Текст книги "По заданию губчека (Повесть)"
Автор книги: Борис Сударушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
9. Поиски
В этот же день Тихон навестил врача, проживающего на Дворянской улице в собственном доме с кирпичным фундаментом. Рассказал о «Совете защиты детей», о пароходе, о колонии. Вербилин слушал внимательно, одобрительно покачивал крупной седой головой. В соседней комнате, за закрытой дверью, кто-то играл на рояле.
– Весьма, весьма своевременное мероприятие – на лето вывезти детей из города. При такой скученности, при таком жалком санитарном состоянии и постоянном недоедании может вспыхнуть тиф, холера. Только не пойму, какое отношение все это имеет ко мне?
– Мы предлагаем вам быть врачом колонии, – удивился Тихон непонятливости Вербилина.
– Ах, вот в чем дело! Мне нужно подумать, взвесить.
– Взвешивайте, минут пятнадцать свободного времени у меня есть, – взглянул Тихон на часы на стене.
Вербилин благодушно заулыбался, длинными пальцами погладил мясистый, тщательно выбритый подбородок:
– О, молодость, молодость! В вашем возрасте я был таким же нетерпеливым и скорым на решения. Вы из губоно?
– Нет, из губчека.
Вербилин чуть не поперхнулся, с вежливой насмешкой поинтересовался:
– Разве борьба с гидрой контрреволюции уже завершена?
– Почему вы так решили?
– Чекисты занимаются делом, которое не имеет к ним абсолютно никакого отношения, – снисходительно объяснил Вербилин.
– Борьба с контрреволюцией продолжается, поэтому ответ прошу дать поскорее.
Вербилин в задумчивости опять погладил подбородок.
– Извините, мне нужно посоветоваться.
Поднявшись с кресла, ушел в соседнюю комнату, плотно прикрыв за собой дверь, – звуки рояля оборвались.
Появившись в комнате, врач поудобней уселся в кресло с обтянутыми кожей подлокотниками и, потирая руки, заявил:
– Я согласен с вашим предложением, но у меня будут некоторые условия, удовлетворение которых считаю обязательным. Во-первых, паек…
– Пайком обеспечим.
– На общих началах?
– А какие еще могут быть начала?
– Извините, – развел руками Вербилин. – Это мне не подходит.
– А что же вам подойдет?
– Двойной паек себе и жене, итого – четыре пайка.
Тихон кивнул на закрытую дверь, за которой опять послышались звуки рояля:
– Ваша жена тоже врач? Будет вам помогать?
– Ни в коем случае! – встрепенулся Вербилин. – У нее жесточайшая мигрень. Свежий речной воздух, абсолютный покой и хорошее питание, надеюсь, улучшат физическое и духовное состояние моей жены. События последних месяцев весьма подорвали ее здоровье. Требую двухместную каюту с удобствами нам, каюту под изолятор, еще одну под приемный покой. Четырех опытных фельдшеров. Да, чуть не забыл – обязательно санитарку, которая взяла бы на себя заботу обо мне и жене: постирать, погладить, убрать каюты.
– Значит, служанку?
– Санитарку, я же русским языком сказал, – недовольно скривился Вербилин.
Тихон поднялся на ноги, проговорил со злостью, которую было уже не сдержать:
– Как-нибудь обойдемся без вас, вашей жены и ее мигрени. В городе голод, разруха, а вы служанку требуете от Советской власти да двойной паек. Рвач вы, а не врач!
– Как вы смеете?! Я буду жаловаться!
– Жалуйтесь на здоровье!
– Вы еще пожалеете об этом! – тоненько и противно закричал Вербилин.
Из соседней комнаты высунулась рыхлая женщина в цветастом халате. Уходя из квартиры, Тихон в сердцах хлопнул дверью, в прихожей что-то со звоном упало.
Сразу от Вербилина пошел в губздравотдел, попросил списки городских врачей. У многих были телефоны. Позвонил нескольким – все тут же испуганно отказались. Тихон догадался: Вербилин сдержал свою угрозу, успел их предупредить.
Совсем было отчаялся, как вдруг увидел в списке знакомую фамилию: Флексер Игорь Павлович, зубной врач, Флексер Раиса Михайловна, лечащий врач.
От Лобова он знал, что во время следствия по делу группы Дробыша жена Флексера вернулась из Костромы, заходила в губчека справиться о судьбе мужа. Ей рассказали о его работе в царской охранке, о приговоре Ревтрибунала.
«А что если позвонить ей? – подумал Тихон. – Нет, лучше схожу…»
И вот он опять стучится в квартиру на Духовской улице. Раиса Михайловна, низенькая женщина с черными глазами на смуглом, осунувшемся лице, пригласила в комнату.
Здесь ничего не изменилось: на столе скатерть с кистями, на шкафу размеренно тикают часы в позолоченном футляре.
– Все, что я знала о муже, я уже сообщила, – сухо заговорила хозяйка.
Движения у нее были резкие, порывистые, голос с хрипотцой. Пока разговаривали, несколько раз закуривала одну и ту же папиросу и забывала о ней.
Тихон почти слово в слово повторил сказанное Вербилину, не скрыл и о бесполезных звонках.
– Так это вы тот страшный чекист, который грозил Вербилину маузером?
– Он и вам позвонил?
– Перед самым вашим приходом. А где маузер? Что-то его не вижу.
Тихон насупился, нервно задергал кисти скатерти:
– Сегодня я без оружия, врет Вербилин.
– Я так и поняла. Хотите чаю?
– Я к вам по делу.
– Вот за чаем и поговорим о вашем деле, – категорично заявила Раиса Михайловна и ушла на кухню.
Молча выпили по чашке, Тихон посмотрел мельком на часы.
Хозяйка перехватила его взгляд, сдвинула пустые кружки к чайнику и спросила:
– Вас не пугает, что жена контрреволюционера будет лечить пролетарских детей?
– Если бы я сомневался в вашей порядочности, то не пришел бы.
– И все-таки вы рискуете.
– Вы согласны или нет?
Хозяйка вздохнула, опять закурила папиросу:
– Тяжело мне сейчас оставаться в городе: кто за Советы – косится, кто против – с сочувствием лезет. Потому и соглашаюсь, хотя все трудности и неудобства представляю.
Тихон обрадовался, попытался успокоить ее:
– Насчет пайка не волнуйтесь. Двойной дать не можем, но я договорился в губздравотделе – они оформят командировку и помогут деньгами.
Раиса Михайловна раздраженно возразила, по-мужски энергично взмахнув рукой:
– Никаких командировочных от губздравотдела мне не нужно! Обеспечьте каюту, медикаменты и один паек.
– Вербилин требовал две каюты – под приемный покой и под изолятор.
– Это необязательно. Повесим одеяло, отгородим где-нибудь угол. Главное – медикаменты. Если их не найдете, тогда откажусь и никакие уговоры не помогут.
Тихон горячо поблагодарил женщину. Она слабо, с усилием, улыбнулась:
– И вам спасибо. За доверие. Постараюсь его оправдать. Говорят: муж и жена одна сатана. По-всякому бывает. Игорь Павлович много говорил о грядущей революции, о народе-мученике. Я поверила ему, а он, оказывается, женился на мне, чтобы выявлять подпольщиков и выдавать их охранке. Эту каинову печать мне теперь ничем не отмыть.
Не стал Тихон успокаивать Раису Михайловну, знал – бесполезно…
Как только в губздравотделе он заикнулся о медикаментах, заведующий сразу замахал на него руками:
– И не просите, ничего у нас нет. Медикаментами распоряжается губвоенкомат, все уходит в госпитали, в санитарные поезда, на фронт.
Весь следующий день Тихон обивал пороги в губвоенкомате, что находился в Борисоглебском переулке. Из одного отдела направляли в другой, ссылались на тяжелое положение на фронтах. Многие удивлялись самой затее – отправить детей на юг, где полыхала война.
Тихон хотел уже идти к Лагутину, но сначала решил обратиться к военкому Громову – была не была.
Тот понял его с полуслова – на военных складах Тихону выдали йод, порошки, пилюли от «живота», от кашля, от зубной боли. Нашли грелки, ножницы, машинку для стрижки волос, а главное приобретение – градусник. С ткацкой фабрики выдали вату и марлю.
На Волжской набережной, в бывшем доме купчихи Кузнецовой, разместился губпродком. Только здесь Тихон по-настоящему понял, что такое продовольственный кризис, о котором говорил Лагутин. Когда он положил перед заведующим губпродкома заявку на продовольствие для колонии, тот выругался от удивления:
– Ты соображаешь, братишка, где я все это найду в разрушенном городе?
– Для детей прошу.
Заведующий – из балтийских матросов, в мятеж командовал бронепоездом «Смерть буржуям» – потряс заявкой перед носом у Тихона:
– Если бы не для детей, я бы тебя за эту бумажку собственноручно в расход пустил, без трибунала, взял бы грех на душу. На складах – полный штиль, мыши с голоду сдохли, паек почти каждый день урезаем. А ты рыбьего жира просишь, масла сливочного.
Тихон поверил: этот изможденный, издерганный матрос обманывать не станет.
– Дай, что можешь, – сказал он.
Заведующий куда-то звонил, требовал, пугал трибуналом. В результате Тихон получил разнарядку на мешок ячневой муки, бочку селедки и двадцать килограммов карамели ландрина.
– Знаю, на такую ораву мало, братишка, но сейчас больше ничего нет, хоть проверяй. Перед отплытием хлеба дам. А насчет масла… Ладно, попробую, но твердо не обещаю. Сам видишь, какая ситуация в городе.
От председателя губчека Тихон узнал, что звонили из Нижнего Новгорода – пароход для детской колонии придет через две недели.
– Молодец, одно дело уже свернул, – похвалил его Лагутин. – Что кислый такой? Радоваться надо.
– Может, и пароход не потребуется, – и Тихон, перечислив, что получил в губпродкоме, мрачно добавил: – Этого не хватит даже до Саратова.
Лагутин задумался, потом решительно поднял телефонную трубку, заказал разговор с Москвой.
Спросил, как Тихон ладит с Сачковым.
– Не нравится он мне, попросту слова не скажет. Попросил его список воспитателей показать, а он словно не понимает зачем.
– Ты ему объяснил?
– Сказал, мы не можем доверять детей первому встречному-поперечному, а у самого и другая мысль была – вдруг кто-нибудь попытается на пароходе из города улизнуть?
– Правильно думаешь, случай удобный.
– А Сачков ехидничает: я вам сто большевиков-воспитателей при всем желании не найду. Чуть было на пароход настоящую контру, не подсунул, – и Тихон, ничего не утаивая, рассказал о случае с Вербилиным.
Выслушав его, Лагутин нахмурился, строго предупредил:
– Если врач пожалуется – будем твое поведение разбирать на Коллегии.
– За что, Михаил Иванович?! – возмутился Тихон. – У нас дети голодают, а он себе служанку и двойной паек требует!
– Ты пришел к нему по заданию губчека, а вел себя как крючник с пристани.
– Я ему о голодных детях, а он мне о своих удобствах. Правильно я его рвачом обозвал. Попробовали бы вы сами сдержаться.
– И сдерживаюсь! Каждый день в этом вот кабинете сотни раз сдерживаюсь! Если чекисты нервы распустят, врагам от этого только легче станет. Вчера наорал, сегодня оскорбил, а завтра невиновного в горячке под расстрел подвел! Вот тут какая последовательность. Черт знает до чего можно докатиться, если своим лохматым чувствам волю дать. Контрреволюция заставила нас прибегнуть к террору, но никто не давал нам права пользоваться властью, чтобы бить направо и налево, не разбирая, кто враг, а кто просто обыватель. За полтора года Советской власти его, обывателя, не переделаешь. Уверен, что среди тех, кого обзвонил Вербилин, есть и честные люди. А теперь по твоей выходке они будут судить о всей Чека.
Зазвонил телефон, Лагутина соединили с Дзержинским. Рассказал ему о колонии, о пароходе, о неудаче со снабжением. Выслушав, что ему сказал потом председатель ВЧК, довольно заулыбался.
– Это выход, Феликс Эдмундович, так и сделаем. Да, я вас за сапоги не поблагодарил. Спасибо, выручили.
Закончив телефонный разговор, Лагутин приказал Тихону идти в губернский комитет по устройству пленных и беженцев – губпленбеж:
– По распоряжению Дзержинского дети-колонисты переводятся на положение беженцев, до самой Самары будут пользоваться бесплатными столовыми, получать сухой паек. В пайке двести граммов хлеба, сто пятьдесят пшена, селедка. Негусто, но по нашим временам и это подарок.
Тихон спросил, о каких сапогах говорил Лагутин.
– Помнишь, меня и Лобова по жалобе Троцкого на Коллегию ВЧК вызывали? Феликс Эдмундович слушает выступающего, а сам все на мои сапоги поглядывает. Вроде бы, думаю, чистые, перед самым подъездом в луже вымыл. Возвращаюсь в Ярославль – вдруг посылка, а в ней вот эти самые, новые сапоги и записка: так, мол, и так, Михаил Иванович, носите на здоровье, и подпись – Дзержинский. Вот, оказывается, почему он все на мои латаные-перелатаные сапоги посматривал – на глазок размер определял. И ведь точно угадал: как на меня сшиты…
10. Приют
На другой день, попросив у председателя губчека машину, Тихон вместе с Сачковым поехал в детский приют за Полушкиной рощей.
Приют был старый, открыли его еще до революции, и так получилось, что, собирая детей по всему городу, о нем вспомнили в последнюю очередь.
Размещался он в приземистом кирпичном доме, за глухим дощатым забором, окна узкие, словно бойницы, над ржавой крышей нависли ветви тополей, на верхушках которых чернели грачиные гнезда. Дом стоял на отшибе и выглядел – тоскливо, заброшено, в мутном, туманном воздухе неприятно-резко раздавалось наглое карканье охрипших ворон.
У крыльца их никто не встретил. Тихон поднялся по истертым каменным ступеням, плечом толкнул дверь. Следом за ним Сачков и водитель Краюхин вошли в длинный сумрачный коридор, протянувшийся через все здание, от окна до окна.
Поторкались в кабинет заведующего Бузняка, в соседние двери – они тоже были закрыты. И тишина как на кладбище, детский приют – и ни единого детского голоса.
Почувствовав неладное, Тихон недоуменно переглянулся с учителем. И у того вид был растерянный, настороженный, словно вот-вот что-то должно случиться. Один Краюхин держался спокойно, с любопытством озираясь по сторонам. И тут они услышали в конце коридора сдавленный кашель. Сачков вздрогнул, следом за Тихоном бросился по коридору.
Распахнув обшитую дерюгой дверь, они очутились в комнате со сводчатыми низкими потолками. Запах тления, пыли, мочи так и шибанул в нос, через грязное угловое окно, затянутое металлической решеткой, едва процеживался тусклый дневной свет.
На топчанах с клопиными гнездами в щелях, прямо на каменном полу, на немыслимом рванье сидели, лежали такие изможденные детишки, что и среди беспризорных, обитавших под мостами и в собачьих подвалах, не встречал Тихон подобных.
Ребятишки смотрели на него с ужасом, будто он был привидением.
– Что же это такое? – спросил Тихон учителя. – Это же морг, а не детский приют.
Дети зашушукались, словно трава под ветром.
Тощая девочка, даже грязь не смогла скрыть голодной синевы лица, сказала хриповато:
– Дяденька, мы не тифозные. Не надо нас, дяденька, в смертный барак отвозить. Мы с голодухи такие. Нам власти харчей не дают. Мы не трудовые…
Тихон подошел к топчану, где лежал головастенький, все личико в струпьях, мальчишка и сосал какую-то тряпицу. На лице одни глаза, а в них такой предсмертный укор, что лучше бы чекисту в сердце выстрелили. Какой-то оборвыш мочил ему лоб из консервной банки.
– Кирик его зовут, – сказала девочка. – Петька у него брат был, но того схоронили. Травы очень наелся. Кирик! Дядя пришел, он тебе хлебца даст.
– Не мешай, дура, помираю, – чуть слышно прошептал мальчишка.
У Тихона к горлу подкатил ком. Маленькая жизнь беспризорника промелькнула, как падучая звезда. И осталось ему жить в этой вони, может, день, может, два.
– Сейчас, сейчас, – бормотал чекист, отступая к дверям. – Сейчас все будет, все наладим. Краюхин! Жми в город! Врача сюда, хоть под наганом. Продуктов!
Но Краюхина рядом не было, запропастился куда-то. Сачков стоял белый как полотно.
Тихон открыл дверь в коридор, в комнате напротив услышал разъяренный бабий визг:
– Тебе что здесь надо?! Я тебя щас в щепки искрошу! Ты что своеволишь?
Заглянул в тесную клетушку, наверное, кухню, грязную, с разваленной, продымленной плитой, над которой на веревке висели серые дырявые тряпки.
Загнанный в угол, Краюхин отбивался кочергой от могучей патлатой бабы, размахивающей ржавым секачом. На полу валялись сумки, мешки, куски конины, рассыпанная из кульков крупа. Из опрокинутого жестяного бидончика булькало, выливаясь, подсолнечное масло.
Кухарка обернулась, пошла на Тихона засаленным животом:
– Паразиты! Я вам покажу ревизию! У меня брат в губисполкоме начальствует, сразу под суд подведет!
У Тихона вдруг потемнело в глазах и уши словно ватой заложило – пропал отвратительный голос, почему-то вспомнилось сытое лицо Вербилина.
– А ну к стенке, зараза! – не сказал, а просвистел он сжатым горлом, весь дрожа от ненависти. – К стенке!
Пистолет зацепился в кармане за подкладку. Сачков повис у Тихона на руке, что-то закричал перепуганной кухарке.
Очнулся Тихон на лавочке во дворе. Голова разламывалась от боли, во рту было погано. Сачков сидел рядом, совал ему кружку с водой.
Краюхин привез из города Лагутина, Лобова и докторшу Флексер.
Чекисты на руках выносили детишек из приюта, рассаживали под стеной на траве. Раиса Михайловна командовала:
– Этого в лазарет! Девочку тоже!
Поседевшая голова ее тряслась от возмущения.
Лагутин подозвал Краюхина, приказал отвезти кухарку в губчека. У водителя под тонкими щегольскими усами нехорошо блеснули зубы.
Толстая кухарка, судя по всему, была дура набитая. Пережив недавний страх, очнулась, снова принялась орать, стращать всех тюрьмой.
Узкое лицо Краюхина побелело, он подтолкнул бабу в жирную спину и сказал мертвым голосом:
– Иди, иди!
Лобов внимательно посмотрел на него, шепнул председателю губчека:
– Нет, Михаил Иванович, я ее сам отконвоирую. Краюхин ее пристрелит, мол, при попытке к бегству. А тут дело серьезное, смотри, – сунул он какую-то записку.
Лагутин прочитал ее, вскинул потемневшие глаза:
– Где нашел?
– В мешке с крупой была. Вон, оказывается, кому эта гречка назначалась – Кулакову!
– Мы его по всему городу ищем, а он со всей своей бандой здесь прятался, в приюте. У детей, сволочи, последнее отнимали, – и Лагутин приказал обыскать дом.
В подвале чекисты обнаружили винтовки, револьверы, целый склад награбленного: одежду, драгоценности, куски мануфактуры, похищенные со склада на Пошехонской.
Кто-нибудь из банды мог появиться у Менделя, торговавшего ворованной мануфактурой. Жил лавочник в самом центре города, возле театра, подъезд выходил на Казанский бульвар. В таком месте наблюдение за домом вести было трудно: всё на виду. Вызвать Менделя и допросить – вдруг об этом узнают те, кто с ним связан? Арестовать тоже нельзя – сразу стало бы известно всему городу.
Решили сделать иначе – отправили Тихона и Сергея Охапкина на Мытный рынок. Возле лавки Менделя ничего подозрительного они не заметили. Вечером, когда он запер дверь и ставни лавки, пошли за ним. Солнце уже катилось по крышам, но жара не сникла, Тихон и Охапкин прели в непривычных и тесных чесучовых костюмах.
Перед самым домом Тихон обогнал лавочника и свернул в подъезд. Когда Яков Осипович остановился у двери своей квартиры, Тихон вышел из-за лестницы, сказал вполголоса:
– Я из губчека, вот удостоверение. Надо поговорить.
– О чем? – вздрогнул Мендель.
– В подъезде такие вопросы не обсуждают. Кто у вас в квартире?
– Только жена, – слабо вымолвил лавочник, подозрительно всматриваясь в раскрытое чекистское удостоверение, потом – в лицо подоспевшего Охапкина, решительный вид которого напугал его еще больше.
– Это наш сотрудник, – успокоил Менделя Тихон. – Открывайте дверь – и ни слова лишнего.
Лавочник не сразу попал ключом в замочную скважину. Из комнаты донесся густой женский голос:
– Удачный был день, Яков?
– Я не один, Инна, – напряженно выговорил Мендель. – Ко мне товарищи пришли.
В прихожую выкатилась коротконогая полная женщина, удивленно и придирчиво оглядела чекистов.
– Добрый вечер, Инна Борисовна, – широко улыбнулся ей Тихон. – Мы с вашим уважаемым супругом некоторым образом компаньоны, кое-что привезли ему из Москвы. Как мудро говорилось в доброе старое время: мы – вам, вы – нам.
– Вечно ты, Яков, пугаешь – у меня от одного слова «товарищ» по спине мурашки бегают. Проходите в столовую, я что-нибудь приготовлю перекусить, – засуетилась хозяйка.
– Ради бога, не беспокойтесь, – поспешил отказаться Тихон. – Мы только что из трактира. Цены бешеные, но прилично поесть можно… Нам необходимо уединиться с Яковом Осиповичем, сами понимаете: торговое дело сложное, деликатное.
– Понимаю, все прекрасно понимаю, господа, Яков, веди гостей в кабинет, я вам мешать не стану.
В кабинете, стены которого были увешаны фотографиями многочисленных родственников Менделей с такими же упитанными и хитрыми физиономиями, хозяин, усадив чекистов на диван, опустился в кресло.
– Слушаю вас, господа… Я хотел сказать – товарищи, – поправился он. – Чем моя скромная персона заинтересовала ваше строгое ведомство?
– Интерес у нас к вам законный, – заверил его Тихон. – Вы продаете отрезы мануфактуры, которые похищены со склада на Пошехонской. Установлено, что склад ограбила банда Кулакова.
– Никакого Кулакова я не знаю! – с головой вжался в кресло Мендель. – Мануфактуру купил с рук на Мытном.
– Советую говорить правду. Логово Кулакова в Полушкиной роще мы нашли, в подвале – куски той же мануфактуры.
Мендель съежился, по уверенному тону Тихона, видимо, заключил, что арестована вся банда. И больше запираться не стал, торопливо заговорил:
– Не хотел я с этим бандюгой связываться, меня заставили… Пришел один человек, Струнин, передал привет от моего бывшего компаньона Клейкина. Еще до мятежа я задолжал ему крупную сумму. Признаться, думал, его и в живых нет, а он объявился в Уфе. Струнин сказал, что долг мне простится, если я буду оказывать им мелкие услуги. Дела у меня шли из рук вон плохо, вернуть долг Клейкину было не под силу. И я согласился.
– В чем состояли ваши обязанности?
– По одному паролю я должен был передавать письма, которые мне приносили беспризорники, по другому – направлял людей к Бузняку, заведующему приютом в Полушкиной роще. Первым пришел Кулаков. Через неделю он вдруг заявился ко мне домой и предложил продать несколько кусков мануфактуры, выручку – пополам. Я и подумал: получу крупный куш, верну долг Клейкину – и порву со Струниным. Да и какой дурак от выгоды отказывается?
Тихон спросил приметы Струнина и убедился, что это был Бусыгин. Узнав, сколько причитается Кулакову за проданную мануфактуру – а сумма была немалая, – задумался. Вспомнил набитый награбленным подвал в приюте. Вряд ли Кулаков скроется из города, не получив свое, «заработанное». И Тихон решил:
– Эту ночь мы проведем у вас, Яков Осипович. Позвонит Кулаков – откроете дверь, все остальное мы берем на себя.
– А если он не придет?
– Значит, будем гостить у вас до тех пор, пока не явится. Но не думаю, что он надолго отложит свой визит, вы же сами сказали: какой дурак от выгоды отказывается?
И Тихон угадал – в эту же ночь Кулаков явился в квартиру Менделя, был арестован и доставлен в губчека. На допросе выяснилось, что Бузняка о поездке чекиста в приют предупредили по телефону, и банда сразу же бежала за Волгу. В городе остался один Кулаков, чтобы получить «должок» с Менделя.
Тихон предложил оставить лавочника на свободе – вдруг еще кто-нибудь воспользуется паролем, который он получил от Бусыгина? За многочисленные убийства, отличавшиеся особой жестокостью, Кулакова по решению Ревтрибунала расстреляли, а в местной газете было опубликовано ложное сообщение, что в ночь на такое-то число патруль задержал неизвестного – назывались приметы Кулакова – и при попытке к бегству тот был убит. Таким образом, для заговорщиков Мендель остался вне подозрений. В лавку к нему «помощником» устроили Охапкина.
«Кто предупредил Бузняка?» – не выходило у Тихона из головы. Спросил Сачкова, кому он говорил об их поездке. Учитель ответил туманно, выходило, что об этом было известно чуть ли не всему губоно, где они встретились, прежде чем ехать в приют.
Тихон высказал свои подозрения Лагутину, но при проверке слова учителя подтвердились.
