Текст книги "Связчики (Рассказы)"

Автор книги: Борис Наконечный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Хола

Четыре лодки повернули в залив, сквозь гул моторов было слышно, как о борта бьются льдинки. Первой шла алюминиевая синяя лодка, за ней деревянные некрашенные; поперек каждой лежала небольшая долбленка, на которой удобно высматривать сеть и скрадывать зверя.

Когда суденышки вошли в залив, Алексей очень удивился. Рыбаки и охотники из народности кето всегда спускались по реке сразу за уходившим льдом, торопясь на озера в пойме Енисея, – еще не бывало такого, чтобы к избушке сворачивало несколько лодок сразу.

У избушки река нагромоздила торосы, кето поплыли в глубь залива и пристали там, где не было забереги. Алексей смотрел меж деревьев, как они отчерпывают воду, обматывают вокруг стволов веревки с лодок и поднимаются на угор друг за другом. Тогда он привязал собак, налил воды в чайник и подложил в печь три сухих полена. Это были первые люди, которых Алексей– видел после зимовки.

Впереди шел знакомый охотник Федот, он очень уж искусно умел делать добротные долбленки, камусные лыжи и неплохо говорил по-русски.

– Здорово, Алексей! – поздоровался Федот за всех и за пять шагов протянул руку. – Ты живой – хорошо-о!

Все остальные подходили молча, и каждый подавал руку.

– Чай пить будем, сейчас скипит, – весело сказал Алексей, толкая дверь.

В избушке они расселись на лежанках и чурбаках, тот, который вошел последним, не выпускал из рук черную птицу, очень похожую на утку.

– Гляди, – обратился Федот к Алексею, беря ее в свои руки, – у горла Холы псиса в сить попала. Какая псиса? – не знам. Исть можна? – не знам…

Алексей взял птицу и рассмотрел ее. Ему показалось, что это одна из морских уток.

– Не знаю, – ответил он. – Есть можно. Есть можно всякое мясо, но это, наверное, отдает рыбой.

Алексей спросил о новостях в селении. Один рассказывал, а остальные кивали головами: все они по очереди пили чай из двух алюминиевых кружек, держа кружку ладонями. В конце разговора Федот сказал, что им нужен черный порох.

Они завернули к избушке раздобыть черного пороха, чтобы стрелять уток для еды, пока идет весенняя охота и рыбалка.

Алексей был рад выручить их, кето добро помнят. Поделиться в тайге со всяким надо, а тому, кто добро помнит, отдашь и последнее. Он предложил полпачки пороха «Медведь», подал Федоту и стал сокрушаться, что на всех будет мало. «Хватит, хватит!» – прокричали несколько человек сразу. «Две-три птицы добыть – больше не надо!» Алексей взглянул на черную утку и спросил:

– А что, из вас кто-нибудь охотился на Холе?

Все молчали. Потом Федот, собравшись с мыслями ответил:

– Хола кето не манит – псису в устье имали. Кето тропу на Холу не мнут, Хола – река худая.

Он говорил, а те, что попивали чай, продолжали кивать головами.

– Почему – худая? – спросил Алексей.

Федот снова подумал и ответил:

– Кето-охотники тропу туда не мнут – еще старые люди сказали, что Хола – худая.

Вода в реке падала, а это значило, что лед уходил все ниже. Гости Алексея напились чаю и пошли сталкивать лодки, кето со странной птицей шел впереди, каждый, прощаясь, подавал руку. Старый знакомый Алексея Федот шел сзади.

* * *

Хола впадает в Елогуй в пяти километрах выше избушки Алексея. Устье свое маленькая речка скрывает, выходит наискось к широкой глади большой реки, таится в зарослях ивняка, среди которого там-сям высится черная пихта или столь же черная ель. В стороне, за ивняками, видна стена очень старого леса, который начинается от берега Елогуя и уходит, мрачный, вдоль Холы и где-то там приближается к ней. Этот угрюмый лес, кедровые, пихтовые и еловые деревья, что вырисовываются на фоне неба, эта дикая река начали привлекать Алексея с тех пор, как он узнал, что реку избегают и даже вовсе не бывают на ней.

Летом, когда пришло время проведать напарника в их общей избушке, Алексей плыл мимо Холы и, встав в лодке, вглядывался во все глаза в ельник, ивняк и небо над ними; был ветер, но и в ветер мощные деревья вдали, казалось, стояли недвижной стеной. Алексей чувствовал, что этот загадочный уголок мира стал зовущим, притягивал его своей таинственностью и чем-то еще другим, – да, да, река манила! Алексей все собирался побывать там, но за другими срочными делами подготовки к сезону выполнить намерение не удавалось. Позже, осенью, когда напарники коротали вечер, попивая чай с брусникой, Алексей спросил у Гришки, бывал ли он на Холе.

– Нет, не бывал, – ответил тот, – а кето говорят, что река худая.

– Да как это так: худая? Что значит?!

– Не скажу, не знаю. Слепой Семен вел когда-то речь об этой реке. Помнится, он говорил, что там живет какая-то ихняя бабушка.

– Какая такая бабушка? – улыбнулся Алексей.

– Да вот бабушка. Я почем знаю? Семен мне рассказывал, что она такая старенькая – к нему в избушку прилетала. «Летает, – говорит Семен, – крыльями хлопает над избушкой, смеется, а потом села – и… плачет. Я, говорит, сильно испугался сперва, а потом думаю: „Чего мне, старому, бабушку бояться. Небось поладим как-нибудь?“ Вышел, говорит, и кричу: „Ты чего прилетела? Надо было прилетать, когда моложе был, я не в силе уже, лети к молодому русскому охотнику, из него попробуй суп свари, а у меня от старости одни кости да шкура осталась!“ Она как засмеется: „Ха-ха-ха!“ – и улетела». То-то и оно! – продолжал Гришка, – это все не зря Семен говорил, что кето зрячие знают, то и Семен слепой знает. Будь уверен: точно уж худая! Что? Пала тебе на ум эта река? Берегись, па-а-рень! Гля-а-ди-ка! Там бабушка прописалась!

* * *

В заботах по завозу продуктов на зимовку, рыбалке и глухариных радостных охотах прошла осень. Пушной промысел пошел тяжелый, небогатый, соболя было мало, зверьки жили на участке редко: там на ручье – один, на другом – один; и все неважные, рыжие, хотя и крупные. Ну уж и хитрые: догоняет его лайка, он не на дерево, а в землю под корни уходит, дымом костра его выкуривать надо, врубаться топором, искать щупом – где-то там зверек в лабиринтах прячется. Скоро выпал глубокий снег, лайки уже не могли догнать зверька, и охота с лайками закончилась. Капканов напарники поставили много, да след соболиный между капканами встречался редко. Все чаще думал Алексей о Холе, что вот она, дикая река, можно сказать, рядом, давно ведь там никто не бродил; места неопромышленные, должно быть, хорошие: черный лес, изрезан старицами, подлесок густой да разнотравье, ягода для птиц мерзлая есть и мыши водятся – в таких местах соболям раздолье.

Выбрав день посвободнее, Алексей привязал собак у избушки, навострил лыжи на Холу: «Дальше ждать нечего, самое время, – говорил себе, – проведать бабушку».

Почти сразу же он получил подтверждение тому, что находится на верном пути к удаче: недалеко от устья Холы увидел лося, который появился из ивняка, опустился на покрывало реки и зашагал по ней вдоль берега. Алексей имел лицензию и был рад добыть зверя. До него было километра два, и довольно сильный ветер дул в сторону человека, запахи и звук скрипящих лыж не могли достичь лося. Это был старый бык с почтенной черной бородкой, он сбросил уже правую лопату рога; с другим нелепо торчащим рогом брел медленно, как слон по реке среди джунглей. Он наклонял голову всякий раз, когда наледь казалась подозрительной. Время от времени сохатый отбрасывал уши назад – прислушивался. Алексей тотчас останавливался. Это дикое животное с могучим костяком ленилось хотя бы раз. повернуть голову и оглянуться. Неожиданно стать и послать уши назад – на это его хватало, но ведь человек тоже останавливался. На белой глади сохатый мог различить движущееся за ним темное пятно, – требовалось прилагать усилия, чтобы не попадать в поле зрения лося и бежать, сокращая расстояние.

Алексей мчал, как лапландец за стадом собственных оленей, но надо было держаться строго сзади лося, а тот шел словно племенной бык на ферме, который собирает сенцо и одновременно освобождает мочевой пузырь – всякий раз, когда он немного менял направление, Алексею приходилось стремглав лететь в ту сторону, куда этот таежный корабль указывал своей кормой. Сплошная наледь мешала двигаться быстро: снег под лыжами проседал в воду, Алексей выписывал зигзаги на этой хляби. Дыхание стало свистящим. По всему было видно, что если погоня будет идти так дальше, то догнать зверя можно будет не ближе финской границы, и Алексей вспомнил о привязанных у избушки лайках; он подумал, коль долго будет длиться погоня, несчастные животные его не дождутся и подохнут, да и сердце не выдерживало гонки. Он решил на время бросить преследование, свернул к куче плавника, развел костер. И вот что было странным и удивило: лось тотчас заинтересовался кустиками ивняка, что торчали из снега, то есть стал обгладывать замерзшую растительность небольшого островка. Алексей повесил сушить на посох мокрую от пота штормовку и поддевку, подставлял огню спину и ел обед, что взял с собой. Вспомнил, как рассказывали, что гончая собака после двух кругов гона может съесть зайца вместе со шкурой и потрохами, Алексей подумал, что сам напоминает гончую собаку. «Где та гончая? – шутил он, разговаривая сам с собой, – я бы съел тебя сейчас вместе с зайцем в брюхе!.. Это затянувшееся преследование не иначе проделки той бабки с Холы: это она меня уводит в сторону».

И точно: Хола была далеко позади, и, как считал Алексей, бабушка достаточно далеко увела его от своих владений и решила остановить сохатого; Алексей шел к нему не спеша, был уверен, что охота пойдет по-другому. «Теперь, – думал Алексей, – бабка позволит добыть лося. Сейчас тому не уйти, даже если стрелять не глядя». Алексей подходил очень спокойно, наблюдая, как животное мирно обламывает мерзлые концы веток. Он свернул в сторону, чтобы удобнее было целиться, поднял карабин и свистнул, чтобы зверь повернулся и подставил под выстрел лопатку. Свист словно бы возвратился с ветром и полетел туда, откуда они с лосем пришли, – на Холу; сохатый не услышал и не повернулся, то есть по-прежнему подставлял зад. «Моя избушка далеко – сколько дней понадобится, чтобы вывезти этот гуляш по наледи? – стал рассуждать Алексей, заслоняя лицо от ветра и ожидая, когда бык повернется сам. – И что плохого сделало мне это животное? Не убивать же его ради части туши… Но опять-таки лицензию оправдать надо…» Алексей поднял глаза: лось размеренной рысью убегал, закинув уши назад, он был далеко и уже трещал ивняком на берегу. А с того берега, где была Хола, на реку спустилась росомаха – это она напугала сохатого. Вот так первый раз бабушка увела Алексея от Холы.

* * *

Возможно, когда-то очень давно люди столкнулись с коварством Холы: узнав неудачу, уже не ходили туда. Быть может, поход на Холу, как бывает на промысле, окончился слишком печально, кто-то пропал без вести. Два слова «худая река» стали тавром, и кето, чуткие дети природы, не преминули последовать предупреждению, таящемуся в двух словах, ставшему законом. Следовать велениям природы – это ли не один из главных законов для живущего? Хола даже стала рекой поклонения. Кето проплыли мимо Холы – Алексей пошел на нее. «Умный в гору не пойдет – умный гору обойдет!» – вот еще одно толкование этого закона, но всегда существует множество и других толкований, когда дело касается человеческих индивидуальностей: здесь каждый по-своему демонстрирует возможности характера. Река стала тотемом, а этот человек свои отношения с Холой рассматривал примерно так: «Мне ли бояться бабушки? Я ведь не слаб. Есть ли причина сдаваться? Хола нужна мне, а хотя бы и кому другому, что – уступать?!» Конечно, это не гибко, это совсем не по правилам таежной жизни, – там требуется умение следовать диктатам времени и случая, более всего нужны терпение и чуткая реакция на изменения в окружающем мире. Так приспосабливается все: и трава, и зверь, и дерево. Покорись законам окружающего мира – и ты будешь существовать, а может быть, и преуспеешь! Алексей считал, что разумно диктовать свое и не сдаваться – выбор тяжелый, рискованный, но достойный человека, высокий.

Он был достаточно опытным таежником, даже настолько, что, вполне зная, что нарушать таежные законы нельзя, рискнул нарушить еще один закон: «Не отправляйся в неизведанные места один».

Напарник его в это время настораживал капканы у другой их общей избушки, в двух десятках километров от Алексея. Промысловый сезон был тяжелым, и надо было уходить далеко и расставаться надолго. Они назначили друг другу контрольные сроки свиданий на случай болезни, иначе говоря, по очереди проведывали друг друга раз в одну-две недели, так диктовали особенности промысловой работы; как говорят старики в этом краю: «За белкой хоть впятером промышляй из стана, а за соболем широко ходить надо!» Их древнее дело мудреное. Конечно, есть и общие законы таежной жизни, но каждый трудился, опираясь и на собственные знания, силы, наклонности, веру в удачу.

Для людей (в деревне на Енисее) любой из них отвечал за здоровье и жизнь другого, и для того, чтобы в случае несчастья напарник не был виноват, записки со сроками встреч писались так, чтобы вообще никто не был виноват: контрольные сроки встречи оговаривались, а дату на бумаге каждый ставил более позднюю, чем условленная, – такой маленькой уловкой каждый брал полную ответственность за свою жизнь на самого себя.

Каждый из них всегда мог рассчитывать на помощь другого: «Тут меня прикрутило, парень, – говорил Гришка, намекая на необходимость помочь в деле, – надо бы то-то и то-то…» «Я взялся делать то-то и то-то, одному вот не сила», – когда надо, намекал другой, избегая прямой просьбы, – желание каждого обычно выполнялось. Любой из них мог надеяться на товарища в случае болезни или травмы, если они и находились в нескольких десятках километров друг от друга. Если что случится, знал тот и другой: помощь придет, надо только продержаться до срока. Живущие среди людей, хоть и временно оторванные от них, они могли рассчитывать при содействии напарника и на помощь из деревни. Но каждый не забывал, что можно прибегнуть к ней лишь в самом крайнем случае, – такая философия выработалась для тяжелых случаев жизни.

Одному из них нужна была Хола, и он не стал пользоваться правом напарника: не стал просить идти вместе, не счел необходимым отнимать время другого. Алексей верил в свою силу и знал, что не пропадет, что бы ни произошло: сломается лыжа на морозе, встретится шатун или даже случится вывихнуть ногу, – нет, во всех известных случаях он пропасть не может.

Недвусмысленное предостережение охотников-кето не было препятствием для Алексея. Ему нужна была Хола – и он пошел на Холу.

* * *

На этот раз он собирался тщательнее. Чтобы быть свободным, высмотрел все капканы в районе двух других избушек: на всех путиках, которые расходились и сходились там, где человек варил еду себе и собакам, сушил одежду и ночевал. Потом Алексей возвратился в центральную избушку, снял шкурки с трех добытых белок и единственного за этот высмотр соболя; сложил в рюкзак продукты, чтобы их хватило, если придется ночевать, туда же сунул кусок оленьей шкуры: подкладывать под себя у костра; наточил топор, заменил кожаные крепления лыж. Утром он не стал брать собак (в середине зимы, в глубокий снег, они портят лыжню, когда ползут сзади), привязал их у шалашей из пихтовых лап, засыпанных снегом и больше похожих на темные норы. Он написал записку напарнику: «Ухожу на три дня вверх по реке Холе», поставил дату и расписался, придавил записку основанием керосиновой лампы, вышел из избушки, бросил собакам по мороженой щуке, просунул бродни в лыжные крепления и съехал на реку.

Прежнюю лыжню за неделю перемело, и Алексей тянул новый след. Раньше чем через час был возле Холы; он научился узнавать устье издалека по примеченному кусту красной ивы. «Река будет кружить, приятно видеть новые места…» – думал он.

Действительно, большое удовольствие идти по льду маленькой таежной речки: бесчисленные укромные уголки под вековыми елями, ветви которых начинаются у самок земли, причудливые формы коряг, торчащих изо льда, под снеговыми шапками, и вид склоненных над рекой заснеженных деревьев, – это все радует сердце. Звериные следы будят воображение, живо можно представить, как не спеша впереди идет лось и останавливается, поднимает голову и грызет зубами кору осинки. После трудов на капканном путике, когда приходилось иметь дело с холодным металлом, дорога на Холу была для Алексея чем-то вроде прогулки, тем временем среди тяжелой работы, когда не гнетет груз невыполненных дел. Алексей радовался дороге и этому тихому утру. Веселый, он пересек большую реку и подошел к устью Холы.

Снег лежал ровный и чистый, река встречала Алексея искрящимся блеском пышного покрывала. Вот он проходит устье, мнет снег меж неровных стен ивняка. Но что это? Раздался слабый вздох, будто застонало большое больное животное. Алексей почувствовал, что начинает опускаться, – то оседал толстый слой снега под лыжами и погружался, тонул, растворялся в бездне, и было непонятно, что происходит, одна расплывчатая, но быстрая мысль явилась и не пропала: «Это опасно!». И наконец, там, на границе оседавшего под ним белого острова, он увидел разительную черноту: полоса воды открылась, ела снег и становилась шире. И в миг, не сознавая того, что он будет еще предпринимать, чтобы уйти от опасности, не задумываясь, сделал единственно верное: не сопротивляясь, не пытаясь победить опасность, противопоставить ей собственную силу, упал на бок как подстреленный или, на меньшей мере, увидевший, что в него целятся и вмиг понявший, что не будет жить, если не сделает единственно правильного движения. Что случилось– ясно он понял позже.

Он лежал на краю полыньи. Он распластался на кромке, над полыньей, но все-таки на тверди, а его правая нога, то есть весь бродень с привязанной широкой лыжей, была в воде и вода тихонько плыла и груды снега в ней проплывали мимо Алексея и таяли, вода тянула их под лед, и он ужаснулся, по-настоящему поняв только сейчас, что и он мог быть затянут туда тоже.

Алексей лежал и боялся пошевелиться. Кромка держала. Еще он подумал, что на этот раз ушел от смерти, но если льдина все-таки ухнет, его, пожалуй, никто не найдет. Кромка держала пока, он почему-то был уверен, что худшего не случится. Он знал, что его спасло: инстинкт самосохранения и быстрота, и он удивился собственному проворству. Но и теперь опасность не миновала, было желание быстрей добраться до берега, но он не торопился: знал, что торопиться нельзя. Алексей был осторожен, и двигался очень медленно: без спешки снял с себя карабин, положил его в снег и оперся о него рукой; потом он из воды вынул ногу, сгибая ее в колене, дрожа в большом напряжении, освободил из лыжного крепления. Он вытянул ногу на кромку, оставив в полынье лыжу, и так же, не торопясь и вместе с тем делая все быстро, поймал ее стволом карабина и потихоньку вытащил. Теперь предстояло не менее опасное: надо было двигаться прочь, к спасительным деревьям. Чтобы уменьшить опасность, он продвигал вперед обе лыжи, опирался руками о них и о карабин, полз к берегу, а берег был всего в пяти метрах, рядом… Когда опасность была позади, он встал, выпрямился и поднял попавшую в воду ногу так, чтобы стекла вода из-за голенища.

Мороз был небольшой. Алексей разулся, вытащил из мешка и надел на ногу два запасных носка и снова мокрый бродень. Камус намокшей лыжи замерз и уже не мог скользить по снегу – Алексей долго и тщательно соскребал лед с меха ножом. То, во что теперь была обута нога, было слабой защитой от холода. Но Алексей решил не разводить костра, возвращаться в избушку: если бежать – обувь не успеет замерзнуть…

Через полчаса он уже разводил огонь в печке. «Чертова река, и треклятая ты бабка!.. Ну не-ет, не дамся старушке», – ругался Алексей, попивая чай, вспоминая все, что случилось, опять и опять.

А в тот же вечер вновь стал прикидывать, как пробраться на Холу. Он начал вынашивать новый план: пройти вдоль Холы по ельнику, что начинался от большой реки в стороне от устья Холы, а там из глубины ельника выйти к бабушкиной реке.

И снова, сделав все текущие дела, он собрался на Холу, подготовившись еще тщательнее. Ельник оказался для ходьбы на лыжах очень тяжелым местом: лежащие крестами деревья, умершие своей смертью и сваленные ветром; пихтовые гущаки, какие-то странные углубления, природное происхождение которых трудно было определить; старицы, покрытые сильной наледью, что выступала поверх снега. Поэтому лыжня Алексея извивалась сильней, чем река. Алексей был очень осторожен, он добрался до края ельника и аж до тех мест, где начинались сосняки. Там он коротал ночь у огня.

Подходил Алексей несколько раз и к Холе. Оказалось, что это был узкий, с открытой водой в некоторых местах, медлительный поток, с которым не могли справиться морозы. Всякий раз, когда Алексей подходил к берегу, он останавливался над водой и, опершись на посох, долго смотрел в нее. Ему открывалась нехитрая тайна этой реки. Грунтовые воды, что питали Холу, не давали заковать ее в толстый панцирь самым крепким морозам, а места, от берега до берега закрытые тонким льдом, были опасными. Ровное покрывало снега в таких местах было ненадежным, и, когда Алексею приходилось переходить реку, он был очень осторожен.

Соболиные следы встречались, но зверьков для промысла было не очень много. Алексей, возвращаясь по своей лыжне, отмечал места, где он поставит капканы.

Все же соболи там водились. И вот что: там жили темные соболи; некоторые из тех, что попались, были почти черные, с сединой. Они были хитрые и сытые, но все-таки нет-нет, да какой-нибудь, уж слишком хитрый, попадался в капкан одной лапкой, и тогда Алексей радовался. «Ну, спасибо, бабушка! – говорил он. – Благодарю, дорогая!»

Вообще, эта река была благодатным местом для всякого зверья. Ну, если продолжать вести речь о Холе, то прежде всего надо упомянуть: кето говорили правду, это «худая река». Теперь Алексей сам кому угодно мог сказать, что Хола – река худая. Он уже мог точно объяснить, если понадобится, что это значит.