимости лишиться, может быть, навсегда надежды видеться с вами, я уловить хочу, пускай, не ясность и не очевидность, но хотя неправдоподобие или же токмо единую возможность, что некогда – и где не ведаю, облобызаю паки друзей моих и скажу им (каким языком – теперь не понимаю): люблю вас попрежнему…»

«Может быть, я заблуждаю, – пишет он, – но блуждание сие меня утешает, подая надежду соединиться с вами…»

Но в советской литературе о Радищеве есть и другой взгляд на вторую половину его трактата, в которой он рассматривает доказательства бессмертия души. Этот взгляд сводится в основном к тому положению, что Радищев приводит доводы за бессмертие души не потому, что он сам соглашается с ними, а с целью показать несостоятельность этих доводов, из которых ни один не имеет фактических доказательств и обоснований Последний взгляд представляется нам более правильным в отношении Радищева, показавшего себя в «Путешествии» беспощадным и мужественным правдолюбцем-материалистом.

В исторической работе Радищева «Сокращенное повествование о приобретении Сибири» есть замечательное рассуждение о русском народе:

«Твердость в предприятиях, неутомимость в исполнении суть качества, отличающие народ Российский… О народ, к величию и славе рожденный, если они обращены в тебе будут на снискание всего того, что соделать может блаженство общественное!»

В этих гордых словах звучит несгибаемая радищевская сила – сила революционного патриотизма.

Характерно, что в «Письме о китайском торге», наряду с вопросами о развитии отечественной промышленности, об улучшении сухопутных и водных путей сообщения, Радищев в первую очередь заботится о материальном благосостоянии крестьян и звероловов, а не о выгодах богатых купцов и коммерц-коллегии.

Но ни на один день, ни на один час не мог Радищев забыть что он пленник, что он должен влачить безрадостную и бесполезную жизнь в глухом сибирском остроге, в пустыне снегов, гор и тайги.

Он отдал всю жизнь служению своему народу, борьбе за его свободу и счастье. И в этой борьбе его не страшили никакие трудности. В Илимске же он был обречен на праздность и вынужденную бездеятельность. Он, всю жизнь стремившийся к тому, чтобы его призыв к борьбе был услышан русским народом, порой чувствовал себя в сибирском остроге беспомощным и одиноким…

Сильнее всего он страдал от безлюдья. Он писал Воронцову, что чем старше становится, тем острее чувствует, что человек – «существо общественное» и создан для того, чтобы жить в обществе себе подобных. Он 'приглядывался к местным жителям и делал вывод, что земледельцы более трудолюбивы, чем охотники.

С грустной иронической усмешкой писал он о том, что, живя в обширных лесах Сибири, он кончит тем, что сделается счастливым человеком «по Руссо» – встанет на четвереньки. Он пишет, как трудно ему бороться со скукой и одиночеством и что он не Геркулес, чтобы выйти победителем из этой борьбы.

«Что будет со мной?» – этот вопрос не раз вставал перед ним. Еще в письме из Тобольска он писал Воронцову, что на лицах живущих здесь людей он читает памятные слова Данте[113]113
  Данте, Алигиери (1265–1321) – великий итальянский поэт и мыслитель, автор поэмы «Божественная комедия».


[Закрыть]: «Оставь надежду всяк сюда входящий…» Даже увлекательные прогулки отравлены сознанием подневольной жизни. И вот он жалуется в письмах, что все занятия ему надоели.

Неторопливо шли однообразные дни. И так много было их впереди, что по временам неодолимая тоска и уныние сжимали сердце Радищева. Жизнь становилась в тягость ему.

 
Скитаться по лесам, в пустынях осужденный.
Претящей властию отвсюду окруженный.
На что мне жить, когда мой век стал бесполезен? —
 

спрашивал он в печальных стихах, сочиненных в Илимске.

Но в то же время он сознавал неизменную силу своей души, своих убеждений и веры, над которыми были бессильны все испытания, несчастия и беды:

 
Душа моя во мне, я тот же, что и был!..
 

* * *

В начале декабря 1796 года до Илимска докатилась весть о смерти императрицы Екатерины.

«…Часы пробили 12, и вместо нелепости жирной масленицы настает противоположная нелепость сурового поста. Дворец превращается в смирительный дом, везде бьют палкой, бьют кнутом, тройки летят в Сибирь, император марширует, учит эспонтоном[114]114
  Эспонтон – небольшая пика, при Екатерине II была на вооружении в гвардии.


[Закрыть]. Все безумно, бесчеловечно, неблагородно. Народ попрежнему оттерт, смят, ограблен, дикое своеволие наверху… рабство, дисциплина, молчание…»[115]115
  А. И. Герцен, Полное собо. соч., т. IX, «Предисловие». Изд. ЛИТО Наркомпроса, 1919 г.


[Закрыть]

Весть о смерти Екатерины пробудила в Радищеве надежду на освобождение. Никогда еще илимский плен не казался ему таким нестерпимо тягостным.

В конце декабря Радищев получил уведомление из Иркутска, что ссылка его кончилась. Павел, ненавидевший все, что делалось и учреждалось при жизни Екатерины, «простил» ее жертву – Радищева.

«…Находящегося в Илимске Александра Радищева оттуда освободить, и жить ему в своих деревнях, предписав начальнику губернии, где он пребывание иметь будет, чтобы наблюдение было за его поведением и перепискою», – гласил рескрипт императора Павла.

Радищев немедленно отправился в Иркутск и 25 января получил деньги на дорогу.

Решили ехать не мешкая. Даже сильные морозы не могли задержать Радищева в Илимске. Ни одного дня не хотел он подарить Илимскому острогу, отнявшему у него пять лет жизни.

И вот настал день, когда Радищев мог записать в своем дневнике;

«1797 г., февраля 20.

…Распродав или раздав все в Илимске, на что употребил я 10 дней, мы выехали при стечении всех почти илимских жителей в 3 часа пополудни… О, колико возрадовалось сердце наше…»

Исправник, который не так давно грозил Радищеву, перепугался, узнав, что император простил его. Провожая Радищева, он кланялся ему в ноги, умолял пощадить его. Он был уверен, что Радищев едет «прямо в министры»…

 
Час преблаженный!
День вожделенный!
Мы оставляем,
Мы покидаем
Илимски горы.
Берлоги, норы!..
 

В таких трогательно-наивных стихах Радищев радостно воспел свое освобождение.

«Я возвращаюсь в Россию!» – с восторгом, полный надежд, писал он Воронцову, вкладывая в эти слова глубокий, волнующий смысл: «Я возвращаюсь к жизни!..»

Путь Радищева до Илимска продолжался больше пятнадцати месяцев.

Обратный путь он проделал за шесть месяцев. Он спешил, случайные задержки в пути казались ему невыносимыми.

Но на радостном пути домой его подстерегало несчастье.

Стояли жестокие морозы. Елизавета Васильевна простудилась и тяжело заболела. Остановились в Таре, в 575 верстах от Тобольска.

Здесь не было хорошего лекаря. Нужно было спешить в Тобольск.

В дорожном дневнике, который Радищев начал вести тотчас по выезде из Илимска и в который он по своей привычке заносил все, что привлекало его внимание в пути, он записал:

«В Тобольск приехали на рассвете 1-го апреля. Сыскали заготовленную квартиру. О! колико первое мое в Тобольске пребывание было приятнее. В горести свидеться с теми, кого всех больше на свете любишь, или расстаться с ними навек…»

В этом городе, который, по его собственным словам, всегда будет иметь для него притягательную силу, он похоронил своего верного друга – Елизавету Васильевну.

В дневнике – короткая запись:

«7-е смерть. 9-го погребение»…

И снова он пустился в дальнюю дорогу, – теперь уже один, со своими детьми…

Навстречу Радищеву шла весна. Реки освобождались ото льда; и из Перми он отправился в дальнейший путь на барке-коломенке, во главе флотилии, состоявшей из 50 барок, груженных железом. Эти барки, спустившись по Каме, должны были итти вверх по Волге до Нижнего Новгорода. На флагманской барке ехали приказчик и шесть вооруженных матросов для защиты каравана от возможного нападения волжских разбойников.

Запись в дневнике:

«Берега Камы все лесисты, нагорный берег то идет по правую, то левую сторону реки. Лес был голый. Зелени не было…»

И через два дня:

«Плыли при малом ветерке, берега лесисты, но есть поля расчищенные. Чем далее плыли, тем зелень начала показываться, сей день видели первый дубняк…»

Близкое общение с пробуждающейся природой, широкая в вешнем разливе река, рассветы и закаты над водным простором, однообразно-спокойное течение дней – все это действовало умиротворяюще, помогало переживать горечь утраты.

Караванный рассказал романтическую историю о разбойнике Иване Фадееве, которую Радищев тотчас же записал в дневник. История не могла не заинтересовать его. Этот разбойник особенно жестоко преследовал дворян, которые дурно обращались со своими крепостными крестьянами. Однажды стражники окружили Ивана в избе какого-то крестьянина. Отважный разбойник дал приютившему его мужику 500 рублей и приказал поджечь избу. Изба загорелась. Ворота неожиданно распахнулись– Иван вырвался из них на лихой тройке. За ним пустились в погоню. Чтобы задержать преследователей, он стал разбрасывать по дороге деньги – «и тем спасся».

В конце мая доплыли до Казани.

«С утра странствовал в Казани, – пишет Радищев. – Уже чувствовал удовольствие, ехав туда, воображал, что проезжаешь не пустыни, и ходил по городу почти в восхищении…»

Он побывал у губернатора, заглянул в книжную лавку.

В городке Лаишев, в 30 верстах от впадения Камы в Волгу, барки остановились. Здесь обычно ставили на барках мачты с огромными рогожными парусами для плавания вверх по Волге при попутном ветре.

Из Лаишева двинулись в первых числах июня.

Во время остановки в Услоне Радищев поднялся на высокую гору.

«Около вечера вышел на берег, – записал он в дневнике, – все малые и большие пошли на гору, которая повыше селения поросла густым орешником…»