Текст книги "В исключительных обстоятельствах 1979"

Автор книги: Борис Воробьев

Соавторы: Сергей Диковский,Петр Шамшур,Виктор Кин,Игорь Голосовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 80 страниц)

13. КОММУНИСТЫ

Словно круги по воде от брошенного камушка, возникают все новые и новые обстоятельства вокруг дела Яковлева. Многое, чем мы занимаемся, не имеет прямого отношения к делу. Но в трибунале не принято проходить мимо любых нарушений советского порядка. Мы будем докладывать в штабарме о руководителях караульного батальона, напишем в Москву об извращениях исправительной политики в Надеждинске, расскажем в губернском здравотделе о бедах городской больницы. А сейчас Куликов заканчивает расследование комиссара о Барышеве.

Я сижу в маленькой библиотеке карбата, просматриваю записную книжку комиссара и наблюдаю за командиром батальона.

Удивительные повороты бывают в жизни. Меня только что выставили за дверь, но я доволен. Правда, тут примешана доля злорадства: меня удалили не одного, а вместе с Вязем, комбатом. Он стоит у окна спиной ко мне, и кажется, что даже полы его длинной шинели вздрагивают от бешенства.

Посмотрим, какую характеристику дал ему комиссар:

«Иннокентий Вязь – по виду, характеру, способностям – дуб. Унтер царской армии. Приказной служака. Расшевелить его книгами не удалось. Скрывает свою малограмотность. Опирается на Войцеховского...»

Высокий и плотный мужчина Иннокентий Вязь. Прошелся по комнате – половицы прогнулись, положил кулак на стол – дрогнули доски. Одет Вязь картинно: мохнатая черная кубанка с малиновым верхом, длинная шинель, блестящие сапоги «фирмы Яворского». Поверх шинели – ремни и маузер в деревянной кобуре.

Такому Вязю парадом командовать, рапорт отдавать Блюхеру. А его выставили с закрытого партийного собрания ячейки батальона! Правда, вместе со мной.

Всего двенадцать коммунистов в батальоне, но расставлены они так, что вся жизнь части под их влиянием. Хорошо поработал комиссар! Крепкие ребята – двенадцать большевиков. А тринадцатый – Барышев, Он был «на заметке», но материалов, собранных комиссаром, в батальоне не знали. Как только Куликов рассказал об этом, было решено немедленно провести собрание.

Все двенадцать собрались через час. Председателем выбрали Афанасьева, пожилого оружейника. Он предложил проверить у всех партбилеты, так как собрание будет закрытое. Мой комсомольский билет и служебное положение в расчет не взяли и предложили покинуть собрание. Немного вежливей обошлись с Вязем: выслушали его заявление о том, что он с восемнадцатого года «сочувствующий» большевикам, и проголосовали единогласно, что оставлять его на собрании не следует. Но добавили, что в конце собрания его немедленно информируют о принятых решениях.

Вязь молча ходит по комнате, а я проглядываю книжку комиссара. Хорошо бы оставить ее у себя. Сколько раздумий вызывают записи!

После тяжелого ранения на Западном фронте он написал:

«Если меня демобилизуют, где я найду свое счастье?»

Напрасно раздумывал комиссар. Вот если Вязь уйдет из армии, руководящей должности ему не доверят, а стать рядовым тружеником он не захочет. Комиссар был бы доволен любой работой. Как будто одинаковые люди: оба прошли фронтовую школу, оба с первых дней в революции. Но один жил ради идеи, а другой топчется вокруг собственного монумента. Нарушаю молчание:

– Товарищ комбат! Как вы оценили историю с Яковлевым?

Он останавливается, поправляет кобуру маузера, машет рукой;

– Мальчишка, понимаешь! Остался бы жив, я б его на гауптвахте сгноил!

– А может, его смерть как-то связана с переменами в тюрьме?

– Ну вот еще! – пожимает плечами Вязь. – Наше дело – охрана, по инструкции, а внутренние порядки – это другое ведомство. Там товарищ Енисейский делает то, что положено. Он за все и отвечает.

– Ваш начальник штаба сегодня был на работе?

– Нет его что-то, – отвечает Вязь, и тень заботы ложится на его лицо. – А он тебе нужен?

С чего это вдруг Вязь обращается со мной так фамильярно? А, понятно! Это у него такая манера разговаривать с младшими. Представить бы его нашему председателю трибунала, он преподал бы Вязю правила вежливости. Недавно у нас член коллегии Железнов за «тыканье» одному арестованному беляку пять суток под домашним арестом сидел.

Но я не успеваю ничего сказать – нас приглашают на собрание. Вязь подходит к столу президиума и грузно опускается на стул. Я присаживаюсь рядом с Куликовым. Председатель собрания объявляет:

– Нами принята резолюция, которую решено немедленно довести до сведения командования батальона и следственных органов.

Он берет в руки листок бумаги и читает:

– За сокрытие своего кулацкого происхождения и обман партии Барышева Леонида из рядов РКП(б) исключить. Ходатайствовать перед командованием о досрочной демобилизации Барышева из Рабоче-Крестьянской Красной Армии как социально-чуждый элемент.

Вскочил комбат, отшвырнул стул.

– Гад! Ты что же меня обманывал? Втерся в доверие, понимаешь!

Только сейчас я увидел Барышева. Он сидит в первом ряду, низко опустив голову. Шагнул к Барышеву комбат, схватил за нашивки на гимнастерке, тряхнул комвзвода.

– Кулачье, понимаешь! Честного военспеца, товарища Войцеховского подводит! Ух, вражина!

Размахнулся Вязь, но его руку перехватил пожилой коммунист, сидевший рядом.

– Погоди, комбат! Представлений нам не устраивай. А о своем «честном военспеце» сейчас такое услышишь – ноги задрожат!

Побагровело лицо у Вязя. Он задыхается.

– Что?!

Встает Барышев, обмякший, растерянный.

– Я говорил... еще ночью... это самое...

– Не тяни! – требует председатель собрания.

– Сбежал Войцеховский! После допроса...

– Какого допроса? – перебивает Вязь.

– Товарищи трибунальцы поговорили маленько с нашим «военспецом». Очень интересную историю нащупали, – поясняет пожилой оружейник.

– Без моего ведома? – повышает голос комбат.

– И без твоего ведома, – сурово отвечает председатель. – Барышев вывел Войцеховскому коня, вынес из казармы карабин и сумку гранат. Ищи своего начштаба в тайге, Вязь!

Пошатнулся комбат, прохрипел:

– Что?! Провокация!

Зашумели коммунисты:

– Потише, комбат! Не бросайся словами!

Стучит по столу председатель:

– Спокойно, товарищи! Продолжай, Барышев!

– Мне было приказано... – бормочет Барышев. – Я разве знал...

– Ясно! – хлопнул по столу ладонью оружейник. – Клади партбилет, Барышев!

Долго отстегивает пуговку кармана гимнастерки Барышев, медленно достает красную книжечку, протягивает ее в президиум. Вдруг какой-то предмет вываливается из партбилета, со стуком падает на пол, катится под стулья. Барышев нагибается, но я уже поднимаю с пола медный пятак царской чеканки. Давно не держал я в руках таких монет, забыл, как они выглядят. Но этот пятак какой-то особенный с двух сторон одна и та же чеканка – орел! А решки – нет. Фальшивая монета. Постой, постой... В детстве на окраине Вильны, в Сулганишках, нас обманывал один парень таким пятаком.

Барышев протягивает руку.

– Фальшивый пятак, – говорю я. – Зачем вы его хранили? Играли без проигрыша, ведь всегда выпадал ваш орел?

– Выходи! – кричит Вязь. – На гауптвахту! Ты мне за все ответишь!

Идет к дверям Барышев, испуганно оглядывается. За ним тяжело ступает комбат. Гулко хлопает дверь.

– Продолжаем собрание, – говорит председатель. – Информацию о текущем моменте сделает работник Реввоентрибунала армии товарищ Куликов.

Пересаживаюсь так, чтобы видеть лица всех коммунистов. Куликов говорит негромко, короткими фразами. Его речь негладка, но жива и доходчива. Кажется, что не где-то в далекой Туле, а тут, вместе с Куликовым, мы протестуем против выезда Владимира Ильича Ленина в Геную, опасаясь покушений на него; в армии Блюхера стоим на подступах к Владивостоку, ожидая отвода японских войск, чтобы последним мощным штурмом выкинуть белогвардейскую нечисть из Приморья; оглядываем весенние поля страны, тоскующие в ожидании посева...

Не отрывает взгляда от докладчика суровый помкомвзвода, шахтер: в кожу лица его навсегда въелись маленькие черные крапинки. Наклонился вперед и замер в неудобной позе молодой парень с чуть раскосыми глазами – наверное, бурят. Оружейник батальона Афанасьев рассматривает свои тяжелые потрескавшиеся ладони и изредка согласно кивает головой.

Да, многое нам надо. Ведь начинаем мы хозяйство около нулевой отметки. Нужен хлеб, чтобы выжить, – на Поволжье голод. Нужны обувь и топливо, золото и машины, электростанции и самолеты, чтобы встать на ноги, двигаться вперед и расти. Нет предела нашим желаниям. А хватит ли воли и силы?

– На повестке дня заключительный вопрос! – объявляет председатель собрания. – Встанем, товарищи, и споем «Интернационал».

Гордо подняв голову, я пою вместе со всеми. В единое целое объединяет нас партийный гимн. Ясные дали встают перед нами. Все трудности будут преодолены, и нет такой вражьей силы, которую мы не сокрушим. Мы идем вперед единым коллективом, и всегда рядом локоть товарища-коммуниста.

 Мы наш, мы новый мир построим...

 ...Кажется мне, что с нами поет и погибший комиссар.