Текст книги "По заданию губчека (Повесть)"
Автор книги: Борис Сударушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
3. Картотека
Лобова вызвал к себе председатель губчека. В кабинете, спиной к дверям, сидел мужчина в офицерской шинели, затылок стриженый, голова опущена. На самом краю стола фуражка со звездочкой, вот-вот упадет.
Когда мужчина обернулся на стук двери, начальник иногороднего отдела застыл на месте:
– Матвей Сергеевич?! Как вы здесь очутились? Вам же нельзя здесь появляться!
Перов ссутулился еще круче, за него ответил Лагутин:
– Господина поручика привели в губчека с улицы как врага Советской власти.
Лобов переводил недоуменный взгляд то на язвительного предгубчека, то на поникшего Перова.
– В хлебной очереди на Власьевской господин поручик обвинял Советскую власть в голоде и разрухе. Рядом стояли железнодорожник со Всполья и работница с ткацкой фабрики. Послушали его, послушали – да за локотки и сюда… Короткая у вас память, Матвей Сергеевич. Сами же участвовали в мятеже, ваши друзья офицеры жгли, разрушали город, а теперь большевики виноваты? Вы говорили это искренне или решили таким способом выйти из операции и больше не сотрудничать с нами?
– Увидел голодного беспризорника – и сорвался, – вяло произнес Перов. – Не было бы революции, и беспризорных бы столько не появилось. Об этом я и сказал там, в очереди.
– Беспризорников пожалели?! – вскинулся Лагутин. – Вы спросите их, господин офицер, чьи они дети, – солдат, которых на мировую бойню посылали, рабочих, которых рабским трудом изводили. А мы, большевики, свой долг перед ними выполним: оденем, накормим, грамоте-обучим.
Лагутин замолчал и, скрутив цигарку, жадно затянулся.
– Делайте со мной что хотите, – равнодушно сказал Перов.
– Сотрудничать с нами мы вас не принуждали, – жестко напомнил председатель губчека.
– Считайте – не справился. Можете вернуть снова в камеру.
– Не будем мы вас сажать, Перов. Нет на этот раз за вами преступления, за которое арестовывают, вы свободны.
– Куда же мне теперь?
– Возвращайтесь на службу.
– Вы сообщите туда? – поднял голову поручик.
– Обязательно, – ткнул Лагутин в блюдце недокуренную цигарку.
После ухода поручика он тут же позвонил в штаб военного округа, спросил Ляхова, как работает военспец Перов. Начальник контрольного отдела отозвался о нем как об энергичном, знающем работнике. Председатель губчека рассказал о случае на Власьевской.
Ляхов, видимо, растерялся от неожиданности:
– Что вы нам посоветуете, Михаил Иванович? Может, уволить его?
– Решайте сами. Я бы за такого работника не держался, ненадежный.
– Да, задали вы нам задачку, – протянул начальник контрольного отдела. – Мы посоветуемся.
Лагутин ничего больше не сказал ему, попрощавшись, положил трубку на рычажки.
– Выгонят поручика в шею после такого совета, – недовольно произнес Лобов. – Что тогда будет?
– Тогда вся надежда на Вагина.
– Он для Бусыгина человек новый, еще не достаточно проверенный. А поручика привлек к подпольной работе сам Перхуров. Только через Перова мы смогли бы узнать, кто руководитель местного подполья, «пользующийся полным доверием большевиков».
– Ну, может быть, еще не все потеряно, – неопределенно сказал Лагутин, открыл форточку. В накуренную комнату плеснуло свежим холодным воздухом.
Лобов почувствовал: что-то председатель губчека не договаривает. Рассказал о задании, которое получил Вагин от хозяина квартиры.
– Да, на диверсию тут не похоже, – согласился с ним Лагутин, потер виски. – Вероятно, там спрятаны какие-то документы, сегодня же с Вагиным обследуйте этот подвал.
– Мы понаблюдали за Ливановым, начальником артиллерийского управления, в котором работает Перов.
– Так-так. Что выяснили?
– Ни с кем подозрительным не встречается, работает хорошо, факт ареста его Перхуровым подтвердился. Может, все-таки подключить Ляхова? – спросил начальник иногороднего отдела.
Но Лагутин и на этот раз не согласился с ним…
На улице мела поземка, по укатанной обледенелой мостовой скользили редкие повозки, проехал грузовик с обугленными бревнами в кузове.
Под Знаменскими воротами стук сапог по утоптанной и мерзлой земле раздавался гулко и резко, на выщербленных кирпичах седела изморозь.
Возле Мытного двора баба в полушалке крест-накрест и фуфайке, подпоясанной для тепла ремнем, притопывала залатанными валенками возле ведра под деревянной крышкой, из которого вырывался густой пар.
Уловив запах съедобного, Тихон сглотнул слюну, Лобов заметил это, полез в карман, на рубль купил две картофельные лепешки, одну протянул Тихону. Съели их на ходу, вышли на набережную.
С Волги несло пронизывающим холодом, ветер швырял в освещенные окна губернаторского особняка снежную крупу, в деревянной будке возле дверей укрывался от ветра красноармеец в суконном шлеме с опущенными наушниками, Молча посмотрел на чекистов сквозь заиндевевшие ресницы.
В дежурной комнате разделись, придвинули стулья я буржуйке посреди комнаты, протянули к открытой дверце красные от мороза руки.
Согревшись, засветили «летучую мышь», по каменной лестнице спустились к подвалу. Сдвинув проржавевший засов, открыли и наглухо закрыли за собой обитую медью дверь. Над головами повисла стылая тяжесть кирпичных сводов; все звуки: шаги, перестрелка «ундервудов», голоса – исчезли.
Угол подвала был завален сломанными стульями, креолами, цветочными ящиками, досками. Раскидав их, чекисты увидели массивный бюст самодержца, приставленный лицом к стене.
Вдвоем сдвинули его с места, развернули. Позеленевший от сырости бронзовый царь глядел на них тупо и равнодушно. При свете «летучей мыши» тщательно осмотрели пол. Кирпичная кладка, где стоял бюст, была разбита, но кирпичи опять аккуратно приставлены один к одному.
Вынули их, руками разгребли смерзшийся песок. Под ним показалась крышка металлического ящика, Тихон двумя руками с трудом открыл ее.
Сверху содержимое ящика прикрывала толстая черная бумага, под ней лежали деловые папки с пронумерованными корешками. Лобов наугад вынул одну из них.
На серой обложке рядом с двуглавым орлом был четко пропечатан гриф Особого отдела Ярославского жандармского управления. В папке – плотные листы картона, в верхнем правом углу фотография, слева от нее имя, отчество, фамилия, год рождения и адрес. Ниже каллиграфическим почерком, с завитушками, характеристика секретного агента жандармского управления, где, когда и при каких обстоятельствах он был завербован.
Мелькали клички Черный, Сенатор, Высокий, Волонтер, Ключ, Банковый, Кривой. Агентов было много, а фантазии у жандармов не хватало, и рядом с Кривым в картотеке значился агент Прямой.
Тихон невольно улыбнулся, когда прочитал характеристику этого «прямого» – трудно было представить более кривую и изломанную судьбу:
«Машук Михаил Васильевич. Состоял на службе при Одесской сыскной полиции, был командирован в Херсон для обнаружения грабителей, но сам организовал шайку. После отбытия наказания послан в распоряжение Ярославского жандармского управления. Никакого доверия не заслуживает, может быть использован только в крайних случаях».
Среди агентов учителя, чиновники, бывшие офицеры, выгнанные из армии за неблаговидные поступки и пригретые жандармским управлением. Большинство получало двадцать пять – тридцать рублей в месяц, но встречались и «заслуженные» агенты, Тихон прочитал характеристику одного из таких:
«Титов Григорий Степанович, кличка Шар. Обслуживал в Твери социал-революционную и социал-демократическую партии. Выдал собрание эсеров и вместе с другими был арестован, сидел в тверской тюрьме. После освобождения послан в Санкт-Петербург, сошелся с видными боевиками, раскрыл группу максималистов. Получал в месяц пятьдесят, сто, триста рублей, за усердную службу награждался от Департамента полиции рядом пособий. Направлен в Ярославль, так как в столице заподозрен товарищами».
Тихон подумал, что если такие, как Шар, с их богатым опытом, начнут работать на Бусыгина, то контрреволюция еще долго будет смердить в городе.
Уже хотел было захлопнуть папку, как вдруг увидел знакомое лицо – с фотографии на него смотрел молодой, улыбающийся Игорь Павлович Флексер:
«Кличка Странник. Арестован в Киеве, как социал-революционер. Дал согласие сотрудничать с Киевским жандармским управлением. Оказал ряд весьма ценных услуг по пресечению различных преступных организаций. В дальнейшем стал тайно посылать ответственным лицам вымогательные письма якобы по поручению анархической организации. Несмотря на принятые в виду заслуги, меры спасти его от судебной ответственности оказались недостаточными, был арестован и Киевским окружным судом осужден за преступление, предусмотренное первой частью 1866 статьи Уложения о Наказаниях. Впоследствии всемилостивейше освобожден из заключения и переведен на жительство в Ярославль. Здесь весьма успешно начал работу в социал-демократической партии, получая в месяц по двести, триста рублей».
Начальник иногороднего отдела, прочитав жандармскую характеристику Флексера, не удивился:
– Мы это и раньше предполагали, да доказательств не было. В 1907 году он женился на Раисе Михайловне Строговой и переселился в ее дом на Духовской. Она долгое время помогала социал-демократам, прятала у себя нелегальных. Сразу после этой женитьбы начались аресты. Хорошо поработал Флексер на жандармов, а считался в Ярославле одним из самых убежденных меньшевиков.
– А может, жена заодно с ним?
– Я ее знаю – честная, отзывчивая женщина, революцию приняла сразу. Вряд ли она и сейчас догадывается, что двадцать лет с подлецом живет.
Тихон вспомнил слова зубного врача, что жена и его выдаст, если узнает, чем он занимается. Видимо, не врал Флексер штабс-капитану Бусыгину.
– А как эти папки здесь, в подвале губернаторского особняка, оказались? – спросил он Лобова.
– При неизвестных обстоятельствах картотека жандармских осведомителей пропала сразу после Февральской революции, буквально на другой день.
– И ее не искали?
– Еще до мятежа пытались найти. А она у нас под самым носом была. Если бы картотека попала в руки Бусыгина, все эти агенты заплясали бы под его дудку.
Они заложили пустой ящик кирпичами, опять придвинули к стене бронзовый бюст Николая второго. Личные дела жандармских осведомителей Лобов забрал в губчека.
Тихон спросил, что ему сказать Гусицыну.
– Скажи, сняли с дежурства, сможешь проникнуть в подвал только через неделю.
– А потом?
– А потом видно будет.
Когда они вышли из губернаторского особняка, противоположный берег Волги уже затянула темнота, ветер мел по замерзшей реке серый снег, обнажал черные ледяные залысины, ни единого огонька не светилось в Заволжье…
На следующий день в условленном месте Тихон встретился с Перовым. О случае на Власьевской он уже знал и первым делом спросил, беседовали ли с поручиком в штабе военного округа.
Поручик был зол и взволнован, заносчиво ответил Тихону:
– Беседовали, но не о том, о чем вы там, в губчека, думаете.
– Кончайте, Матвей Сергеевич, загадками говорить! – рассердился Тихон.
Они шли по темной Борисоглебской улице, под сапогами поскрипывал снег, ветер подгонял редких прохожих.
Перов говорил приглушенно, в поднятый ворот шинели:
– Меня вызвал начальник контрольного отдела Ляхов, стал пугать, что выгонит из штаба. Я ему в горячке лишнего наговорил. Ну, думаю, все: в губчека не арестовали – Ляхов арестует. А он вдруг усмехнулся – и передает мне пароль от штабс-капитана Бусыгина.
– От какого Бусыгина? – не сразу дошло до Тихона.
Перов желчно ответил:
– От того самого, с которым мы у доктора Флексера наши контрреволюционные планы обсуждали.
– Но этого не может быть! Ляхов – начальник контрольного отдела, который следит за работой военспецов!
– Это он для других – начальник отдела, а для меня и Бусыгина – соратник по контрреволюционному подполью.
– А как встретил вас Ливанов, начальник артиллерийского управления? – спустя несколько минут спросил Тихон.
– Кажется, Ляхов не доложил ему, что я попал в губчека.
– Значит, он не с ними?
Помолчав, Перов неуверенно произнес:
– Не знаю. Поручиться за него не могу, сами разбирайтесь.
– А вы не спрашивали о нем у Ляхова?
– Посоветовал держать с ним ухо востро.
– Как вы думаете, Матвей Сергеевич, Ляхов может быть руководителем подполья?
На этот вопрос Перов ответил решительно и категорично:
– Нет, это не он. Встреча с руководителем у меня, вероятно, еще впереди.
– Почему вы так считаете?
– Ляхов сказал, что после случая в очереди мне оставаться в городе опасно. Решено послать меня в Вологду со сведениями о расположении частей Северного фронта, перед командировкой проинструктируют, все сведения будут переданы устно. Вряд ли сам Ляхов располагает такими сведениями.
На углу Стрелецкой улицы они расстались, напоследок Тихон предупредил поручика:
– Как только вас вызовут, дайте знать. Если там будет руководитель подполья – арестуем его.
Но когда Тихон рассказал о сообщении Перова начальнику иногороднего отдела, тот охладил его пыл:
– Есть приказ Троцкого не вмешиваться чекистам в дела военных организаций, – хмурясь, проговорил он.
Тихон возмутился:
– Выходит, даже если выясним, кто руководитель этой шайки-лейки, мы все равно не сможем его арестовать?!
Лобов не ответил, с этим приказом ему самому многое было непонятно.
Каждый вечер Гусицын спрашивал квартиранта, скоро ли он будет дежурить в губисполкоме. Через неделю Тихон сказал, что бюст самодержца, целый и невредимый, стоит в подвале, добавил с иронией:
– Нанимайте еще трех-четырех грузчиков, и доставим вам бывшего царя-батюшку прямо в комнату. Тяжеленный только, как бы к соседям на первый этаж не провалился.
Едва сдерживая раздражение и с беспокойством заглядывая чекисту в лицо, Гусицын нервно перебил:
– Вы сможете провести меня в подвал?
– Рискованно. Я и сам-то с большим трудом проник.
Гусицын колебался, но другого выхода у него не было, как рассказать квартиранту о зарытом в подвале губернаторского особняка ящике.
Тихон поинтересовался содержимым тайника.
– Некоторое документы жандармского управления. Они помогут нам в дальнейшей работе.
– Сколько мне будет за работу? – Тихон сделал пальцами движение, словно бы ощупывая бумажные деньги.
Гусицына на стуле как подбросило:
– Чтобы завтра же ящик был здесь!
– Из-за какого-то ящика я рисковать не буду! – резко осадил его Тихон. – За это меня Бусыгин не похвалит.
Хозяин сразу сменил тон, заискивающе попросил квартиранта:
– Вы уж постарайтесь, Тихон Игнатьевич. Мне без этого ящика хоть в петлю лезь.
Видимо, за задержку с картотекой жандармских осведомителей Бусыгин устроил ему накачку: спешил штабс-капитан.
С завершением операции надо было спешить и чекистам.
И вот на очередной встрече Перов сказал, что с ним разговаривал сам руководитель подполья.
– Кто он? – напрягся Тихон.
– Бывший полковник Генерального штаба Федор Михайлович Дробыш, – четко проговорил поручик.
Тихона – как обухом по голове.
– Дробыш?! – воскликнул он изумленно.
– Он самый, начальник мобилизационного отдела штаба военного округа.
– Ну, дела! – не сразу пришел в себя Тихон.
– Между прочим, Дробыш живет напротив Гусицына.
Тихон невольно проговорился:
– Я знаю, бывал там.
Ему удалось обмануть Дробыша, но и самого его обвели вокруг пальца.
– Продолжайте, – оправившись от растерянности, сказал он поручику.
– В Вологде я должен обратиться к начальнику отдела Военконтроля Кириллову.
– И там, значит, предатели.
– Он поможет мне передать сведения в Архангельск англичанам. Они, вероятно, и решат мою дальнейшую судьбу. Хорошенькая перспектива для русского офицера – стать английским шпионом, – горько усмехнулся поручик.
В этот же день с фальшивыми сведениями о расположении частей Северного фронта Перов выехал в Вологду. Сведения, полученные им от Дробыша, фактически открыли бы интервентам дорогу на Москву…
4. Дзержинский
В кабинете председателя губчека холодно, накурено, в блюдце на столе гора окурков. От порывов ветра стекла в окнах дребезжат, колышутся занавески, покачивается голая, без абажура, лампа на шнуре.
Лагутин кутается в шинель, покашливает от простуды. Только что он перечитал последнее донесение Вагина, отложил его в сторону.
Итак, подтвердилось то, о чем он уже догадывался, – руководитель подполья – начальник мобилизационного отдела штаба военного округа.
Подозрение это закралось в тот самый день, когда Тихон рассказал о своем знакомстве с Дробышем. Лагутин хорошо знал бывшего полковника – часто приходилось вместе бывать на совещаниях. И поразился: что это вдруг накатило на нелюдимого, желчного Дробыша?
Значит, эта встреча была ему нужна. Но зачем начальнику мобилизационного отдела знакомство с сотрудником губчека? Почему эта встреча совпала с появлением в городе связного Перхурова?
Эти вопросы укрепили подозрение Лагутина. А мысль, что в штабе военного округа окопался серьезный и опасный враг, возникла у него еще раньше, невидимые нити тянулись к бывшему полковнику Генерального штаба…
В который раз Лагутин перелистывал донесения оперативных сотрудников.
…Под Рыбинском взлетела на воздух база Волжской флотилии, в результате флотилия осталась без боеприпасов. Рыбинские чекисты предупреждали о возможной диверсии, но военспецы из артиллерийского управления никаких мер не приняли. От штаба военного округа на место взрыва выезжал Рузаев, после возвращения с базы доложил: взрыв произошел из-за неосторожности и неправильного хранения боеприпасов – дело было закрыто.
…Следующее донесение. Под Вологдой ярославский полк без боя попал в засаду, англичане окружили его и пленили. В штабе военного округа знали о захвате станции интервентами, но командира полка не известили.
…Последняя диверсия. На станции Всполье выведен из строя эшелон артиллерийских орудий, в поршневые устройства вместо масла кто-то залил азотную кислоту.
Эшелон без всякой нужды был задержан на станции по приказу из штаба военного округа. Один из железнодорожников в тот день видел возле артиллерийского состава сцепщика Агеева, хотя смена была не его. За сцепщиком установили наблюдение, проследили, как он встретился у Сретенской церкви с Гусицыным.
При тщательной проверке личности Гусицына выяснилось следующее. В Ярославль он приехал перед самым мятежом из Ростова, где служил в комиссии по борьбе с дезертирством. Один из его сослуживцев вспомнил, что однажды на улице Гусицына обозвали полицейской ищейкой.
Фотографию служащего губпродкома предъявили старым большевикам. Председатель рабочего кооператива ткацкой фабрики Зольников опознал в нем бывшего сотрудника сыскного отделения полиции Цибалкина – в 1905 году он арестовал Зольникова за организацию забастовки на фабрике.
В архиве Департамента полиции отыскалось личное дело Цибалкина-Гусицына, в нем прокурор окружного суда докладывал городскому полицмейстеру, что Цибалкин «немало потрудился в избранной им сфере деятельности и оказал существенную услугу охране спокойствия Империи».
Лагутин сложил донесения оперативных сотрудников в папку, подумав, крупными буквами написал на ней: «Дело о заговоре в штабе Ярославского военного округа». Потом вызвал начальника иногороднего отдела, познакомил его с последними донесениями и, подняв папку, сказал:
– Этих фактов достаточно для ареста предателей.
– За чем же дело стало? – спросил Лобов. – Сегодня же взять Дробыша и других.
– Не забывай о приказе Троцкого не вмешиваться в работу военных органов, – напоминал Лагутин, положил папку на стол, накрыв ее широкой ладонью.
– Арестовать компанию Дробыша без разрешения Троцкого. Окончательно уличить предателей на допросах.
– Не выполнить приказ председателя Реввоенсовета? Тут сразу под трибунал угодишь.
– Значит, дожидаться, когда вооруженное офицерье в открытую на улицы выйдет?! – взглядом Лобов словно бы оттолкнул председателя губчека. – В июле восемнадцатого дождались…
– Я решил обратиться к Дзержинскому, позвонил в Москву. Но Феликса Эдмундовича на Лубянке нет, уехал на Восточный фронт.
– Вот невезение! – раздосадованно хлопнул себя по коленям Лобов.
Предгубчека неожиданно улыбнулся и протянул ему кисет с махоркой:
– Закуривай, Андрей.
Начальник иногороднего отдела вскинул хмурый, удивленный взгляд.
– Сегодня вечером Феликс Эдмундович проездом будет на станции Всполье. С ним связались по телеграфу, он согласился принять меня, – объяснил Лагутин.
– Что же ты молчал, Михаил Иванович? Все жилы вытянул! Кого возьмете с собой?
– Тихона Вагина. Он и поручик проделали основную работу по разоблачению военспецов.
– Правильно, заслужил парень, – довольно сказал Лобов, закуривая.
Лагутин договорился, чтобы за полчаса до прихода спецпоезда ему позвонили со Всполья. Читал и перечитывал дело Дробыша, стараясь предусмотреть вопросы председателя ВЧК.
Нервничал и Тихон, но волнение начальника непонятным образом успокоило его. Спросил, встречался ли он с Дзержинским раньше.
– Беседовал, когда председателем губчека назначили.
– Как он, строгий? – ближе подвинулся Тихон.
– На его месте добреньким быть нельзя, недаром его железным Феликсом зовут. Только какой он железный – обыкновенный усталый человек. Вот воля у Феликса Эдмундовича действительно железная. Когда левые эсеры в июле восемнадцатого года арестовали его, то ни у одного не поднялась рука застрелить. После левоэсеровского мятежа кое-кто потребовал, чтобы он сложил с себя обязанности председателя ВЧК, но через месяц Владимир Ильич опять его восстановил. Лучше человека на это место не найдешь.
Позвонили со Всполья. Вдвоем влезли в тесную кабину грузовика, прижав шофера к самой дверце. Наверху, в кузове, не усидишь и пяти минут – морозный ветер пронизывал до костей.
На Сенной площади застряли в сугробе. Вышли из кабины, уперлись руками в борт, не сразу вытолкнули машину. Опять взобравшись в кабину, дышали на скрюченные морозом пальцы, постукивали задубевшими сапогами.
На гари перед станцией горбились под снегом дощатые сараюхи, в которых ютились погорельцы, мерцали редкие тоскливые огоньки, из кривых жестяных труб тянулся дым.
Подумалось Тихону: еще не оправились от одного мятежа, а в городе уже назревает новый.
На станции подогнали грузовик к самым путям, решили подождать в кабине.
Из-за снежных заносов на дороге спецпоезд опаздывал. К деревянному, похожему на барак зданию вокзала состав из паровоза и трех пульмановских вагонов подошел в полночь. От паровоза отлетали белые клубы пара, во втором вагоне через наледь на стеклах пробивался тусклый свет.
Показав соскочившему с подножки часовому удостоверения, Лагутин и Тихон вошли в темный тамбур, через него – в освещенный двумя висячими лампами вагон с железной печкой, труба которой уходила в потолок.
За столом, заваленным картами и бумагами, сидел человек в накинутой на плечи шинели. Он поднял на них бледное лицо с бородкой клинышком и усами. Лицо казалось замкнутым, словно человек прислушивался к какой-то внутренней боли. Но когда Лагутин снял фуражку и шагнул к нему, Дзержинский улыбнулся. Левой рукой придерживая шинель, правой крепко встряхнул руку председателя губчека:
– Здравствуйте, товарищ Лагутин!
– Здравствуйте, Феликс Эдмундович! – ответил тот и чуть нахмурился, увидев, как плохо выглядит председатель ВЧК.
Дзержинский уловил в его глазах сочувствие, спросил прямо:
– Что, неважно выгляжу?
– Да нет… ничего.
– Хотели сказать, краше в гроб кладут?
Лагутин окончательно смутился:
– От вас, Феликс Эдмундович, даже мысли не утаишь.
– Ну, а в вашем простреленном теле еще пуль не добавилось?
– Нервничает контра, плохо стрелять стала.
– А это кто с вами? – повернулся Дзержинский к Тихону, застывшему у дверей.
– По тому делу, о котором мне надо с вами поговорить, Тихон Вагин – один из главных исполнителей.
– Ясно, – Дзержинский, остро посмотрев Тихону в глаза, протянул руку с сухими и горячими пальцами. – Присаживайтесь за стол, товарищи. Наверное, замерзли? Давайте-ка я вас чаем напою.
Он снял с печки горячий чайник, достал с полки два стакана, наполнил их до краев и положил рядом по таблетке сахарина.
Лагутин протянул ему папку с делом о заговоре в штабе военного округа.
Прочитав надпись на ней, Дзержинский вскинул на председателя губчека удивленные глаза.
Открылась дверь, из соседнего вагона вошел невысокий, черноволосый мужчина в шевиотовом кителе с накладными карманами. Мужественное лицо его было изъедено оспинами, под крупным носом – густые темные усы.
Кивнув чекистам, он молча сел рядом с Дзержинским, неторопливо раскурил трубку. Председатель ВЧК начал медленно перелистывать бумаги в папке, прочитанные страницы передавал человеку с трубкой.
Стаканы с чаем были давно опорожнены, Лагутин и Тихон, отогревшись, ждали, что скажет Дзержинский. Когда кончил читать мужчина в кителе, Феликс Эдмундович заговорил энергично и уверенно, называя только факты:
– В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря Третья армия сдала Колчаку Пермь. Владимир Ильич послал нас в составе партийно-следственной комиссии ЦК разобраться в причинах этого позорного поражения. Что же мы выяснили? Армия засорена враждебными элементами, командиры не знают своих частей, политическая работа поставлена из рук вон плохо, военспецы привлекаются к руководству воинскими частями без всякого отбора. Все это наблюдается и в тех маршевых ротах, которые направил на Восточный фронт Ярославский военный округ. Вы сообщаете, что и на Северном фронте сформированные здесь полки без боя попадают в плен к англичанам. Налицо умышленное засорение командного состава врагами Советской власти. И я не понимаю, товарищ Лагутин, почему вы с такими уликами на руках до сих пор не арестовали заговорщиков?
Председатель губчека рассказал о полученном от Троцкого приказе не вмешиваться в дела военных органов и сердито добавил:
– Если бы я арестовал военспецов самостоятельно, то завтра же, по приказу председателя Реввоенсовета, они были бы на свободе.
– Интересное заявление, – бесстрастно произнес человек с трубкой. – Откуда у вас эта странная уверенность?
Лагутин уже раскаивался, что так круто повернул разговор. Но теперь надо было отвечать на вопрос, темные глаза мужчины в кителе смотрели непреклонно и требовательно.
– До июля восемнадцатого года в ярославской Чека были коммунисты, которые понимали: дело идет к мятежу. Говорили об этом местным руководителям, обращались к Троцкому, однако к ним не прислушались. Больше того, буквально за несколько дней до мятежа Троцкий прислал сюда бывшего царского полковника Карла Гоппера на должность командира Второго Советского полка. А он приехал к нам, как выяснилось позднее, еще с одним заданием – от Савинкова, в мятеж командовал у Перхурова Заволжским боевым участком. Также по распоряжению Троцкого в Ярославль прибыл военный инспектор Ольшанский, и он потом сотрудничал с Перхуровым. Это только два примера, я бы мог привести еще. Дробыша, между прочим, назначили начальником мобилизационного отдела тоже по личному распоряжению Троцкого.
– Вы хотите сказать, председатель Реввоенсовета умышленно поставляет вам контрреволюционеров? – настороженно спросил человек с трубкой.
– Этого я не утверждаю, – не смутившись, спокойно ответил предгубчека. – Товарищ Троцкий тоже может ошибаться – вот что я имел в виду.
Человек в кителе пристально, словно запоминая Лагутина, еще раз посмотрел ему в лицо и невозмутимо опять занялся своей трубкой.
– Ошибаться, Михаил Иванович, могут все, – сказал Дзержинский. – Но это не утешение. Не слишком ли вы передоверились поручику Перову? Ведь он мог просто оговорить Дробыша, а теперь скрылся?
Лагутин перевел взгляд на Тихона:
– С первых дней операции с поручиком на связи работал наш оперативный сотрудник Вагин.
Тихон поднялся из-за стола, но Феликс Эдмундович жестом усадил его на место:
– Сидите, сидите. В ногах правды нет.
– Поручик Перов работает на нас честно, я ему верю, он не изменит!
Дзержинский слегка усмехнулся:
– Верить всегда надо: в людей, в правоту своего дела, в свои силы. Но нельзя верить слепо.
С минуту он молчал, что-то напряженно обдумывая.
– А привлечение Перова я одобряю, может получиться очень интересная комбинация. Хотелось бы узнать о нем побольше и, как говорится, из первых уст.
Внимательно выслушав чекистов, сказал:
– Все это звучит убедительно, но, пока Дробыш сам не выйдет на Вагина, никаких арестов не производить. Остальные участники заговора могут и не знать, кто руководитель подполья. И если вы арестуете его только по показаниям поручика, которого нет в городе, ваш арест будет легко опротестовать. Кроме того, арест надо провести так, чтобы не бросить на Перова и тени подозрения. Он сейчас – ценнейший агент! Его надо беречь!
– Феликс Эдмундович! – встал Лагутин. – Дробыш будет арестован с поличным, как только откроется Вагину. Без него им не добраться до картотеки жандармских осведомителей. Но это может случиться в ближайшие дни. Прошу дать мне письменное разрешение на арест военспецов из штаба военного округа.
Дзержинский посмотрел на человека в кителе. Тот поднял глаза, пыхнул трубкой и неторопливо произнес:
– Я думаю, председатель губернской Чрезвычайной комиссии – человек достойный доверия…
Вынув из планшетки листок бумаги, Дзержинский написал на нем несколько строк и протянул человеку в кителе. Тот прочитал написанное, размашисто поставил свою подпись и молча вышел из вагона.
Помахав листком бумаги, чтобы высохли чернила, Дзержинский отдал мандат Лагутину:
– Действуйте наверняка, чтобы одним ударом разбить все белое подполье.
Потом спросил, как в городе с хлебом, о событиях в деревне, о последних операциях губчека. Лагутин вскользь сказал о совещании в Доме народа, на котором говорилось о беспризорных детях, о колонии в Волжском монастыре. Дзержинский заинтересовался, начал выспрашивать подробности.
– Да, товарищи, положение в стране очень тяжелое, – сказал он. – Интервенция, тиф, голод, преступность. И в этом океане беды – миллионы беспризорных детей! Я уже бросил в Москве часть аппарата ВЧК на борьбу с детской беспризорностью. Надо спасать детей! Чекистов боятся, чекистов уважают. Они многое могут. Главное, сдвинуть дело с мертвой точки, а там нам вся страна поможет. Если бы не мешали, какую бы прекрасную жизнь построили мы с вами лет так через двадцать! Но враг еще не истреблен, зорко следите за ним. Я верю, на этот раз ярославцы не дадут контрреволюции раздуть в городе мятеж…
Дзержинский поднялся, поправил шинель на плечах и крепко пожал чекистам руки.
В полученном ими мандате быстрым, неровным почерком было написано:
«Поручается председателю Ярославской губернской Чрезвычайной комиссии тов. Лагутину в срочном порядке докончить расследование дела штаба Ярославского военного округа и немедленно приступить к ликвидации заговора. Комиссия Совета Обороны».
