Текст книги "Связчики (Рассказы)"
Автор книги: Борис Наконечный
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
Лодка скрипела, переваливаясь через валы. Он греб и греб и ничего не видел, кроме волн. Всякий раз, когда корма поднималась, ближние из них и те, что дальше, были видны хорошо. Потом корма опускалась, и черный нос лодки и ближняя волна заслоняли все впереди: гребни других волн, едва заметные зубчики деревьев на полоске того берега, а он и не приближался… Лодку снесло вниз течением далеко.
…Иван пил чай, черный – тройной крепости. Он полулежал, опираясь локтями на блестящую от дождя гальку, и грел обе руки о кружку у. костра, который кое-как удалось разложить под ветвями нависшей над обрывом ели. В том же котелке всухую изжарил лосиную печень. Некоторые куски были мягкие, сырые, другие подгорели до черноты; крупная соль на зубах хрустела.
Три часа шел по берегу и тянул лодку против течения бечевой. Рядом с ним, как и он обходя по воде валуны и следуя всем изгибам берега, дружно тянули, голова к голове, часто дыша открытыми пастями, обе собаки, которым он надел упряжь и привязал ее к общей бечеве.
Ко взвозу они притащились уже к концу рабочего дня. Заведующий зверофермой удаче Ивана обрадовался: «Ой, добра! Песцы снулую рыбу и комбикорм едят. Уже месяц мяса не видели…»
Нашли телегу, хомут, дольше всего искали лошадь. Но оказалось, она была неподалеку – в самой деревне. Стояла у печки, в кухне брошенной избы, опустив голову; нижняя губа безвольно отвисала. Повинуясь участи, ни одним движением не выказывала удивления: без сопротивления приняла мундштук – берегла силы, но не хотела спускаться с высокого крыльца, притворяясь, что боится. Возчик пригрозил ей оглоблей, и она проявила нежданную для столь костлявой конструкции прыть: спрыгнула с крыльца, минуя сразу все ступеньки.
Мясо было вывезено, взвешено и сброшено в люк ледника. Иван пошел отогреваться в баню.
Он сидел на полке в старой облезлой шапке и двумя вениками выбивал из кожи холод и сырость, когда в предбанник постучали. В дверь протиснулась лохматая голова:
– Иди на звероферму, там тебя охотовед вызывает!
– Чего так срочно?
– Там твое мясо не берут!
– Как же не берут, если уже приняли?
– Та, не принимают. Иди, там тебя все ждут!..
Минут через десять Иван был на звероферме.
Его ждали несколько человек: охотовед хозяйства, заведующий зверофермой, ветеринарные врачи.
– Ты видишь, какое дело… – начал заведующий зверофермой.
– Ты видишь, какое дело… – перебил его охотовед. – Районный ветврач запретил скармливать зверям такое мясо…
Наверное, собратья песцов на воле сочли бы подношение Ивана за лакомство, но накануне пало несколько зверьков, и сейчас этот Иванов бык на звероферму попасть не мог.
– Да оно от дождя такое, – сказал Иван.
– Посмотрите, оно уже почти серое сверху. А это сердце почти начало зеленеть. Как только я увидел сердце, – понял, что мясо негодное… Мы не можем скармливать песцам такое мясо! – тоном, который не предусматривал возражений, сказал ветврач и стал доставать перчатки.
– Ты вот что, Ваня, вези-ка мясо к себе на участок, побросаешь в духовые ямы, соболям…
Может быть, другое зверье прикормится к сезону?.. – заключил охотовед. Он дружески похлопал Ивана по плечу.
На следующее утро Иван плыл по направлению к Глухой. «Надо поспешить с избушкой, – рассуждал он. – …Венцов шесть-семь положил бы. Дни идут, зазря живешь. Лишился времени зазря, за дармовым товаром…»
Моросил мелкий дождь. Две веселые лайки бежали по берегу рядом…
Медвежья желчь
Памяти Семена Егоровича Муксунова,
сборщика пушнины из поселка Келлог
Совсем маленькая избушка с окошком в сторону реки была построена лет двадцать назад. Вода в самое большое половодье не поднималась к нижним венцам сруба.
Старик стоял с непокрытой головой, в телогрейке и ватных прожженных штанах. Нижнюю часть лба и глаза закрывала повязка из темной ткани. Он опирался на посошок и слушал. Ближе к избушке, на тропе, лежала белая остроухая собака.
Река перед избушкой круто изгибалась, течение лизало слоеный песок кручи. Время от времени он осыпался с шумом. Наверху корни сосен были обнажены и висели. Одно дерево упало зеленой вершиной в реку, но еще цеплялось за верх обрыва; тропа к реке шла влево по самому краю.
Осенью холодное ясное утро – гулкое.
С верховьев спускалась моторная лодка. Звук был сначала слабый, тянулся долго и заполнил вокруг все; старику показалось, что лодка проплывает мимо, но вдруг мотор стал работать тише– взревел и заглох. Волны ударили в обрыв одна за другой. Человек выпрыгнул легко, о землю ударился тяжелый мешок.
Старик Семен поднял к голове руку и провел ладонью по коротким серым волосам:
– Кто такой приехал?
Человек у лодки отозвался.
– Хе! – узнал его Семен. Он пошел вдоль обрыва и спустился по косогору к узкому пляжу. Собака осталась наверху.
– Лебедь совсем старая стала, – сказал приезжий о собаке. – Раньше бежала впереди тебя…
– Птица на пески вылетает? – спросил старик о глухарях.
– Сегодня четырех видел. Я вниз плыву – нужно зверя добыть. На звероферме мяса совсем нет.
– Ты можешь добыть лося, если свернешь на Сиговую. В это время там бывают лоси. Твой отец всегда убивал на Сиговой одного зверя. Один раз он добыл сразу двух быков: двух – на самом берегу. Он говорил, что носить в лодку было совсем близко. Они оба были жирные – он привозил мне сало… Ты муку не привез? – неожиданно спросил Семен. – Я мотор слушал, думаю: какой человек мимо проезжает?
– Один куль привез. Я спешу. Мука хорошая, она ржаная – девятнадцать рублей куль…
– Это хорошо! – обрадовался старик. Он скривил рот, поднял руку к голове и провел ладонью по волосам от затылка ко лбу. – Мне до весны терпеть – нужно не меньше, чем три куля…
– Я спешил, – сказал приезжий. – Еще два тебе привезет Илья. У него большая лодка; он привезет и чай, и масло. Твою пенсию получал Георгий; они с Ильей все купят. Илья и его старуха выедут через два дня; я сейчас еду.
– …А чай с белкой есть? – старик Семен спросил о том сорте плиточного чая, на этикетке которого нарисована белка.
– Есть!
– Это хорошо!
– …«Дубняк» есть.
– …Что? – не понял старик.
– Вино такое из склада привезли.
– А-а-а!.. – сказал старик.
– …Он молдаванский, хороший. Но слабый. Может, Илья привезет немного вина. Слушай, тебе письмо есть.
– Какое письмо?! – старик удивился. – Век ни одного письма не получал!
– Оно – три листа. Мы с Ильей читали. Это какой-то твой друг. Ты его вез один раз на илимке в Келлог. Ему нужна медвежья желчь: у него сильно живот болит. И печень… Илья сказал, что в городе живет совсем глупый народ. Совсем глупый человек – просить у тебя?
Приезжий достал вскрытое письмо из металлического ящика, в котором лежали инструменты и запасные части к мотору.
Когда лодка отплыла, Семен пошел за пустым мешком и отсыпал в него половину муки. Потом оттащил мешки к избушке, поднял на высокий настил, который был в стороне на столбах, и накрыл куском брезента.
Старик никогда не ждал никакого письма и теперь только и думал об этой неожиданной новости. Он сел на койку у стола пить чай. В лепешке попадались рыбьи кости. Семен вспомнил, что вчера, после ужина, забыл их выбросить из котелка, и лепешка получилась негодная. Он хлебал и думал, что с ней делать. Не хотел ее выбрасывать– опасался, что съест Лебедь и эти кости собаку ранят. Наконец решил положить на крышу; если станут клевать птицы – кости для них не опасны. «Птицу она не убьет», – подумал он. Старик был очень недоволен, что состряпал негодную еду. Он поднимал мешки – это была важная, тяжелая работа; он устал от нее, но еще больше от неприятного случая с лепешкой. Старик все время не переставал думать о новостях. Старался вспомнить человека, которого вез в Келлог. Они возили многих, вспомнить было трудно. Но старику показалось, что он вспомнил. Тогда вся его бригада была – двое. Бригада – два человека, и он был бригадиром. К тому времени столько раз ходил с лодкой вверх и вниз по реке, что трудно посчитать. Знал реку хорошо: опасные места, перекаты, сколько идти по каждому пляжу – до самого последнего шага, когда пляж становился узким и нужно садиться в илимку, толкаться шестами или на гребях, переплавляться на другую сторону, где берег пологий и они с напарником снова могли надеть лямки. Он и сейчас все хорошо помнит.
Из деревни сплавлялись по Енисею, потом поворачивали в устье их реки и заводили нос лодки. И уже не беспокоились, что на большой воде им помешает ветер. В устье течение было сильное, берега крутые и заросшие – тянуть лодку там всегда трудно. Первая речка, которая впадает по левую руку, – Парная; у Парной самый высокий берег и тучи комаров. Потом старое русло – Аппендицит, за которым на реке начинались хорошие для ходьбы чистые песчаные пляжи. Дальше– Сосновая курья, Лунный песок, Кедровый бор – места, где по заморозкам, после рассвета, вылетает больше всего глухарей; они ходят и ищут камушки; он слышал иногда, как осторожные птицы поднимаются и усаживаются с шумом на деревья. Оттуда недалеко до устья Хоробы. Там в дупле кедра похоронен ребенок, которого когда-то родила жена Ильи, – ребенок умер совсем маленький; рыбаки недавно говорили, что дерево теперь упало и кости в нем, как скелет рыбы. Еще дальше Олений перекат и фактория, а выше и выше – реки то слева, то справа: Хола, Выдриная, Алтус, Хынчес, Сиговая. До Сиговой шли неделю, и это была половина всей дороги. У фактории, на Оленьем перекате, было место, где утонул с оленями его отец.
Чумы стояли часто по всей реке. Лямщики останавливались у всех. Каждый раз, когда лодка приставала, их встречали дети. Многие из тех, кто теперь имеет больших детей, брали в ладони пальцы его руки и вели к чуму. Семен пил чай и рассказывал новости. А они рассказывали свои, давали подержать добытую птицу; он любил ее держать в руках и гладил перья. Они прощались и тащили лодку дальше к поселку. Муку, чай, порох, все, что нужно. Он узнавал тех, кто говорил с ним раньше: взрослых и детей; кто кочевал по реке – и приезжих из района. Некоторых он не знал. Но Семена все знали. Сосчитать трудно, сколько раз он поднимался и опускался по реке.
Семен помнит человека, у которого теперь болит печень.
Когда тот человек сел в лодку, они почувствовали, что он совсем чужой. Председатель рыболовного кооператива сказал, что в дороге давать работу этому человеку не надо. Пусть едет так. Везти его было плохо. Он спрашивал очень много, уходил по берегу вперед или отставал, и приходилось ждать, когда нужно переплавляться на другую сторону. Было время – перед шугой; лямщики торопились. Этот человек мешал – и они сторонились его и молчали. Он заходил в каждый чум и выспрашивал у тех, кто знал русский, разные кетские слова и повторял их, и выспрашивал у старух старинные сказки. Он сильно мерз ночью и по утрам. Бегал по берегу и хлопал ладонями по коленям. Он хотел помочь тянуть лодку, но лямку ему не дали…
Старик встал и выплеснул чайную заварку. Он сел на койку и потрогал конверт. Бумага была очень гладкая и хрустела, когда он хотел вынуть листы. Он передумал – не стал их трогать, снял повязку с лица, промыл водой из медного помятого таза белесые глаза. Постирал с серым мылом тряпку и повесил ее. Огонь в железной печке прогорел. Старик медленно, с кряхтением опустился на половицу, вытянул ногу у самой печки и подогнул другую, принялся строгать ножом лучину. Он любил маленький нож из пружины капкана и любил строгать. Очень тонкими ленточками завивалась одна к другой. Он зажег этот пучок, положил его на золу, прикрыл лучинами и поленцами. Огонь в трубе зашумел, заклокотал у отверстий дверки; запахло смолой. Старик сидел на полу и слушал. Он любил песню огня и запах дыма; запах горящей смолы успокаивал и снимал усталость. Этот запах был всегда. Так пахло, когда они грелись с отцом. Он хорошо помнит отца и белых оленей. У них были белые олени. Белый цвет – это хорошо, он очень любит белый цвет. Олени бегут, белая собака за нартой – и река вокруг вся белая. Лицо отца повернулось, веселое:
– Ты не замерз?!
Из стороны в сторону качает сын головой:
– Нет, не замерз.
Говорит отец:
– Замерзать не надо!
Короткие хвосты оленей, смешные; пар из ноздрей белый, от нарты не отстает Лебедь. Еще раз отец обернулся к нему:
– Ты не замерз?!
– Нет.
– Замерзать не надо!
Но кричит отец оленям – поворачивают они к берегу. Сизый пар идет вверх прямо, и два сакуя – один большой, другой совсем маленький, – прыгают каждый на одной ноге, смеются и толкают друг друга. Олени рядом, пугаются, шевелят взад-вперед ушами. И опять они бегут по реке. И вдруг отец оборачивается, перекошенное лицо, руки тянутся к нему, он хватает маленького Семена и бросает с нарты – нет ни оленей, ни отца, он сидит в снегу и плачет. Лебедь бегает вокруг черной воды, у кромки, и лает, и садится, и воет-воет долго, горестно. Красное солнце, большое, некруглое, не поднялось над остриями елей, а уже опускается у поворота реки…
…В дверь заскреблись. Она приоткрылась. В щель протиснулась белая лапка и с лапкой собачий нос; и вот уже вся собака медленно прошла, стуча когтями за спиной старика, легла на сухую хвою под койкой, вздохнула тяжело.
«…Старая совсем стала, – подумал старик. – Отец всегда держал белых. Белые – хорошие охотники. Отец был хорошим охотником. Лучше его – не было…» Человек, который ехал в илимке, сказал: «Выше тебя, Семен, на этой реке нет». Напарник это слышал и другие люди слышали. Отец был выше. Все мужчины их рода всегда были выше других. А он за всю жизнь не убил ни одного самого маленького зверя. Он и белки ни одной не добыл!..
Лямка – это дело. Когда пришло время и другие пошли на охоту, он надел лямку. Летом и зимой– лямка! Охотники – на оленях; он с карточкой– по их следам: туда муку – назад пушнину.
И в войну он тоже был сборщиком пушнины. Иногда один, иногда с женщинами. И у них он был бригадиром. Ему не нравилось работать с женщинами – не нравился их запах после работы… Когда он был молодой, каждая, одна за другой, ушли в чумы к охотникам; к нему не пришел никто. У слепого и чума своего не было.
Летом – лучше. Зимой одному в тайге совсем плохо. После нового снега – мука тяжелая. Нужно сначала топтать лыжню, а потом возвращаться за нартой, и все равно: из ручья или из речки подниматься тяжело. Бывало, он злился и бил Лебедь. Он бил ее посохом, хотя слышал до этого, что она внизу сильно тяжело дышит… Было пять собак – больше не будет. У нее уже не может быть щенков. Он хорошо знает, что она последняя…
Когда метель, в камус лыж набивается много снега, и они тяжелеют, а в сильный мороз полозья нарт не скользят совсем. Плохо, далеко от станов: все переметает, и трудно находить затесы на той стороне, где опять начинается тропа. Он ощупывал много деревьев и, бывало, затесы не находил. Тогда он кипятил снеговую воду, пил и думал: «Где тропа?» – и опять шел от дерева к дереву – так бывало часто… Один раз на краю тундры перед живым лесом, среди низких сухих сосен, он ходил очень долго и не мог найти хотя бы один затес, Лебедь уже не хотела тянуть лямку, и пришлось ночевать. Им было двести или триста лет – смолистым соснам на болоте, он валил их для костра. Когда носил стволы, все время думал, где же может быть тропа, и ему показалось, что затес под пальцами. Он пощупал лучше– это был затес, – и ему, Семену, не было уже плохо; тогда, у костра, он сильно радовался….Случалось, ему помогал Илья; Георгий – тот иногда провожал на полдороги: он был тогда сильно здоровый, сам надевал лямку, а Лебедь они запрягали – Семен толкал нарту сзади. Но это бывало не часто; другие провожали его совсем редко, потому что никто никому ничего не должен, они охотники, а пушнина в войну была сильно нужна, и все тяжело работали и еще помогали своим, и у них были свои заботы.
И после войны, когда все сильно обеднели, он был сборщиком, а летом вдвоем тянули илимку.
– Ну, Семен, – предупреждал председатель рыбкоопа, – сильно намочишь груз – меры принимать будем!
Семен спросил:
– Если два килограмма пропадет – какие будут меры?
– Если пара килограммов – то ничего, если больше – судить будем!..
Семен часто ночью вставал и отчерпывал воду из лодки. Мешки они не подмочили ни разу. Два килограмма – был его «пай». Два килограмма он раздавал – у кого много детей – своей властью. Восемь алюминиевых кружек муки – Семен всех знал, кому нужно отдать. Иногда ночью просыпался и думал, кому их отдать, а кто будет пока терпеть так. Они все его ждали. Лодка приставала, они стояли молча, и он знал, чего они ждут, и, если Семен ничего не давал, никто о муке не спрашивал. Они думали: через месяц илимка приплывет и будет их очередь.
Иногда отдавал больше десяти кружек и думал, что сильно рискует. Георгий так и говорил:
– Ну, Семен, рисковый ты мужик!
А теперь так не кажется. Уже тогда почти совсем не было зрения. Только и мог сказать, с какой стороны солнце и ясный день, – а кто станет сильно судить слепого. Он всегда доставлял груз на место. Вся бригада лямщиков была – двое. Один из них человек совсем глупый, другой – совсем слепой. Слепой был самый надежный. Слепой был бригадир – и ключи от двери трюма хранились у него…
…В избушке стало жарко, старик вспотел. Не вставая, он толкнул дверь. Сидел еще, еще пил чай у огня и вытирал пот с лица полотенцем. Вспотела и голова, он прикоснулся к волосам– и показалось, что те отросли слишком длинные, он отыскал ножницы, снял их с гвоздя и стал стричь себя. Старик срезал пучки там, где они были выше толщины пальцев, залезал рукой в жерло печки, бросал волосы в огонь.
– Так лучше, – говорил он.
Он сидел на полу, снова думал о человеке, у которого теперь болит печень. Думал о том, что когда болит печень и желудок, то это совсем плохо. Огонь погас, старик вдруг вспомнил, что вчера вечером зашивал проволокой дыры в резиновых сапогах, чтобы сегодня идти в лес заготавливать дрова. Он снял с гвоздя тонкий ремешок, на котором висел в грубом берестяном чехле длинных нож с очень большой деревянной ручкой. Его можно было держать двумя руками, и сделан он из большого напильника. Семен подпоясался ремешком, подвинул чехол с ножом, поднял топор, заткнул его за пояс, за спину, и вышел. Но сразу же возвратился в избушку: отвязал подвешенный к матице мешок с мукой, положил его на край койки и открыл дверцу тумбочки с продуктами, где было в банке немного топленого сливочного масла. Два года назад он шел к реке, она накануне отхватила большой кусок земли у обрыва, кусок тропки, и он остановился в половине шага от пустоты. В первый раз почувствовал, что когда-нибудь уйдет и уже не возвратится. Он и раньше думал об этом, но тогда у обрыва первый раз понял, что это должно случиться обязательно. После этого он всегда оставлял продукты, чтобы Лебедь не подохла с голоду, пока кто-нибудь не завернет к избушке.
Собака поднялась вслед за стариком, прошла немного и легла на тропе; смотрела вслед, дышала открытой пастью. Он пошел по одной из узких глубоких троп во мху, которые расходились от дверей во все стороны. Вблизи он давно отыскал и вырубил все сухие деревья, шел подальше; когда настало время сворачивать, старик достал из-за спины топор, срубил и воткнул на тропе вешку, сделал на ближайшем дереве затес, потрогал его ладонью и начал двигаться, нащупывая посошком все впереди и по сторонам. На земле везде был мох, редкие кустики брусники с ягодами, иногда попадались лужицы с подтаявшим льдом, валежины.
Подальше от реки кроме сосен попадались ели, небольшие кедры; если встречалось дерево, Семен доставал из-за спины топор и ударял по нему обухом. Бум-бум! – гремело в тайге и над речкой. Дерево было сырое, и он затесывал его. Потом опять в лесу было тихо, и снова гремело в тайге: бум-бум! Кедровки слетались, рассаживаясь на ветках, трещали на разные голоса. Он ходил долго от дерева к дереву, прежде чем ему попадалось сухое. Он стучал по нему несколько раз, обламывал подгнившую кору; сделал затес и ощупал щепки. Обрадовавшись, проговорил что-то по-кетски; ходил вокруг, отыскивая еще деревья, – нужно было знать, в какую сторону лучше валить дерево, чтобы сушина не легла на них и не застряла.
Он подрубал ее с одной и с другой стороны. Ему попалось хорошее, очень сухое дерево, твердое; лезвие не шло глубоко, скалывало мелкие щепки. Семен отдыхал, ощупывал место сруба. Когда рубить осталось совсем мало, старик стал спиной к нему, поднял руки и нажал на ствол. Оно не поддавалось. Он пробовал сломать, раскачивая, – дерево качалось в корнях. Семен напрягался, но сушина не падала. Он опустил руки и сел. «Очень старый. Но крепкий, – подумал старик. – Его дух сильнее». Он вспотел. Разделся до пояса, ножом отрезал клейкий воротник рубашки и выбросил его.
– Так будет лучше, – сказал он и оделся.
И снова подрубал, долго, пока совсем не устал. Почти совсем перерубил – и дерево упало в мох. Он опустился на комель и провел рукой по срубу пня.
Он вспомнил Петра Макарыча, врача из деревни на Енисее, тоже старика. Тот осматривал Семена прошлым летом, когда он приехал с рыбаками.
– Ты, Семен, не живи один, – сказал Петр Макарыч. – Тебе теперь надо знать одну тропу: от больницы к столовой и для отдыха ставить между ними палатку.
«Завтра нужно по затесам мять во мху дорогу к этой сушине и таскать кряжи к избушке, – думал Семен… – Тот человек, который прислал письмо, говорил: „Выше тебя на этой реке нет!..“ Он человек хороший, и желчь ему поможет. Если зверь старый – желчь самая хорошая».
Два года назад здесь ходил зверь, они встретились, когда старик собирал бруснику. И медведь собирал бруснику. Медведь ревел, а Семен ругал его. Он, старик, поднимал на лоб повязку, чтобы зверь думал, что у человека есть зрение. Он ругался и показывал нож: держал его двумя руками и шевелил.
– Смотри! Он стальной, острый! Ты меня убивать будешь – я не боюсь!.. Но и ты пропадешь! Мне смерть будет – и тебе смерть будет!
Зверь ревел еще и ушел. Теперь он здесь не ходит. Сейчас он живет на Выдриной речке.
«Он теперь старый, у него большая желчь… старики говорили – отец бил много медведей. Выше отца – не было. Он был зрячий и сильно здоровый. Который охотник здоровый, всегда говорит, что пусть люди разберут, кто нуждается, хоть всю добытую звериную тушу. Он еще добудет. Выдриная речка – это не так далеко. Если вдоль воды идти до устья, один день надо. Если уйти рано – петлю на медвежьем путике наладить успеть можно. Можно успеть отойти назад и ночевать у огня. Ночь ночевать – это не много, терпеть можно.
…Отец бил много зверя, а петли не ставил никогда. Кето петлями зверей не ловят, а какой грех слепому поймать? Он белки за всю жизнь не добыл – слепому зверя поймать грех совсем малый. Одного – можно… Нужно думать. Если долго и хорошо думать – и слепой увидит дорогу. Он всегда хорошо думал… Его лямка была первой. Слепой всегда был самый надежный…»
Старик рубил сухое дерево на кряжи.
Вечером он точил камнем топор, большой нож и пек лепешки. Утром старик вышел из избушки с мешком за спиной. Было темно. Он пробирался с посошком по берегу к медвежьему путику на Выдриной речке.
Там, на медвежьей тропе, он повесил петлю, потом отошел недалеко, с километр, и стал коротать ночь у огня.
