Текст книги "По заданию губчека (Повесть)"
Автор книги: Борис Сударушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
«…Если вы верите мне, освободите меня и дайте работу, все равно какую, пусть самую подчиненную. Может быть, и я пригожусь. Ведь когда-то и я был подпольщиком и боролся за революцию. Если же вы мне не верите, то скажите мне это, прошу Вас, прямо и ясно, чтобы я в точности знал свое положение».
Работник ОГПУ, которому Савинков передал письмо, пообещал:
– Я передам его по назначению… Только вряд ли это поможет.
– Думаете, бесполезно?
– Я удивляюсь, почему вас не расстреляли.
– За мое заточение вы будете отвечать перед историей! – злобно выговорил Савинков.
Чекист промолчал, усмехнулся. Высокомерие и позерство Савинкова сначала удивляло его, теперь стало просто надоедать. Позвонил, чтобы за ним пришел конвой и препроводил его в камеру.
В комнате было душно. Савинков остановился возле открытого окна, выходящего на мощенный булыжником внутренний двор тюрьмы. С пятого этажа двор был не виден – только крыши и теплое майское небо.
Савинков подумал: стоит вскочить на подоконник, шагнуть… Невольно отступил от окна, представив, что будет дальше. Услышал, как по лестнице, гремя подкованными сапогами, поднимается конвой, который уведет его в камеру с зарешеченным окном. И, не в силах справиться с собой, сделал то, что сначала представил мысленно…
От прыжка до смерти у Савинкова было три-четыре секунды. Что можно вспомнить за этот краткий срок? Может, только одна мысль и успела промелькнуть у него, что с самого начала своей борьбы с Советской властью он летел вниз головой на камень, который ему не пробить.
«Правда в том, что не большевики, а русский народ выбросил нас за границу, что мы боролись не против большевиков, а против народа», – написал он за несколько дней до смерти своим бывшим сподвижникам, объявившим его предателем. Прозрение, если это было оно, пришло слишком поздно – наступило время расплаты…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1. Губчека
Когда начальник иногороднего отдела спросил, каким личным оружием Тихон владеет лучше, тот ответил не задумываясь – наганом.
Полюбился он ему давно, еще в Заволжском красногвардейском отряде, которым командовал старый рабочий Иван Резов. С наганом ходил на маевки в Сосновом бору, после революции с ним разгонял милицию Временного правительства, отстреливался от монархистов.
После мятежа, когда работал в Коллегии по борьбе с контрреволюцией, с наганом шел на банду Толканова, арестовывал офицеров-перхуровцев в Росове, патрулировал по ночам улицы Заволжья.
Надеялся Тихон и в губчека получить это надежное, испытанное оружие. Однако Лобов, открыв сейф, положил на стол автоматический девятизарядный пистолет системы Маузер с гравировкой и перламутровой инкрустацией на рукояти.
– Узнаешь? – кивнул он на пистолет. – У начальника перхуровской контрразведки в Волжском монастыре взял. Еще тогда решил: будешь работать в Чека – отдам тебе.
Тихон неуверенно взял пистолет. Плоский и гладкий, он удобно лежал в ладони, но покоробило, что принадлежал пистолет Сурепову.
– Может, мне лучше наган?
– Наган – оружие хорошее, но это посерьезней будет. Бери, пока я добрый, не пожалеешь.
Но Тихон по-прежнему смотрел на пистолет с сомнением.
– Сурепов из него наших людей стрелял, а вы его мне…
– Вон ты о чем, – протянул Лобов. – Служил контрреволюции – пусть теперь революции послужит. Последний раз спрашиваю – берешь или нет?
– Ладно. Может, за убитых Суреповым расквитаюсь.
– Вот это другой разговор, это по-мужски. Устройство знаешь?
– Сурепов рассказать не успел, – буркнул Тихон.
– Ну, тогда смотри…
Разобрав и собрав пистолет, Лобов показал, как его заряжают и разряжают, потом отпустил Тихона потренироваться наедине. А через час опять вызвал к себе и устроил настоящий экзамен:
– Сколько пружин в пистолете?
– Восемь: боевая, возвратная, двойная, спусковая, запорная…
– Хватит. Деталей сколько?
– Тридцать одна: ствол, кожух-затвор, магазин, рама, ударник, целик, отражатель…
Лобов перебил парня:
– Учиться бы тебе с такой памятью в Демидовском лицее.
– Сгорел лицей в мятеж. Да и не до учебы сейчас.
– Сгорел – новый построим, – Лобов вынул карманные часы фирмы «Лонжин», щелкнул крышкой: – Теперь разбери и собери, я время засеку.
Справился Тихон и с этой задачей. Достав из сейфа коробку с патронами, Лобов повел его в подвал – здесь чекисты устроили небольшой тир. От сырых, позеленевших стен тянуло холодом, выстрелы в узком и низком коридоре раздавались оглушительно, словно в металлической трубе.
Первый магазин выпустил Лобов – все пули попали в центр мишени.
– Ну, мне так не суметь, – завистливо сказал Тихон.
– Не научишься – тебя изрешетят. Враги у нас с тобой опытные, на живых мишенях обученные.
Лобов оставил коробку с патронами и ушел.
Первые пули почти все легли ниже мишени. Тихон зарядил еще магазин. Теперь пули ложились выше, но увеличился разброс. Из подвала поднялся, продрогнув до костей, когда фанерная мишень с черным кругом стала двоиться в глазах.
Вечером Лобов отвел его в Никольские казармы, где разместился чекистский отряд внутренней охраны ВОХР, устроил на ночлег. А утром их вызвал к себе Лагутин.
В кабинете председателя губчека голо, неуютно. На огромном письменном столе с зеленым сукном сиротливо стоит чернильница-непроливашка и блюдце с окурками, в углу квадратной комнаты – несокрушимый мюллеровский сейф, на нем фуражка со звездочкой.
За окном, выходящим во двор, дырявые крыши сараев, побитые шрапнелью кирпичные особняки, колокольня со сквозными проемами. На стене над столом от руки написанное объявление: «Рукопожатия отменяются», – в городе свирепствовал сыпной тиф. Однако «взаимное перенесение заразы», как писали в местной газете, продолжалось.
Вид у Лагутина озабоченный, широкоскулое лицо желтое от недосыпания. Когда, здороваясь, выходил из-за стола, сильно прихрамывал. Спросил начальника иногороднего отдела, не передумал ли он выпустить поручика Перова на свободу.
– Нет, не передумал, – твердо ответил Лобов. – А что случилось? – почувствовал он в вопросе какую-то недоговоренность.
– Казанские чекисты нашли протоколы показаний Барановской в штабе чехословацкой контрразведки. Она на первом же допросе рассказала о задании, которое ей дали здесь.
– Я был против вербовки Барановской.
– Почему же сейчас настаиваешь на подобной операции?
– Перов – честный человек, просто запутался.
– Гражданская война – это классовая борьба, а поручик – представитель враждебного класса, это надо учитывать в первую очередь! За случай с Барановской я с себя ответственности не снимаю, хотя инициатива была и не моя, а московских товарищей. И не хочу повторять эту же ошибку с Перовым.
– Барановская арестована? – спросил Лобов.
– После освобождения Казани ее нашли на улице убитой, кто убил – до сих пор не выяснили. Возможно, случайная смерть, а может, и нет. В Казани актриса выдала контрразведке агента ВЧК. Точно так же мы подвергаем риску того, кто будет на связи с поручиком, – при этих словах Лагутин выразительно посмотрел на Тихона. – Короче, я хочу сам поговорить с ним…
Перов изменился: весь был какой-то квелый, сонный, взгляд потухший, тоскливый, руки за спиной.
Лагутин поморщился, внешний вид офицера ему не понравился.
– Мне передали, вы согласились сотрудничать с нами. Почему вы пошли на это?
Поручик поднял голову, усмехнулся:
– С кем имею честь разговаривать?
– С председателем губчека. Такой собеседник вас устраивает?
– Вполне. Я хочу жить – такой ответ вас удовлетворяет?
– Не совсем. Судя по вашему послужному списку, которым мы теперь располагаем, на фронте вы за жизнь не цеплялись, в атаки шли в первых рядах.
– Одно дело погибнуть от германца, иное – от русского мужика… Есть у меня и другие соображения, но они вряд ли убедят вас сейчас, когда я под арестом.
– Было бы интересно их выслушать все-таки.
Перов ответил резко, прямо глядя в лицо председателя губчека:
– Я не сторонник ваших идей, но понял, что бороться с большевиками – это идти против здравого смысла… Я не хочу быть врагом России, русского народа. Вот вкратце и все мои соображения…
Поручик оказался с гонором и чем-то начинал Лагутину правиться. Попросил повторить, какое задание дал ему Перхуров.
– Он назвал мне три явки, где я мог бы обосноваться в случае поражения мятежа. Потом устроиться на работу в какое-нибудь учреждение и ждать связного. Других заданий мне не давали.
– А как бы связной узнал, в какой из трех квартир вы устроились?
Перов пожал плечами.
– Перечислите явки.
– Деревня Росово, дом Валова. Семеновский спуск, дом четыре, квартира восемь. И последняя – улица Духовская, сорок.
– Пароль везде один и тот же?
– Да. «Случайно не у вас остановился Синицын из Углича?» Отзыв: «Синицын у нас, проходите».
– И все-таки я вас не понимаю, поручик. Перхуров, видя, что дело проиграно, бежит из города, а вы опять лезете на рожон. Чтобы на такое решиться, надо быть, простите, круглым идиотом или же ярым, убежденным врагом Советской власти. На первого вы не похожи.
– Я офицер. Мне дали приказ, я должен был его выполнить хотя бы ценой собственной жизни.
– Это не вяжется с заявлением, что вы согласны сотрудничать с нами ради спасения жизни.
– Время для размышлений было. Ваши сомнения тоже разделяю – выпустите, а я сбегу…
Лагутин приказал увести поручика. Когда за ним и конвоиром закрылась дверь, хмуро посмотрел на Лобова. Тот понял, что хочет сказать предгубчека:
– Я бы не поверил Перову ни на грош, если бы он стал уверять нас в преданности Советской власти. Сейчас он ведет себя так, как на его месте повел бы себя ошибавшийся, но честный человек: хотите – доверяйте, не хотите – ваша воля.
– И все равно – нет у меня полной уверенности в искренности Перова. Смерти не боится, а уверяет, что о своей шкуре заботится – вот где неувязка. А ты, Тихон, как думаешь?
Вопрос застал парня врасплох:
– Я не знаю… В конце концов можно самим проверить явки и дождаться связного. Если других людей нет – я согласен. Здесь, в центре, меня мало кто знает.
– А если связной знает Перова в лицо? – рассердился Лагутин. – Хорони тогда тебя с воинскими почестями?.. Навели справки, кто проживает в этих квартирах? – опять обратился он к начальнику иногороднего отдела.
– Остались две явки: генерала Валова уже арестовали. В доме на Духовской проживает зубной врач Флексер, в квартире на Семеновском спуске – служащий губпродкома Гусицын. По нашим сведениям, оба в мятеже не участвовали. До Февральской революции Флексер крутился среди меньшевиков, после бывал на собраниях кадетов. Гусицын приезжий, ни к каким партиям не тяготел, типичный обыватель.
– Где лучше устроиться Перову?
– У Флексера удобней, у него больше возможностей для конспиративной работы: три комнаты, кабинет, постоянные посетители. Но надо спешить – связной Перхурова может появиться со дня на день. Если он уже не здесь.
– Не исключено, – согласился Лагутин. – А как думаете поступить с Гусицыным?
– Можно поселить к нему Вагина. Под наблюдением будут обе квартиры сразу.
– Тогда Тихона надо пристраивать куда-то на работу, – сказал Лагутин. – В губтоп или губздравотдел, например.
– А зачем? Пусть, как есть, работает в губчека. Думаю, в должности оперативного сотрудника он больше заинтересует заговорщиков.
– Но это же самое и насторожит их!
– В любом случае Тихону и поручику не избежать проверки. Если мы устроим Вагина на другую работу, то связной перво-наперво попытается выяснить, не чекист ли он. В городе осталось хорошо законспирированное подполье. Кто знает, куда пролезли заговорщики? Может, они у нас под боком сидят, даже в губчека? Поэтому считаю, ни к чему огород городить. Зачем подвергать Вагина лишней проверке? А тут все естественно: Перов завербовал Тихона, устраивает его на квартиру, дает деньги. Чем проще, тем надежней. Если связной поверит поручику, то поверит и Вагину…
Лагутин задумался. Прихрамывая, прошелся по кабинету, постоял возле окна и повернулся к чекистам:
– Не забывайте – в городе, возможно, скрывается ротмистр Поляровский. Я не уверен, что, встретившись с Вагиным, он не узнает его. Прежде чем приступить к операции с поручиком, попытаемся обезвредить ротмистра. Андрей Николаевич, задержись, дело к тебе будет…
2. Ферт
Оставшись с Лобовым вдвоем, предгубчека спросил, помнит ли он бандита Сашку Ферта, которого красногвардейцы взяли в «Богдановском уюте», еще до мятежа.
– Как не помнить, мы его тогда, черта здоровенного, едва связали. А что с ним, ведь он в Коровниках сидел?
– Перед самым мятежом его перевели для допросов в милицейский комиссариат, беляки оттуда освободили. Некоторое время о нем не было ни слуху ни духу, и вот недавно он опять объявился в городе. Узнали мы об этом от его бывшей подруги Софьи Шутиковой. По старой памяти заглянул к ней, и не один – с каким-то человеком. Фамилию его Шутикова не знает, но Ферт хвастался, что гость – жандармский ротмистр, который освободил его из комиссариата.
– Думаете, Поляровский?
– Ферт мог и приврать насчет ротмистра, однако проверить надо.
– Почему же Шутикова выдала Ферта? Другую завел?
– Да нет. Видимо, после мятежа осторожней стала, поумнела. Последняя работа «Ферта» – ограбление ризницы Федоровской церкви. Вместе с этим неизвестным он заходил к Шутиковой, оставил чемодан со всякой церковной утварью.
– Там ждет засада?
– За чемоданом может прийти не сам Ферт, а кто-нибудь из его банды: самое ценное – изумрудные панагии, серебряные потиры, золотые кресты – они припрятали в другом месте. А где скрывается ротмистр, вероятно, знает только Ферт. Поэтому засада может лишь повредить, иначе бы я позвонил в уголовный розыск – и дело с концом: ограбления по их ведомству.
– Как же тогда выйти на ротмистра?
Лагутин открыл сейф, вынул серую, захватанную руками папку.
– Сохранилось дело Ферта. Ознакомься с ним, прочитай показания Шутиковой, поговори с ней еще раз – она сейчас на Всполье телеграфисткой работает.
Лобов вспомнил, как арестовали Ферта в июне восемнадцатого года. Тогда в «Богдановском уюте» красногвардейцы взяли сразу несколько бандитов – они бражничали за столом вместе с хозяином притона. В кровати у стены, с головой закутавшись стеганым одеялом, кто-то лежал. Лобову хозяин объяснил: «Хворый батя, вот-вот богу душу отдаст. Вы бы его попусту не беспокоили, гражданин начальник».
Лобов и хотел так сделать, но тут увидел под кроватью щегольские кожаные сапоги – остроносые, с узкими голенищами, до блеска начищенные. Вряд ли, подумал, больной старик носит такие. Подмигнул красногвардейцам, рывком сдернул одеяло, а под ним – здоровенный детина с двумя наганами в руках. Из левого выстрелил, но промазал, а правый револьвер Лобов успел выбить. Прошло уже полгода, но он хорошо помнил лицо Ферта – красивое, наглое.
Перелистывая дело, Лобов отметил особую тягу бандита к ограблению почтовых вагонов. Действовал Ферт всегда одинаково. Перед самым отправлением поезда, одетый в железнодорожную форму, вызывал из вагона почтового служащего и вскакивал на подножку. Следом за ним в вагон врывались его подручные и запирались изнутри. Все проделывали без выстрелов, без лишнего шума, и состав уходил со станции. Собрав в узлы ценности, бандиты спрыгивали с поезда, где их уже поджидали, с награбленным быстро уходили на лошадях.
Таким приемом Ферт опустошал почтовые вагоны в Ярославской, Костромской, Нижегородской губерниях. В воровском мире нажил себе непререкаемый авторитет, в среде обывателей – шумную славу. В трактирах и на базарах про Сашку Ферта рассказывали такое – у обывателя от страха и восторга дух захватывало. Царская полиция не раз арестовывала его, но, подкупив охрану, он убегал и опять грабил квартиры, магазины, почтовые вагоны.
Ознакомившись с делом, Лобов отправился на станцию Всполье. Шутиковой не было еще и тридцати, внешность броская, яркая – раскосые темные глаза, припухшие губы, брови сходятся к переносице резко, под углом.
В сумрачной тесной комнате, где стоял телеграфный аппарат, она была одна, работала, почти не глядя на клавиши. Показав чекистское удостоверение, Лобов не удержался от похвалы:
– Ловко у вас получается.
– За чемоданом никто не приходил, я бы сообщила. Или вы мне не доверяете? – неприветливо произнесла Шустикова.
– Мы вам верим, Софья Алексеевна, – поспешно успокоил ее Лобов. – Просто председатель губчека поручил это дело мне.
Шутикова не скрыла разочарования:
– Значит, я больше не увижу Михаила Ивановича?
– У него, кроме Ферта, других забот хватает, – улыбнулся чекист, попросил описать человека, которого привел к ней Ферт.
Шутикова откинулась на спинку стула, глядя поверх головы Лобова, стала вспоминать:
– Высокий, подтянутый, нос тонкий и прямой. Глаза… – Шутикова задумалась. – В мятеж я видела пьяных офицеров – они ходили по квартирам и искали большевиков. У них были вот такие же бешеные глаза.
– Не заметили у него чего-то особого в поведении? – допытывался Лобов, все еще сомневаясь, о Поляровском ли идет речь.
– Много курит, перекатывает папиросу во рту, прикуривает одну от другой.
– Как Ферт называл его?
– Ни имени, ни фамилии не упоминал. Сначала Сашка зашел один, проверить, нет ли кого у меня. Вот тогда и сказал, что приведет жандармского ротмистра. Ферт прихвастнуть любит, но посмотрела я, как он возле офицера увивается, и поверила – на этот раз не врет. В тот вечер я впервые видела его заискивающим. Мне даже показалось – он боится этого человека. Попросил меня, если офицер зайдет когда-нибудь, пустить переночевать, а он, Сашка, в долгу не останется. Только, думаю, моя квартира не понравилась этому ротмистру.
– Почему вы так решили? – заинтересовался чекист.
– Он обошел ее, заглянул даже в кладовку. Спросил, есть ли черный выход, проворчал, что и окна на одну сторону. Нет, вряд ли он воспользуется моей квартирой.
Лобов спросил, как был одет ротмистр.
– В солдатской шинели, в сапогах. На голове фуражка, из-под нее грива волос, – видимо, давно не стригся.
– Они сразу ушли?
– Сашка попросил закуски, выпили бутылку водки. Ферт пить мастак, но этот офицер и ему фору даст – опрокинул в себя стакан и даже не поморщился.
– Вы сказали товарищу Лагутину, что вряд ли за чемоданом придет сам Ферт.
– Сашка пришел бы, но офицер буркнул: «На это шестерки есть».
Задав еще несколько вопросов, Лобов простился, вышел из комнаты. Как только закрыл дверь, за ней опять пулеметом застучал телеграфный аппарат.
Этот дробный стук, казалось, бил в барабанные перепонки даже на улице.
В губчека Лобов еще раз перелистал дело Ферта. Вспомнились стук клавиш телеграфного аппарата под быстрыми пальцами Шутиковой; начальник перхуровской контрразведки Сурепов, сидящий сейчас в Коровниках; скрывающийся где-то в городе его заместитель, ротмистр Поляровский, который, вероятно, и был тем таинственным гостем в солдатской шинели. И пришло решение…
Делать засаду на квартире – пустой номер: поймаем рядового бандита, а офицер уйдет, – через полчаса докладывал Лобов председателю губчека. – Предлагаю такой план. Когда явятся за чемоданом, потребовать, чтобы пришел сам Ферт. Ему Шутикова расскажет, что передавала телеграмму в Москву об отправке туда начальника перхуровской контрразведки. Уверен: если офицер и Поляровский – одно лицо, то он обязательно попытается освободить Сурепова. И при этом использует богатый опыт Сашки Ферта в ограблении почтовых вагонов.
– А захочет ли Ферт ввязываться? – усомнился Лагутин. – Ему-то, уголовнику, какая польза от Сурепова? В налете на вагон надо и Ферта заинтересовать.
– Каким образом?
– В той же телеграмме упомянуть, например, о драгоценностях, якобы конфискованных у участников мятежа и которые губчека отправляет в Москву в одном вагоне с Суреповым. На такую наживку Ферт может клюнуть.
– Значит, Михаил Иванович, вы одобряете мой план?
– Иного способа взять ротмистра я не вижу. Если это Поляровский, надо спешить, пока не прибыл связной от Перхурова. Ротмистр может нам всю игру испортить, если узнает Вагина.
– Вряд ли он его запомнил – на баржу контрразведка почти триста человек отправила, – сказал Лобов. – А когда их в монастыре брали, Поляровский был пьян в стельку.
– Не исключено, что и запомнил, значит, и это надо предвидеть, – строго заметил Лагутин. – Память у него жандармская, цепкая. Попытаемся твой план осуществить…
Начало этого плана удалось. Когда к Шутиковой пришел человек за чемоданом, она потребовала Ферта. Он явился на другой же день. Как рассказывала потом телеграфистка, о Сурепове и драгоценностях выслушал с интересом, сразу заспешил и больше к ней не заходил. Чекистам ничего не оставалось, как продолжить задуманную операцию.
На станцию Всполье подали специальный вагон, в него под сильной охраной загрузили ящики с «драгоценностями». За пять минут до отхода поезда к железнодорожному пути подъехала машина губчека, в ней – Сурепов.
Конвоиры – Лобов и оперативный сотрудник Зубков – ввели его в вагон, где затаились Тихон, еще трое чекистов.
До отправления оставалось две минуты, но подозрительных на перроне не заметили.
Зубков вышел из вагона, встал в дверях тамбура. Бандитов не было, операция срывалась.
И тут Лобов тронул Тихона за плечо. Широко перешагивая рельсы, справа к поезду подходил высокий железнодорожник в фуражке набекрень, из-под нее выбивался белокурый чуб.
Это был Ферт.
– А вот и помощники, – стволом маузера показал Лобов на перрон слева.
Оттуда к вагону быстро шагали трое мужиков в люстриновых картузах с лаковыми козырьками, руки в карманах поддевок.
Когда Ферт под вагонами перелез к двери, к ней приблизились и мужики.
– Деревня! Куда прешься? – заорал на них Ферт. – Суются прямо под колеса, охломоны!
– Мы с билетами, нам на Кострому надобно, – как бы испуганно зачастил один из мужиков.
– Какая, к черту, Кострома? Это специальный состав на Москву! – ретиво сыпал словами Ферт, войдя в роль. – Хоть ты им объясни, товарищ, – обратился он к Зубкову, вплотную подойдя к подножке вагона и одной рукой уцепившись за поручень.
Чекист не успел ответить – паровоз дал короткий гудок, поезд тронулся.
Вскочив на подножку, Ферт втолкнул Зубкова в вагон. Следом вскочили остальные бандиты – и застыли на месте: пятеро чекистов спокойно, как в мишени, целились им в головы. И в спины, между лопаток, упирались стволы – это из соседнего вагона ворвались еще трое чекистов.
Банда попала в ловушку.
– Бросай оружие! – приказал Лобов, шагнул к Ферту.
Тот ошалело поводил голубыми глазами, все еще не веря в случившееся.
Три нагана упали на пол вагона, бандиты вскинули руки. Красивое и наглое лицо Ферта исказилось. Выхватив из кармана финку, он замахнулся на Лобова. Тихон, почти не целясь, нажал курок пистолета, и Ферт, покачнувшись, выронил финку, упал в ноги бандитам. Они испуганно отпрянули от него.
Их усадили рядом с Суреповым. Всю эту сцену он наблюдал равнодушно, даже бровью не повел. Отодвинувшись, презрительно сплюнул на пол.
Лобов и Тихон вынесли убитого в тамбур. И здесь, когда никто из чекистов не слышал, начальник иногороднего отдела сказал сердито:
– Зря ты его, финку бы я вышиб. А уж если стрелять, так в ноги или руки. Попал бы, вон как точно всадил.
Обиделся Тихон – человеку, может, жизнь спасли, а он недоволен. Однако обида эта сменилась злостью на самого себя: когда спросили бандитов, на каком километре должен был остановиться поезд – они этого не знали.
– Его спрашивайте, – кивнул один из них на тамбур, где лежал Ферт. – Ротмистр с ним договаривался, а наше дело маленькое, подневольное.
– Фамилия! Как фамилия этого ротмистра?! – подскочил к нему Лобов.
Бандит переглянулся с двумя другими и, получив их молчаливое согласие, сказал:
– Поляровский. Ротмистр Поляровский. Он ждет нас с лошадьми, а где – не знаем.
Услышав фамилию ротмистра, Сурепов вздрогнул, словно очнулся от сна, изменился в лице.
А Тихон чуть не застонал от досады: если бы Ферт остался жив, чекисты сегодня же смогли бы взять Поляровского.
На допросах выяснили, что после ограбления поезда и освобождения Сурепова ротмистр хотел увести банду в леса за Волгу, там громить комбеды, убивать большевиков и сочувствующих.
Один из бандитов вспомнил: при нем Поляровский говорил Ферту о встрече, с человеком, который обещал банде деньги и оружие, спрятанное где-то возле Волжского монастыря.
Кто был этот человек, чекисты не узнали, но известие насторожило – не связной ли Перхурова появился в городе?
И председатель губчека принял решение начать операцию с поручиком Перовым.
