Текст книги "Связчики (Рассказы)"
Автор книги: Борис Наконечный
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
Невзрачные фигурки у торосов
На поляне, против выхода из сеней избушки, брошенная геологами железная бочка гулко стреляла два раза в сутки, утром и вечером. У бочки перед восходом солнца, да и в пасмурные дни токовало несколько очарованных тетеревов. Птицы бормотали и чуфыркали светлыми ночами по всей тайге, крякали, свистели крыльями утки, летая во всевозможных направлениях. Торосы на берегу начали помалу стаивать, но лед плыл еще густо.
Напарники томились, ожидая, когда он пройдет по всей реке, освободится устье и можно будет спуститься с грузом на Енисей, к деревне. Алеша предлагал отчаливать пораньше (пока сохачье мясо не размерзлось), через три дня после того, как у избушки проплывет самая последняя льдинка. Гришка Потеряев считал, что надо плыть позднее: бывает дружной весной, что лед на устье Елогуя стоит подолгу, когда вода на Енисее высокая.
Таежники-соседи, селькупы и кето, напрасно время не теряли. Они торопились попасть на озера в пойме Енисея, – лодки плыли вниз мимо избушки, среди льдин.
– …Ириковы это, – сказал Гришка о людях в первой некрашеной лодке, что, завывая мотором, прошла мимо в месиве льда, – зимой они промышляют зверьков и птиц с оленями в вершине реки, у озера Дында.
– А это-о-о… на-ка, посмотри.
Алеша передал Гришке бинокль. Гришка стал провожать следующую лодку вооруженными глазами.
– Кто? Облегченная Нога, который делает хорошие лодки, – снова сказал Гришка Потеряев.
Мимо плыл промысловый охотник и рыбак с травмированной и высохшей ногой, который кроме всех главных промысловых дел умел особенно ловко раскалывать кедровые бревна, тесать из них плахи – сколачивать неплохие ходкие, хоть и некрашеные суденышки.
Сразу же за этой проплыла алюминиевая лодка, и человека в ней Алеша узнал сразу. Звали его Миша, он прославился прошедшей осенью, когда добыл тридцать три соболя. Тридцать три зверька – то был лучший результат в их селении. «Он очень боевой!» – говорил про Мишу Илья Котусов, знакомый Алексею охотник-старик из того же селения. И действительно: Миша был человек веселый, живой, даже удалой, и притом довольно общительный.
Лодку Ильи Котусова напарники узнали, когда еще не было видно – по звуку стационарного мотора. Это была большая деревянная лодка. Кроме И чьи, в ней сидели племянник и старуха Ильи – как и он совсем седая; две маленькие долбленые лодки-ветки, очень искусно сделанные, тянулись на буксире. Поравнявшись с избушкой, Илья встал и повертел над головой на пальце шапку. Ночью тоже был слышен гул. Ночи белые, и река была видна ненамного хуже, чем днем; Прогудели еще две, а утром прошла последняя: сидели двое и стоял еще один кето – подпоясанный толстым клетчатым платком старик, которого Алексей и до этого видел всегда стоявшим, возможно, тело старика утратило способность сгибаться; впечатление было такое, что, пожалуй, он никогда не сидел. Старик был совсем немощный, но его нередко брали на промысел, он знал все добычливые места.
«Это башлык, ну, значит, тот, кто сверху всего дела, бригадир, – говорили про него другие охотники и рыбаки. – Он на войне был, он медаль имеет». Кроме того, что с возрастом башлык заимел завидную способность не сгибаться, еще он никогда ничего не говорил, не исключено, что онемел по старости.
Кето и селькупы плыли среди льда, а Гришка все томился, но упрямо предлагал отчаливать позже: не раньше чем через три дня. Лед останавливается внизу и запирает реку, а кето и селькупы – что им станется, это родная река, и с ней они поладят, рыбачить будут по дороге и добывать птиц.
Напарники выждали три дня и еще ночь, и после загрузили лодку сохачьим мясом из ледника, отплыли.
* * *
Гришка Потеряев сидел у мотора, сжимал румпель и держал направление с мыса на мыс, река кружила, вода очень поднялась, метра на четыре. Везде вдоль русла затоплены кусты и верхушки талин кланяются под напором течения, затоплена и пойма. Остров у протоки Кривой Елогуй торчал только макушкой, а ниже залива Сосновая курья земля встречалась все реже и реже. У залива Аппендицит Гришка и Алексей увидели двух лосей; те стояли по брюхо в воде, и, завороженные гулом, смотрели. Зимой в этих местах по тальникам много лосей, и некоторые не уходят потом, когда опасно.
– Найдут сухое? – спросил Алеша Гришку. – Как думаешь?
– Может, найдут. А то вверх брюхом, – ответил тот. – Вода нынче высокая.
Вода, как видно, прибывала. И вскоре земля уже не встречалась. Кругом ледовые поля, деревья в воде, у тех, что пониже, торчали лишь макушки.
Лодок других охотников еще нигде не было видно, они спустились, а может быть, кто-то свернул на старицы искать ондатру и поставить сеть. Напарники плыли, петляли с меандрами, но через полчаса из-за поворота вдруг увидали всех.
Лодки мостились у торосов льда, и чуть ниже по всей реке от стены леса и до другой стены был лед: много-много разбитых и посеревших полей, серое месиво, среди которого там и сям виднелись плавающие с корнями деревья. Вода неслась под лед, и Гришка на миг привстал, увидел это, проворно свернул к торосам, ушел от самой сильной струи. Ему удалось пристать метрах в пятнадцати повыше лодок охотников и рыбаков; он выключил мотор.
Случилось то, чего напарники опасались: на Енисее вода была высокой, лед в устье Елогуя стоял, и здесь, повыше устья, реку забило льдом. Вперед плыть было нельзя, да и назад тоже: сильное течение прибило лодки, против течения бензина много нужно, того что есть, не хватит.
Селькупы и кето сидели в лодках и стояли и, очевидно, соображали, что нужно предпринять, а кто-то размеренно-бесстрастно черпал воду за борт. Тут были почти все люди, что плыли мимо избушки четыре дня назад: Котусовы, Ириковы, Тыгановы, тот, которого звали Облегченная Нога, Муксуновы и Коротких. Был слышен их разговор, и Алексей понял: онемевший по старости башлык дал знать, что где-то здесь должно быть высокое место, куда не достала вода. Они решили перейти торосы, что отделяли лодки от леса, и искать сухой остров. И если удастся найти его, то можно перетащить через торосы лодки, тогда уж будет неопасно, лед, к которому они сейчас пристали, не сможет унести суденышки, и когда есть остров – не придется в лодках ночевать.
Перед лодками весенний лед, ходить опасно: он рушится под человеком сразу, и можно ухнуть под глыбы, течение сделает свое дело.
– …Пусть Облегченная Нога идет, – услышат Алексей неспешные слова. – Все знают, что Облегченная Нога, конечно, не потонет!
– Да, да, пусть Облегченная Нога, он сможет выплыть, в случае чего, – шутливо согласился кто-то.
– Так дела не будет, – заметил Илья Котусов, – надо тянуть жребий. Жребий справедливо, – добавил он.
– Э-э-э, нет. Жребий может выпасть Ирикову, у него трое детей – и, если пропадет, тогда им плохо!
Все замолчали, но ненадолго.
– …Пусть идет Илья, он старый, его сын взрослый, ну а старуха проживет одна: ей будет пенсия.
– Почему Илья? Старуха как одна останется? Одной жить трудно. У их племянника детей нет – ему-то можно идти!
Тут в разговор вмешался несогбенный башлык. Все повернулись и удивленно смотрели, словно лишь сейчас заметили его присутствие. Тот потянул вдруг дрожащие и скрипуче кетские и русские слова.
– О чем толкует? – спросил у Гришки Алексей.
Гришка еще некоторое время слушал и, наконец, ответил:
– Он объясняет, что племянника сперва женить надо, а потом пускать в торосы. Ведь, если неженатый племянник Ильи нырнет, а у него детей нет, то после не останется никто – зря жил.
– …Даром жил, даром жил, выходит, правильно! – одобрили решение многие селькупы и кето. – Башлык – он очень правильно сказал!..
Вот так они, лесные добродушные трудяги, одетые кто во что, шутя бесстрастно переговаривались: решали, придерживая лодки веслами у кромки, кто пойдет в торосы на разведку. Называли того или другого, и всякий раз кто-то объявлял причину, по которой названный не мог идти по льду в поиск. Причины были все довольно важные, и остальные дружелюбно соглашались, что идти нельзя. В конце концов назвали всех. У Мишки с алюминиевой лодки, который добыл тридцать три соболя, маленьких детей родилось двое, жена совсем уж молодая. Еще есть продавец– ну, продавец один на все селение, да он ведь вовсе не охотник, так, на время любителем поехал, нет-нет, деревню никак нельзя оставить без продавца… Еще башлык, но он не сможет, когда был молод – другое дело, был первый, а теперь по доброй-то тропе он еле ходит, куда ему…
– Ладно, пойду я, – вдруг подал голос кето Миша, который прошедшей осенью добыл тридцать три соболя. О нем-то Илья однажды упомянул, что Мишка боевой, да и жена у него тоже боевая.
– Ну, я пойду, – сказал всем Мишка бодрым голосом.
Все остальные молчали. Вода плескалась о борт, и шумел зловеще лед.
– Эх, ну да я пошел! – еще зачем-то сказал Мишка, снимая шапку, пятерней поскреб черную копешку. – Надо взять ветку.
Он принялся отвязывать лодочку-ветку, которая была закреплена поверх его лодки, спустил ее на лед. Алюминиевую лодку свою он привязал к большой лодке Ильи, которая стояла рядом. Потом шагнул за борт, то есть стал на лед с веткой в двух руках, попробовал ногой, как держит его вес льдина, льдина держала. Он делал это молча. Все, Гришка Потеряев, Алексей, селькупы и кето, ну и конечно же башлык, внимательно смотрели, как он начинает движение.
Миша стал на лед двумя ногами и поднял корму ветки. Подвинул ветку вперед, пошел вдоль борта, затем ступил и на другую льдину, попробовал ее крепость, не выпуская ветки из рук. И эта льдина держала, хотя поверх стояла вода – небольшое озерцо, и он побрел по озерцу согнувшись, тянул рядом маленькую лодку.
Все шло хорошо, но льдины были небольшие и некоторые двигались у Мишки под ногами; вдруг попадется очень малая, или та, которая потоньше, тогда уж он нырнет, но ветка была в руках и он-то на нее надеялся: ведь ветка не нырнет, его удержит на плаву. В лодках молча продолжали следить за ним. Ничего пока что не случилось, и он сосредоточенно и ловко трудился. Потом ему надоело опасаться – он взял нос лодочки под мышку, выпрямился и пошел по льду как будто это была дорога в магазин. Он шагал и разбрызгивал сапогами воду.
– Ну и боево-о-ой! – не выдержав, воскликнул Гришка.
Миша дошел до края сплошных торосов, туда, где, начинался лес, а глубина была выше колен. Он шел, нащупывая дно, в высоких сапогах; притом и льда в лесу было совсем мало. Мишка побрел среди деревьев и потянул лодочку на бечеве, и вскоре совсем скрылся. Охотники из лодок кричали:
– Ну, есть?!
– Н-е-т! – отвечал он глухо.
– Ну, вида-а-ать?!
– Да не-е-ет!..
Так они перекликались. Мишка отвечал одно и то же и это значило, что он еще не тонет. Потом он крикнул:
– Есть!
– Чего?
– Зем-мля-а е-есть!
Он кричал издалека, нашел сухое место, остров. А это значило, что можно ставить палатки и дожидаться той поры, когда устье Елогуя очистится от льда.
Пока он возвращался, все дружно принялись тащить по льду первую из лодок – по Мишкиному следу. Тащили, иногда проваливаясь и опираясь в борта, чтобы не утонуть. Алексей и Гришка тоже помогали. Вскоре все лодки были в лесу и друг за другом плыли меж стволов поближе к сухой земле; все, кроме одной – лодки Алексея и Гришки, – эти хотели вернуться в избушку. У всех бензина было едва-едва, в обрез, но Илья Котусов принес бродком ведро и, ставя его на льдину, с добродушной улыбкой заметил:
– Бензина мало, но башлык велел вам отнести. «Дать надо. Их нужда больше…» – так он, башлык, сказал…
Ну, после этого напарники надеялись, что им удастся вернуться восвояси. Все охотники и рыбаки остались на острове сухой земли, а Гришка Потеряев и Алексей с большим трудом отчалили, отплыли. Вечером они таскали– мясо из лодки в ледник. Надо было беречь груз. Когда-то еще лед в устье Елогуя сойдет и можно будет приплыть на звероферму? Ну а селькупы и кето? Те будут плавать в ветках у Мишиного острова и ставить сети.
Старые дожди, или один аргиш Баглича
Старушка Ульяна, которая кочует с Ильей Багличем, – ему не жена. Она обманула старика. Она пришла к Багличу с туеском, в котором был бисер и нитки, и попросила:
– Я с тобой одним хозяйством жить хочу. Ты возьми меня… Я так знаю, через полгода умру или через год умру…
Старушка пришла к нему сразу со своими вещами, а Баглич ничего не сказал. Потом она притащила оленью шкуру и старое заячье одеяло. Умру – нужно было сказать это слово, чтобы Илья не мог отказать. Он сразу подумал, что она хочет его обмануть. Предвидеть никто не может, когда сердце ударит первый раз и последний.
Илья сам никого не хотел звать. Его жена пропала, когда они спускались в лодке через Чертов порог с верховья Келлога. Они всегда проходили этот порог в своей надежной лодке. В тот раз жена сидела на корме, – когда в спокойной воде Илья обернулся, старухи там не было. Так пропала первая жена. Она сидела на корме этой окаянной лодки, и он отдал эту лодку людям задаром. Теперь у него другая старуха, все знают, что Илью Баглича она взяла обманом.
Что тут поделаешь? Весной Илья стал мастерить новую лодку. Он свалил два нестарых кедра, расколол их и натесал плах; сколотил лодку, проконопатил ее мхом, который по-русски называется кукушкин лен, это самый хороший мох, русские им конопатят избы, а кето – лодки. Илья кочевал в новой лодке: со второй женой спустился рыбачить на Енисей. Они жили в палатке с печкой и ставили сети, добывали понемногу рыбы и сдавали на плашкоут со льдом. Перед холодами Илья и старуха бечевой потащили лодку назад. Их обгоняли лодки с моторами. Илья не привык к моторам, не умел обращаться с ними да и на пенсию сразу мотор не купишь. Старики по очереди тянули лодку против течения бечевой, пока тот, кто идет в лямке, не уставал.
Несколько раз в день приставали есть и пить чай, иногда это было место, где они останавливались весной, когда спускались к Енисею. Ульяна поднималась наверх и кричала радостно, что все на месте. Это означало, что сохранился с весны воткнутый в землю кривой сук для котелка, береста и есть сушина. Хотя вокруг было много сушин и найти бересту – мало труда, старики радовались, когда все это оказывалось на месте. На ночь они ставили палатку. Палатка была старая, верх брезентовый, а боковины из бязи. Илья дорожил палаткой, хотя в селении была еще одна: зимняя, новая, из черного брезента, дорогая.
Вечером Илья ставил сеть и высматривал ее через пару часов, щука попадалась почти всегда, иногда он добывал сижка или пелядку. Когда попадалась эта рыба, старуха очень радовалась. Если попадалась щука, Ульяна тоже была довольна. Случалось, Илья добывал утку, это было большое, радостное событие, и Ульяна ощипывала птицу на ходу. В пути у них было много других забот. Нужно отчерпывать берестяным ковшиком воду, надежно привязывать лодку на ночь, ставить и снимать каркас для палатки, проходить перекаты, переплавляться, чтобы течение не очень сносило лодку, – грести туда, на другую сторону, где берег для ходьбы более удобный. К селению они поднимались две недели и в конце торопились. Начались холодные ночи перед шугой, много сил и времени уходило на рыбалку. Перед льдом нужно было добыть рыбы про запас. Они успели пройти до большой шуги и вытащили лодку. Лодку им помогли вытащить повыше. Все это очень важные дела. Так они кочевали.
* * *
Лицо у Ульяны желтоватое, сморщенное. Она курила трубку, вырезанную из корня черемухи. Ульяна сидела на корточках и переворачивала лепешку, лепешка пеклась прямо на железе печки. Палатка была небольшая, печка стояла недалеко от выхода из палатки. Труба шла сквозь неровную дыру в разделке, – разделка, пришитая к брезенту проволокой, сделана из расплющенной алюминиевой тарелки.
Илья Баглич сидел на оленьей шкуре и смотрел в жерло на огонь.
Старуха взяла горячую лепешку, поднесла ее к уху и постучала по корке согнутым пальцем. Звук был громкий, как об сухую доску.
– Можно исть, – сказала она, как говорят русские. Все так говорят, когда еда приготовлена. Ульяна не выпускала чубук из угла рта.
Илья Баглич не смотрел на нее и ее не слышал. Он смотрел на огонь. Илья в это время вспомнил, как однажды стоял на круче у поселка, а с берега реки поднимался учитель – ноги у того тонули в песке: на шее сидел сынишка учителя, он был обут в маленькие валенки. Он держался за уши отца и весело распевал во все горло: «Старые дожди! Старые дожди! Ста-рые дожди!..» Голос был негромкий.
Было жарко. Льдины проплывали редко; снег сошел недавно, и по большой воде поднялся караван с товаром: два буксира и две баржи. Война закончилась давно, и теперь приходили большие баржи. Баржи были с домиками. У барж было много народа, но Илья не ходил туда, кое-кто возвращался наверх и учитель возвращался, а его сын пел. Илья потом каждый раз вспоминал эту песню и думал, как так бывает: старые дожди! Он не мог понять, что это значит: старые дожди.
– …Ста-ры-е дож-ди, – повторил он вслух.
– Что? – спросила старуха, разламывая лепешку.
Илья не ответил. Она посмотрела на него и вытащила чубук изо рта.
– Хлеб готовый, – сказала Ульяна громче. – Можно ись.
Илья посмотрел на лепешку – от лепешки шел пар. Он посмотрел в лицо Ульяны и отвернулся к огню. Он не слышал ее.
* * *
Илья Баглич – оленный человек. У него четыре оленя. Он охотник, все лето олени ходят в общем стаде. Когда озера замерзают, снег закрывает мхи и вечнозеленые кустики брусники, охотники идут ловить оленей, – так начинается промысел. Илья выезжает, когда снег глубокий. Четыре оленя– это две упряжки; две нарты – мало для настоящей работы: когда есть десять нарт, можно брать много груза, глубокий снег – не беда. Можно сделать много переходов, идти туда, где есть больше белки – на реку Каменный Дубчес или на Таз. Впереди идет молодой охотник или его жена и мнет лужами снег, за ним пара оленей с нартами без груза, потом упряжки с гружеными нартами. Когда есть жена, сын и невестка, прогладывать лыжню по очереди нетрудно и можно делать много аргишей. Илье досталась хорошая жена, с ней часто бывала удача. И когда они делали стан в селении близко от магазина с вином, он никогда, как другие, не таскал ее за волосы по снегу словно нарту. У него было много оленей, по он убивал одного за другим, чтобы помянуть родню. Нескольких он застрелил, когда пропал сын, бил их, когда пропала жена. Илья звал народ поминать свою бабу.
Десять нарт, запряженных оленями, – очень хорошо. Теперь только четыре оленя, и долго кочевать нельзя. Можно уехать по реке недалеко от поселка, так, один-два аргиша, больше нельзя. Больше и не надо. Он старый, какой он охотник, у него пенсия и ему много промышлять не надо. Сделать один-два аргиша, лес там хороший; сухие дрова есть, можно ходить за белкой – недалеко. А кончится мука – в поселок недалеко.
Реку сковало льдом, метелью занесло берега и мхи в лесу. Илья и Ульяна снабдились, погрузили на голые оленьи нарты продукты и черную зимнюю палатку.
Первой упряжкой правил Илья. На его нарте лежали камусные лыжи и топор, ружье сбоку на оленьей шкуре, на которой он сидел, и палатка с печкой сзади. На второй нарте, у старухи, продукты, пила, голицы[6]6
Голицы – лыжи, не подбитые камусом.
[Закрыть] и одеяло. Старые олени летом поправились, бежали по реке быстро. На льду было не очень много снега, и свежая наледь встречалась редко. На крутых поворотах, где струя течения была узкая, еще попадались полыньи, над ними стоял туман. Олени не боялись реки – старик был осторожен, задняя упряжка бежала по следу передней. В одном месте река изгибалась, почти встречала самое себя, в том месте парилось много открытой воды, но Илья завернул оленей в лес спрямить путь. Снег в лесу глубокий и бродный. Когда задняя упряжка догнала переднюю, его новая жена соскочила с нарты и надела голицы. Она пошла вперед: мяла снег и выбирала путь между деревьями, чтобы проехали нарты. Оленям было легче, и обе упряжки двигались за ней.
* * *
Илья думал, что сила у нее еще есть и она умрет не так скоро, что снег в этом году очень глубокий, у кого собаки, никакой охоты с ними не будет. А ему все равно: у него нет собак давно. Раньше он держал их, но все они гибли одна за другой: ему попадались работящие, смелые лайки. Последняя погибла, когда они с невесткой добывали зверя из берлоги, – всех их губило то, что они были слишком смелые; и сын был сильно смелый и тоже пропал. Илья и раньше знал, что те, которые сильно смелые, пропадают обязательно. И он перестал держать собак, потому что им с Ильей нет удачи, – он посчитал, что сам их всех убивает, и не надо их больше убивать.
Он думал, что снега навалит еще больше и охота не будет хорошая, но ему все равно; эта старуха не имеет пенсии, но одну белку в день он добудет, им незачем торопиться, больше не надо. Когда была жена, сын и невестка и он ждал внуков, и всегда очень торопился, и они уходили далеко, а теперь сделать один аргиш – вот все, что ему надо.
Старуха вышла к реке. Илья остановил оленей на краю бора, и они сразу принялись разгребать снег.
– Надо чаевать, – сказал Илья.
Он разжег костер. Ульяна спустилась на реку с топором и принесла в чайнике лед. Она увидела на той стороне, подальше, под обрывом, глухарей, которые искали камешки.
– Птица есть, – сказала она Илье, когда поднялась наверх. – Сильно занятые, совсем недалеко– пять птиц. Тепло будет.
Она сняла голицы и положила их на нарту. Старики строгали рыбу, пили чай и ехали мимо глухарей. Илья добыл молодого глухаря. Они ехали по реке очень долго, и попадались еще следы глухарей, а потом им встретился след росомахи, очень большой: как будто короткий человек ходил на кулаках. Она бежала навстречу, большая росомаха. Илья подумал, что она слышала выстрел, и Ульяна так подумала. Росомаха не спеша будет искать, где старик охотился, и найдет место, где птица упала, и найдет и съест желудок, который на ходу выбросила старуха. Повернет по следу оленей и будет неторопливо бежать аж до стана и кружить, но ей там ничем не поживиться: когда Илья будет гайновать белку– старуха в лагере, а старые олени копытят мох недалеко. Илья плюнул на след – он не любил этого зверя, который разгребает свежие могилы кето; росомаха никогда не торопится, она очень осторожна, добыть ее очень трудно – она не пропадет никогда. Илья плюнул и выругался, а Ульяна бросила за спину немного табака. Это все, что они могли предпринять против ушлого хищника.
Недалеко от того места, где Илья хотел сделать стан, они встретили след лося. След был большой, зверь медленно переходил реку, он шел на низкий берег, там было много тальника, еловый и пихтовый – черный лес. Лось останавливался, слушал звуки с той стороны, брал губами снег, и река зверя держала.
Они остановились на высоком берегу, – в сосновом бору много мха для оленей и хорошие сушины, и это место все выбирали. Старики распрягли оленей, выкопали яму для палатки. Поставили палатку и печку, сложили лежанку из сухих тонких кряжей и пихтовой хвои; они распилили одну нетолстую сушину на дрова. Ульяна переворачивала лепешку на железной печке, Илья сидел на шкуре и смотрел в огонь.
* * *
Он вспомнил, что вспоминал всегда, как пришел караван и сын учителя держался за уши отца и распевал песню о старых дождях. Илья каждый раз приходил к тому, что это непонятная, а может быть, неверная песня. Слова ему эти непонятны: когда дождь проходит, его уже нет: дождь не может быть старым, он пропадает.
Потом он стал думать о том времени перед самой войной, когда сын взял жену и они вчетвером кочевали одну зиму на Каменный Дубчес. Сын и невестка по очереди прокладывали лыжню, и упряжек было много, а жена Ильи ехала на последней нарте. Они сделали шестнадцать аргишей и нашли очень много белок. Илья и сейчас хорошо помнит, на каких станах они добывали белки больше всего. Как собака нашла берлогу, Илья с сыном не хотели бить зверя, забирали лайку от чела, а она лезла туда, забирать было трудно, невестка стояла с ружьем и их прикрывала, и как она сама стреляла. Она была молодая, здоровая, и сын был веселый, и Илья был крепкий, и всем им было очень хорошо. Илья с радостью говорил, что нынче всем есть большая удача. На промысле и во время войны была удача. В селение приехал районный уполномоченный, охотники собрались его слушать; Илья сидел на полу у стены и рассматривал хромовые сапоги и галифе. Уполномоченный говорил, что народу теперь очень трудно, добровольцы из Красноярска уехали на фронт, и теперь надо промышлять хорошо. «Помогать им нужно, – говорил он. – Один сданный песец – пулемет. Одна белка – коробка патронов», – так он сказал. Песцов Илья не добывал, кето песцов промышляют мало, а белок он добывал очень хорошо. Один сезон они с женой и невесткой добыли очень много, Илье дали премию: хромовые сапоги, как у приезжавшего уполномоченного. Возвращаясь с охоты, Илья иногда снимал унтайки и надевал сапоги, ложился на шкуры и смотрел. Ему нравилось лежать так. Сапоги блестели даже в темноте, ему нравилось смотреть, как они блестят. Старику и сейчас снится иногда, как он лежит, а они блестят и пахнут…
Старуха смотрела на Илью. «Ему совсем плохо. Его род кончается», – думала Ульяна. Она сунула Илье в руку кружку с чаем и кусок лепешки. Он макал, еду в чашку с маслом и смотрел в огонь. Потом они ждали, когда сварится птица, и ели птицу. И пили чай. Илья выходил давать соль оленям и мял тропу, чтобы облегчиться. Он смотрел на небо. Мороз был сильный, но звезды неяркие, мутноватые. «Снег может пойти утром, будет ветер», – подумал он. Илья возвратился в палатку, разделся, подвесил унтайки и пакульки, лег лицом к печке, прикрылся заячьим одеялом, а старуха вышла и потом вернулась.
– Утром снег будет, – сказала она. – Ветер будет.
Илья не спал, когда Ульяна перелезла через его ноги и легла за его спиной.
«Чужая старуха, но все-таки от нее есть тепло. Она еще может греть спину. Вдвоем спать не так холодно…» Он слушал, как топчутся и фыркают олени, и не спал долго. «Много ел, – думал он. – В тайге жить хорошо. После войны все были бедные, а лесные люди голод знали мало. Рыба есть, птица есть, беличьи задки есть…»
* * *
Война окончилась, лед на реке прошел, они с женой и невесткой сидели в устье Маленькой Кыксы и высматривали сети. Плыл в ветке один кето и сказал, что Илью зовут в сельсовет. Председатель сказал, что пришла бумага из Харькова. В конце войны сын Ильи был в госпитале в Харькове. Есть такой город Харьков. Сын Ильи был уже совсем здоровый, их, кто выздоровел, построили и объявили приказ, что война окончена. Ему сказали, что теперь он, наконец, может вернуться к своим оленям. Он умер от ран в тот день, когда уезжал домой. Так было написано в письме, которое пришло.
– Так-то твой сын был уже совсем здоровый, но его сердце ослабло, – сказал председатель. Такое письмо пришло в сельсовет и еще пришла медаль и бумага, в которой говорилось, какой он храбрый.
– Он был смелый! – сказал председатель. – Кето немногие имеют фронтовую медаль. Твой сын всегда был самый боевой.
«Раз ему дали медаль – он был сильно смелый», – подумал Илья.
Илья вставал и топил печку, потом он заснул. Старик хотел проснуться рано, но Ульяна проснулась раньше. Она затопила печку, они оделись и ели. Илья разогнул сплющенный, черный от копоти котелок из консервной банки с этикеткой «Глобус», положил в него кусок масла и кусок плиточного чая, бросил котелок в маленький рюкзак и вышел из палатки. Он опустил топорик в кольцо на поясном ремне, повесил за спину ружье. Снег шел, ветер дул с запада, мороз стал слабый. Камус скользил, и лыжи катились хорошо. Лосиный след на реке замело, и в этом месте выступила наледь. Илья без труда отыскал следы на другой стороне в тальнике. Лось кормился и оставил много глубоких следов. Илья знал, что зверь ушел ночевать в ельники, подальше от шуршащего тальника. Старик нашел след, который уходил в чащу. Он шел по следу недолго, пока не почувствовал, что зверь собирается лечь. Тогда Илья снял лыжи, побрел по смерзшейся борозде пешком, нес лыжи в руке, в другой держал ружье наготове. Он шел очень медленно, в глубокой неровной борозде идти трудно, снег все равно проваливался. Чтобы было тихо, надо идти долго. Он увидел, как лось встает между трех пихт; лось повернул голову в его сторону и прядал ушами. Сохатые всегда так смотрят, а потом они должны бежать, но если человек увидит первый, то он успевает выстрелить. Илья успел: в горб над передними лопатками. Илью отбросило назад, а лось сразу упал.
Бык – большой. Он лежал между пихтами и бил по дереву задними ногами.
Илья развел костер рядом с тушей. Срубил пихтушку для таганка, зачерпнул котелком снега, над костром он быстро таял; в котелок входило две кружки чая. Илья отаптывал снег у туши; ему не повезло: туша лежала между деревьями, нужно было повернуть зверя на спину, а для старого человека это трудно. Илья не хотел разделывать зверя как попало; напрягаясь, он притянул заднюю ногу к ближнему дереву, привязал ее к стволу поясным ремнем; упираясь, давил на переднюю лопатку, и зверь повернулся на спину. Это тяжелая работа для одного – Илья сразу устал. Он положил лыжи камусом вверх, надергал шерсти и сложил ее на камус; бросил в кипяток чай и масло и добавил сучьев в костер. Он сел на лыжи и прислонился к теплому звериному боку.
Поворачивать тушу вдвоем – нелегко, а одному слишком трудно, ему было жарко, хотя телогрейка была старая, со свалявшейся ватой и дул ветер. Одному очень тяжело, теперь нужно отдыхать долго, но он, Илья, знал, что надо делать…
* * *
Эту телогрейку купила его жена. Она пришла из магазина вечером, а на следующее утро он поехал в город Харьков. Сначала он спускался на лодке с рыбаками к Енисею, там они остановили белый теплоход. Самый маленький рыбак может махнуть рукой и остановить любой теплоход: такой новый закон. Илью поддержали матросы, когда он залез на борт. Он первый раз плыл на теплоходе. Старик ходил по всем палубам и лестницам мимо больших зеркал, пробрался вслед за механиком в машинное отделение. Он обошел все судно, – оно плыло к Красноярску долго. Илья никогда не бывал в Красноярске, он и в районном центре ни разу не был.
– Куда едешь? – спросили его.
– Город Харьков! – ответил Илья весело. Илья был рад, когда его спрашивали о чем-нибудь.
– Далеко тебе ехать…
– Сильно далеко, сильно далеко! – соглашался Илья.
– Давай выпьем?
– Можно будет, – ответил он. – Рыба – есть, – он стал развязывать мешок. – …Пелядка есть, два сижка есть…
Он вступил на один из причалов и пошел с пассажирами мимо речного вокзала по асфальту тротуара. Пустой мешок висел у Ильи за плечами. Он шел в новой телогрейке и не очень новой шапке с опущенными наушниками, здесь был юг, было тепло. Он шел сначала, как и все, быстро, потом стал осматриваться и останавливаться. Так же неровно бредет лось, когда выходит из соснового леса на свежую наледь реки. Люди торопились, но Илья увидел двоих, мужчину и женщину, которые стояли и разговаривали. Он остановился и стал слушать. Ему было интересно узнать, о чем они говорят. Он стоял рядом долго, потом мужчина повернулся к нему и женщина повернулась.
