Текст книги "Радищев"

Автор книги: Борис Евгеньев

С вершины горы открылось «великолепное зрелище». Вокруг были видны обработанные поля, похожие на огромный ковер, разостланный по холмам, скатам и долинам. Бархатная зелень полей была уже настолько высока, что ветер гонял по ним волны. На левой стороне виднелся высокий волжский берег, затянутый нежной синевой. Прямо через Волгу простирался низкий берег, покрытый густым лесом, в котором виднелись маленькие деревушки. Волга стояла еще в разливе, заливая прибрежные кусты. На песчаном берегу рыбаки тянули невод. Снизу по течению выплывали расшивы и коломенки, паруса которых, освещенные низким солнцем, казались белыми и желтыми полушариями…

Родные места, знакомые просторы родной реки! Он снова увидел все то, что всегда было дорого его сердцу…

В свой дорожный дневник Радищев записывал не только описания пейзажей. Его наблюдения касаются главным образом народной жизни. Он пишет об условиях труда, о положение крестьян, о поселенцах, о промыслах и рынках. В дневнике много археологических и этнографических наблюдений. В пристальном интересе к социальным условиям жизни народа чувствуется традиция «Путешествия из Петербурга в Москву».

В Нижний Новгород приплыли 24 июня. А 30-го Радищев записал в своем дневнике:

«Ходил по верху. Воспоминовение взятья моего под стражу…»

Семь лет назад в этот самый день круто переломилась его жизнь. И вот теперь он вспоминал об этом дне… Жизнь прошла, но

 
Душа моя во мне, я тот же, что и был!..
 

Из Нижнего в Москву ехали на почтовых.

В Муроме Радищев встретился с братом Моисеем Николаевичем, выехавшим ему навстречу. Братья отважились на рискованный поступок; свернули с указанного Радищеву маршрута в сторону и поехали к Воронцову, ушедшему в это время от дел и жившему в своем поместье, в селе Андреевском во Владимирской губернии.

Об этом в дневнике записано коротко;

«У графа обедали…»

И вот снова, как в заключительных строках своего «Путешествия», Радищев мог воскликнуть; «Москва! Москва!»

«…Приехали в ранние обедни, стали в Рогожской, ходили в город. И прочее в Москве пребывание…»

VII. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

«…Любители добра, ужель надежды нет?

Мужайтесь, бодрствуйте и смело протекайте

Сей краткой жизни путь…»

А. Радищев

В 115 верстах от Москвы, недалеко от Малоярославца, находилось сельцо Немцово, принадлежавшее Радищеву.

Сюда приехал он из ссылки. С радостью узнавал он родные места. Нивы, березовую рощу, речку, яблоневый сад за покосившимся плетнем, развалины старого барского дома.

Радищев писал Воронцову о «детской радости», которую он почувствовал, увидев, что «избавление от изгнания осуществилось…»

Как только он отдохнул после утомительной и долгой дороги, первым его желанием было поближе познакомиться с народом, со своими крестьянами. Он приказал сварить пиво, купил несколько ведер вина и в воскресный день созвал мужиков и баб на господский двор. Гостей угощали вином и пивом, подавали пироги. Мужики поздравляли Радищева с приездом. Бабы запели хором величальную:

 
Уж и чей-то двор на горе стоит,
На горе стоит, на всей красоте?
Александрин двор, Николаевича…
 

И грустно и радостно было слышать бесхитростный напев, видеть такие знакомые лица крестьян…

Но бедность и неустройство деревенской жизни очень скоро погасили первоначальную «детскую радость».

В письмах к брату, а потом к отцу Радищев высказывает уже совсем иные чувства, иные настроения.

«Признаюсь, – пишет он Моисею Николаевичу, – что если бы я знал положение здешней деревни, никак бы не назначил ее для своего пребывания… Прости, мой любезный, мне здесь жить скучно и день ото дня скучнее, тому бы я сам не поверил, скучнее Илимского…»

Отцу он пишет о том, что нашел Немцово «в великой расстройке и, можно сказать, в разорении. Каменного дома развалились даже стены… Я живу в лачуге, в которую сквозь соломенную крышу течет, и вчера чуть бог спас от пожара, – над печью загорелось… Сад как вызяб, посадки не было, забора нет… Посуда вся вывезена…»

Он сетует на долги, которые гнетут и мучают его, жалуется на одиночество: «Соседей полные карманы, но я никого не вижу…»

Он получил приглашение от своего университетского товарища Янова, но и к нему не поехал: «он далеко от моей хижины…» Изредка заходил он к крестьянам. Его усаживали на почетное место, под образа, потчевали «чем бог послал»…

Трудно было вживаться в новое, непривычное положение. Это не была та свобода, о которой он мечтал в Илимском остроге. Одинокая, скудная, бездеятельная жизнь в деревенском захолустье.

Он был еще не стар – ему было без малого пятьдесят лет. Но ссылка подорвала здоровье. Он чувствовал себя больным.

«Я читаю мало, я решительно ничего не пишу, мания к сему у меня миновала», – писал Радищев Воронцову.

В первый месяц жизни в Немцове он любил пойти «в лесок, вблизи сада, в котором нет ничего, кроме яблок, и не за тем, чтобы поразмыслить или подстрелить рябчика, которого там нет, а чтобы набрать грибов…»

Но вот – неожиданная радость! Сидя вечером за чайным столом, он увидел двух молодых офицеров. Он подумал было, что это гусары, иногда посещавшие его в порядке надзора. Нет, это была его старшие сыновья – Василий и Николай, с которыми он не виделся семь лет. С радостью прижал он их к груди…

Ему страстно хотелось повидать своих родителей. Это было «потребностью сердца», как он говорил.

Зимой 1798 года он получил от императора Павла разрешение навестить отца и мать и тотчас поехал в Аблязово.

Мало радости дала ему эта поездка. Семья оскудела. Мать со времени его ареста лежала разбитая параличом. Отец ослеп и, как говорили тогда, «ушёл от мира». Николай Афанасьевич и раньше был очень религиозным человеком, теперь же, на склоне лет, после всех несчастий, обрушившихся па семью, проводил все время в обществе каких-то монахов, отпустил бороду, ходил в простом кафтане, подпоясанном ремнем, и жил на пчельнике. Позднее он даже совсем оставил дом и отправился в Саровскую пустынь, но не ужился там с монахами и попами и вернулся домой.

Сына он встретил сурово. Не преступление против царя, не ссылку ставил он сыну в вину. Он не хотел примириться с тем, что сын нарушил христианский обычай.

– Или ты татарин, что женился на свояченице? – строго спросил старик. – Женись ты там на крестьянской девке, я бы принял ее как дочь…

Живя в Немцове, Радищев все время находился под строжайшим тайным надзором, о чем он, повидимому, догадывался. Еще в то время, когда он был в дороге, вице-канцлер князь А. Б. Куракин сообщил калужскому губернатору Митусову о секретном указе императора Павла об установлении надзора над Радищевым. Кстати сказать, этот указ Павел подписал одновременно с указом о возвращении Радищева из ссылки. Митусов тут же сообщил Куракину о принятых мерах:

«Предписание вашего сиятельства… с изображенным высочайшего его императорского величества указом о наблюдении мне за поведением и перепискою пришлющегося из Сибири Александра Радищева 23-го числа текущего месяца получить я честь имел; в повиновение которого ныне же вызываю сюда тамошнего земского исправника для объяснения ему высочайшей воли, дабы он, храня глубокую тайну сию, когда пришлется помянутый Радищев в его деревни, почасту тайным образом наведывался о поведении его и обращении по общежитию, строжайше наблюдая и замечая, с кем он по большей части будет иметь обращение и не замечено ли будет чего-либо подозрительного, доносил бы ко мне…» [116]116
  Цитируется по статье Д. С. Бабкина «А. Н. Радищев и его «Путешествие из Петербурга в Москву». (Вступительная статья к изданию «Путешествия».) Ленинградское газетно-журнальное и книжное издательство, 1949 г.


[Закрыть]

Далее Митусов сообщает о принятых им мерах по наблюдению за перепиской Радищева. Император Павел не один раз повторял свой приказ о наблюдении за перепиской писателя. Что же касается малоярославецкого земского начальника, который должен был «тайным образом наведываться о поведении Радищева», то он попросту приставил к Радищеву двух гусар, которые совершенно открыто приходили к нему домой.

Не эти ли грубые полицейские меры заставляли Радищева воздерживаться от общения с соседями и, в частности, от общения со своим старым приятелем Яновым?..

* * *

Как бы трудно ни жилось Радищеву, уныние не могло долгое время властвовать над этой беспокойной, деятельной душой.

Радищев занялся прежде всего хозяйством, старался улучшить его. Он следил за полевыми работами, читал книги по сельскому хозяйству, интересовался делами и жизнью крестьян.

Он начал писать очерк «Описание моего владения». Темой этого очерка был указ Павла о трех-дневной барщине.

Радищев очень скоро увидел и понял, что положение крестьян нисколько не изменилось при Павле. За четыре года император роздал своим приближенным свыше трехсот тысяч крепостных крестьян. Опасаясь усиления крестьянских восстаний, Павел в апреле 1797 года издал указ, запрещавший барщинные работы по воскресным дням, и рекомендовал помещикам использовать для барщинных работ не больше трех дней в неделю. Помещики, как правило, не выполняли этого указа. Новые вельможи были такими же крепостниками, как и прежние, и, как при Екатерине, для усмирения крестьян посылались военные команды…

Радищев задумал написать серьезное экономическое исследование. В «Описании моего владения» он хотел дать не только описание хозяйства крепостной деревни, но и предложить «способы к лучшему хозяйству», то-есть поставить на научно-экономической почве вопрос о крепостном праве, о необходимости ликвидировать его.

И здесь он был самобытен и шел своими путями. В отличие от многих других экономистов XVIII века Радищев в «Описании моего владения» исходил не из интересов помещичьего хозяйства, а брал в качестве объекта изучения крестьянское хозяйство. Радищев, как ученый-экономист, в этом своем труде и в ряде высказываний в «Путешествии» впервые в русской литературе вскрыл основные черты крепостнического способа производства, показал классовую непримиримость интересов крестьян и помещиков.

По существу, это было возвратом к тому же вопросу, который ставился Радищевым в знаменитом «Путешествии». «Блаженны, блаженны, если бы весь плод трудов ваших был ваш – пишет Радищев в самом начале «Описания моего владения». – Но, о горестное напоминовение! ниву селянин возделывает чуждую, и сам, сам чужд есть, увы!..»

* * *

В ночь на 12 марта 1801 года насильственная смерть императора Павла открыла Александру I дорогу на престол.

Современники рассказывают, что весть о вступлении Александра на престол была «вестью искупленья». Люди плакали от радости, обнимались и поздравляли друг друга.

В манифесте 12 марта о своем вступлении на престол Александр возвещал, что принимает на себя обязанность править народом по законам и «по сердцу своей великой бабки…»

Прошло три с лишним года жизни Радищева под надзором в своем имении, и вот он получил, наконец, полную свободу. Он переехал в Петербург, поразивший его после сибирского безлюдья и сельской тишины в Немцове бурным кипением жизни.

Александр обещал царствовать «по заветам» Екатерины. Это обещание не могло не смутить Радищева. Уж он-то хорошо знал разницу между нарядной, показной стороной и страшной действительностью правления бабки молодого царя!

Нельзя предположить, что зоркий глаз Радищева не разглядел со временем лицемерную политику Александра, много говорившего о предстоящих реформах, но ничего не делавшего для их осуществления. Радищев не верил в благие намерения царя.

В одной из своих поэм – в «Песни исторической», написанной в последний год жизни, Радищев, повествуя о мрачном царствовании римского тирана Тиверия, прямо говорит, что смерть лютого тирана не спасает народ от бедствий.

 
Коль мучительство нагнуло
Во ярем высоку выю,
То что нужды, кто им правит:
Вождь падет, лицо сменится,
Но ярем, ярем пребудет.
И, как будто бы в насмешку
Роду смертных, тиран новый
Будет благ и будет кроток;
Но надолго ль, – на мгновенье,
А потом он, усугубля
Ярость лютости и злобы,
Он изрыгнет ад всем в души.
 

Некоторые из современных исследователей не без основания считают, что в образе Тиверия Радищевым изображен Павел I, а в образе «нового тирана» – «благой» и «кроткий» молодой царь.

Радищев дожил до седых волос, «о юношеский «заквас» все еще не был «утушен» испытаниями и тяготами, выпавшими на его долю. Он так жаждал общественной деятельности, направленной на пользу и благо народа, так хотел верить в возможность этой деятельности!

Давно не видели Радищева таким веселым, счастливым. Он поражал всех «молодостью своих седин».

В августе 1801 года его мечты о работе сбылись. Он был назначен членом Комиссии по составлению законов. Он был рад этому своему назначению. Ему казалось, что все, что он перенес и выстрадал, теперь вознаграждено. По заслугам оценены правота его убеждений и чистота совести. Какая благородная задача – исправлять законы, составлять новые на основе правды и справедливости!..

По всей вероятности, привлечение Радищева к активной деятельности произошло не без участия Воронцова, также призванного молодым царем к участию в «преобразовательной» государственной работе.

Радищев вступил «в присутствие» 13 августа. Он побывал в Москве на коронации и, вернувшись оттуда, целиком погрузился в работу комиссии.

В своем увлечении Радищев, быть может, сначала и не придал значения тому, что председателем комиссии, то-есть руководителем всей законодательной работы, был назначен чиновник-крепостник П. В. Завадовский, старый делец екатерининских времен, ее бывший фаворит, сделавшийся благодаря благосклонности императрицы в два года миллионером. Про его назначение иронически говорили, что царь «особенно надеялся на помощь графа Петра Завадовского, леность которого и любовь к вину были известны всем и каждому».

Не замечал вначале Радищев в должной мере и того, что в работе комиссии за громкими фразами скрывались не только старые бюрократические навыки и обычаи казенных канцелярий, но и классовый подход к решению всех вопросов. Работа умышленно тормозилась. Члены комиссии, важные сановные старички, искушенные в канцелярских делах, подолгу заседали, совещались, работали не спеша. Составлялись и изменялись планы, делались выписки из законов. Исписывались кипы бумаги, шелестели страницы толстых томов. Медленно, со скрипом работала канцелярская машина.

Один Радищев относился к своей работе вдохновенно и восторженно. Мысли о вольности и справедливости руководили им и теперь, как и всю его жизнь.

Странно, одиноко звучали его слова о законности, справедливости, свободе и равенстве людей в казенной, враждебной ему тишине законодательной комиссии.

Один из сослуживцев Радищева, Николай Степанович Ильинский, рассказывает в своих «Запискам», что Радищев был «мыслей вольных и на все взирал с критикой».

«Когда мы рассматривали сенатские дела и писали заключения, соглашаясь с законами, он, при каждом заключении, не соглашаясь с нами, прилагал свое мнение, основанное единственно на свободомыслии…

Ему казалось все недостаточным внимания, все обряды, обычаи, нравы, постановления глупыми и отягчающими народ. Конечно, судьбы божии для нас неисповедимы, много можно найти несправедливого, много излишнего, много тягостного, но если сам творец все сие терпит и попускает, то каким образом нам, слабым смертным, принимать на себя его суды и как бы вместо его действовать своими ничтожными силами к исправлению того, что нам не нравится?..»

Так смиренно рассуждал член законодательной комиссии Н. С. Ильинский. Типичное высказывание «благонамеренного» чинуши! Как безмерно далеко все это от жизненного правила Радищева – не смиряться и не терпеть, а бороться всеми силами с неправдой и злом, угнетающими народ!

Разбиралось, к примеру, дело о вознаграждении помещика Трухачева за крепостную крестьян ку, неумышленно убитую крестьянином другого помещика.

Сановные старички, завзятые крепостники, неторопливо обсуждали вопрос о том, сколько надлежит получить помещику, если кто-нибудь убьет его крестьянина. Одни говорили, что довольно и 100 рублей, другие называли сумму в 500 рублей.

Радищев же высказал по этому поводу мнение, которое удивило всех неслыханной дерзостью. Он сказал, что дело не в том, сколько надо заплатить за убийство, а в том, что «цена крови человеческой не может определена быть деньгами…» Это был голос народа, голос, обращенный к классовым врагам народа.

Сановные старички возмущенно пожимали плечами, прислушиваясь к дерзким и «безрассудным» речам своего беспокойного коллеги, втихомолку посмеивались над ним, величали «демократом» и… поручали ему составление бесконечных «записок» и «протоколов».

Вопросы, больше всего волновавшие Радищева, – вопросы о крепостничестве – оставались не только неразрешенными, но никто и не думал обсуждать их.

Прошла зима 1801 года, весна и лето 1802 года. Работа комиссии шла попрежнему, хотя царь уже запрашивал однажды Завадовского о причинах промедления в ходе законодательной работы.

Мужеством и трогательным благородством исполнены эти последние годы жизни Радищева, Он продолжал борьбу – ту борьбу, которую начал молодым человеком, взявшись за перо, чтобы написать свою грозную, обличительную книгу.

Теперь он не мог не понимать, как трудно ему проводить в комиссии свои идеи. Сознание этого доставляло ему немало нравственных страданий. Утешение Радищев находил в том, что в последние годы своей жизни он имел возможность видеть своих учеников, своих последователей.

В маленьком домике, в котором жил Радищев, иногда собиралась горячая, честная молодежь, воспринявшая его идеи и слушавшая его с восторгом, хотя он и не был особенно красноречив. Это была молодая поросль той общественной среды, которая в свое время породила Радищева. Теперь же он сам стоял среди этой молодежи, как старый дуб, патриарх лесов, среди молодых, тянущихся к свету деревьев.

Молодежь, окружавшая в эти годы Радищева, вошла в историю русской общественной мысли и литературы под наименованием «поэты-радищевцы». Действительно, задачи и цели, которые ставила перед собой эта группа передовой русской молодежи того времени, ее мечты и чаяния проникнуты «радищевским духом», оплодотворены его идеями. Юные политические мечтатели как бы приняли его завет борьбы за правду и справедливость, чтобы передать этот завет последующим поколениям и в первую очередь декабристам.

В июле 1801 года в Петербурге впервые состоялось заседание «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств». Общество было основано бывшими воспитанниками академической гимназии. Это были еще очень молодые люди, в подавляющем большинстве дети разночинцев, воодушевленные стремлением пробуждать «ревность к благу отечества, к благу всех людей», как были определены ими задачи «Вольного общества».

Михайлов, Дмитриев, Д. Языков, Волков, Попугаев, Красовский, Борн, позднее к ним присоединились Пнин, Вострков, два старших сына Радищева и другие – все они были в той или иной мере проникнуты идеями Радищева; и в первые годы своего существования «Вольное общество», по словам В. Орлова, одного из исследователей его деятельности, «было гнездом радищевцев, подпольным центром буржуазно-демократической оппозиции в современной литературе и публицистике».

«Роспись занятий» молодежи, объединившейся в «Вольное общество», свидетельствует о широте и разнообразии ее интересов. Члены общества занимались изучением русской, а также французской, английской, немецкой, итальянской, латинской литературы, некоторые изучали философию, историю, математику, химию, физику, архитектуру, живопись. Темы докладов, прочитанных на заседаниях общества, говорят об общественно-политических интересах его молодых членов: «О влиянии просвещения на законы и правление», «О монархии», «О политическом просвещении», «О законодателях, именующих себя пророками», «О бедствиях человеческих» и т. д.

Деятельность общества была наиболее активной в первые годы его существования, когда на заседаниях читались трактаты на политические и социальные темы и когда были изданы две части сборника стихотворений членов общества – «Свиток муз». Впоследствии, с уходом из общества его наиболее радикально настроенных членов, оно превратилось в чисто литературное, без определенной политической ориентации.

Самой яркой фигурой среди этой молодежи, а также и наиболее близким по своим идеям Радищеву был, несомненно, Иван Петрович Пнин. Он родился в 1773 году, – следовательно, к тому времени, когда он вступил в «Вольное общество», ему было 29 лет. Радищева Пнин пережил не на много– он умер в 1805 году от чахотки. Незаконный сын князя П. И. Репнина (отсюда его усеченная фамилия – Пнин), он получил хорошее образование – сначала в Московском университетском пансионе, потом в инженерном кадетском корпусе. Он рос и был воспитан в богатой обстановке, но позднее, по свидетельству одного из его современников. «обстоятельства переменились, и он должен был довольствоваться уделом ничтожным… Это оскорбило, изнурило его…». Он болезненно чувствовал бесправное положение в монархической России внебрачных детей и даже написал в их защиту «Вопль невинности, отвергаемой законом».

В воспоминаниях друзей Пнина перед нами встает его необыкновенно привлекательный образ – образ молодого человека, самоотверженно и бескорыстно стремившегося к добру и правде, к служению людям.

«Поэт любезный, друг искренний, защитник угнетенных, утешитель несчастных», – так начинается биография Пнина, написанная Н. П. Брусиловым. «Пнин был рожден поэтом истины… С жаром друга человечества, всякую скорбь угнетенного людьми или судьбою человека брал он близко к сердцу и не щадил ни трудов, ли покоя, ни иждивения для облегчения судьбы несчастных».

В 1790 году Пнин принимал участие в походе против Швеции. Позднее воевал в Польше. Его уход с военной службы и начало занятий литературой совпали с возвращением Радищева из ссылки. Он поселился в доме А. Ф. Бестужева (отца декабриста) и в 1798 году приступил к изданию «С.-Петербургского журнала».

Это было смелым шагом молодого литератора – попытаться сказать слово истины в мрачные павловские времена, когда, по словам современников, «говорить было страшно, молчать было бедственно», когда, по выражению Карамзина, «цензура, как черный медведь, встала на дороге», когда слово «гражданин» было заменено словом «обыватель», слово «отечество» – словом «государство» и слово «общество» совсем запрещено.

«С.-Петербургский журнал» просуществовал всего один год. Сделать много в условиях павловской цензуры, конечно, было невозможно. В журнале печатались нравоучительные статьи отвлеченного характера, переводные произведения. Статьи по вопросам русской общественной жизни появлялись на страницах журнала в традиционно-иносказательном виде «восточных повестей». Но в журнале было впервые напечатано «Чистосердечное признание в делах и помышлениях моих» Фонвизина (он к этому времени умер) и порой прорывались смелые мысли и «дерзкие» слова. Так, в рецензии на книгу «Верное лекарство от предубеждения умов», направленную против книгопечатания, журнал отважился поднять голос в защиту свободы слова и мысли. «Там, где разум в лесных заключен пределах, – говорилось в рецензии, – где не смеет перейти границ, ему предположенных, там всегда найдешь льстецов, писателей низких и ползающих, защищающих иногда самые нелепые мысли вопреки истине, дабы не подвергаться гонению, которого всякий человек страшится».

В поэзии, в своих одах Пнин воспевает и прославляет нравственные качества человека – силу его свободной воли, могущество его духа.

 
…ты царь вселенной, —
 

восклицает он в оде «Человек».

 
Предпримешь что, вселенна внемлет,
Творишь – все действие приемлет.
Ни в чем не видишь ты препон.
Природою распоряжаешь,
Все властно в ней повелеваешь,
И пишешь ей самой закон…
 

Наиболее последовательное и отчетливое выражение радищевские идеи нашли в небольшой книге Пнина «Опыт о просвещении относительно России», в которой он смело высказал великую ненависть к деспотизму, к крепостному праву. Пнин резко восстает против утверждения, за которым любили укрываться крепостники, что, прежде чем даровать народу свободу, нужно просветить души рабов. Он проводит в своей книге мысль о том, что повелевать можно и непросвещенным народом, управлять же народом, не заботясь о его просвещении, нельзя.

Цензура запретила переиздание этой книги, быстро разошедшейся, усмотрев в ней «красноречивое изображение страданий крепостного крестьянства, соединенное с требованиями отмены крепостного права». В отзыве цензурного ведомства говорилось о книге; «Автор с жаром жалуется на злосчастное состояние русских крестьян, коих собственная свобода и самая жизнь, по мнению его, находится в руках какого-нибудь капризного паши… Разгорячать умы, воспалять страсти в сердцах такого класса людей, каковы наши крестьяне, значит в самом деле собирать над Россией черную, губительную тучу…»

Таков был этот молодой радищевец. Когда он умер, поэт К. Батюшков посвятил его памяти стихи:

 
…Пнин чувствам дружества с восторгом предавался,
Несчастным не одно он золото дарил…
Что в золоте одном? Он слезы с ними лил.
Пнин был согражданам полезен,
Пером от злой судьбы невинность защищал,
В беседах дружеских любезен.
Друзей в родных он обращал…
 

Колоритной фигурой среди молодежи, объединившейся в «Вольное общество», был и Василий Попугаев (1779–1816) – сын малоизвестного художника. Жизнь была неласкова к Попугаеву. Учился он на казенный счет в академической гимназии, потом долго тянул нелегкую лямку канцелярской службы. Попугаев писал стихи и повести, трактаты и статьи по вопросам философии, истории, политики, экономики, литературы. Его политическая лирика насыщена радищевскими идеями. Он обличает насилие и произвол власть имущих, призывает к борьбе с тиранией, – «за правду даже несть оковы, за обще благо кровь пролить». В его мечтах мы узнаем мечту Радищева о том времени, когда троны будут низвергнуты и гнев народов покарает тиранов.

Перу Попугаева принадлежит очерк «Негр», представляющий собою смелое обличение рабства, и трактат «О благоденствии народных обществ», в котором он разоблачал «предубеждение знатности и презрение к низким классам». Он писал в своем трактате, что в крепостных крестьян должен вселиться «дух гордости» и извлечь их из утеснения, признавая за ними право на мщение «мучительству». Друзья называли его «неистовым», «пламенным», «другом правды и гонителем зла». Один из членов общества, А. Измайлов, рассказывает о нем такой случай: «Пришел просить (к Попугаеву) денег один несчастный, благородный человек, а денег у В. В. не было. Он не знал, что делать, но, взглянув нечаянно на новый свой фрак, который за несколько перед тем часов принесен был к нему от портного, принудил гостя взять этот фрак, а сам стал ходить в старом…»[117]117
  Цитируется по книге Ив. Розанова «Русская лирика».


[Закрыть]

Вся эта молодежь, воспринявшая идеи Радищева, горячо стремилась к служению добру и правде, к борьбе с несправедливостью, и Радищев на склоне своей жизни с чувством глубокого удовлетворения мог сказать себе, что нашлись люди, которые «намерение мое одобрят… кто состраждет со мною над бедствиями собратии своей; кто в шествии моем меня подкрепит…»

И, несомненно, таких людей было немало Мы знаем всего несколько имен молодых литераторов, воспринявших идеи Радищева. А сколько было молодежи – учащейся, служащей, направление жизни которой определили заветы Радищева и которая в своей жизни в той или иной мере стремилась к осуществлению этих его заветов! Велика сила воздействия на молодые сердца идей борьбы за правду и свободу!

* * *

Выше говорилось о достоинствах Радищева как писателя, о его своеобразии, новаторстве. Это касалось в основном Радищева-прозаика.

По мнению Пушкина, «Радищев писал лучше стихами, нежели прозою».

«Радищев, будучи нововводителем в душе, – писал Пушкин, – силился переменить и русское стихосложение… Прочитайте его Осьмнадцатое столетие, Сафические строфы, басню, или вернее элегию – Журавли – все это имеет достоинство…»[118]118
  Смесь азотной и соляной кислот.


[Закрыть]

В основе поэтического новаторства Радищева, о котором с таким сочувствием говорит Пушкин, лежат причины социально-политического порядка. Прежде всего это не формалистское, а идейное новаторство. Как во всем, что выходило из-под пера Радищева, он и в своих поэтических произведениях выступает во всеоружии борца, выступает решительным противником классицизма, проникнутого враждебной Радищеву дворянской идеологией. В основу своего поэтического творчества Радищев кладет народную поэзию, русский фольклор, в котором он видит одно из ярчайших проявлений могучего свободолюбивого духа русского народа, выражение его надежд и чаяний, вековечное стремление к борьбе за свободу и независимость. Вот почему все его поэтические произведения, особенно произведения последних лет, примечательны своим глубоким идейно-политическим содержанием, стремлением дать социальную оценку историческим событиям, живым подлинно революционным сочувствием народам в их борьбе с угнетением.

В творчестве Радищева стихи всегда занимали большое место. В течение всей своей жизни он писал стихи. По его собственным словам, «родясь с чувствительным сердцем, опыты моего письма обращалися всегда на нежные предметы, но все было с неудачею. Когда же я женился» то все любовное вранье оставил…»

Так он сам охарактеризовал свое увлечение любовной лирикой в молодые годы.

Писал он стихи и в Илимске, но наибольшего расцвета поэтическое творчество Радищева достигает в последние годы его жизни, когда он по возвращении из ссылки жил в Немцове, а потом в Петербурге. В эти годы он как бы подводил итоги своему жизненному пути. Раздумье о пережитом питало его поэзию.

Он писал не только небольшие лирические стихотворения, но и эпические произведения. Таковы его поэмы «Бова», «Песни, петые на состязаниях», такова его «Песнь историческая». Особое место в его поэтическом творчестве занимает небольшое, замечательное глубиной мыслей и чувства стихотворение «Осьмнадцатое столетие», взволнованный гимн свободному человеческому духу, всегда стремящемуся вперед. (Об этом стихотворении подробно сказано в первой главе.)

Здесь же следует отметить, что последние строки этого прекрасного стихотворения, заключающие в себе похвалу Петру I и Екатерине II, обусловлены, вероятно, тем, что Радищев в какое-то время готов был поверить в благотворность реформ, обещанных молодым царем, но потом – и очень скоро – дал правильную оценку царскому обещанию, как сказано об этом выше.

В стихотворении «Журавли», которое, по замечанию Пушкина, было бы вернее назвать не басней, а элегией, он говорит о журавле, раненном стрелою ловчего и отставшем от стаи, собравшейся «в теплу, дальну страну».

Не голос ли самого Радищева этих лет, томящегося в деревенской глуши, слышен в жалобах раненого журавля?

Заканчивается стихотворение горячим призывом к твердости и мужеству в испытаниях, посылаемых жизнью: