Текст книги "В исключительных обстоятельствах 1979"

Автор книги: Борис Воробьев

Соавторы: Сергей Диковский,Петр Шамшур,Виктор Кин,Игорь Голосовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 80 страниц)

ЭПИЛОГ

Днем опять начала портиться погода. Усилился ветер. Он гнал с моря низкие тяжеловесные тучи. Пролив потемнел и покрылся «беляками».

На улице валялись в снегу собаки. Они смешно поджимали лапы, переворачивались с боку на бок, опрокидывались на спину, совали в снег морды, фыркали и повизгивали. Потом вскакивали, отряхивались и спешили куда-то по своим собачьим делам.

– К пурге это они. Опять самолета не будет, – сказал Побережный, подходя к окну.

Он взад-вперед ходил по комнате, заглядывал в печку, подгребал ногой сыпавшийся на пол шлак, соскабливал ногтем лед со стекол. Побережный томился. В меховой душегрейке, которую Женька называл не иначе как «душегубкой», в синих габардиновых галифе и в валяных опорках на босу ногу он был похож на галицийского крестьянина времен турецких завоеваний, и Кирилл, время от времени посматривавший на начальника, незаметно прыскал в кулак. Его смешили галифе. Их подарил Побережному Женька. Он выменял галифе у демобилизованного солдата в Северо-Курильске и преподнес Побережному в день рождения.

Нельзя сказать, чтобы подарок очень обрадовал Побережного. Как бывший моряк, он в душе презирал все, что так или иначе не относилось к флоту, и Женька не мог не знать об этом. Но Женька любил шутить, а потому не побоялся впасть в опалу. Кирилл ожидал грома и молний и отговаривал Женьку от рискованной затеи, но вопреки его ожиданиям ничего страшного не произошло. Побережного так пленила великолепная фактура материала, что он простил Женьку. Правда, он никогда не показывался в галифе на улице, а предпочитал щеголять в них только дома.

– Не будет, говорю, самолета, – повторил Побережный и посмотрел на Кирилла.

Кирилл лежал на койке и читал. За отсутствием какой бы то ни было жилплощади он поселился у Побережного, хотя предпочел бы жить с Женькой или, на худой конец, один. Но выбора не было, и Кирилл был доволен уже и тем, что в общежитии Побережный оказался человеком покладистым.

В данный момент Побережному требовалось сочувствие, но Кирилл ничем не мог помочь начальнику – самолеты не прилетали почти месяц. Во всем был виноват циклон с экзотическим названием «Игуана», точно джинн из бутылки явившийся из тьмы Тихого океана. Это он притащил с собой ветер и тучи, из которых как из мешка сыпались снежные заряды, переходящие в беснующуюся сутками пургу. Аэродромы были закрыты.

– Такова спортивная жизнь, шеф, – сказал Кирилл. Он перенял Женькину привычку и называл теперь Побережного только так.

– Тебе хорошо говорить! – закипятился Побережный. – Лежишь себе! А с этим что будем делать? – Он смешно пробежался по комнате, открыл чулан и пнул ногой приготовленные к отправке мешки с почтой. – Солить, что ли?!

Кирилл понял, что Побережный заводится. Он поднялся и стал одеваться.

– Я к Женьке.

Побережный даже не обернулся. Он продолжал пинать мешки, бормоча что-то себе под нос.

На дверях у Женьки висела записка: «Я на каюрне», и Кирилл направился туда. Чтобы не делать крюк, он пошел по целине и, миновав несколько занесенных снегом нежилых домиков, спустился в овраг, на дне которого стояла каюрня.

Это был длинный низкий сарай, выстроенный из плавника и обложенный для тепла дерном. Окон у сарая не было, вместо них прямо в дерн были вставлены толстые стекла из плексигласа. На крыше торчала железная печная труба. Из нее поднимался и тотчас уносился срываемый ветром дым – наверное, Женька готовил еду для собак.

Кирилл открыл дверь и вошел в каюрню.

Женька сидел на ворохе ссохшихся нерпичьих шкур и чинил упряжь, напевая под нос свое любимое: «В прекрасном замке жил король с своей прекрасной королевой». Продолжения песни Кирилл никогда не слышал, потому что Женька всегда пел один и тот же куплет.

Во всех углах каюрни кучками и поодиночке лежали собаки.

Когда Кирилл, вошел, собаки агрессивно подняли головы, но, узнав своего, опять спрятали носы в шерсть.

– Привет! – Женька придвинул Кириллу низкий, с сиденьем из ремней стул, похожий на те, что стоят в будке любого чистильщика сапог. – Садись.

Кирилл взял стул и сел поближе к печке. Это было громадное и нелепое сооружение, занимавшее почти половину каюрни. Несмотря на размеры, печь грела из рук вон плохо. Зато она являла собой, можно сказать, памятник архитектуры. Неизвестный строитель оснастил печь множеством никому не нужных выступов, карнизов, приступок и печурок, соорудив не печь, а храм.

– Что нового? Как там шеф?

– Витийствует.

– А-а!.. – сказал Женька. Ему не нужно было объяснять, что это означает.

Пошуровав в печке, Кирилл стал наблюдать за тем, как работает Женька.

У ног Женьки лежала связка аккуратно нарезанных нерпичьих ремней. Время от времени Женька брал из связки один и подзывал к себе какую-нибудь собаку. Виляя хвостом, собака выбиралась из угла и подходила к Женьке. Пока он примерял собаке ремень, та стояла не шелохнувшись, позволяя как вздумается вертеть себя. Уяснив, что надо, Женька отсылал собаку на место. Потом сшивал ремень. Получался алык – лямка, которую надевают собаке на шею. Алыки часто рвались, и Женька заготавливал их впрок. Работа напоминала хорошо налаженный фабричный конвейер.

Не отрываясь от дела, Женька попросил:

– Посмотри кашу.

Кирилл подошел к печке и сдвинул тяжелую деревянную крышку с котла. Облако пара поднялось над печкой и стало расползаться по всей каюрне. В нем скрылись и Женька и собаки. В котле чавкало и клокотало, словно там находился грязевой источник. Когда пар немного рассеялся, Кирилл разглядел кашу – неопределенного цвета пузырящуюся массу с кусками крупно нарезанного мяса.

– Ну как?

– А черт ее знает, – сказал Кирилл. – Пузыри одни.

– Да ты попробуй. Возьми щепотку сверху и пожуй.

Кирилл подозрительно покосился на Женьку: он иногда не понимал, серьезно тот говорит или нет. Потом все же пожевал.

– Сыровата, – сказал он. – Попреть бы еще.

– Ничего, – сказал Женька. – В животе допреет.

Он отложил упряжь и вытащил на середину каюрни огромное корыто, выдолбленное из дерева, – колоду. Если бы колоде приделать нос, в ней, наверное, можно было бы плавать, как в челноке.

Собаки зашевелились в своих углах.

Женька взял черпак и стал наполнять кашей колоду. От каши вовсю валил пар.

Откуда-то вылез суетливый, юркий щенок и, не раздумывая, сунулся прямо к колоде. Женька перехватил нахала, отодвинув его ногой. Но щенок, видно, решил во что бы то ни стало снять пробу. Он обежал колоду с другой стороны и ткнулся носом в кашу, но сразу же, взвыв, отскочил

– Вот дурак, – сказал Женька. – Допрыгаешься, сваришь пятачок.

Щенок не понимал, за что с ним обошлись так сурово. Наверное, он думал, что эту шутку подстроил ему Женька, и с обидой глядел на него.

Собаки со всех сторон окружили колоду. Они принюхивались к исходившему от нее запаху и, как гурманы, закрывали глаза.

Женька довольно оглядел их.

– А что, – сказал он, – продать бы этих братьев меньших – хватило бы на «Запорожец». Считай: каждый брат по госцене сто двадцать тянет. Три десятка особей у нас наберется. А? Махнули бы куда-нибудь. К Понту Эвксинскому, например. Дельфины, водичка теплая. Четвертый год не купаюсь. Плавать, наверное, разучился. Кинь в воду – утону. Куда, балбес?! – закричал он на щенка, позабывшего свой конфуз и опять потянувшегося к каше.

Окрик подействовал: щенок отпрянул от колоды и угодил из огня да в полымя – прямо под ноги хмурому Ытхану, который уже давно с неудовольствием следил за наглыми выходками несовершеннолетнего ухаря. Последовала немедленная расправа: Ытхан, как заправский боксер, двинул плечом, и щенок вверх тормашками отлетел в угол. Из разорванного уха у него текла кровь. Когда Ытхан успел его цапнуть, Кирилл не заметил.

Женька засмеялся.

– Что, съел? С Ытханом, брат, не со мной. Ытхан – человек!

Словно в подтверждение, Ытхан вдруг раскрыл красную влажную пасть и громко чихнул. Видимо, щенок принял это на свой счет, потому что он окончательно перетрусил и заскулил.

– А где его мать? – спросил Кирилл.

– Ха! – сказал Женька. – Ты думаешь, если этот юноша не вышел ростом – значит он сосунок? Ему уже полгода. Летом подкормлю как следует – и в нарты. А потом матерей мы не держим. У нас как в Спарте. В упряжке одни мужчины. В прошлом году я попробовал было взять одну симпатичную дамочку, но ты бы видел, что здесь творилось! Эти паиньки дрались насмерть. Даже Ытхан ничего не мог поделать. Вот перейдем на летние квартиры – тогда пожалуйста! Только летом этот свинтус уже не узнает свою маму.

Женька запустил в кашу руку.

– То, что надо, – сказал он и отошел от колоды.

Собаки без промедления набросились на еду. Они жадно хватали куски и, почти не жуя, проглатывали их, ворча и озираясь по сторонам. Смирные за минуту до этого псы на глазах превращались в диких зверей. Их животы раздувались как резиновые, но они продолжали с прежней жадностью поглощать мясо и кашу. Один Ытхан ел в свое удовольствие, брезгливо отодвигая от себя непонравившиеся куски.

– Пес – цены нет, – сказал Женька, наблюдавший за своим любимцем. – Всем взял: и умом, и статью. Ты посмотри на него. Зверище! Поеду на материк – заберу с собой.

– Отдайте богу богово – так я понимаю?

– Тут особый случай. Ытхан не числится в реестре. Поди сюда, Ытхан! – позвал Женька. Он раздвинул густую собачью шерсть.

Почти посредине Ытхановой груди Кирилл увидел вмятину величиной с доброе яйцо.

– А это? – Женька повернул собаку боком. Точно такая же вмятина виднелась у нее позади правой лопатки.

– Где это его так угораздило? – поинтересовался Кирилл.

– Нашелся один умник. Ытхан у него балык спер. Так он его на цепь – и к стенке. Я как раз мимо ехал. Слышу: бах! – и рев прямо медвежий. У меня даже мурашки по спине пошли. Ну я и завернул. А тот уже еще раз прицеливается. В общем, чего говорить, пятерку он у меня все-таки вытащил. «Что я, рыжий, – говорит, – собаку задарма отдавать?» А Ытхану крупно повезло: если бы тот в него дробью – пиши пропало. А он по дурости жаканом. Наверное, соображал перед этим, как лучше.

Женька потрепал Ытхана по загривку. Пес лизнул руку хозяина и, упершись лобастой головой Женьке в колени, стал полегоньку толкать его.

– Играет, – сказал Женька. – Здоровый, а играть любит. Ну ладно, Ытхан, хватит. Иди доедай.

Женька подложил в колоду каши. Потом вытер руки и снова уселся на шкуры.

– Кстати, помнишь наш разговор? Когда на маяк ездили? Ты тогда спрашивал, почему я так назвал Ытхана?

– Но ты же не ответил.

– Да как-то неловко было выкладываться. Подумал: скажу, а ты ржать начнешь. Ты еще был темной лошадкой.

– А сейчас, значит, посветлел?

– Ну, если не считать мелких крапинок…

– Ясно, – сказал Кирилл. – Так что там с Ытханом?

Женька взял с пола алык и попробовал его на крепость.

– Ты что-нибудь о Курилах знаешь? – неожиданно спросил он.

– В каком смысле?

– Ну, что это за острова, кто жил тут, чем занимался.

– Откуда! Знал, что есть такие острова, но даже не представлял, как они выглядят. Думал, здесь кругом бананы, виноград. Райские кущи, в общем.

Женька отложил в сторону алык.

– Я иногда жалею, что ушел из университета. Надо было дотянуть. Не для диплома – для себя. Был у нас один доцент со смешной фамилией – Пикус. Говорили, он знал штук восемь языков, читал всякие там папирусы и стелы, знал наизусть Гомера. Помню, он все прививал нам вкус к истории. Хисториа ест магистра витэ, история – наставница жизни, говорил он. Кое-что из его высказываний я потом себе уяснил… Но это, так сказать, прелюдия, вступление. А на Курилах испокон жили айны, бородатые люди. Смирный был народ, воевать не любили, больше охотились. Так вот: есть здесь один старичок-моховичок. Не у нас, а на Парамушире. Учитель бывший. Занятный дядька! Всю жизнь фольклор собирает. Он мне массу всего порассказал. В том числе и про Ытхана. Легенду целую.