Текст книги "Современники"

Автор книги: Борис Полевой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

– А случай с геодезистом?

– И об этом наболтали! Ну и что? Ну и вытащил! А вы бы стали сложа руки смотреть, как человек под лед уходит?

– А история на перемычке?

– А что в ней особенного? Если строго судить, за это происшествие нам бы, мне в частности, надо холку мылить: не предусмотрел силы осеннего паводка, просчитался, проницательности не проявил. А ведь знал, что река сердитая, взбалмошная. И опять – народ! Все он и спас. Вот бы вам тогда посмотреть, как люди работали! Орлы!

– А мне говорили, что в критический момент вы бросились в воду и телом своим преградили дорогу потоку.

Инженер рассмеялся весело и так искренне, что длинные ресницы, выгоревшие на солнце, потемнели и слиплись от слез:

– Вот так и создают легенды!.. – Вдруг он привлек к себе дочурку, которая, продолжая помогать матери накрывать на стол, несла из кухни тарелку с хлебом. – Видите эту девицу?

Девица, прислонившись к отцу, спрятала лицо у него на груди и лишь краем голубого, как у отца, глаза исподтишка поглядывала на нас.

– Ну, расскажи-ка дяде про цыпленка!

– Расскажи сам, – промолвила девочка, совсем зарываясь личиком в отцовский жилет – так, что осталось видно только ее маленькое побагровевшее ушко.

– Ладно. Расскажу. У нас тут наша мама кур развела. Ну, клушка высидела с десяток цыплят…

– И не с десяток, а одиннадцать штук, – последовало немедленное уточнение.

– Ну хорошо, одиннадцать. И вот эта особа взяла над ними шефство. Стала при клуше чем-то вроде ассистента. Так, дочка?

– И совсем не так. Никакой я не ассистент. Просто мы с мамой поделились: ей – взрослых куриц и петуха, а мне – цыплят.

– Опять верно. Они с мамой всегда правы… А у соседей, у инженера, который в той половине дома живет, есть здоровенная собачина. Противная, злющая, слюнявая морда с торчащими желтыми клыками.

– Его Фашист зовут, – сказала дочка.

– Ну вот, вот. Так этот Фашист, как фашисту и полагается, однажды нарушил границы и перепрыгнул в наш палисадник. Мы обедаем – и вдруг страшный шум во дворе! Прежде чем мы с женой успели понять, в чем дело, эта вот особа срывается со стула – и из комнаты. Мы к окну. Картина: собака наступает на наседку. Та не струсила: прикрывая цыплят, вся распушилась – и на него, на него! И все это так самоотверженно, бесстрашно, с таким искренним материнским гневом, что даже этот поганец оторопел. Зубы скалит, рычит, а напасть боится. Но один цыпленок сплоховал, не успел за мать спрятаться. Собака его – цап! И тут вот она, эта особа, слетает с крыльца стремглав к этой громадной собачине, которую вся наша улица боится. Подлетела к ней и колотит ее кулачонками по морде, по морде. С матерью плохо. Я – во двор. Выскочил – глазам не верю: собака отступает. А эта вот, вся обливаясь слезами, держит в руках раненого цыпленка.

– И не раненого вовсе! Он цыпленку ножку сломал. Но мы его с мамой вылечили. Он теперь уже не цыпленок, а петушок, только хроменький, – говорит девочка.

Она уже не прячется, а сидит у отца на коленях, с удовольствием слушая рассказ и, повидимому, снова переживая все происшествие.

Жена инженера, в переднике, с засученными рукавами, стоит в дверях, иронически улыбаясь:

– Опять про цыпленка! Федор Иванович у меня никогда гостю за стол не даст сесть, пока об этом не расскажет.

– А что, плохая история? – говорит инженер с деланым равнодушием, сквозь которое так и светится гордость. – Видели бы вы эту собачину! Телок! А она на нее с кулачонками, с кулачонками!

ИСТОРИЧЕСКИЕ ШУМЫ

Работники из группы кинохроники, шаг за шагом запечатлевавшие процесс рождения одной из величайших строек современности, устроили для друзей прослушивание шумов, записанных на кинопленку.

На своеобразный этот вечер был приглашен и начальник большого объекта, известный строитель, уже послуживший однажды прототипом героя одной из любимых наших книг, посвященных всепобеждающему коммунистическому созиданию. Расположились в маленьком номере поселковой гостиницы и набились в него так, что повернуться было негде. Только строителя, в знак особого к нему уважения, усадили в углу, у стола, в единственное имевшееся в комнате кресло. Для пущего эффекта выключили свет.

Аппарат заработал, и в душную комнату вдруг ворвались знакомые шумы, с которыми каждый из нас уже успел сродниться. Я никогда не думал, что простая звуковая запись может так выразительно рисовать целые картины строительства. Звуки то сливались в общую гамму, то расчленялись на отдельные, отчетливо различимые голоса.

Паровая баба с напряженным стуком загоняет в землю стальной шпунт, и металл сердито стонет, неохотно подчиняясь ритмическим упрямым ударам. Тихо воют электромоторы шагающего экскаватора. Чувствуется, что гигант работает легко – лишь глухо звякают цепи ковша да грунт шлепает с высоты в отвалы, напоминая фронтовикам тугой гром взрывающейся мины. Методично скрежещут шестерни машин земснаряда, слышатся отрывистые слова команды, глухой гул гигантской фрезы, соленое словечко боцмана, сорвавшееся в сердцах, и даже можно различить, как мягко ахает, оседая, земля подмытых откосов. Неистово ревут моторы могучих бульдозеров, скрипят о твердый грунт их всесокрушающие ножи; кряхтя, скрепер набирает в ковш землю; тревожно крякают клаксоны бетоновозов. И, покрывая все эти звуки, отдаваясь эхом среди бетонных громад, обычный человеческий голос диспетчера передает по радио распоряжения, передвигая людей и отряды машин, и как бы дирижирует всей этой массой механических звуков.

– Нет, это здорово! Человек – творец, созидатель – господствует над всеми этими рычащими, кричащими, стучащими, скрежещущими стальными гигантами, – неожиданно срывается во тьме мальчишеский голос художника, которого в последние недели строители видели с папкой и с карандашами в самых неожиданных местах.

– Тише, не мешайте! – одергивают его.

Теперь идет пленка с записью шумов событий, происшедших за последнюю неделю, – шумов, которые уже отзвучали и больше не повторятся. Вот спокойный голос начальника стройки произносит по радио:

«Приказываю очистить котлован. Мы приступаем к пропуску реки через плотину».

Легкое позвякивание талей мостового крана, скрип поднимаемых щитов, плеск воды, хлынувшей в нижний бьеф, сначала осторожный, как бы нащупывающий, путь, а затем быстро крепнущий, перерастающий в рев, и, наконец, взрыв человеческой радости, заглушающий этот рев воды: крики, аплодисменты, восторженный свист, которыми строители встречают первую волну, плеснувшую в гигантскую бетонную чашу.

И новая звуковая картина – перекрытие речного прорана, тот самый момент, когда советский человек-созидатель твердо сказал могучей реке: сойди со своего векового пути, сверни в сторону, подчинись моей воле, делай, что я прикажу!

Как хорошо запечатлены взволнованное слово начальника района, инженера-энтузиаста, о великом советском народе и Коммунистической партии, обращенное к строителям в эту историческую минуту, его приказ приступить к перекрытию реки, слитный рев бесконечной вереницы могучих машин, поднимающихся на деревянный помост с грузом камня в кузовах, и грохот каменных глыб, напоминающий залп фронтовых «катюш»!

Звуки ярко рисуют бешеный рев потока, новые и новые залпы падающего камня, всю эту трудную борьбу людей с разъяренной рекой. Вот силы воды иссякают, она затихает: тоньше, глуше звучит поток, и наконец уже еле-еле плещут струи реки, смирившейся и побежденной. И снова, теперь уже спокойно, устало, начальник района произносит:

«Поздравляю вас, товарищи! Вашими усилиями река перекрыта за восемь часов пятьдесят минут вместо тридцати пяти часов, заданных по плану».

Тут уж находящиеся в комнате не могут сдержать обещания хранить тишину. Раздаются аплодисменты. Голоса перебивают друг друга:

– Здорово! Просто великолепно! Ведь только подумать: все это уже история, все это уже не повторится!

– Нет, главное не в этом. Все это, конечно, повторится, и не раз, и в бо́льших масштабах. Главное в том, что советские люди в две тысячи таком-то году смогут услышать сегодняшнее дыхание стройки, которую они уже видят во всем великолепии.

– А что вы скажете? Как вам понравилось? – спросила женщина-режиссер строителя.

Он молчал.

Кто-то включил свет, и мы увидели, что человек этот, который обычно всех поражал своим спокойствием, сидел, вцепившись руками в стол, взволнованный, потрясенный. Когда под потолком засветилась лампа, он резко отвернулся к стене.

Надо же было так не во-время зажечь свет…

НАЧАЛО ПУТИ

Это уж всегда так бывает на больших стройках: если человек деятелен, уважаем – он всем нужен и его очень трудно разыскать. Я долго бродил по десятому шлюзу, где тогда шли последние отделочные работы, и у всех спрашивал о прорабе.

– Грету Ивановну? Да она только-только вот тут была. Несколько минут назад ушла, – слышал я в разных местах, и это многократно повторяемое разными людьми «только что» красноречивее всяких характеристик говорило, что разыскиваемый человек весьма энергичен.

При этом нетрудно было заметить, что люди самых различных строительных профессий произносили несколько необычное имя своего прораба не только с уважением, но и с каким-то дружеским почтением. А это говорило, что начальник ими любим и его побаиваются. И я без труда представил себе этого прораба в виде быстрой, массивной, коротко остриженной женщины, обязательно в синем парусиновом комбинезоне, из кармашка которого торчат карандаши, распухший блокнот, сложенный метр и иные атрибуты ее специальности.

Когда же, после долгих поисков, прораб наконец был отыскан, все эти представления сразу рухнули. Высоко над землей, на лесах, еще обтягивавших башню шлюза, на самом верху, у купола, где бочардовщики своими молотками завершали последнюю отделку белоснежного камня, стояла высокая, совсем еще юная девушка в белой шелковой кофточке и, придерживая рукой прическу, которую ветер все норовил рассыпать, что-то тихо, но твердо говорила загорелому каменщику, с ног до головы запудренному мраморной пылью.

– Вот она, наша Грета Ивановна! Бригадиру дяде Коле дает жизни, – сообщил ехидный, тоже с головы до ног покрытый белой пылью паренек, еще донашивавший черную фуражку ремесленника. Ломающимся, петушиным баском паренек пояснил: – Дядя Коля – на всем шлюзе спец наипервейший. Артист! Только с Гретой Ивановной очень-то не расспоришься… Ишь как она его там полирует!

Разговор наверху вели тихо. Горячий ветер, густо настоенный терпкими ароматами степи, относил слова. Но было видно, что бригадир слушает выговор молча, потупя взор. Нетрудно было заметить, что ему неловко и досадно оттого, что его «распекает» именно девушка, кажущаяся, вероятно, ему, человеку пожилому, совсем девчонкой. Но возражать, как видно, было нечего. Он только хмуро кивал головой.

Последнюю фразу прораб произнесла громко:

– Нельзя, Николай Гаврилович, нельзя забывать, где вы работаете. Это же честь и для такого мастера, как вы.

– Грета Ивановна, какой разговор! Все мигом исправим, – гудел в ответ бригадир. – Только насчет канала – это вы зря, об этом мы день и ночь помним, это у каждого вот тут…

Он большой загорелой ладонью хлопнул себя по нагрудному карману выгоревшей гимнастерки, по тому месту, где, согласно анатомии, у человека находится сердце.

Девушка между тем быстро и очень легко, точно ей вовсе не свойственно было чувство высоты, сбежала с лесов, протянула узкую, продолговатую загорелую руку и деловито осведомилась:

– Ко мне? Инженер Шекланова. Чем могу быть полезна?

Так познакомились мы с Гретой Ивановной Шеклановой, прорабом десятого шлюза.

Об этом прорабе, о ее организаторских способностях, о новых методах ведения строительства, которые она смело и с неизменным успехом применяла на своем участке, много говорили на трассе.

Но, начиная рассказ о молодом инженере, нужно сказать о великолепном шлюзе, белоснежные башни которого так радуют пассажиров, проезжающих по каналу, перенестись назад, в ту пору, когда тут, среди степного безлюдья, меж куч развороченной земли, на дне котлована, выгрызенного зубами экскаваторов, закладывались основы сооружения.

Именно тогда в дощатую комнатушку, торжественно именовавшуюся кабинетом начальника строительства шлюза, вошли две девушки с рюкзаками за плечами.

Представившись как инженеры, только что окончившие строительный институт, они заявили, что работа на стройке – их заветная мечта, что они направлены сюда в качестве прорабов и что готовы хоть сейчас приступить к работе. Чем скорее, тем лучше.

Начальник шлюза, опытный строитель, вспомнив, как сам он когда-то с такой же вот юношеской самоуверенностью и жаждой деятельности пришел на первую свою стройку, с трудом подавил улыбку. Усадив девушек, он стал рассказывать им об особенностях стройки, о необычных методах, которыми она ведется, не обобщенных пока ни в одном учебнике, и о том, какими еще невиданными в строительной практике машинами страна вооружила волгодонцев. Он говорил, что в этих условиях инженер должен работать с большей перспективой, должен научиться не ограничиваться задачами дня, а так знать материалы и чертежи, чтобы все время представлять сооружение и любую его деталь такими, какими они должны стать в окончательном виде. Не умолчал он и о трудностях, которые ждут молодых людей на новом месте работы.

Девушки слушали рассеянно. Они смотрели в окно, где в тучах песчаной пыли вырисовывались контуры машин, двигались вереницы самосвалов. Им не терпелось скорее попасть туда, в котлован, активно включиться в жизнь строительства.

И в первый же вечер Грета Ивановна, назначенная производителем работ по возведению камер шлюза, горько пожалела о том, что невнимательно слушала наставления начальника. Она растерялась. Дело дошло до того, что одна из бригад, находившихся в ее подчинении, и именно бригада арматурщиков, куда-то исчезла.

Работы шли уже при электрическом свете. В клубах пыли, едва пробиваемых лучами прожекторов, фигуры рабочих вырисовывались нечетко. Пропыленные лица выглядели одинаково, и среди них она никак не могла угадать бригадира, с которым разговаривала днем. Она помнила только, что этот крупный суровый человек, слушая указания, смотрел на нее с насмешливой снисходительностью. Она даже фамилию его забыла и теперь, разыскивая среди массы работающих исчезнувшую бригаду, не знала, как спросить о бригадире и бригаде. Да и спрашивать было стыдно. Какой же она производитель работ, если в первые же часы потеряла целую бригаду! И так уже все эти бетонщики, опалубщики, арматурщики – мастера своего дела, носители опыта строек, люди с бронзовыми лицами, обдутыми степными ветрами, – с нескрываемым недоверием посматривают на нее, бледную городскую девушку, неожиданно появившуюся среди них в качестве начальника.

Измученная поисками потерявшейся бригады, расстроенная первой неудачей, Грета Ивановна вернулась домой уже под утро. Стараясь не будить соседок по общежитию, она нашла свое место, бросилась на койку и заплакала, заглушая рыдания подушкой. Стройка казалась ей теперь гигантским, сложным организмом, живущим своими законами, которых она не знала и которые ей не удалось разгадать. Ей казалось, что она переоценила свои силы, настойчиво просясь сюда, что для этой почетной работы у нее не хватает не только опыта, но и знаний. Ей думалось, что преподаватели и товарищи по институту ошибались, когда говорили, что у нее незаурядное организаторское дарование.

Это было крушение любимой мечты. Выплакавшись в подушку, Грета Ивановна присела возле своей тумбочки и при зеленоватом свете раннего утра написала обо всем этом матери в Куйбышев. В последних строках письма она ругала себя за то, что была слишком самоуверенна, и сообщала, что, наверно, придется ей идти на стройки жилищные, с которыми она познакомилась во время производственной практики.

Впрочем, уже на следующий день девушка жалела, что отослала письмо. Утром бригада нашлась. Оказалось, что бригадир, человек известный, опытный, но своевольный, не доверяя новому прорабу, без спросу перевел людей на другой участок, где, как казалось ему, он сможет использовать их с большей, как говорят на стройке, «отдачей».

Девушка собрала всю свою волю и, заставив себя глядеть в упор в насмешливые глаза бригадира, сказала ему спокойно:

– На первый раз я вам это прощу, но договоримся: если что-нибудь такое повторится, я расценю это как дезорганизацию работы.

Она произнесла это тихо, но в голосе ее, должно быть, было что-то такое, что заставило бригадира, бывшего фронтовика, подтянуться и одернуть гимнастерку. Уходя, она заметила, что люди смотрят на нее уже не с добродушной насмешливостью, как вчера, а с интересом. Она поняла – это уже маленькая победа.

Строительство велось новыми методами, создававшимися тут же, в процессе работ, и темпами, о которых только еще мечтали профессора строительного института, где училась Грета Ивановна. Молодому инженеру, приступившему к делу, когда работы шли уже полным ходом, трудно было сначала уловить их ритм, включиться в него, научиться постоянно видеть перед собой весь фронт работ и равномерно, без рывков, без взлетов и спадов, руководить ими.

Первое время всё как бы расплывалось перед глазами. Овладеешь одним – ускользнет другое, теряется третье, и трудно, очень трудно держать в руках одновременно все нити.

Как говорят строители, «шел непрерывный бетон» – росла коробка шлюза. Эти работы, где каждая ошибка могла причинить потом неисчислимые беды, требовали внимания.

Но наставление начальника шлюза о том, что на стройке можно работать только с перспективой, что надо уметь на основе чертежей представлять сооружение и все его детали в окончательном виде, девушка запомнила. Свободное время она проводила над чертежами и до тех пор не свертывала их, пока не представляла себе до мельчайших подробностей весь процесс предстоящих работ.

Она уже не стеснялась обращаться с недоумениями к начальнику стройки, к старшему прорабу, приучилась советоваться по важным делам с бригадирами, с новаторами – бетонщиками, арматурщиками, каменщиками. А самое главное, в ней развивался неоценимый дар видеть, слышать, творчески вбирать в себя все то новое, передовое, что ежедневно, ежечасно рождалось в труде коллектива, и тут же применять лучшее из наблюденного.

Теперь, когда она все осязательнее чувствовала в своих руках нити, связывающие ее со всеми бригадами, со всеми строителями, и видела весь фронт работ, дела, казалось, становилось меньше. Находилось время все обдумать, порадоваться удачам, помечтать о будущем.

Грета Ивановна уже забыла о письме, которое она послала матери в первую тяжелую ночь, и только запоздавший материнский ответ напомнил ей о том, как она когда-то смалодушничала.

Она долго не решалась вскрыть конверт.

Мать призналась, что нарочно задержала ответ, чтобы дать дочери получше освоиться с новой работой, подумать и осмотреться. Она напоминала эпизод, который всегда всплывал в семье Шеклановых в трудные минуты жизни: ночь нападения фашистов на Советский Союз. Все в доме спали крепким предутренним сном, когда сообщили их отцу, командиру большого воинского соединения, что фашистские самолеты нарушили границу. Надлежало выехать на фронт. Отец собрался за несколько минут, сказав матери, что отправляется в командировку. Он был, как всегда, спокоен и только, целуя на прощанье дочерей, подолгу смотрел в лицо каждой.

– Любите Родину выше всего! Ни труда, ни жизни для нее не жалейте, – сказал он девочкам.

Таким большим, мужественным, спокойным, уверенным в правоте и победе дела, за которое он ехал сражаться, сильным своей любовью к советской Отчизне и остался в памяти семьи генерал Иван Шекланов, погибший в одном из первых сражений.

Об этом эпизоде и напоминала мать дочери в своем ответе.

Но та уже без чувства стыда читала эти слова. У молодого прораба теперь не осталось и следов первоначальной растерянности. Она прочно приросла к своему объекту, стала сбоим человеком в коллективе, освоилась с необычностью масштабов, с трудностями новизны. Вспоминая минуты прощания с отцом, она могла с полным правом сказать, что и она теперь исправный солдат в гигантском наступлении на природу, которое люди вели тут, в Донских степях.

А потом, в ходе работ, в непрерывном борении с трудностями, в постоянных поисках новых решений, новых методов, пришло и настоящее мастерство. Грета Ивановна стала не только хорошим производителем работ – она стала новатором своего дела и в числе первых успешно применила на бетонировании камеры шлюза поточную систему, систему чрезвычайно эффективную, но требовавшую от всех работающих и прежде всего от самого прораба большой организованности, маневренности и четкости.

Вместе с сооружением шлюза росло искусство молодого инженера. Грета Ивановна все больше срасталась, со строительством и сроднилась с ним настолько, что воспринимала его уже не как объект работ, а как что-то очень родное, неотделимое от нее самой. День, когда их шлюз принял первую воду, был для нее днем личного счастья. Она смотрела, как зеленоватая донская вода наполняет каменную коробку, и вместе со всеми строителями, утеряв свое обычное, ставшее здесь даже нарицательным хладнокровие, кричала, прыгала, как девчонка, размахивала платком и аплодировала, приветствуя грязноватую, мутную волну, игравшую стружками и щепками.

В последние недели, уже в разгар несложных доделочных работ, с прорабом случилась беда: оступившись, девушка повредила ногу. Ее увезли домой, и вызванный к ней врач прописал строгий постельный режим, неподвижность, полный покой.

Полный покой! Может ли быть что-нибудь хуже, для кипучей натуры!

Из окна комнаты Греты Ивановны были видны башни шлюзов, на которых шли доделочные работы. Полный покой! Да разве мог он быть на душе человека, оторванного в такие минуты от любимого дела! Ее товарищи это понимали. Потихоньку от врача и соседок по общежитию, следивших, чтобы она выполняла врачебные предписания, бригадиры, рабочие то и дело забегали к своему прорабу, получали задания, советовались. Это общение со стройкой хоть немного смягчало нетерпение девушки.

Но однажды она услышала звук, который, точно развернувшаяся пружина, сбросил ее с кровати.

Это был обычный гудок пароходной сирены, не очень даже сильный, так себе, гудок небольшого буксира. Но тут, в степи, где несколько лет назад нельзя было найти воды, чтобы напиться, он звучал по-особому.

Грета Ивановна не помнила, как она очутилась у окна. Тихий и обычно пустынный в рабочие часы, поселок был необычно оживлен. Люди спешили по улицам к шлюзу, к каналу, в ложе которого, невидимый издали, двигался пароход.

Девушка заметила среди бегущих древнего старика, опирающегося на кривой посошок. Какая-то женщина в развевающейся пестрой шали спешила, прижимая к груди маленького ребенка. Подхваченная этой общей радостной волной, девушка, прыгая на одной ноге, цепляясь за стены, за косяки дверей, двинулась вниз и очутилась на крыльце. Но тут силы иссякли. Она так и осталась стоять, прислонившись к косяку двери.

А пароход, пришвартовываясь к причалам, нетерпеливо гудел, требуя пропуска в шлюз, и рев его сирены широко раскатывался по окрестным просторам, по опустевшим, точно вымершим, улицам поселка строителей.

Все были там, на шлюзе. Все видели этот первый пароход. Только одна она, Грета Шекланова, не примет участия в общем торжестве, не увидит, как первое судно пройдет через шлюз, с созданием которого тесно связана лучшая пора ее жизни.

Вот над черной кромкой толпы, сбившейся у причальных стенок, облепившей шлюзовой парапет, показался вымпел парохода, вступившего во входные ворота…

Горькие слезы закипали в груди девушки…

Но тут на улицу вдруг вырвался огромный бетоновоз. Он несся на полной скорости, рыча сиреной, гремя железным кузовом-самосвалом. Визгнув тормозами, он остановился возле ее крыльца. В кузове без фуражки стоял тот самый бригадир арматурщиков, который когда-то в памятную ночь без спросу увел свою бригаду, оставив начинающего прораба в дурацком положении.

Ни слова не говоря, он выпрыгнул на тротуар. Вместе с шофером они бережно подняли девушку и усадили ее в кабину. Тем же бешеным темпом машина помчалась назад.

Пароход уже стоял в шлюзе. Наблюдая с высокого сиденья кабины, как он медленно опускался, сходя с очередной водной ступени, Грета Ивановна вспомнила почему-то зеленоватый утренний рассвет, отца, торопливо застегивавшего плащ, и последние его слова, которые в трудную минуту всегда повторяли в ее семье:

– Любите Родину выше всего! Ни труда, ни жизни для нее не жалейте.

Вспомнив эти слова, девушка думала о том, что ей повезло, что счастливо складывается ее жизнь, ее работа…

А ведь это только начало ее трудового пути.