Текст книги "Современники"

Автор книги: Борис Полевой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

СОЛДАТСКИЙ СИРОТА

На великих стройках, где люди вооружены самой передовой советской техникой и потому настоящее мастерство их особенно ценится, трудовая слава разносится быстро. Странствуя по огромной трассе, мы много слышали о Викторе Георгиевиче Мохове – скреперисте, слывшем среди товарищей по профессии замечательным мастером.

Люди, отдаленные от него сотнями километров, никогда его в глаза не видавшие, с увлечением и знанием дела принимались объяснять методы работы, введенные Виктором Георгиевичем, и все введенные им приемы, позволявшие ему достигнуть удивляющей всех высокой производительности своего земленоса. Из этих рассказов о Мохове как-то сам по себе возник и сложился образ знаменитого скрепериста, которого воображение рисовало почему-то обязательно в виде демобилизованного гвардейца-танкиста, одного из тех ветеранов Великой Отечественной войны, который, пересев с военных на мирные машины, со страстью и немеркнущим огоньком в душе занимается сейчас мирным трудом.

Таким я и думал встретить Виктора Георгиевича, приехав в район, где он работал. Каково же было мое удивление, когда вместо ожидаемого ветерана с гвардейским знаком на лацкане штатского пиджака, с колодками пестрых орденских лент в комнату вошел смуглый застенчивый юноша, с губ которого еще не совсем исчезла детская припухлость. Черные глаза конфузливо смотрели из-под темных, густых приспущенных ресниц. Он неловко протянул большую, сильную, но еще по-юношески нескладную руку и коротко отрекомендовался:

– Мохов.

– Виктор Георгиевич. Скреперист?

– Он самый. Только «Георгиевич»-то убавьте пожалуй, называйте просто Виктор. А то сами видите, какой же я Георгиевич!

Он улыбнулся. Смуглое лицо его осветилось блеском ровных белоснежных зубов.

И в самом деле, величание по отчеству к нему не подходило. Но хотя, сверх ожидания, Виктор Мохов оказался действительно очень юным, короткая жизнь его была далеко не легкой и не простой.

Он родился в степном хуторе Илларионовка, и с раннего детства, с тех пор, когда мать, уходя на колхозное поле, относила его в детский сад, у него определились две склонности: к механике и к музыке. Уже в первых классах школы он мечтал попеременно то стать изобретателем, то сделаться музыкантом. При всех этих увлечениях учился он хорошо, и отец его, Георгий Мохов, колхозный бригадир, мечтавший о том, чтобы дети его ни в чем не знали нужды, купил сыну простенькую гармонь и кое-какой слесарный инструментишко. Но больше всего он хотел видеть детей образованными, и Виктор помнит, как отец частенько говорил матери, что меньше чем на среднее образование для них он не согласен. Высшее захотят – пусть получают и высшее, но уж среднее – это обязательно.

Жизнь распорядилась иначе. Началась война. Зажиточный колхоз имени Первого мая, лежавший на пути фашистских армий к Сталинграду, был начисто опустошен и разграблен врагами. Солдат Георгий Мохов погиб, защищая волжскую твердыню. Гитлеровцы, разместившиеся в его хате, как-то из пьяного озорства разорвали гармонь, подаренную отцом мальчику, а потом, отступая, захватили и слесарный инструмент, которым Виктор очень гордился. Когда Советская Армия разгромила захватчиков под Сталинградом и колхоз был освобожден, Виктор остался единственным мужчиной в доме, при хворой матери и маленьких сестрах. Ему шел тогда одиннадцатый год.

Вот тут-то, в трудный час, впервые по-настоящему и проявился его характер. После гибели отца он почувствовал себя совсем взрослым. Это он убедил одноклассников помочь матерям вспахать заросшие поля, которые всего несколько месяцев назад были плацдармом битвы. А когда из города Калача, что на Дону, на помощь колхозу пришел известный в этих краях красногвардеец и партизан гражданской войны, сподвижник Ворошилова и Буденного Николай Иванович Бастрыкин и зажег в старой кузнице горн, чтобы смастерить хоть какой-нибудь инвентарь, – он увидел в дверях худенького парнишку в немецком офицерском кителе вместо пальто, в больших сапогах явно трофейного происхождения.

– Тебе что, малый? – спросил старый кузнец, раскладывая по местам небогатый, принесенный им из города инструмент. – Мать, что ли, за чем послала?

– Меня к вам, дяденька, правление колхоза прикомандировало, – ломким баском отозвался смуглолицый кареглазый паренек. – В помощники к вам определили… молотобойцем и вообще.

Старику показалось, что он ослышался. Но парнишка снял и аккуратно повесил на гвоздик свой китель, осмотрелся, засучил рукава слишком большой для него, очевидно отцовской, рубахи и серьезно, даже слишком серьезно для своего возраста, спросил своего нового начальника:

– Ну, начнем, что ли? Что мне делать-то? – И добавил, явно кому-то подражая: – Весна-то – вон она на дворе. Она не ждет. Инвентарь-то – он во как нужен!

Так состоялось знакомство Виктора Мохова со своим первым наставником в области техники Николаем Ивановичем Бастрыкиным, искусным кузнецом, ветераном борьбы за власть Советов.

Подобно всем истинным мастерам, Бастрыкин был немножко поэтом и о железе, из которого он на пару со своим молотобойцем ковал полезные для колхоза вещи, говорил не как о материале, а как о живом существе, строптивом, упрямом, которое нужно было подчинить своей воле, заставить принять нужные формы и уже в новом качестве верно служить человеку.

Настоящий, сортовой металл в военные годы для колхозной кузницы достать было негде. Но тонны первоклассной легированной стали валялись вокруг. На зубья борон, на лемехи и шины, на детали сельскохозяйственных машин приходилось перековывать и перетачивать всяческие орудия войны, брошенные врагом при отступлении. И юный молотобоец любил слушать, как его учитель, осыпая раскаленную железину точными, умными ударами, беседовал с ней под перебор молотков:

– Значит, упрямишься, не сдаешься, тэк-с… Значит, тебя фашист сковал, чтобы людей убивать, чтобы землю кровью человеческой умывать, так тебе на мирные дела перековываться и неохота… Не выйдет, не выйдет – перекуем!.. Витька, не зевай, бей чаще. Вот так… Уж на что силен их Гитлер – в наши степи ворвался, а много ли его назад от Сталинграда ушло? Вот то-то и оно. И тебя к мирному делу приспособим… Витька, справа покрепче вдарь. Так, так… Ну, видишь, и подалось, и правильно… Нет такой силы на свете, чтобы не мог ее одолеть советский человек.

Иногда металл оказывался слишком сухим, не поддавался ударам и вдруг трескался или разлетался пополам. Тогда кузнец сдвигал очки на лоб и удивленно оглядывал испорченную поделку:

– Сломалась? Неохота мирному делу служить? Что ж, туда тебе и дорога… – Он бросал треснувшую железку в мусор и брел в угол, где были свалены целые кучи военного хлама: – Ничего, попокладистее отыщем!

Так, под воркотню и философствования старого кузнеца, смышленый парнишка, поначалу еле поднимавший тяжелую кувалду, постепенно вникал в кузнечное мастерство и за два года научился не только выполнять мелкий ремонт инвентаря, но и серьезные кузнечные поделки: ошиновку колес, сварку, нарезку гаек.

И еще на пользу пошло ему общение с Николаем Ивановичем потому, что тот был живым носителем славной истории здешних мест. Когда, отработав положенное, они шабашили и Виктор заливал горн, старик, сев на приступочку и закурив неизменную свою трубку, неторопливо рассказывал мальчику, прибиравшему в кузнице, о славном ворошиловском походе через эти степи, о непобедимой силе советского оружия и героизме людей, дважды спасавших вот тут, в этих степях под Сталинградом, честь и независимость своего отечества:

– Мы народ мирный, труженики. Нам чужого не надо, возле положи – не возьмем. У нас все свое есть, а чего и нет – найдем, добудем, сделаем. Ну, а уж коли кто за нашим добром полезет, тот заранее с головой прощайся… Силен был Гитлер, ох, силен, всю Европу сапогом потоптал, а тут под Сталинградом зубы свои и оставил. Вон они, его зубы, по всему степу ржавеют… Так ему, живодеру, в Сталинграде побывать и не довелось. А уж наши в Берлине будут – это уж, Витька, верно, как то, что мы с Климентом Ефремовичем вот здесь, в наших краях, беляков, как зайцев, по степу гоняли… А ведь тоже вояки были лихие, закаленные насухо…

– Ну, а товарища Сталина вы, Николай Иванович, видели?

– Не совру, не видел… Близко от его штабу был и раз пакет на его имя свез, а увидеть не посчастливилось… А вот Ворошилова Климента Ефремовича – его вот, как тебя, видел, и Буденного Семена Михайловича – тоже видел. С Семеном Михайловичем хорошо знаком.

Так на порожке задымленной кузницы мальчик и старик засиживались иной раз до петухов, отдыхая от трудового дня.

…Когда колхозная жизнь восстановилась, открылась МТС и прибыли с Урала новые тракторы, старый кузнец сложил в мешок свой инструмент:

– Теперь и без меня каша сварится. Разве нам с тобой, Витька, и нашей кузнице с эмтеэсовскими мастерскими тягаться! – сказал Николай Иванович и, прощаясь со своим учеником, притиснул его к себе сильными, не знающими устали руками. – Я на покой, а ты, Витька, смотри, чтобы у меня в жизни не коптить, как худая головешка в горне! На полный накал живи, такое теперь время.

Виктор Мохов хорошо запомнил этот завет человека, приобщившего его к мастерству. Неутомимый в труде, упорный в достижении благородной цели, увлекающийся, но умеющий планировать свое время, он действительно стал жить «на полный накал».

Когда надобность в кузнице у колхоза миновала, Виктор рассудил, что теперь правильнее всего стать трактористом. Он пошел в МТС и шесть суток не отходил от машины. Туда, под шатер сарая, где он возился возле трактора, мать и посылала ему с сестренкой еду. Там он и спал в уголке, на брезентах, подмостив под голову сиденье из кабины грузовика. На седьмые сутки он вывел трактор в поле и работал на нем так искусно и притом так экономил горючее, в таком отличном состоянии держал машину, что через несколько дней бригадир сам представил его для переучивания на гусеничный трактор «НАТИ», что уже само по себе было большой честью, так как тракторов этих в МТС было тогда немного и их доверяли только лучшим из лучших.

И Виктор Мохов овладел новой машиной. О юном трактористе пошла по колхозам добрая слава. Расчетливые председатели всячески «создавали ему условия», стараясь залучить способного работника к себе. Девушки, с песней выходившие на вечернюю гулянку, всегда старались бродить поближе к полям, где работал пригожий комсомолец-тракторист, к которому тянула их не только его трудовая слава, не только густой каштановый чуб, лихо развевающийся под козырьком кепки, но и его умение «душевно» играть на аккордеоне.

Да-да, такая уж у нас страна и в такое счастливое время мы живем, что, несмотря на любые препятствия, всем хорошим задаткам человека суждено у нас развиваться. Совершенствуя свои способности к технике, юный тракторист не забыл и о музыке. Взамен отцовской гармошки, безжалостно разодранной скучающим фашистом, он из первых же своих заработков купил полуаккордеон, научился на нем играть. И теперь по вечерам, когда трактор был обтерт, заправлен и выверен до последней гайки, молодой тракторист доставал свой инструмент и, усевшись на завалинке, напевал приятным небольшим баритоном любимые свои песни и среди них чаще всего – про гармониста, одиноко бродящего ночью по околицам родного села.

Но вот в родных его степях началась стройка. Вереницы машин непрерывной чередой потянулись дорогами, на обочинах которых еще ржавели пробитые и помятые каски чужого, иноземного образца.

Степь ожила. Молодой тракторист лишился покоя. Еще смутно представляя себе сущность работ, разбудивших пустынные места от векового сна, он по размаху этих работ понимал, что дело затеяно грандиозное, и его, с детских лет тянувшегося к технике, неудержимо повлекло на стройку. Он пошел в райком комсомола и поведал секретарю свою мечту.

– Эх, Виктор, я бы и сам туда с радостью!.. – искренне признался тот и стал было рассказывать о планах строительства, о которых сам недавно узнал из обстоятельного доклада на партактиве. Вдруг секретарь перебил себя: – А как у вас в МТС с трактористами?

– С кадрами у нас полный порядочек: есть кадры…

И вот Виктор Мохов с путевкой райкома на попутном грузовике прибыл на стройку. Там проверили его знание тракторного дела, пригляделись к нему, и через месяц подготовки он уже водил транспортный трактор «С-80». Еще на курсах он познакомился с Виктором Штиглицем – комсомольцем с хутора Варламовка, тоже прибывшим на стройку с путевкой райкома комсомола. Они подружились. Их сроднила любовь к новой машине. Договорились быть сменщиками.

Но тут в строительный район прибыла новая партия землеройных машин – скреперов, бульдозеров, грейдеров. Понадобились люди. Молодым трактористам посоветовали переучиться на скреперистов. Что ж, раз надо, какой разговор!

С уважением осмотрели друзья эту новую, удивительную, чем-то напоминающую скорпиона машину, позволяющую набрать и отвезти в любое заданное место сразу десять кубометров земли. Виктор и не предполагал, что подобные существуют. Впрочем, проработав на стройке месяц, он разучился чему бы то ни было удивляться.

Вскоре друзья получили трактор со скрепером. Теперь нужно было быстрее овладеть новым делом, овладеть без каких-либо поломок, осторожно, научиться работать так, чтобы не запятнать комсомольский значок, который их приятель, смекавший в рисовании, изобразил масляной краской на кабине трактора.

Учились они только месяц, но что это был за месяц! Кабина машины не пустовала ни днем, ни ночью. Подушки ее сидений не остывали. Все, чем раньше увлекались новые друзья, было забыто. Стопка непрочитанных книг, суливших юношам немало радостей, моховский полуаккордеон, предмет ревностного внимания всего общежития, и походные шахматы Штиглица – все это в бездействии пылилось на тумбочках. Соседи по комнате уже и не просили Мохова «пробежаться» по клавишам и ладам. Они знали: раз он сам не притрагивается к аккордеону, без чего, как он говорил, «и кусок за обедом в рот не полезет», – значит новое трудное дело без остатка поглотило все его мысли, чувства, стремления.

Зато никто не удивился, когда Мохов и Штиглиц через месяц уже выбрали на трассе первые кубометры «деловой» кубатуры. Самозабвенная учеба принесла плоды. Они сразу же стали в ряд лучших скреперистов района, а потом и всей стройки.

Ценителям убедительных аргументов и цифр можно сообщить, что в первый год своей работы друзья выполняли нормы на сто пятьдесят процентов, а во второй – подняли выработку до двухсот. Но дело тут не только и не столько в количествах кубометров земли, переброшенных комсомольским скрепером. Главное в том, что Виктор Мохов вместе со своим сменщиком разработали свои, хорошо осмысленные методы работы, применили свою сноровку, позволяющую по-новому, со значительно большим результатом использовать эту великолепную советскую машину, заменившую вековечные грабарки и тачки.

В помещении клуба строителей Донского района, где мы впервые познакомились с Виктором Моховым, он показался нам тихим, застенчивым юношей. Таким он и был в жизни. Но когда мы увидели его за работой в кабине машины, это был другой человек. Посуровевший, собранный, он едва заметными, но очень точными движениями ловко вел машину. Карие глаза, сразу потерявшие детское простодушие, цепко смотрели вдаль. Трактор и огромная, неуклюжая с виду машина, которую трактор тащил, покорно повиновались юноше. Казалось, он сросся, слился с машинами и они стали как бы продолжением его рук.

Сбылась мечта солдатского сироты Виктора Мохова – он стал знаменитым механиком. Сбывается и другая его мечта – он становится музыкантом. Под окном нового уютного домика в поселке строителей, где вместе с матерью и сестрой жил знаменитый скреперист, по вечерам собиралась молодежь. Придя заранее, девушки и парни усаживались на ступеньки крыльца и терпеливо ждали, когда Виктор придет со смены, умоется, поест, выйдет к ним и развернет мехи своего нового баяна.

Хорошо играл знаменитый скреперист! Приятно было попеть и помечтать под звуки его голосистого инструмента, посмеяться и погрустить нестойкой юношеской грустью. Только вот не всегда можно уловить и понять капризную переменчивость его мелодий. Переплетаясь, как и в самой истории этого славного края, звучали в них и боевые марши гражданской войны, под которые его учитель, старый красногвардеец, бил под Царицыном белоказаков, и славные песни сталинградской обороны, которые певал его отец, и современные советские песни, славящие труд и любовь мирных людей.

И в этом сплетении знакомых мелодий все чаще и чаще мелькают новые напевы, возникающие тут, на крыльце, в которых гремит новая, мирная слава этих исторических земель, обильно политых святой кровью дедов и отцов счастливого поколения Виктора Мохова.

ПОСЫЛКА С ОБЪЯВЛЕННОЙ ЦЕННОСТЬЮ

В этот день с самого утра начальник одного из строительных районов инженер Илья Викторович Пастухов то и дело поглядывал на часы. На главном объекте наступал самый ответственный период. Инженер Пастухов, всегда гордившийся своей организованностью, вдруг начал ощущать, что сутки становятся коротковатыми.

Накануне, поздно вечером, прибыли из Ленинграда монтажники. Вручив Илье Викторовичу свои командировочные удостоверения, они не захотели ехать в Дом для приезжающих, где уже были приготовлены комнаты, и стали просить, чтобы их немедленно, сейчас же отвезли на строительство.

Признаться, и самому Илье Викторовичу не терпелось показать приезжим свое детище, где им теперь предстояло установить и собрать машины, какие не доводилось еще монтировать ни одному механику в мире. Он сам вызвался сопровождать монтажников.

Осматривая бетонные махины, вырываемые из тьмы огнями прожекторов и оттого казавшиеся уж совершенно фантастическими, монтажники так увлеклись, что вернулись к машинам, когда на востоке, над степью, уже разгоралась узкая оранжевая полоса.

Прощаясь с Ильей Викторовичем, старый инженер, возглавлявший группу монтажников, задумчиво произнес, стряхивая с плаща цементную пыль:

– Читал, читал вашу статью! Интересная статья. Но должен вас огорчить: не нашлось у вас, голубчик, слов, чтобы передать все величие, всю грандиозность вот этого… – И он повел рукой в сторону стройки, уже четко вырисовывавшейся в розовых утренних лучах.

– Я, как вам известно, строитель, а не публицист, – суховато ответил Илья Викторович, который, как и все редко выступающие в печати люди, очень гордился своей статьей.

Ложиться спать начальнику района уже не пришлось. Подъезжая, как и всегда, ровно в восемь к приземистому крылатому зданию управления, он мысленно распределил свой рабочий день так, чтобы выкроить время для короткого послеобеденного сна. Вечером предстояло совместное совещание строителей и монтажников, и он понимал, что туда нужно прийти со свежей головой.

Вот почему, предупредив по телефону жену, что выезжает обедать, он с особой поспешностью спрятал в сейф бумаги и торопливо двинулся из кабинета, на ходу надевая плащ. Но тут его догнал начальник канцелярии. Протянув Илье Викторовичу какую-то бумажку, он сконфуженно заявил:

– Не выдают. Категорически не выдают. Говорят, не можем. Должен явиться лично сам посылкополучатель.

– Что за дурацкое слово? Какой посылкополучатель? – сердито отозвался Илья Викторович.

Начальник канцелярии упрямо следовал за ним:

– Посылкополучатель – это вы. А посылку мне не выдали, потому что она с объявленной ценностью. Видите: цена – пятьсот рублей. Уговаривал, уговаривал – ни в какую. Твердят одно: пусть явится сам посылкополучатель, имея при себе паспорт.

Только теперь Илья Викторович понял, о чем ему говорят. Недели две назад в своей текущей, весьма обширной почте он обнаружил извещение о посылке. На штампе стояло: «Сочи». И сколько Илья Викторович и его жена ни раздумывали, они так и не смогли догадаться, кто и по какому поводу мог прислать им посылку. Среди множества дел Илья Викторович забывал о ней, и дважды почта присылала напоминание. Вчера, после очередного напоминания, он поручил начальнику канцелярии выручить наконец злополучную посылку, и вот результат: нужно ехать самому. А времени до совещания осталось так мало!

С шумом захлопнув дверцу машины, Илья Викторович буркнул шоферу:

– Центральный поселок. К почте. Быстро!

Теперь он был уверен, что понял тайну неожиданной посылки. Наверно, кто-нибудь из сослуживцев по прежним стройкам, каких в послужном списке инженера Пастухова числилось немало, попал на курорт, вспомнил на досуге о совместной работе и решил порадовать старого товарища фруктами или бутылкой вина.

Но почему посылка оценена в такую большую сумму?

И хотя предполагаемый друг, очевидно, желал сделать ему, Илье Викторовичу, приятное, инженер неприязненно думал о нем, с нетерпением следя за тем, как минутная стрелка вращается на красном мерцающем циферблате… «Не нашел более подходящего времени для презентов, чудак!»

Несколько раз Илья Викторович порывался сказать шоферу: «Назад, домой», но, вспомнив, что за двумя напоминаниями почта пришлет третье, пятое, мысленно махнул рукой.

В почтовом отделении, у окошка, где выдавали и принимали посылки, стояло человек десять. Некоторые поклонились Илье Викторовичу, а находившийся у самого окна экскаваторщик Иван Малыгин даже предложил ему уступить свое место. Инженер отказался. Он был щепетилен в таких вещах и сам всегда негодовал на тех, кто куда-нибудь лез без очереди.

Впрочем, теперь ему было все равно. Заснуть после обеда не удастся, а сердиться на человека, пожелавшего сделать приятное, глупо. Придя к такому выводу, Илья Викторович сразу успокоился, принялся обдумывать предстоящее совещание и так увлекся этими своими мыслями, что прозвучавший из окошечка вопрос: «Чего же вы стоите? Давайте извещение и паспорт» – застал его врасплох.

Посылка оказалась объемистой, тяжелой. Перевернув ее, Илья Викторович услышал, как внутри ящика что-то переместилось, но что именно, по звуку определить было невозможно. «Действительно, фрукты или вино. Не морские же камешки будут слать из Сочи в посылке с объявленной ценностью!» – подумал инженер.

Он прочел на полотне, что отправил эту посылку Лямин Арсений Федорович, проживающий в санатории «Красный луч». Но кто этот Лямин и где он его встречал, Пастухов не мог вспомнить.

Когда, не раздеваясь, в плаще и шляпе, с громоздким ящиком в руках, Илья Викторович появился в столовой, жена ничего не сказала и только вздохнула, поглядев на укутанную шалью супницу, стоявшую посреди стола. Инженер шумно поставил ящик рядом с супницей и произнес как можно беззаботнее:

– Принимай подарок из Сочи. Чувствую: фрукты и хорошее вино.

– Подарок? А от кого?

– Не знаю. Какой-то Лямин, Арсений Федорович Лямин. Не помнишь такого?

Жена не помнила. Пока инженер, вооружившись топором, возился у ящика, она стояла возле и, наморщив брови, вопросительно повторяла: «Лямин? Лямин? Лямин?..» Нет, никакого Лямина она решительно не знает.

Заскрипели вырываемые гвозди. Крышка сорвана. В ящике, бережно выложенном газетной бумагой, лежали какие-то аккуратные мешочки. Илья Викторович взял тот, что побольше, распорол суровую нитку, которой мешок был зашит, и на стол хлынул поток желудей. Тяжелые, юркие, они раскатились по скатерти и упруго застучали по полу. Пораженный, стоял Илья Викторович над россыпью коричневых лакированных желудей, напоминавших большие янтарные бусы.

– Чорт знает что! – сказал он наконец, сердито бросив мешок на пол.

Теперь ему казалось, что над ним неумно подшутили. И из-за этой шутки он потерял столько времени, которое было так дорого, так нужно!

– Тут не только жолуди, а и еще что-то, – задумчиво отозвалась жена, вынимая из ящика мешочки поменьше.

В них все так же бережно были упакованы крылатые семена клена – те самые, из которых когда-то, учась еще в первом классе, Илья Викторович делал себе «носики», – блестящие орехи каштанов, коричневые чечевичинки белой акации и еще какие-то, совсем уже неведомые инженеру-строителю семена.

– Чорт знает что такое! – повторил Илья Викторович. – Ничего не понимаю. Адресом, что ли, ошиблись?

Жена его, продолжавшая рыться в ящике, вдруг вскрикнула:

– Илюня, тут и письмо!

Письмо было именно ему, Илье Викторовичу Пастухову, начальнику строительного района, лауреату Сталинской премии. Адрес был очень тщательно выведен почерком, показавшимся Илье Викторовичу знакомым, потому что именно так старательно и ровно выводил буквы он сам когда-то, очень давно. Еще не понимая, в чем дело, он вскрыл конверт с тем грустновато-радостным волнением, какое всегда испытывает пожилой человек, прикасаясь к миру своего детства.

На жесткой, тщательно разлинованной бумаге он прочел:

«Уважаемый Илья Викторович Пастухов!

Пишем коротко, так как знаем, что вы очень заняты у себя на строительстве и время вам дорого. Прочитав вслух на пионерском сборе вашу замечательную статью, мы решили вам написать. Ваша статья нам очень понравилась, потому что вы здорово описали, как растет Волго-Дон и какие это всё будут мощные сооружения. И еще нам очень понравилось, как вы описали, какие огромные машины у вас там работают и сколько людей они заменяют и как они все хорошо и умно придуманы.

Вы написали в своей статье, что рабочие многих заводов помогают вам вести стройку и что весь народ участвует в ней. Мы долго думали, чем мы можем помочь вам. И вот что придумали. Мы, пионеры, находящиеся здесь на излечении, решили собрать в нашем парке семена красивых деревьев и кустов и послать их вам на канал, чтобы вы их там посадили. Некоторые ребята и девочки у нас уже подлечились и ходят. Вот они и собрали все то, что мы посылаем вам. Наша помощь, конечно, маленькая, но нам очень хочется хоть чем-нибудь участвовать в стройке, и мы будем очень рады, если из этих семян у вас вдоль канала вырастут красивые деревья и кусты. Передайте наш пионерский привет товарищам Виктору Мохову, Евгению Симаку, Марии Болдыревой, Зое Поляковой и другим замечательным строителям, о которых вы написали в своей статье. Ваша статья нам очень понравилась, потому что мы точно сами побывали у вас на стройке.

Председатель совета отряда А. Лямин».

Потом шли еще подписи. Их было много. Они были тщательно выведены, но Илья Викторович уже не смог их разобрать.

Долго, до самого совещания, сидел он с женой у стола с безнадежно остывшим обедом, перебирал семена, перечитывал письмо. В управление он вернулся бодрый, жизнерадостный, будто выспался всласть за много бессонных ночей, принял холодный душ и выпил на дорогу хорошую чарку. Проходя мимо инженера-монтажника, он озоровато толкнул его в плечо и, наклонившись к его уху, не без яда заметил:

– А насчет статьи-то моей вы ошибались… Есть и иные мнения. Совсем противоположные. Вот, извольте-ка прочитать письмецо. – И он протянул конверт, найденный в посылке.

Впрочем, послание пионеров прочел не только приезжий инженер. Илья Викторович любит показывать это письмо всем, кто приезжает к нему в район. Показал он письмо и мне и рассказал при этом всю изложенную здесь историю. Но взять письмо с собой не разрешил, а позволил только списать, после чего свернул его с величайшей тщательностью, вложил в изрядно уже истершийся конверт и запер в сейф, где он хранит важные чертежи и особенно ценные документы.