Текст книги "Мадам Гали. Свободный полет"

Автор книги: Борис Громов

Соавторы: Юрий Барышев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Держите, здесь половина. – Гали протянула «менеджеру» пачку купюр. – Остальное – после результата.

– Результат получите в наилучшем виде, мадам.

С результатом они, пожалуй, перестарались. Но будем надеяться, что все пойдет по плану. Во всяком случае, задание куратора – порвать все связи с Валетом – она выполнила на «отлично».

Тем временем несчастный Валет кое-как добрался до ближайшего бара. Ему требовалось хорошенько выпить, чтобы переварить сразу два свалившихся на него несчастья. И он не сразу сообразил, которое страшнее – кошмарный проигрыш или то, что его выгнала Гали. Выходило – последнее. Ибо кто теперь даст за его голову хотя бы сантим?

Скоро весь столик Люсьена был полон картонных кружочков, а он все заказывал и заказывал. И, к немалому своему удивлению, оставался абсолютно трезвым. «Господи, что же мне делать?»

– Мсье разговаривает сам с собой? – К Люсьену, не спрашивая разрешения, подсел элегантный мужчина. – У мсье проблемы, вижу. Может быть, я смогу их решить?

– Попробуйте, – ничему не удивляясь, поскольку находился в шоковом состоянии, рявкнул Люсьен. – Если послезавтра выложите моим партнерам пятьдесят тысяч франков! Но при этом, зарубите себе на носу, – Люсьен все-таки смог опьянеть, – на носу… денег я вам не верну. Ни-ког-да.

– И не надо, – согласился незнакомец.

– А что надо… Денег дадите?

– Совершенно верно, только давайте перейдем в другое место. Где не так накурено, и мы сможем все обсудить.

Незнакомец привел Люсьена в ресторан – тому уже было абсолютно безразлично, куда его ведут. В его воспаленном мозгу жила одна мысль – долг.

– Меня зовут Джек Блэр, я сотрудник английской службы МИ-5.

– Разведка, кажется, – начал трезветь Пуатье.

– Именно. Вы не обижайтесь, но мы за вами давно следим. Знаем – вы игрок. Сегодняшняя ваша проблема вполне решаема, если…

– Если я стану на вас работать.

– Безусловно. Но позвольте изложить наше предложение, и вы поймете: никакого вреда ваша информация для Франции не составит.

– А вы не боитесь, что я сейчас вызову полицию и…

– И меня заберут в ДСТ? Нисколько. Мои документы в абсолютном порядке, а вам, человеку, скажем деликатно, находящемуся в не совсем вменяемом состоянии, вряд ли поверят. Но вы так не поступите, потому что денег, судя по всему, вам взять негде. За неуплату карточных долгов – я знаю, хотя сам карт в руки не беру, – наказывают ужасно.

– Вы правы, я полицию звать не стану. Выкладывайте ваши условия.

– Нас интересует техническая инструкция по эксплуатации шифровальной машины, которую французский МИД лет двадцать уже не использует. Вы же специалист – все знаете лучше меня.

Совершенно успокоился Пуатье, когда услышал название аппарата. На следующий день они встретились в зоопарке и возле павлинов обменялись пакетами. «Вы, мсье Пуатье, не волнуйтесь – больше вы меня не увидите». С возвратом долга Люсьен не стал тянуть и страшно обрадовал шулеров, сообщив: «Деньги есть».

Гали тоже обрадовалась: операция «Расстроенный рояль» продолжается. Валет в порядке. Жив и работает. Разумеется, мадам Легаре беспокоило не самочувствие экс-любовника, а, как всегда, исключительно собственное благополучие.

Жизнь Люсьена мало-помалу вошла в размеренное русло: работа – карты, карты – работа. Затягивалась постепенно рана, которую нанесла Гали. Как вдруг ему домой позвонил Блэр:

– Хочу пригласить вас поужинать, мсье Пуатье.

– Вряд ли у меня найдется свободное время на этой неделе. Позвоните мне… позвоните лучше всего в следующий вторник, мсье Блэр. – Люсьен так и не понял, во что он вляпался, оказав «услугу» доброму англичанину.

– Боюсь, я тоже не располагаю достаточным временем, чтобы ждать так долго. Но если вы заняты, могу подойти к вам в министерство. У меня есть такая возможность. Годится?

– У «Максима» послезавтра, – злобно процедил Люсьен, до которого наконец дошло, что «беспокоить» его будут всю оставшуюся жизнь.

– Один раз я смогу предложить вам ресторан такого класса. В будущем выбирать места буду я.

Пуатье постепенно втянулся в процесс и продавал самую секретную информацию англичанину, а точнее – офицеру внешней разведки СССР. Это была классическая операция вербовки под чужим флагом, проделанная изящно и чисто. Мысль о том, что Гали причастна к сложившейся ситуации, никогда не посещала беднягу Люсьена: они давно уже, с того самого дня, не встречались.

Прошло восемь лет. Ночью 11 января 1983 года в МИД Франции поступила дипломатическая почта из посольства Франции в Москве. Только сам министр, а затем и глава кабинета министров ознакомились с содержанием одного из сообщений, прежде чем оно было передано президенту Республики. В сообщении доводилось до сведения министра о поразительном открытии, сделанном тогда в посольстве Франции начальником службы кодирования. В документе, подписанном Ренаром Баране, первым советником посольства, в частности, говорилось: «Во время ремонта одной из шифровальных машин было обнаружено, что в корпусе одного из конденсаторов содержится сложное электронное устройство, предназначенное, по всей видимости, для передачи во внешнюю электросеть телеграфной информации». В документе далее уточнялось, что аналогичные электронные устройства найдены во всех остальных пяти шифровальных машинах, использовавшихся посольством для связи с Парижем.

Новость была просто ошеломляющая. Она означала, что со дня установки первой шифровальной машины в октябре 1976 года вплоть до января 1983 года КГБ получал информацию обо всех дипломатических шифротелеграммах, принимавшихся и отсылавшихся посольством Франции в Москве, включая самые секретные.

Два лишних проводка, обнаруженных в конденсаторах, были напрямую подсоединены к электросети. Силовой кабель шифровальных машин, следовательно, являлся носителем тока к внешней цепи и передавал информацию прямо на Лубянку. Система функционировала в точности как примитивное устройство для прослушивания телефонных разговоров. Гениальность идеи заключалась в том, что подключение к конденсатору позволяло перехватывать содержание телексов до шифровки, которая практически не поддается прочтению. В результате Лубянка получала «чистые тексты», что в свою очередь позволяло установить систему шифров. Таким образом, КГБ имело возможность читать французские шифротелеграммы практически во всех столицах мира.

Обладая бесценной секретной информацией, Советский Союз мог совершать опережающие действия или играть на внутренних противоречиях среди членов НАТО. Франция ахнула, узнав, что потеряла десятки миллионов, подписывая торговые соглашения с Москвой, только потому, что Советы знали все планы партнера, его возможные уступки и припрятанные козыри. Да всего не стоит и перечислять. В течение восьми лет безотказно работал этот источник наиболее секретной политической информации. Такой оперативный успех был достигнут благодаря тому, что КГБ своевременно получил от своего агента Гвоздики информацию об отправке из Парижа в Москву шести шифровальных машин. Машины отправлялись по две в каждом контейнере по железной дороге в обычных грузовых вагонах, используемых посольствами для перевозок тяжелого и громоздкого оборудования. Эти вагоны проходили в течение двух суток по советской территории.

Операция под названием «Расстроенный рояль» получила самую высокую оценку у руководства КГБ СССР. Сам председатель дал указание руководителям соответствующих подразделений представить к награждению ее непосредственных участников. Никто не был забыт… или почти никто. Сотрудники оперативно-технического управления, которые в максимально короткие сроки, что называется «на ходу», обработали французские шифровальные машины, были награждены орденами Красной Звезды. Их руководитель получил орден Красного Знамени. Сотрудник парижской резидентуры, осуществлявший связь с агентом Гвоздика и проведший операцию по вербовке Валета, был также награжден орденом Красного Знамени. Резидент, который отвечал за все и вся в своей епархии, был представлен к ордену Ленина.

Что касается Анатолия, то с учетом всех его предыдущих заслуг и за воспитание ценного агента он был удостоен высшей ведомственной награды – знак «Почетный сотрудник госбезопасности».

А Валет продолжал добывать материалы для «англичанина» еще долгие годы. Как сложилась его судьба в дальнейшем, Гали было совершенно неинтересно. Она забыла о нем, как только выгнала постылого любовника за дверь.

А как же сама Гали, как наградила ее Родина? Никому и в голову не могла прийти мысль о представлении ее к правительственной награде. Да она вряд ли и нуждалась в ней. Однако во время очередного посещения Москвы она получила благодарность от руководства, что ей было передано через того же Анатолия, а самое главное – ее заверили в том, что в самое ближайшее время ее мать, долгое время стоявшая в очереди на улучшение жилищных условий, получит двухкомнатную квартиру в Новых Черемушках.

Глава 10
РЫЦАРИ БЫВАЮТ ТОЛЬКО В КНИЖКАХ

– Пижамы. Синяя… черная с золотом… снова синяя. Теперь – халат. Где же он, черт возьми? В ванной, наверное.

Гали бродила по квартире, собирая вещи Люсьена – дабы уничтожить следы пребывания опостылевшего любовника. Огромный бумажный пакет громоздился посреди спальни. Вслед за халатом туда отправились чудесные домашние туфли, флакон туалетной воды, дюжина носовых платков из тончайшего батиста. Увенчала гору роскошная домашняя куртка шоколадного цвета, более напоминающая клубный пиджак.

Оказалось, одного пакета маловато, пришлось доставать еще один. «С ума сойти!» Гали пнула ножкой изящный комодик в стиле хэплуайт, вина которого состояла лишь в том, что Гали, когда Люсьен частенько квартировал на бульваре Османн, предоставила его любовнику: «Чувствуй себя как дома, дорогой».

– И что у нас здесь? – Гали дернула ручку верхнего ящика.

Галстуки от Эрмес, галстуки от Ив Сан Лорана… Стильные, клубные, летние для коктейля. Шелковые и из хлопка, пестрые и однотонные, яркие и строгие, аккуратно переложенные пакетиками саше. Десяток бархатных коробочек выстроился у боковой стенки. Запонки? Белого и желтого золота, серебряные, золотые в форме дисков с памятной гравировкой.

– Ну галстуки – в помойку, а это пусть полежит. Так, что я забыла?

Она вышла в холл, вернулась с четырьмя обувными коробками и с упоением швырнула их в бумажный мешок. «Аппетиты у тебя, мой милый, – Фрэнк Синантра позавидует». Наконец все, что напоминало о Люсьене, было упаковано и сослано в холл.

– И что с этим барахлом делать? Отдам все стукачке (так Гали называла мадам Лепалье, консьержку). Забавно, – усмехнулась Гали, созерцая гору вещей. – В Москве все мои любовники, назначенные Комитетом, были мужиками: водили в рестораны, дарили камушки, наконец – платили! А этот французик галантно забрался не только в постель, но и в кошелек.

Гали от души наслаждалась свободой от надоевшего любовника. Работа есть работа, она знала, на что шла. И вполне искренне служила стране, которая дала ей возможность выбраться сюда, во Францию. «Но Бог свидетель, как он мне надоел…»

Разные мужчины были в ее жизни.

Первый сексуальный опыт с одноклассником – не в счет. «Мужчиной он не был». И не только потому, что не разбудил ее чувственность. Она ждала не только самца, она мечтала о мужчине. Пятнадцатилетняя девочка, в чьем воображении сливались герои-любовники Мопассана и Золя, приукрашенные благородством верных рыцарей Вальтера Скотта. Тот, первый, сам еще мало что умел, но обидело Галю другое – он предал ее. Она хотела быть прекрасной Дамой, душа и плоть настойчиво влекли Галю Бережковскую – уже не девочку, но совсем еще не женщину– на поиски Рыцаря. Робин Гуды из арбатских подворотен, с их «экспроприированными» подарочками и грубой блатной культурой, на эту роль явно не годились. Печально, но кого встретит на этом пути незащищенное открытое сердце, решает случай, который с сотворения мира люди зовут Судьба.

Наступила семнадцатая весна Гали. Она любила весь мир – и он отвечал ей взаимностью.

Восприятие окружающего мира становится острее, и ты можешь почувствовать лапки севшей тебе на бедро стрекозки, которая, немного покрутившись на месте, устраивается поудобнее и замирает, иногда опуская хвост, которым щекочет тебя. И ты не шевелишься, боясь ее спугнуть, и благодаришь ее за доверие. Какие-то токи пробегают по спине вдоль позвоночника. И ты почти перестаешь чувствовать вес своего тела. Оно как бы теряет свои границы и сливается с остальным миром.

А иногда ты оказываешься в каком-то волшебном саду, наполненном ароматом тропических цветов. Опускающееся в море солнце отбрасывает длинные фиолетовые тени от зарослей кустарников, окружающих беседку, в которой ты сидишь. И ты чего-то ждешь, еще не зная чего. Прекрасный юноша идет по дорожке. Сердце твое начинает трепетать, а тело охватывает истома. Он подходит к тебе, берет за руку и долго смотрит влюбленными глазами. Он что-то говорит, но ты его не слышишь. Он садится рядом с тобой, обнимает и нежно целует тебя. И последний луч утопающего в море солнца золотит верхушку кипариса, единственного свидетеля любовных игр…

Как-то подруга Варвара пригласила Галю на вечер в знаменитую сто десятую школу, которую заканчивала сама. Подруга и раньше кое-что рассказывала об этом заведении, где вместе с ней учились отпрыски партийных бонз – приемная дочь Никиты Сергеевича Хрущева, дети маршалов – Буденного, Захарова, Ротмистрова. Один из птенцов михалковского гнезда и множество других счастливчиков.

Список Варвары, как Галя насмешливо называла этот перечень знаменитых фамилий, не слишком волновал ее, но то, что в этой школе преподавали едва ли не лучшие педагоги Москвы, вот это вызывало зависть и уважение к незнакомым сверстникам.

– А что я там делать-то буду? – изумилась Галя. – Ты там своя, а я кто? Это же какой-то бобровник, заповедник.

– Послушай, – изумилась Варвара, – ты будешь его украшением. У всех парней там голова сверху, по две руки и по две ноги, а посредине – член, как описывал человека один гениальный древний грек. Да что я говорю. Ты же сама мне цитировала этого умника. А то, что эти школьники, ха-ха, мнят о себе, – дело третье. Рассказала бы я тебе про одного такого небожителя… Да он передо мной знаешь как извивался… да как червь презренный… А толку от него – что от козла – молока.

– Я же говорю, – упорствовала Галя, – ты своя там.

– Ерунда, – отмахнулась подруга, – времена меняются. И вовсе не факт, что каждому из наших молодых людей готово место наверху.

– Но посредине-то уж точно, – горько усмехнулась Галя.

Вскоре после этого разговора она поняла, что готовится к этому вечеру необычайно тщательно, как будто заранее знает нечто тайное и расставляет невидимые силки. Утром она встала раньше всех и, прокравшись в ванную комнату, долго и упорно терла плечи и упругий живот, как-то по-детски невинно разговаривая с собственным телом:

– Ничего, все у тебя будет, как ты захочешь. Ты ничего не бойся! Твоя хозяйка – охотница, а не дичь.

Потом насухо вытерлась новым полотенцем, которое загодя купила, и тут же чуть не расплакалась, представив, что вскоре «всю эту красоту», как Галя подумала о себе, придется облечь в довольно-таки скромный ситец, хотя и превращенный хорошим портным в миленькое платьице.

– Он ничего не заметит, он будет смотреть мимо тряпок, – решила она, смутно представляя молодого человека, с которым будет общаться на вечере.

Вот такие мысли предшествовали знакомству с Владимиром, а избранника звали именно так, и это имя мгновенно сделалось любимым.

Когда она увидела его, вся эта мысленная шелуха сразу слетела.

Володя Кулябов несомненно был выдающимся молодым человеком, еще мальчишка, нисколько не отягощенный врожденными чертами важности, присущей клану, команде, кругу, к которому он принадлежал, и в то же время – нечто большее, точно он был сделан из другого материала, нежели другие ее сверстники.

Он сам нашел ее в толпе, точно был одарен прямым знанием, точно почувствовал, что возлюбленная непременно должна была появиться здесь, в этот день и час.

Напоследок у Гали мелькнула мысль, что все это подстроено подругой Варварой, которая тут же возникла невесть откуда, подмигнула и снова исчезла.

Володя сразу же заговорил с ней по-французски о всяких пустяках, как будто знал ее с детства, а потом они расстались на пару лет и вот снова вместе. Она растерялась – откуда он знает, что она владеет языком? Но тут же решила, что это божий промысел, и успокоилась. Видать, тут принято калякать на иноземных языках, и ей это на руку. Возможно, Варвара что-то говорила о ней, и, несомненно, комплиментарное, что же в этом дурного-то? А как же иначе, на месте подруги она поступила бы точно так же.

Она приветливо ответила, и беседа развернулась в первом блеске и прелести.

Вечер прошел на одном дыхании, правда, к концу она немного устала и даже осовела (как подумала о себе), вынужденная чуть ли не постоянно смотреть на красивое лицо этого юноши, а то и даже прямо в глаза, то веселые, то крайне серьезные.

Они договорились встретиться на следующий день.

Галя проснулась, несколько недоумевая– что произошло, отчего так переменился мир в мгновение ока? Вчерашние поцелуи порхали вокруг, как бабочки. Поначалу она не смогла вспомнить, как ни силилась, лица своего избранника. Был ли этот строгий юноша, умевший внезапно рассмешить ее точной и едкой характеристикой кого-то из одноклассников, и не сон ли это все?

Она даже потерла лоб, смутно надеясь избежать некой новой ответственности – вдруг все останется по-старому.

Но внезапно лицо Владимира возникло перед ней с такой ясностью, что она вздрогнула. Назад дороги не было.

Галя по старинной детской привычке попыталась вспомнить, что ей приснилось сегодня. И внезапно забеспокоилась. Это был очень странный сон.

Пустынный пляж, серебристый песок, на котором она простерта. Потом ниоткуда возник некий подросток, худой и загорелый. Он приблизился к ней легкой походкой, лишь кое-где проваливаясь в песке и смешно морщась, и, о ужас, тут же беспрепятственно овладел ею, точно делал с ней это всегда.

Без помех добившись своего, он вскочил, отряхнул песок с ладоней и пошел дальше, не сказав ни единого слова.

Картинка мгновенно исчезла, точно подростка унесло вихрем, Галя снова была в комнате на Арбате, с мыслями о Владимире. Привкус горечи, появившийся в этих мыслях, она списала на убожество своего жилища, из которого нужно будет выбраться, приложив неимоверные усилия. Что ж, она это сделает.

Но проклятый сон, который не имел никакого отношения к ее новому другу… Что за изъян в ней? Почему к прекрасному (а Володя был конечно же прекрасен) она автоматически прицепила черт знает что?

Она тут же поняла, что снился ей вовсе не морской берег, а полоска песка на Яузе, недалеко от старинного акведука. Короче говоря, она почувствовала, будто падает с гигантской высоты. Она думала только о Володе Кулябове и поняла, что почти ничего не знает о нем. Он сказал ей, что собирается стать дипломатом, будет учиться в институте международных отношений… Но все эти мысли смело воздушной волной, внутри которой веяли нежные и страстные поцелуи нового друга, рядом с которым ну просто и поставить было некого, настолько генеральский сын был хорош.

Ах как она вчера пела, кривлялась и хвост распушала. Правда, все так смиренно и незаметно для непосвященного, хотя бы и для Володи Кулябова.

«Он будет моим в любом случае, – решила она, – конечно, там генерал и генеральша, летчики-пилоты, бомбы-самолеты. Но я устрою бомбежку любовью, хотя и не вполне представляю, что это такое».

Они встретились в четыре часа на Арбате, возле дома номер тридцать. Это на ходу вчера, уже прощаясь, придумала Галя, не собираясь давать номер телефона своей чудовищной коммуналки. Почему тридцатый? С ним было связано что-то хорошее, детское, может, вкусное мороженое, купленное матерью во время прогулки, может, еще что-то.

Кулябов, сияя, склонил свой безупречный пробор и поцеловал ей руку.

В это время откуда-то сверху долетели звуки фортепиано, причем исполнение было выдающегося качества, точно некий ангел все устроил так, чтобы Галя навсегда запомнила эту встречу, не навязанную никем, молодые люди сами устроили ее, по своей воле.

Они гуляли по Москве до поздней ночи. Возлюбленный был при деньгах, в которых, как видно, никогда не имел недостатка. Это было просто удивительно. Уже скоро Галя знала о нем довольно много, задавая вопросы простодушно и невпопад, чем приводила друга в восхищение, но в то же время эти вопросы били в точку.

Она хотела знать все об этом мальчике из высшего общества.

О семье своей Володя слишком не распространялся. Сказал только, что отец когда-то хотел видеть Владимира военным, но после как-то разом передумал.

Тут же без перехода он стал говорить что-то о будущей карьере, как о чем-то само собой разумеющемся. А будущее он связывал с Европой, а именно – с Францией. Галя точно ждала этого естественного признания, но немного смутилась, потому что соударение мыслей и желаний тут было абсолютным. Она и Владимир как бы оказались слишком близко и раньше, чем нужно.

– А почему ты не хочешь стать военным? – спросила она. – Ты ведь такой – ну, мушкетер.

– Мне говорили друзья, – отмахнулся он. – Мы в сто десятой все как бы мушкетеры. Это внешнее, Галка. Мы с моими приятелями с четвертого класса больше всего любим, ты сейчас удивишься, да, кардинала Ришелье, Талейрана. Не знаю, как так вышло. Войны бывают всякие, но только тайная война решает все.

– Это-то конечно, – согласилась Галя, чувствуя, что сейчас покраснеет.

– В четвертом классе я перестал мечтать о славе, – рассмеялся Володя. – О славе в обычном смысле. Вся слава в этом веке – как это правильно сказать – попилена. С одной стороны – вожди, с другой – малые мира сего, кому по случаю повезло, что на глаза попались. А подлинная слава – она незаметна, но решает все.

– Я думала так же, – ответила Галя.

Она старалась говорить в манере Софьи Григорьевны, разбавляя голос невинными детскими интонациями.

– Ну, Гали, – на французский манер сказал Владимир, – ты типичная отличница, – прямо в глаза ей посмотрел Владимир.

– Не иначе ты тоже, как и моя мама, влюблен во французский язык, – улыбнулась Галя.

– О, как же она права, – обрадовался Володя. – А она кто у тебя?

– Гм, – серьезно задумалась Галя, – говоря просто – литературный спец. Я с детства замучена Прустом, Шекспиром, Беном Джонсоном…

Невинное вранье нисколько ее не смутило. Ведь по сути она была права. Образование матери, полученное до войны, давало право поставить ее, по крайней мере, наравне с генералом, к тому же далеко не первого ряда. То, что Софья Григорьевна не стала профессором, дело случая, рок. Но ничего, она поквитается за мать со всеми.

– А я кардиналом Ришелье, но в равной степени – королем Людовиком Четырнадцатым.

– Король-Солнце? – удивилась Галя. – Он был такой странный и милый.

– Да, он принимал министров и решал великие вопросы, сидя на горшке. Извини, что я так говорю. Но это исторический факт огромного значения – для меня.

Глаза возлюбленного смеялись, мол, мы-то с тобой все понимаем.

– Это ничего, – кивнула она, – и ты хочешь жить за границей?

Она вдруг похолодела от этого вопроса.

– Ну это же не скоро, – развел он руками, – придется мучиться здесь пять лет. А то не выпустят. Но рядом с тобой эти годы пролетят незаметно.

– Да что я, – пренебрежительно отмахнулась Галя, – так, шишка на ровном месте.

– Таких, как ты, я не встречал, – серьезно сказал Володя. – Мне оглушительно повезло.

Они поглядели друг на друга и смутились.

– Ну тогда мне повезло точно так же, – ответила она быстро и весело, сама удивляясь своей наглости. Кажется, она владела ситуацией.

Они зашли в какое-то кафе, где принялись болтать о французской живописи, которую Галя знала довольно прилично. А на ходу добрать то, что было упущено, это не составит никакого труда, ведь возлюбленный будет щедро делиться своими познаниями, а взаимопонимание между ними установилось едва ли не совершенное.

Они сошлись даже на том, что более всего из живописцев любят Камиля Коро.

– Божественный художник, – подытожил Владимир. – Что ты делаешь завтра?

– Как захотим, так и поступим, – ответила Галя.

– Если ты не возражаешь, поедем завтра… ко мне… в Барвиху. Там есть дерево около нашего дома, ну точно прямо с картины Коро. Я устал от Москвы, не знаю, как ты, а я…

– Ужасно устала, – ответила Галя. – Вообще-то я Москву не люблю…

– Ты не права, – усмехнулся он, – я покажу тебе настоящую Москву. А там здорово, поверь мне.

– Где? В настоящей Москве?

– Ну да, и в Барвихе…

– Занятно, – протянула Галя, догадываясь уже, что эта поездка просто так не кончится. – А грозу тоже закажешь?

– Как тебе будет угодно, – улыбнулся он.

Вторая встреча прошла без поцелуев, что немного раздосадовало Галю.

Вот о чем думала она, пробираясь по длинному захламленному коридору в убогую комнату. Настроение было немного подпорчено этими размышлениями.

Обрадовало то, что под настоящей Москвой он подразумевал то, что любил и хорошо знал.

– Мама, – раздраженно потребовала она вечером, – я ничего не знаю о Людовике номер четырнадцать. Как ты могла, мама, лишить меня этого уникального человека? Я чуть было не опростоволосилась. К тому же немедленно должна влюбить себя в Ришелье. Он такой изящный, у него такой нос и такой роскошный воротник. Но я ничего не помню, кроме картинки.

Софья Григорьевна скорчила странную мину, но тут же справилась с ситуацией:

– Ах да, я все собиралась перейти к сложным материям, но ты всегда чем-то занята.

– Вовка, – без всякого перехода объявила Галя, точно мать давно знает ее нового друга, – приглашает меня на свою дачу, в Барвиху. Завтра.

– Вот как? – удивилась мать. – С чего это?

– А ты знаешь, кто это? – нарочито рассеянно поинтересовалась Галя.

– Нет, – честно призналась Софья Григорьевна, – наверное, тот, с кем ты недавно познакомилась в сто десятой.

– В точку, – важно кивнула Галя.

– А родители будут? – спросила мать.

– Вряд ли, – пожала плечами дочь, – по крайней мере, на вечере я их что-то не видела. Родители отдельно, Вовка – сам по себе. Он такой взрослый, умный, ты не бойся, ничего со мной не случится.

– Я и не боюсь, – вздохнула Софья Григорьевна.

Под деревом, действительно как бы сошедшим с картины знаменитого француза, Галя и потеряла девственность. Но никогда в том не раскаивалась. Это великое событие совершилось по ее воле, просто и безукоризненно. Новые ощущения были полной и совершенной неожиданностью. Казалось, что с Гали свалилась ветхая чешуя, кое-как укрывавшая ее неизвестно от чего, и она сделалась доступна не иначе как космосу. Вдобавок ко всему она чувствовала себя охотницей, победительницей, ничуть не умаляя в эти мгновения расторопности возлюбленного.

– Что это было? – спросила она Володю, который бережно держал ее в объятиях, несмотря на то что с трудом переводил дыхание.

– Это то, что выше меня, – ответил Владимир.

– Как-то ловко у тебя все получилось, – насмешливо ответила Галя, не зная, что еще сейчас говорить.

Любовник, а она мысленно уже называла его именно так, говорил – о себе, а должен был как-нибудь высокопарно объяснить, что тут было с ними.

Она огляделась. По трусикам, которые несколько минут назад стянул с нее Владимир, полз мохнатый шмель.

– Вот, – загадочно сказала она, – я же знала.

– Очевидец, – улыбнулся Владимир.

– Очевидец чего?

– Таинства. А теперь – гроза. Как я и обещал. Пойдем скорее в дом.

В дом они вбегали уже при блеске молний. Вскоре могучий удар грома сотряс стены, а потом начался поистине библейский дождь.

– Это для нас, – сказал он.

– Спасибо тебе, – ответила она и поцеловала его в лоб. – Ты ведь знал?

– Конечно.

– И часто ты это устраиваешь?

– Грозу-то? – рассмеялся он.

– А что еще? Да ладно, ладно, я ничего такого не имела в виду.

То ли от боли, то ли от сопутствующего ей острого и всепоглощающего удовольствия, Галя внезапно почувствовала себя жалкой и даже опустошенной.

Красивый дом, в котором они теперь оказались, показался ей как бы знакомым.

«Не так все просто», – подумала она, а вслух произнесла:

– Я боюсь, Володя. Здесь кто-то есть?

– Да никого. Я же тебе говорил.

– Когда говорил?

– Родители в Ливадии. А мне этот Крым не нужен. Я тебя люблю, ты лучше всех.

– Правда? – спросила она, точно не веря сказанному.

– А то, – ответил он рассеянно, точно о чем-то вдруг задумался.

– Что с тобой, милый? – все еще беспомощно спросила она, тут же подумав, что впервые говорит так, и в этом была какая-то особенная грусть, возвращающая силы и уверенность в себе.

– Да ничего, – смущенно произнес он, – ты что-то сделала со мной.

С этими словами он обнял ее, но движением, как Гале показалось, привычным, словно бы отрепетированным.

– Тебе противно? – спросила она не без лукавства.

– Думаю, что это тебе противно, – ответил он. – Привез тебя в этот заповедник и…

– Это было на воле, – возразила Галя, но ей почему-то сделалось тошно.

– Гали, хватит этого диспута, – сказал Владимир. – Я тебе точно говорю. Если хочешь немедленно принять душ, ванная комната – вон она.

На следующее утро в дом заявилась пестрая и шумная компания сверстников. Это были в основном одноклассники Владимира и прочие юные представители советского истеблишмента. Казалось, они приехали потому, что были заранее предупреждены молодым хозяином. Галю поразило, что эти недомерки, как она их сразу окрестила, чувствуют себя в полной мере господами. Но, заглянув в себя, она поняла, что к хорошему привыкаешь быстро, и уютно расположилась в центре этой странной стихии – беззаботности и довольства.

Количество прямых и скрытых комплиментов, выпавших на ее долю, было сказочным. Галя понимала, что это отчасти рикошет, но все же лестно было сознавать себя чем-то значительно большим, чем ты есть на самом деле.

Только после выпускного вечера Володя Кулябов решил познакомить ее со своими родителями. Галя была благодарна этой его медлительности, сулящей размеренность и порядок в будущем.

Она уже видела себя его женой, правда, как в зеркале, поделенном надвое: в одной половине любимый отражался в полный рост, а в другой она возлежала на диване в позе рембрандтовской Данаи…

Он между тем умудрился показать ей свою Москву, которую любил и превосходно знал. Оказалось, что Галя до сей поры жила в незнакомом городе.

Донской монастырь и кладбище, на котором покоились разные знаменитости и прочие знатные мертвецы, необыкновенно взволновали ее.

– Смотри, – показала она на провал около одной из тяжелых могильных плит, – здесь такая темнота, которая уводит куда-то глубже самой земли.