Текст книги "Шпион смерти"

Автор книги: Борис Григорьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Краб испытующим взглядом окинул Бориса и подобрел:

– Вот держи номер телефона и позвони по нему сейчас же. – Николаев протянул листок бумажки.

Борис подошел к столу и набрал номер.

– Алло, вас слушают, – взяли трубку на том конце.

– Здравствуйте, моя фамилия Зайцев. Студент второго курса иняза. Мне сказали, чтобы я позвонил…

– Да, да, все правильно. Товарищ Зайцев, вы не могли бы зайти в приемную Комитета на Кузнецком мосту. Мне хотелось бы поговорить с вами по одному интересующему меня вопросу.

– Могу. Когда и во сколько?

– Ну, например, завтра часиков в десять. Ведь после обеда у вас занятия?

– Да. Хорошо. А с кем…

– Меня зовут Анатолий Васильевич. Я вас встречу в приемной.

Анатолий Васильевич положил трубку, и Борис не успел спросить, что за Комитет он имел в виду и где на Кузнецком мосту находится его приемная.

– Ну что, договорились? – спросил Краб.

– Да, только я не совсем понял, куда и зачем я пойду.

– Ну зачем, тебе объяснят, а вот куда… Ты что, никогда не видел бюро пропусков и приемную КГБ?

– Кэ-Гэ-Бэ-э-э?

– А ты что думал? Комитет по решению сексуальных проблем? – Краб был доволен своей шуткой, заимствованной, кажется, у Ильфа и Петрова, и расхохотался. – В том-то и дело, милый, что тобой интересуется КГБ!

Об этой таинственной организации он слышал пару раз и краем уха и понял, что она занимается всякими врагами народа и ловит иностранных шпионов. При чем тут студент Зайцев?

– Завтра мне доложишь, зачем тебя вызывали и как пройдет беседа. Понял?

– Понял.

Приемная КГБ была битком набита народом. Некоторые сидели на стульях с торжественными и бледными от ожидания лицами, на которых читалась плохо скрытая тревога. Другие стояли, нервно переступая с ноги на ногу. В кабину с внутренним телефоном стояла очередь. Металлический голос в динамике то и дело вызывал кого-нибудь по имени и отчеству и приглашал зайти в кабину номер такой-то. Человек опрометью бросался в деревянный бокс и через минуты две вполне успокоенный выходил оттуда, показывая всем заложенный в паспорт пропуск.

– Борис Андреевич, пройдите в приемную, – произнес голос в динамике. Он не сразу сообразил, что обращение адресовано к нему, и стал глазами искать вход в приемную. Услужливый старшина, стоявший на проходе, спросил:

– Вы Борис Андреевич? Давайте ваш паспорт.

– А я не взял паспорт с собой. У меня студенческий билет.

– Давайте тогда студенческий. Так. Проходите.

Анатолий Васильевич, среднего возраста мужчина с невыразительным, как у манекена, лицом встретил его в большой зале, отделанной деревом, и пригласил за большой стол, накрытый зеленым сукном. То ли он торопился куда-то, то ли так было принято, но он без всяких предисловий приступил к делу:

– Давно вы знаете Питера Реддауэя?

– Нет. Я познакомился с ним позавчера в гостях у моего знакомого.

– А где вы познакомились с Лебедевым Валерием Иннокентьевичем?

– С Иннокентьевичем… Валерием? У себя в общежитии.

– И какое впечатление он на вас произвел?

– Никакого. Я с ним знаком совсем недавно и видел всего два раза в жизни. По-моему, он помешан только на западной музыке.

– Это вы точно подметили. Как вел себя Реддауэй?

– Держался он вполне скромно, если не считать наглых вопросов, с которыми приставал ко мне.

– О чем он вас спрашивал?

Борис подробно рассказал о содержании беседы с англичанином.

– Понятно. Он не предлагал вам продолжить знакомство?

– Нет. Может быть, он не успел, потому что нас прервали.

Анатолий Васильевич задал еще несколько вопросов о том, как прошла вечеринка и кто как себя вел на ней, а потом так же неожиданно, как начал, закончил:

– Хорошо. Спасибо. Вы свободны.

– А что же дальше? – пролепетал Борис.

– Дальше? А ничего. Занимайтесь своими делами. Учитесь.

– И все?

– Все. До свидания.

Несколько разочарованный и обескураженный Борис вышел на улицу и пошел пешком в общежитие. Стоило ли из-за такой мелочи искать его в Москве, отлавливать в институте, говорить по телефону, приглашать в бюро пропусков, чтобы отпустить через пять минут малосодержательной беседы! А еще все вокруг в один голос утверждали, что КГБ – чрезвычайно солидная организация и пустяками не занимается. Но когда он обо всем доложил Крабу, тот, судя по реакции, был доволен результатами его похода на Кузнецкий мост, потому что облегченно вздохнул и благосклонным мановением руки отпустил его на занятия.

* * *

Девятнадцатилетний возраст – это самый подходящий период в жизни молодого человека, для того чтобы наделать кучу неисправимых ошибок. Они поджидают не только в темных закоулках легкомыслия и в подворотнях пагубных склонностей, но и на людных и хорошо освещенных проспектах благонравия и самоограничения.

Борис не участвовал в дружеских попойках, не просиживал ночи за преферансом, избегал случайных знакомых, не «крутил» напропалую с девчонками, не одалживал денег, стараясь во что бы то ни стало уложиться в отведенную на месяц сумму. Нет, он не был сухарем и типичным книжным червяком, ничто человеческое не было ему чуждо. Он просто-напросто решил не отвлекаться от учебы настолько, чтобы в ней могли возникнуть необратимые процессы отставания, поэтому он упорно грыз гранит науки и шел к своей цели, казалось, уверенно обходя расставляемые на каждом шагу ловушки и приманки.

Но вот что интересно: он не имел никакого успеха у девушек, и это обстоятельство его беспокоило. Возможно, он не прилагал особых усилий, для того чтобы понравиться, – вероятно, на его пути еще не встретилась та единственная, которая зажгла бы его сердце. Как бы то ни было, проколы на любовном фронте случались не только с серьезными, положительными особами, которые в общем-то нравились Борису, а и с легкомысленными «пчелками», порхающими по жизни и собирающими нектар со всех пахучих цветов. Вероятно, «основательным» девицам он казался слишком «зеленым» и малоперспективным, а для легкомысленных – слишком робким и порядочным. Он пришел к печальному заключению, что женщины предпочитали почему-то прохиндеев.

Итак, физиология шла впереди телеги опыта, а крестьянская осмотрительность на каждой версте вставляла палки в колеса.

…Лариса была бойкой и симпатичной девушкой, заканчивающей медучилище и готовящейся к самостоятельной жизни. Борису нравился ее задорный характер, острый язычок и манера перескакивать с одного предмета на другой. Она явно была избалована многочисленными поклонниками, и в свои девятнадцать с половиной выглядела опытней и старше Бориса.

Он с большим трудом познакомился с ней на совместном с медучилищем вечере, потому что она была сразу замечена, обласкана и заангажирована на все танцы. Он долго подбирался к ней, стараясь оказаться поближе в момент, когда заиграет музыка, и когда наконец это ему удалось, он покраснел до кончиков ушей и не знал, с чего начать разговор.

Они танцевали танго, и поэтому он скоро более-менее успокоился и то ли спросил, то ли прокомментировал:

– Вы, я вижу, пользуетесь у нас успехом.

– На том стоим. А вы считаете, это плохо?

– Да нет, почему…

– А мне кажется, что вы меня осуждаете. – Карие глаза Ларисы задорно сверкнули, а короткие волосы кокетливо легли на бок.

– Нисколько. – Борису было почему-то обидно признаться в том, что девушка его выбора пользуется успехом, и он замолчал.

– Что же вы молчите и не развлекаете даму? – прервала молчание партнерша.

– Давайте сначала познакомимся. Меня зовут Борис. А вас?

– Лариса. А можно задать вам нескромный вопрос?

– Конечно.

– Почему вы такой важный, словно… словно…

– Вы так считаете? Я просто очень скромный.

– Ой-ой-ой! Держите меня. У вас все такие… несамокритичные?

– Не знаю, но я, во всяком случае.

– Это плохо. Я вам говорю как будущий врач.

– А каким врачом вы хотите стать?

Разговор незаметно оживился, они немного рассказали о себе, об учебе и планах на будущее. Когда танец закончился, они как-то естественно остались вместе и продолжили беседу под звуки вальса.

– Ну, Боб, хорошенькую девушку ты подхватил, – одобрил сокурсник Лева Белозеров, когда Борис отпустил наконец Ларису и подошел к ребятам со своего этажа. – Держи крепче, не отпускай.

– Да ладно вам… – засмущался он.

– Чего – ладно? Тут надо действовать смелее! Бери пример с Сережки.

К мнению Льва можно было прислушаться. Он отслужил в армии, несколько лет проработал на производстве и как старший товарищ постоянно опекал их «немецкую» троицу.

В конце вечера Лариса неожиданно пригласила Бориса на «белый» танец, и он предложил проводить ее до дома. Она жила в начале шоссе Энтузиастов, и пришлось дважды менять вид транспорта, пока они не добрались до ее дома. У подъезда Лариса как-то сразу посерьезнела, вся подобралась и замолчала, теребя снятую с руки перчатку.

– Ну что ж, спасибо за вечер, – произнесла она наконец. – Мне пора.

– Подождите минутку. Что вы делаете по вечерам?

– А то же самое, что и вы: учу уроки.

– Ну не каждый же вечер. Может, сходим завтра или послезавтра в кино?

– Позвоните мне. Может, сходим. – И она назвала номер своего домашнего телефона. – Спокойной ночи.

Она открыла дверь и исчезла в подъезде. Всю дорогу до общежития он твердил заветные цифры, а перед тем как лечь спать, аккуратно записал их в записную книжку. Но дозвониться до нее ему удалось только через неделю: то ее не было дома, то он сам был занят. Теперь надо было еще подобрать подходящий фильм и сеанс, а главное – достать на него билет. Для тогдашней молодежи поход в кино был настоящим праздником, и поездка в какой-нибудь «Факел» или «Зарю» через весь город отнюдь не считался крюком.

Они встретились на кольцевой на станции «Парк культуры» и поехали в Лужники смотреть «Девять дней одного года» с Баталовым. В этот вечер они много и оживленно болтали, рассказывали о своих товарищах и подругах, вспоминали детство, и когда они опять приехали на шоссе Энтузиастов, то ему показалось, что они знают друг друга уже не один год.

Следующий раз они встретились дней через десять. Еще когда Лариса показалась из-за поворота, он сразу почуял неладное. И точно: возникшая было между ними психологическая близость, за это время куда-то исчезла. Лариса была неразговорчивой, казалась уставшей и погруженной в какие-то свои мысли. Она не захотела никуда идти и предложила прогуляться по Покровскому и Чистому бульварам.

На Чистом горели яркие огни, у «Колизея» толпился народ, а с замерзшего пруда доносился звон и шарканье коньков по льду, крики, смех. Тихо падали снежинки, и Борисом завладело грустное настроение. Он взял Ларису за руку и заглянул в ее глаза, но она опустила их вниз, избегая взгляда.

– Скажи мне, пожалуйста, почему ты такая грустная сегодня?

– Есть причины, Боря.

– Какие?

– Не скажу. – Она глубоко вздохнула, остановилась, взяла его за плечи и внимательно посмотрела снизу вверх. Он, недоумевая, попытался неловко ее обнять, но она выскользнула из его рук и звонко крикнула:

– Догоняй!

Он не успел сообразить, как она уже исчезла в веретене снежных хлопьев. Он еле догнал ее и попытался схватить ее за пальто, но она ловко увернулась и спряталась за ствол толстого дерева:

– Поймай попробуй!

Он начал делать обманные движения, чтобы выманить ее из-за дерева, и это ему скоро удалось. Она податливо ткнулась ему в грудь, он обнял ее за талию и притянул к себе. Зажмурившись в сладостном ожидании, она слегка отбросила голову назад. И тогда он поцеловал ее прямо в губы. Она слабо вскрикнула, обмякла, а он стал целовать ее раскрасневшиеся щеки, лоб и шептать на ухо:

– Милая, милая…

Неожиданно она резко высвободилась и сердито произнесла:

– Не надо было этого делать.

Но он был счастлив, что это наконец-то удалось с ней сделать. Кроме того, он был горд собой, а потому и не заметил, что печаль в ее глазах не была наигранной. Впрочем, он еще плохо разбирался в людях, а в женщинах особенно, и на волне своей маленькой победы не придал ее словам особого значения.

Он позвонил ей на следующий день, сгорая от нетерпения услышать ее ставший родным голос, но к телефону подошла ее мать и строгим голосом ответила:

– Это Борис? Борис, Лариса попросила вам передать, чтобы вы ей больше не звонили.

– А в чем дело? Почему она сама не может мне сказать об этом?

– Борис, я тоже попрошу вас не тревожить Ларису. Считайте себя свободным. Она выходит замуж.

– Как… замуж? З-зачем?

– Все. До свидания.

– Минуточку, постойте!

В трубке раздались частые гудки.

Он не поверил тому, что услышал и позвонил снова. Но телефон был все время занят – вероятно, трубка не была положена на место, а может, телефон был в этот вечер занят матримониальными переговорами. Он решил попытаться перехватить Ларису в училище и спросить ее лично, что все это значит. Это удалось сделать лишь на пятый день «дежурства». Лариса появилась в раздевалке и при виде Бориса попыталась бежать. Он догнал ее и остановил:

– Лариса, что все это значит?

– Тебе же сказали? Что тебе еще надо?

– Но почему так скоропостижно?

– Почему скоропостижно? Я знаю жениха с первого класса.

– Ах вон оно что! «Но я другому отдана и буду век ему верна!»

Вероятно, ему не следовало цитировать классика, потому что Лариса всхлипнула и с окаменелым лицом решительно подвинула его в сторону и двинулась к раздевалке. Он шел за ней следом, но она уже не обращала на него никакого внимания. Одевшись, она обернулась к нему лицом и сказала:

– Эх, ты! Ничегошеньки ты не понимаешь.

– Скажи мне, это все мать?

– Да. Я дала ему и ей слово.

– И ничего нельзя сделать?

– Но ты же не возьмешь меня замуж?

– Ну знаешь. Такие дела не решают с бухты-барахты.

– Вот то-то и оно! Прощай, Боря.

Она ушла, а он, постояв некоторое время в раздевалке, побрел к себе в общежитие. Он был уязвлен до глубины души происшествием с замужеством, но больше всего неожиданным предложением Ларисы. Как она могла подумать, что он уже на третьей встрече сделает ей предложение? Да, она нравилась ему, несомненно, но это вовсе не означало, что он готов бежать сию минуту в ЗАГС. Все это походило на шантаж и никак не вписывалось в его представление о строительстве семейного счастья.

«Если любишь, не размышляй! Позвони ей и скажи: я согласен!» – где-то глубоко нашептывал ему внутренний голос, но его зов был слаб, и скоро он перестал звучать совсем. Возникла спонтанная мысль посоветоваться с Белозеровым или еще с кем-нибудь из ребят, но представив, как кто-то посторонний будет копаться в его интимных переживаниях, еще больше замкнулся в себе. Бурно вспыхнувшее было чувство зачахло в зародыше и оставило после себя горькую щепотку полыни. Он больше никем не интересовался серьезно и надолго, к возникающим спорадическим связям с девушками относился с изрядной долей потребительства, и они платили ему той же монетой. Иногда в полутемных коридорах института глаза случайно натыкались на знакомую фигурку Ларисы, но каждый раз это оказывалась другая посторонняя девушка, и он равнодушно проходил мимо, даже не пытаясь рассмотреть, какое у нее лицо – красивое или страшненькое.

Скоротечная связь с Ларисой напугала его своим грубым женским эгоизмом. Оказалось, для девушки самое главное – выскочить замуж, не обязательно по любви. Он встречал все больше примеров, подтверждающих это наблюдение, и наглухо закрылся броней неприступности. Тот идеал возлюбленной, который он нарисовал себе в восьмом классе Троекуровской школы, развеялся, и он больше уже не мечтал о нем. Если бы его спросили, каких женщин он предпочитает, он бы не смог ответить.

Однажды вечером, возвращаясь из института в общежитие, он лицом к лицу столкнулся с какой-то девушкой, выбежавшей из двора.

– Извините, – механически произнес он, и вдруг его словно током пронзила догадка. Он обернулся назад, и увидел, что девушка тоже остановила свой бег и смотрит ему вслед.

– Лариса, это ты? – спросил он изумленно.

Это была она. Но она тут же развернулась и побежала по «кривоколенному» Петроверигскому переулку по направлению к синагоге. Напряжение тут же спало, и он спокойно отворил дверь.

– Боря, где ж ты пропадаешь, дорогой? – встретила его тетя Варя.

– Как где – на занятиях.

– Ой, ой, – заголосила вахтерша, – ну надо же так случиться! Когда надобно увидеть человека, судьба выносит другую резолюцию.

– А что произошло, тетя Варя? Какая резолюция.

Тетя Варя огляделась по сторонам и, убедившись, что никого поблизости нет, громко зашептала ему на ухо:

– Да как же, Боря! С полчаса тому назад к тебе приходили. Ждали долго – два, а может, и три часа, а вот не дождались и ушли. Ох горе-то какое!

– В чем дело, тетя Варя. Говорите же, кому я понадобился!

«Это Лариса», – мелькнуло в голове.

– Как же, как же… Солидные такие мужчины, хорошо одетые, чисто выбритые. Правда, от одного-то слегка несет перегаром, но обходительные такие… Очень мне понравились. Одного зовут Митрием Ивановичем, а другого – Василием Ивановичем.

– Не Чапаев ли это был? – пошутил он.

– Что ты, что ты, какой Чапай. Дядья это твои приходили. Родные дядья. Так и сказали.

– Дядь…я?

– Вот именно. Братья твоего отца.

– И что им было надо от меня?

– Отец твой их послал. Самому-то, видишь, ему вроде бы как-то неловко, вот и попросил он братьев своих поговорить с тобой, помириться, чтоб все было чин-чином, как у людей.

– Послы, значит, приходили?

– Ага, послы. Вот они и адрес, и телефон оставили. Просили связаться. Отец, сказали, живет теперь в Москве и желает, значит, встретиться с сыном. Вот так.

Тетя Варя достала из выдвижного ящика стола вырванный из тетради лист, на котором простым карандашом кривым почерком был написан телефон и название улицы. Он сунул бумагу в карман и хотел было уже идти, но тетю Варю охватило любопытство, и она схватила его за лацкан и спросила:

– Ну, что ты делать-то думаешь, а?

– Не знаю, тетя Варя. Надо подумать.

– А ты не думай, милай! Отец родной – не дядя чужой. Как бы ты ни был на него сердит, а надо простить. Такой закон.

Он молча освободился из старческих рук вахтерши и пошел к себе в комнату.

Вечером, проходя в общую ванну чистить на сон грядущий зубы, он зашел в туалет, бросил листок в унитаз и спустил воду.

Молодые прощать не умеют.

Часть пятая
Тайник

За броским внешним видом Хольма и его расфранченностью скрывался полезный советник и неплохой организатор. Он на самом деле владел достоверной и точной информацией о том, как иностранцу начать свое дело в Швеции, а главное, располагал для этого нужными связями. К тому же он был трудолюбив и хотел найти применение своим способностям.

По согласованию с Центром Фрам остановился на импортно-экспортной фирме, специализировавшейся на купле и продаже бытовой техники. Москва выделила под это дело средства, а все формальности по учреждению фирмы взял на себя все тот же Хольм. Пришлось взять его в компаньоны, да без участия в деле все предприятие было бы обречено на неудачу. Швед в самом центре столицы, на Сенной площади, подобрал помещение для офиса, оформил аренду, закупил мебель, поставил телефон, факс, и через два месяца фирма начала свою коммерческую деятельность.

Фрам под руководством Хольма постепенно овладевал азами коммерции, по его рекомендации поступил на вечерние курсы менеджеров, но все равно всей текущей деятельностью он поручил заниматься соучредителю, вложившему в дело десять процентов уставного капитала. Это позволяло ему более-менее свободно распоряжаться своим временем и приступать к разведывательной деятельности, ради которой и был послан в эту страну.

С легкой руки Хольма фирма начала быстро «раскручиваться», но они по-прежнему делали всю работу сами, воздерживаясь от найма дополнительного персонала. Основным орудием труда была телефонная трубка, а основным источником доходов комиссионные. Покупаемый и перепродаваемый товар Фрам с Хольмом практически не видели в глаза, все совершалось по телефону, по почте и с использованием телекса. Конечно, каждой конкретной сделке предшествовал процесс изучения товара, спроса на него и предложения, поиска покупателя, маркетинг. Постепенно фирма обзавелась постоянной клиентурой, сетью поставщиков холодильников, пылесосов, утюгов и прочей бытовой аппаратуры, увеличила оборот, но продолжала оставаться в том же офисе и в том же составе.

Наличие собственного дела автоматически решило проблему разрешения на пребывание в стране, так что первоначальный, самый трудный, процесс легализации Фрама прошел безболезненно и без потерь. В своем отчете в Москву он доложил о том, что готов приступить к оперативной работе, и напомнил о деле Кассио.

Из Центра пришел ответ, в котором Фрам уведомлялся, что проведенная им в прошлом работа и кое-какие дополнительные проверочные мероприятия окончательно разоблачили его, как «липача», а потому всякая работа с ним прекращена. Москва давала добро на активную оперативную работу и ориентировала Фрама на приобретение новых полезных связей.

Основным направлением работы определялась добыча шифров иностранных посольств и разведывательных служб НАТО. Так что дело оставалось теперь за самым малым: навербовать человек пять иностранных шифровальщиков и проникнуть во все секретные планы Североатлантического блока. Швеция рассматривалась только в качестве трамплина для достижения результатов в этой работе.

…На улицах Стокгольма бушевала весна. В центре города, в том числе и в Норрмальме, во всю таял снег, и вдоль тротуаров бежали бурные и мутные потоки вешней воды. Самые нетерпеливые стокгольмцы уже повесили теплую одежду в гардероб и надели яркие демисезонные куртки, хотя к вечеру прихватывали еще крепкие морозы, как и дома в Москве.

Фрам ехал на тайниковую операцию, которая по случайному совпадению оказалась запланированной Центром в том же районе, где чуть менее года тому назад встречался с Ритой и Фаустом. Интересно, что с ними? Как работают и решили ли все свои личные проблемы? Может быть, Рита уже родила ребенка и сняла мешавшее им работать и жить противоречие.

В соответствии с новыми веяниями и установками внешней контрразведки, в оперативную практику последнее время стали внедряться бросовые тайники и сигналы. Контейнер для тайника мог представлять собой безобидный кусок кирпича, кусок штукатурки, пустую банку из-под кока-колы, которые можно подобрать на ходу, не привлекая внимания посторонних, а сигнал о закладке – любой предмет, оставленный за ненадобностью в обусловленном месте как мусор. Кому-то в Центре показалось, что старый, испытанный поколениями разведчиков способ нанесения графических сигналов безнадежно устарел, опасен для разведчика, и поэтому был предложен на вооружение самый надежный и безуликовый способ сигнализации – бросовые предметы.

Тот, кто изобретал этот способ передачи информации, вероятно, видел жизнь в основном из окна кабинета и не мог даже представить, что одно дело – оставить без присмотра банку из-под пива в каком-нибудь замусоренном Тегеране, а другое – в прилизанном и причесанном Стокгольме. Но дело не только в этом – жизнь иногда преподносит такие сюрпризы, о которых кабинетный теоретик не может увидеть и в самом фантастическом сне.

Фрам, получив описание тайника по радио, сразу понял, что фантазия сотрудника легальной резидентуры, подбиравшего тайник, разыгрывалась в диапазоне самых банальных представлений о понятии «бросовый». Но делать было нечего, Центр передавал ему важные оперативно-технические средства, и иного выбора, кроме как выходить на операцию, у него не оставалось.

Первый сюрприз с тайником был преподнесен ему около места постановки сигнала. Еще на подходе к щиту, на котором висело объявление о правилах поведения в парке (среди объявлений обращало на себя одно за номером один, в котором категорически запрещалось мусорить), Фрам понял, что сигнала о закладке тайника на месте нет. Кожура от банана должна была быть оставлена на земле прямо под щитом с объявлениями, но ее там не было. Он продефилировал мимо щита, потом вернулся, еще раз бросил взгляд под щит – нет, там по-прежнему было чисто, что, впрочем, находилось в полном соответствии с первым пунктом регламента поведения посетителя парка.

Теоретически могло произойти одно из двух: либо сигнал вообще не ставился, следовательно, тайник тоже не закладывался, либо сигнал сдуло ветром, подобрал сверхбдительный пенсионер, съело какое-нибудь голодное животное, наконец.

Животное! Прямо перед Фрамом стояло это животное и держало банановую кожуру в зубах! Но оно и не собиралось поедать кожуру, а только подобрало ее, чтобы поиграть. А вдруг это другая кожура? Мало ли в Стокгольме, помимо сотрудников советского посольства, любителей помусорить в общественных парках, которые никогда не читают объявлений!

Животное имело обличье миттельшнауцера, и если правда, что европейцу дана способность отличать друг от друга даже японцев и китайцев, то уж наверняка он наделен даром узнавать знакомую собачью морду. А перед Фрамом стояла не кто иная, как Бонни собственной собачьей персоной. За прошедшее время она слегка заматерела и подросла, но выражение «морды лица», озорной блеск в глазах, стойка спортсмена на старте, готового вот-вот сорваться с места, нетерпеливое виляние обрубком хвоста, любопытное разглядывание собеседника, сопровождаемое верчением головой, – все напоминало ту самую бестию, которую он видел здесь несколько месяцев тому назад. А где же ее симпатичная хозяйка?

– Бонни, это ты? Ну-ка подойди ко мне!

Миттельшнауцер завилял хвостом, упруго подпрыгнул вверх и чувствительно ткнул Фрама носом в живот. На собачьем языке это означало примерно следующее:

– Привет, старина! Рада тебя видеть.

Он сделал попытку погладить ее, но пес быстро увильнул в сторону, однако не ушел, а завилял задом, отчаянно затряс головой, оживился, словно средневековый рыцарь перед дамой сердца – осталось только взять в лапу шляпу и сделать широкий подобострастный реверанс.

Фрам рассмеялся:

– А где же твоя хозяйка? Ты убежала от нее? И где, скажи на милость, ты подобрала банановую кожуру, маленькая негодяйка?

Хозяйки между тем не было видно, и он пошел по направлению к тайнику. Бонни бежала впереди, нимало не беспокоясь по поводу ее отсутствия. По всей видимости, она была где-то рядом. Когда до заветной скамейки оставалось метров десять, Бонни с радостным лаем рванулась в кусты, откуда сначала раздался знакомый мелодичный женский голос, а потом появилась и сама хозяйка с неизменным поводком в руках.

– Бонни, не приставай к незнакомым! Ну-ка пойди ко мне.

Но собака и не думала ее слушаться, а опять упругим мячиком отскочила от земли и прыгнула на Фрама.

– Извините, пожалуйста, – начала было она, но осеклась, не закончив фразы. – Ой, это опять вы?

– Здравствуйте. – Фрам снял кепку и с легка наклонил голову. – А я уж думал, Бонни гуляет одна.

– Нет, что вы, я ее одну не отпускаю.

До скамейки было метра два-три, и под ней лежал обрезок деревянного бруска, взывая, словно гриб-боровик посреди голой поляны, о немедленном своем изъятии. Значит, тайник все-таки был заложен, а сигнал, вместо нелегала советской разведки, за несколько минут до его появления «сняла» замечательная собачка из породы средних шнауцеров. Оставлять контейнер без присмотра было бы неразумным. Нужно было как-то изловчиться и незаметно переместить его из-под скамейки в карман плаща. Лучше всего для этого было, конечно, присесть на скамейку, и он сказал с фальшивым радушием в голосе:

– Какая неожиданная встреча! Не желаете присесть?

– С удовольствием! Я так устала сегодня на работе, а потом, придя домой, сразу пошла прогуливать Бонни.

Они сели, а собака легла под скамейкой. Когда Фрам улучил момент и заглянул вниз, то увидел, что Бонни улеглась прямо рядом с бесхозным контейнером. Злосчастный бросовый сигнал она успела уже где-то обронить.

– Вы здесь часто бываете? – спросила девушка.

– Да так, знаете, иногда, – неопределенно ответил он. – Когда есть время, я с удовольствием приезжаю сюда подышать свежим воздухом, развеяться…

– Признаться, встреча с вами для меня была большой неожиданностью.

– И для меня тоже.

Беседа как-то не клеилась, потому что Фрам был все время сосредоточен на этом дурацком куске дерева, и говорил невпопад.

– Вы давно уже живете в Швеции?

– Месяцев семь. Когда мы встретились здесь в первый раз, я только что приехал. Теперь здесь у меня свое дело.

– Ах вот как.

Фрам опустил руку под скамейку, но тут же с криком отдернул ее назад. Под скамейкой раздалось злобное рычанье Бонни, не пожелавшей отдавать тайник законному владельцу. Тыльная сторона ладони была в крови, и Фрам держал ее перед собой, ничего не понимая.

– Боже мой, она вас укусила! – всполошилась девушка. – Ах ты негодница, вот я сейчас тебя накажу!

Девушка попыталась достать свою питомицу из-под скамейки, но в ответ оттуда донеслось глухое злобное рычанье.

– Извините, ради бога, это все потому, что она чувствует себя под скамейкой как в собственном убежище и не любит, когда кто-то туда вторгается.

Она достала из кармана куртки носовой платок и вытерла с его руки кровь, но она все равно продолжала сочиться из рваной раны и капать на землю.

– Да, Бонни, ты постаралась на славу. Знаете, я здесь живу рядом, прошу вас, пойдемте ко мне, я вам обработаю рану и перевяжу. Мне так неловко…

– Я, право, не знаю, стоит ли… – Фрам поднялся и бросил тоскливый взгляд под скамейку: Бонни на всякий случай взяла контейнер в пасть. «Попробуй возьми», – послала она ему из своего убежища недвусмысленный взгляд.

– Пойдемте, пойдемте, не стесняйтесь.

Поддерживая левой рукой платок на ране, он покорно пошел рядом с девушкой, а Бонни – слава Богу – бежала рядом и не выпускала свою добычу из зубов. Это вселяло определенную надежду на то, что тайниковая операции найдет, наконец свой благоприятный исход.

Проходя мимо щита с объявлениями, Фрам извлек из кармана здоровенную гайку – свидетельство того, что тайник изъят, и незаметно бросил ее на землю. «Будем надеяться, что какому-то мальчишке в ближайшие полчаса не придет в голову пройти мимо», – подумал Фрам, не выпуская из вида миттельшнауцера. Бонни дернулась было при виде металлического предмета, но, вероятно, ей показалось, что на сегодня шпионских аксессуаров выпало на ее долю и так предостаточно, так что гайка осталась лежать в ожидании другого полноправного участника секретной операции.

– Меня зовут Мария, – представилась по пути девушка, – а вас?

– А меня Стивен. Стивен Брайант, бизнесмен из Канады.

– Ну вот мы и знакомы. – Мария открыла калитку, и по выложенной цементными плитами дорожке они прошли на веранду, представлявшей собой комнату отдыха. Посредине стоял большой круглый стол, накрытый белой скатертью, а вокруг него – плетеные кресла. На столе стоял настоящий тульский самовар! Это было потрясающе, появилось ощущение, что он зашел не в шведский коттедж в пригороде Стокгольма, а попал на подмосковную дачу в Валентиновке или Загорянке!