Текст книги "Только вперед"
Автор книги: Борис Раевский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
– И не просите! – басом отрубила она. – Цветы, считай, уже проданы. Обещаны на свадьбу. Певцу. Знаменитому…
Однако, когда Аня объяснила, зачем им цветы, заведующая сразу смягчилась.
– Подождет знаменитый-то! – подмигнула она и загромыхала: – Фаня! Срезай бутончики! Подчистую!..
…Вечером девушки, встречая на вокзале фронтовиков, каждому прикрепили к полушубку алую розу…
* * *
Прошло три месяца.
По широкой гранитной набережной Невы летней ночью медленно шли Леонид и Аня.
Ночь была тихая, теплая, светлая: настоящая белая ночь. Вода в реке, казалось, не движется, мосты и шпили четко прорисовывались на зеленоватом небе.
Аня шла в легком белом платье без рукавов. На плечи ее был накинут пиджак Леонида.
Они уже долго гуляли по Неве. Изредка навстречу им попадались, такие же парочки.
– Тоже студенты, – сказал Леонид.
– Тоже уже не студенты, – поправила Аня.
У ленинградских выпускников давно стало обычаем, окончив школу или институт, проводить ночь на Неве: прощаться с Ленинградом.
Леонид и Аня шли молча. Уже под утро повернули на Петроградскую.
– А я знаю, почему ты ходишь со мной, а не с другой девушкой, – сказала Аня. – Удобно! Провожать не надо!
Они по-прежнему жили в одном доме.
– Вот именно! – подтвердил Леонид.
Снова помолчали.
Аня вспомнила только что кончившийся выпускной вечер.
Провожать их пришли профессора, тренеры, спортсмены. Сколько было шума, торжественных, сбивчивых речей и дружеских трогательных наставлении!
– Друзья! – сказал Гаев. Он сегодня выглядел необычно: худощавое, обветренное лицо его с выпирающими скулами раскраснелось. Обычно спокойный голос звучал взволнованно.
– Завтра поезда унесут вас в разные концы страны. Где бы вы ни были, – помните: вы – командиры физкультурного движения. А командир – всегда пример. С командира – спрос втрое!..
Аня все время танцевала с Леонидом. С одним Леонидом. Больше ей сегодня ни с кем не хотелось быть…
…Леонид тоже идет задумавшись.
Давно уже хочет он сказать Ане много очень важного, но как-то не получается.
– Вот и попрощались с Ленинградом, – говорит Аня. – Впрочем, – грустно улыбается она, – тебе незачем прощаться ни с белыми ночами, ни с Невой: остаешься при институте. Будешь теперь сам учить студентов. И ставить им, бедным, двойки…
– Но ведь и ты уезжаешь недалеко, – говорит Леонид. – До Луги – рукой подать. Увидимся!
– Увидимся, – подтверждает Аня. – А может, и не увидимся! – вдруг озорно рассмеялась она.
Леонид обеспокоен. Эти ее внезапные переходы всегда не нравились ему. Вот характерец! Никогда не угадаешь, что выкинет в следующую минуту!
– Послушай, Ласточка, – решительно заявляет он. – Ты можешь говорить всерьез?
– Я всегда вдумчива и серьезна. Это отметил еще наш школьный химик!..
– Ну, перестань! Обещай отвечать вполне серьезно.
Что-то в его голосе заставляет девушку замедлить шаги, насторожиться.
– Хорошо, – соглашается она.
Леонид волнуется.
– Понимаешь, Ласточка, – говорит он. – Мы сегодня расстаемся…
«Какая оригинальная мысль!» – хочется пошутить девушке, но она сдерживается.
– И неизвестно, когда встретимся, – продолжает Леонид.
Аня молчит.
– Мы ведь с тобой друзья, верно? – спрашивает он.
– Конечно!
Начало не совсем такое, какого она ждала. Но Аня не подает виду.
– Давай поклянемся, – торопливо говорит Леонид. – Что бы с нами ни стряслось, куда бы ни зашвырнула нас судьба, всегда будем друзьями. Навек! Преданными, надежными друзьями!..
– Хорошо, – вяло соглашается Аня.
Нет, не того, совсем не того она ждала!
– Поклянись, – настаивает Леонид.
– Хорошо. Будем друзьями.
– Нет, клянись!
– Клянусь!
Леонид морщится: разговор пошел как-то совсем не так. Вовсе не то он хотел сказать…
Они подходят к своему дому. Заспанный дворник долго гремит цепью, открывая ворота.
– Прощай, Ласточка, – говорит Леонид.
– Прощай!
Глава десятая. Секунда за год
Леонид стоял на бортике бассейна, взволнованный и растерянный. Капельки воды дрожали на его широких загорелых плечах, грудь тяжело вздымалась. Только что закончил он очередной тренировочный заплыв на двести метров. Кочетов плыл в полную силу, с наивысшим напряжением всех мускулов и сердца, но безжалостная стрелка секундомера показала 2 минуты 30,8 секунды. Опять 2 минуты 30,8 секунды! Уже который раз!
Рядом с Леонидом стоял Галузин. Он задумчиво перебирал пальцами шнурок, на котором висел, болтаясь на груди, как медальон, блестящий секундомер.
Это уже становилось похожим на какой-то заколдованный круг. Три месяца подряд, начиная с семнадцатого июня, неустанно ведут они тренировки, и все безрезультатно. Секундомер словно испортился. Стрелку его никакими силами не удается удержать на расстоянии хотя бы одного деления до той проклятой черточки, которая обозначает 2 минуты 30,8 секунды. Только достигнув этой черточки или даже перевалив за нее, стрелка замирала.
Галузин и Кочетов за эти бесконечные три месяца испробовали уже все известные им приемы. Но маленькая, бесстрастная стрелка упрямо упиралась в одну и ту же отметку на циферблате. И Галузину каждый раз казалось, что острый конец черной стрелки втыкается ему прямо в сердце.
17 июня 1940 года! В этот день телеграфные точки и тире разнесли по всей земле взбудоражившее весь спортивный мир известие. Виктор Важдаев побил мировой рекорд, установленный Кочетовым. Важдаев проплыл двухсотметровку за 2 минуты 30,1 секунды, на 0,7 секунды обогнав своего старого друга и соперника.
Этот совершенно исключительный результат казался невероятным еще и потому, что у всех было свежо в памяти, как Кочетов недавно ставил свой мировой рекорд. Он тогда намного перекрыл официальный рекорд мира, и это казалось чудом, пределом человеческих возможностей. И вдруг – чудо уже не чудо!
Леонид в тот же день послал Виктору поздравительную телеграмму, а потом, прямо с почты, направился в бассейн. Галузину ничего не надо было объяснять. Тренер отлично знал упорство своего ученика. Конечно, Кочетов не согласится легко уступить свой рекорд, завоеванный очень дорогой ценой.
– Начнем? – только и спросил Галузин.
Леонид кивнул.
И они начали. Но странное дело – такого еще никогда не бывало с ними – упорные, трехмесячные труды не принесли никаких, ну хотя бы самых маленьких, результатов. Кочетов лишь время от времени повторял свой прежний рекорд, а дальше не двигался.
Казалось, они уперлись в глухую толстую стену, тупик. И выхода из него нет.
Как всегда в трудных случаях жизни. Кочетов решил обратиться к Гаеву. Николай Александрович был хорошим советчиком. Но потом Леонид передумал. Ну, в самом деле, – что он скажет Гаеву? Смешно ведь жаловаться на непослушную стрелку секундомера! Гаев скажет: «Тренируйся упорней!»
Что тут можно еще посоветовать? Вот если бы кто-нибудь мешал Кочетову, тогда – другое дело. А сейчас нечего попусту тревожить Николая Александровича.
И вот теперь, после очередного неудачного заплыва, взволнованные Кочетов и Галузин стояли в бассейне возле воды и не знали, что предпринять.
«Хорош тренер! – недовольно подумал о себе Галузин. – Так-то я подбадриваю ученика?»
Иван Сергеевич с трудом заставил себя улыбнуться и наигранно весело сказал:
– Итак, тренировки продолжаются. Запомни, Леня, – не так-то просто выбить нас из седла! Клянусь своими усами, – стрелка замрет там, где мы ей прикажем!
– Как бы вам не остаться без усов! – пробормотал Леонид.
* * *
Галузину и в самом деле все больше грозила опасность потерять свои великолепные казачьи усы. Прошел еще месяц, а упрямая стрелка секундомера по-прежнему ни разу не показала меньше 2 минут 30,8 секунды. На очередную тренировку Иван Сергеевич втайне от ученика пригласил трех своих старых друзей – опытных тренеров.
Один был высокий, горбоносый, с наголо обритой головой. Другой – пониже и помоложе. Третий – еще пониже, коренастый, загорелый, с белыми, крупными, как клавиши, зубами. Чтобы не тревожить Леонида, гости сделали вид, будто случайно оказались в этот момент в бассейне. Но Леонида трудно было провести. Он сразу понял, что «казак» умышленно собрал этот консилиум.
Ивана Сергеевича терзало беспокойство. А вдруг он чего-нибудь не заметил, вдруг есть какая-то, хоть самая маленькая, погрешность в работе его ученика? Может быть, именно из-за этой мелочи они зашли в тупик?
Три тренера стояли, возле самой воды, словно в строю: по росту, плечом к плечу. Молча пристально следили за пловцом. А Галузин заставлял ученика то плыть медленно, чтобы гости видели каждое его движение, то мчаться, как глиссер, стремительно рассекая воду. Он снова и снова приказывал Леониду брать старт и проделывать повороты, плыть только с помощью рук, «выключив» ноги, а потом класть руки на зеленую доску и плыть, работая одними ногами.
Это была явная демонстрация. Иван Сергеевич намеренно показывал гостям своего любимца во всех положениях. Он и сам старался придирчиво, как бы со стороны, наблюдать за Леонидом. Время от времени он бросал быстрые взгляды на друзей-тренеров.
«Ну, заметили какой-нибудь грех?» – настойчиво допрашивали глаза Галузина.
Гости молчали. Они по-прежнему стояли, как в шеренге: высокий, пониже, еще пониже.
Хотя они всячески стремились найти хоть какое-нибудь малейшее упущение в работе пловца, – это им не удалось. Опытным тренерам сразу бросилось в глаза, что все движения Кочетова отработаны с величайшей точностью и старательностью. Каждый поворот руки над водой и под водой был тщательно продуман, предельно экономен и максимально эффективен. Ни одно движение при гребке не пропадало даром; все они «тянули» пловца вперед. Также мудро и экономно работали ноги. Каждый их толчок был очень точно согласован с движениями рук.
– Полный порядок! – сказал на прощанье бритоголовый. – Продолжайте в том же духе!
Двое других кивками присоединились к нему.
Казалось бы, заявление тренеров должно порадовать Ивана Сергеевича. Значит, он делал все правильно.
Но Галузин еще больше помрачнел.
Неужели все движения пловца отработаны так тщательно, что дальше идти некуда? Неужели предел?
Опять это слово! Иван Сергеевич строго-настрого запретил и себе, и ученику даже думать о пределе, не то что говорить о нем. И все-таки в последний месяц это проклятое слово не выходило у него из головы. Старый тренер, откинув всякую ложную гордость и самолюбие, очень обрадовался бы, если бы кто-нибудь заметил хоть маленькую ошибку, показал бы, что какое-то движение Леонида не отшлифовано до конца.
Тогда он знал бы: есть еще возможности для роста. Теперь же оставалось лишь бесконечно повторять одни и те же движения, давно уже вытверженные наизусть. Приходилось надеяться лишь на мускулы пловца, а Галузин не любил этого. Он считал, что голова спортсмена всегда должна помогать мускулам. Так неужели сейчас ничего нельзя придумать?
…Леонид не жалел себя. На тренировках он сотни раз проплывал взад-вперед дорожку бассейна. Вода кипела и бурлила за его спиной. И все-таки маленькая черная стрелка ни разу не показала меньше 2 минут 30,8 секунды.
И внезапно, когда все надежды были уже почти потеряны, стрелка замерла на одно деление ближе обычной черточки.
– Лед тронулся! – возбужденно воскликнул Галузин: – Теперь, Леня, сабли наголо. Марш-марш в атаку!
Всегда спокойный Галузин радовался, как мальчишка. Наконец-то прекратилось изнурительное топтание на месте! Значит, долгие четырехмесячные тренировки все-таки не пропали даром.
Это бывает в спорте: какие-то мельчайшие, неуловимые для глаза, изменения постепенно накапливаются, и вдруг спортсмен в один прекрасный день показывает невиданный до того результат. Так редкие капли воды медленно и незаметно наполняют огромную бочку. Но вот упала еще одна, последняя, капля – бочка наполнилась и вода хлынула через край.
Через несколько дней стрелка опять показала тот же результат: на одну десятую секунды меньше обычного. Было ясно – это не случайность.
Кто весел, тот смеется,
Кто хочет, тот добьется,
Кто ищет, тот всегда найдет! —
надувая губы, пел Галузин.
– Кто ищет, тот всегда найдет, Леня! – весело повторял он. – Мы взломали оборону врага, – Иван Сергеевич указывал на секундомер. – Теперь надо расширять прорыв.
И они, воспрянув духом, еще упорнее продолжали атаковать упрямую стрелку. Через месяц удалось сбросить еще две десятых секунды, потом еще одну десятую.
– Нажимай, Леня, нажимай! – азартно повторял Иван Сергеевич. – Победа уже близко. Еще один рывок – и все.
Но Леонид чувствовал – этого последнего рывка ему не сделать. Казалось, весь скрытый, дремавший в нем резерв сил уже брошен в бой.
И все-таки он упорно тренировался.
Через два месяца он сбросил еще одну десятую секунды. 2 минуты 30,3 секунды показала стрелка. Галузин радовался. Еще три-четыре десятых – и рекорд будет бит.
Но Кочетов вышел из воды таким мрачным, каким его еще никогда не видел тренер.
– Все! – тяжело отдуваясь, сказал Леонид. – Больше мне не скинуть.
Встревоженный Галузин повел ученика в пустой спортивный зал. Они сели в углу у столика, прислонившись спинами к гимнастической стенке, и стали размышлять. Полгода прошло с того дня, когда они начали тренироваться к побитию рекорда. Полгода! И за это время были сброшены всего полсекунды! Но это бы еще ничего. Леонид не хуже своего старого тренера знал, что иногда требуется два-три года и даже пять лет, чтобы улучшить результат всего на одну секунду. Страшным было другое. Кочетов потерял уверенность в победе. Его мускулы отказывались дать больше того, что они уже дали. Леонид даже не был уверен, сможет ли он в нужный момент перед многочисленными зрителями и судьями хотя бы повторить свой лучший результат.
– Сегодня ты не смог преодолеть мертвой точки, – как можно спокойнее внушал ученику Галузин. – Еще бы немного нажал – пришло бы «второе дыхание».
Леонид отрицательно покачал головой. Конечно, почти в каждом виде спорта есть своя мертвая точка. Выносливый бегун, отмеривший 15–20 километров, вдруг чувствует, как ноги его наливаются свинцом, рот судорожно раскрывается, жадно втягивая струю воздуха, но в легкие не попадает ни глотка кислорода. Хочется остановиться, упасть на траву, отдыхать, отдыхать, отдыхать…
Но опытный бегун не останавливается. Он продолжает бежать и вскоре чувствует приток новых сил. Ноги становятся послушными и упругими, легкие снова вдыхают живительный прохладный воздух. Пришло «второе дыхание».
Мертвая точка есть и у пловцов, и у лыжников, и у велосипедистов. Она становится непреодолимой преградой для слабых духом. Но упорному, волевому спортсмену она не страшна.
Кочетов отлично знал это. Он не боялся мертвой точки и не раз преодолевал ее. Но тут она была ни при чем. Галузин придумал ее лишь для того, чтобы придать бодрости своему ученику.
Леонид вспомнил, как легко ему было улучшать свои результаты в первые годы увлечения плаванием. В детской школе он сначала проплывал двести метров за 4 минуты 6 секунд. Уже через полгода он проплыл эту же дистанцию за 3 минуты 9 секунд. За полгода скинул 57 секунд!
Но с тех пор улучшать свои результаты стало куда труднее. Кочетов достиг отличных показателей, и борьба пошла не за секунды, а за десятые доли их. И вот теперь за полгода он с величайшим трудом сбросил всего полсекунды, и, кажется, больше ему уже не скинуть. И все-таки Леонид послушался тренера. Еще месяц продолжались упорные тренировки. Но безрезультатно. Меньше 2 минут 30,3 секунды Кочетов ни разу не показал. Снова он зашел в тупик.
* * *
В эти мрачные дни, злой и расстроенный, Леонид зашел по делам в горком физкультуры.
В инструкторской за одним из столов он неожиданно увидел мастера Холмина.
Это было удивительно: после окончания института Леонид не встречался с Холминым, но от товарищей знал, что недавно у того были крупные неприятности.
Холмина обвинили в рвачестве: было доказано, что он числится тренером сразу в четырех коллективах. Работает мало и плохо, а деньги получает большие: После собрания, на котором разыгрался этот скандал, Холмина с позором уволили отовсюду. И вот – здрасьте! – снова всплыл!
«Ловок!» – неприязненно подумал Кочетов.
Он хотел, не здороваясь, пройти мимо, но Холмин вскочил из-за стола и бросился навстречу.
– А, Кочетов! Ты мне как раз и нужен!
Холмин был в новом, хорошо сшитом костюме «спортивного» типа: большие накладные карманы, а на спине, на талии – резинка. Такой фасон лишь входил в моду.
И снова Леониду бросился в глаза злой узкий рот Холмина.
– Я вчера из Москвы. Был в командировке, – отведя Кочетова в сторону, сказал Холмин. – Приветы тебе от всех ребят. И от Виктора тоже, Важдаева…
Он перешел на шепот и дружески взял Леонида локоть.
– Между прочим, учти: Виктор – он не так прост… Ямку под тебя копает…
– Важдаев?! – не поверил Леонид.
– Да, да, именно Важдаев. Я его на «Динамо» видел. При всех кричит: «Что, ловко я вашего Кочетова обставил? Вырвал у него рекордик!»
– Ну что ж… Ты ведь знаешь: рекорд он и в самом деле отнял…
– Верно, отнял. А зачем кричать, хвастать? И, между прочим, он откуда-то слышал, что ты тренируешься, хочешь снова вернуть себе рекорд. «Передай, – говорит, – пусть не пыжится. Не выйдет. Я тоже продолжаю тренировать двухсотку. И скоро сам еще улучшу свой рекорд». Ты это, кстати, намотай на ус…
– Ладно! – Леонид улыбнулся.
Он ушел, делая вид, что известие нисколько не задело его.
«Этот Холмин половину приврал, конечно, – думал Леонид. – И все же скверно. Виктор – горячий, порох… Возможно, и вправду что-то брякнул Холмину. Нашел кому! Эх, Виктор, Виктор!»
Леонид долго ходил по улицам.
«А может, я действительно зря шлифую двухсотку? – хмуро думал он. – И так мне до важдаевского рекорда не дотянуться, а если Виктор его еще улучшит, – пропал мой труд…»
* * *
На занятия с заводскими физкультурниками Леонид пришел мрачный. Но, как это всегда бывало, среди дружных, веселых заводских ребят настроение у него сразу улучшилось.
За четыре года работы в плавательной секции завода Кочетов сжился со своими учениками. Состав группы за эти годы сильно изменился. Некоторые члены секции, научившись плавать, перестали посещать занятия. Одни увлеклись футболом, другие – мотоциклетным спортом, особенно любимым на заводе. Место ушедших заняли новички. Многие из них и не мечтали о высоких спортивных показателях, особенно пожилые. Просто им было приятно после работы размять мускулы в бассейне. Это давало дополнительный заряд бодрости.
В горкоме физкультуры кое-кто удивлялся: зачем Леонид Кочетов – чемпион СССР, рекордсмен мира – все еще продолжает возиться с начинающими. Ведь его уже не раз приглашали тренировать перворазрядников: и почетнее, и выгоднее.
Но Леонид оставался на заводе. Как объяснить в горкоме, что он сроднился с заводскими ребятами? Ведь четыре года!.. Теперь он уже шел на завод не как на работу, а словно в родной дом.
Основное ядро группы оставалось прежним. Как и раньше, старостой был Николай Грач. Он почти не изменился и был, как и прежде, не по годам солидным и рассудительным. Грач теперь работал мастером в своем цехе; слава о нем еще сильнее гремела на заводе.
И плавал Грач хорошо. Он двигал руками и ногами ритмично и спокойно, казалось, даже чересчур спокойно. Но к финишу все же приходил впереди всех учеников Кочетова.
По-прежнему посещал занятия и бухгалтер Нагишкин. Кожа его оставалась молочно-белой. Сколько ни старался Нагишкин загореть, – солнце на него не действовало. Стильное плавание упорно не давалось толстяку-бухгалтеру, хотя он изо всех сил стремился подражать Кочетову и плыть так же легко и красиво.
Однажды Нагишкин даже попробовал освоить баттерфляй. Но он сумел всего лишь три раза выкинуть руки из воды и сразу же, перевернувшись на спину, лег отдыхать. Однако бухгалтер не унывал. Это был милейший, веселый, добродушный человек. Больше всего он плавал на спине, и в общем даже неплохо.
Как и все ученики Кочетова, Нагишкин сдал нормы ГТО. Но Николай Грач был уже пловцом второго разряда; многие заводские пловцы имели третий разряд. Нагишкин откровенно завидовал им, а сам оставался неквалифицированным.
Кочетов так привык к нему, что уже не понимал, почему улыбаются случайные зрители, глядя на торчащую из воды рыжую бородку бухгалтера и его очки, прикрепленные резинками к ушам.
До начала занятий оставалось еще минут десять. Кочетов всегда приходил немного раньше срока: любил в эти минуты беседовать со своими учениками. Он подсел к Николаю Грачу. Тот сразу же стал рассказывать о заводских новостях.
Тренировка прошла, как обычно. Но в конце занятия случилось незначительное на первый взгляд происшествие, которое, однако, до глубины души тронуло Кочетова, хотя он вовсе не отличался особой чувствительностью.
Леонид заметил, что ученики ведут себя как-то странно. Занятия кончились, но они не торопились одеваться, а сгрудились тесной кучкой и о чем-то таинственно перешептываются. Когда Леонид, не понимая, в чем дело, изредка поглядывал в их сторону, они смущались и начинали говорить еще тише.
Вскоре из их кольца вышел толстяк-бухгалтер и, запинаясь, но торжественно сказал Кочетову:
– Многоуважаемый Леонид Михайлович! Разрешите мне от имени всей нашей плавательной секции обратиться к вам с большой просьбой…
– Разрешаю, – сказал Леонид, удивленно оглядывая пловцов.
– У нас к вам большая просьба… – смущенно повторил Нагишкин. – Видите ли, мы все, ваши ученики, пристально, я бы сказал, с напряженным вниманием и сочувствием, следим…
– Короче, – буркнул из-за спины бухгалтера Грач.
– Да, не буду отнимать драгоценного времени. Короче говоря, мы все очень просим вас проплыть сейчас, ну, хотя бы стометровку.
Кочетов снова удивленно посмотрел на пловцов.
– А зачем? – спросил он Нагишкина.
Бухгалтер растерянно обернулся к своим товарищам, очевидно, не зная, как поступить. Все пловцы снова оживленно пошептались, и Нагишкин вежливо, но твердо сказал:
– Разрешите пока не объяснять вам, ээ… так сказать, причины, побудившие нас к такой просьбе.
Леонид недоуменно пожал плечами, но согласился. Он быстро спустился в раздевальню, снял тренировочный костюм, сполоснул тело под душем и вышел к воде.
Его ученики выстроились цепочкой вдоль всего бассейна, Кочетов прыгнул в воду и поплыл кролем.
– Нет, нет! – дружно закричали cpaзу все заводские пловцы. – Плывите баттерфляем!
Кочетов послушно перешел на баттерфляй. Он плыл, неторопливо и уверенно отмеривая метр за метром, и на всем пути видел пристально следившие за ним глаза учеников.
– Хватит? – шутливо спросил Леонид, кончив стометровку.
– Премного благодарны. Вполне достаточно, – ответил за всех Нагишкин.
Кочетов ушел в раздевальню. Когда он оделся и вышел в зал, его ученики снова стояли тесной кучкой и энергично доказывали что-то друг другу.
– Туловище вертикально выходит, из воды. Скорость теряется… – услышал он чей-то взволнованный, тоненький голос.
– Ерунда! Вовсе не вертикально! – сердито перебил какой-то бас.
Едва Леонид вошел, – шум сразу прекратился.
– Все? – улыбаясь, спросил Кочетов. – Я свободен?
– К сожалению, все, – хмуро ответил Нагишкин. – Извините за напрасное беспокойство.
Один за другим заводские спортсмены, смущаясь и стараясь не шуметь, незаметно покинули зал.
– Что это вы задумали? – спросил Кочетов Николая.
– Глупости! – махнул рукой Грач. – Я сразу сказал, что ничего не выйдет. Ребята, понимаете, болеют за вас. Знают, что вы готовитесь к рекорду и что-то не клеится. Ну, и решили, давайте все вместе посмотрим, как плывет Леонид Михайлович. Может, что-нибудь подскажем ему. Я им говорил: «Дурьи головы, ведь Кочетова сам Галузин тренирует. Уж «казак»-то все заметит. Куда нам соваться!» Не послушали. «Мы, – говорят, – хоть и плохие пловцы, а вдруг чем-нибудь поможем. Галузин привык к Кочетову, а нам со стороны виднее…»
Вот и помогли! Конечно, ничего не вышло. Один говорит: Кочетов голову низко опускает, а другой кричит, – наоборот, высоко голову держит.
Леонид засмеялся. Конечно, ученики ничего не могли подсказать ему. Но их забота растрогала его.
«Чудесные ребята!» – думал он, выходя вместе с Грачом из бассейна.
Домой Леонид пошел пешком, хотя идти было близко, Николай проводил его до Невы.
– Бывают трудные моменты в жизни, – неторопливо, словно раздумывая вслух, говорил Грач. – Кажется, тупик. Думаешь, думаешь, голова аж вспухнет, а выхода нет.
Никогда не забуду, как полгода назад мучился я с одной идейкой. В тракторе деталей-то знаете сколько? Четыре тысячи! И вот с одной деталью – мы ее прозвали «зонтом» – у нас все время выходил конфуз. Со сборки то и дело звонят: опять «зонты» кончаются. Прямо хоть конвейер останавливай. Прорыв. Деталь маленькая, но, между прочим, очень трудоемкая.
Вот и стал я думать, как быстрее изготовлять эти проклятые «зонты». Два месяца возился – придумывал приспособления к станку, чтобы обрабатывать сразу три детали. Ночей не спал. Мастер все вздыхал: «Брось ты эту мороку!»
Бился, я бился – ничего не вышло. Как же, думаю, теперь быть? Обидно прямо до слез.
Грач покрутил головой, вспоминая те времена.
– А все-таки придумал. Правда, инженер мне помог. Сделали с ним специальный фасонный резец для этого «зонта». И что вы думаете? В восемь раз быстрее стал я обрабатывать деталь! И товарищи потом сделали такие же резцы. Сразу прорыв и кончился. Тогда-то я и понял, – продолжал Грач: – если работать упорно, не сдаваться – никакие «тупики» не страшны.
* * *
Николай Александрович слушал Кочетова молча, не перебивая и не задавая вопросов. По спокойному, внимательному лицу Гаева невозможно было понять, как он относится к рассказу Леонида.
– Полсекунды за полгода, – хмуро говорил Кочетов. – А главное – дальше нет пути. Бьюсь, как рыба об лед, и все без толку.
Леонид прервал свой рассказ и посмотрел на Гаева. Может быть, тот хочет что-нибудь сказать? Но Николай Александрович по-прежнему молчал.
Поздним вечером в парткоме было непривычно тихо. Даже телефон не звонил. Только мерно постукивали большие стенные часы.
– Тренеры говорят: «Все правильно. Стиль безупречен. Нажмите еще немного». – Леонид усмехнулся. – Нажмите! А если я не могу больше нажать?
– Ну, а ты сам что думаешь? – наконец заговорил Гаев.
– А я ничего не думаю! Раз техника отработана, – о чем же теперь думать? – зло ответил Кочетов. – Теперь голову хоть на склад сдай. Плыть будет легче, лишний груз!
Гаев внимательно, следил за Леонидом.
– А по-моему, ты все-таки что-то задумал, – улыбаясь, сказал Николай Александрович. – Знаю я тебя. Просто прийти и поплакать – гордость твоя не позволит.
Леонид хмуро улыбнулся.
– Задумал, – сознался он. – Задумал, но самому страшно. Даже «казаку» не сказал. Боюсь.
– Говори, – негромко приказал Гаев.
И Леонид рассказал.
Давно уже появилась у него одна думка: решил он немного изменить технику. Руки нести над водой еще шире, гребок делать чуть короче, но притом энергичнее. Изменения как будто и небольшие, но эти «мелочи» неизбежно повлекут за собой и другие поправки. Словом, надо ломать старую привычную технику и создавать новую. Но сломать-то легко, а что даст новинка, – кто его знает. Заранее предвидеть невозможно.
– Н-да… – проговорил Гаев.
Как и всякий опытный спортсмен, он сразу почувствовал, какая опасность кроется в этих невинных «мелких» изменениях.
Если спортсмен достиг очень высоких, рекордных показателей в беге, прыжках, метании или любом другом виде спорта, чрезвычайно рискованно менять хоть какую-нибудь мелочь в его технике. Ведь он так сжился с нею, что все мельчайшие, тщательно продуманные движения делает уже механически. Они вошли в его плоть и кровь; кажется, будто он и родился с ними, настолько не отделимы они от него.
У отличного спринтера, бегущего стометровку, в памяти удерживается только выстрел стартера и тот момент, когда концы сорванной финишной ленточки уже трепещут за спиной. Весь бег он ведет совершенно механически, хотя до соревнования много лет отрабатывал каждое движение рук и ног. Попробуй бегун чуть-чуть изменить постановку ступни или немного увеличить мах руками – и драгоценные доли секунды, за которые он боролся много лет, исчезнут. А между тем он уже привыкнет к новому положению ступни, и, если даже захочет вернуться к старому, – это отнюдь не всегда удастся. Снова годами придется возвращать четкость и автоматизм прежней техники.
Все чемпионы хорошо знают это. И потому, достигнув блестящих результатов, они все точнее и тщательнее шлифуют каждое движение и крайне редко отваживаются менять свою технику.
Гаев сосредоточенно размышлял.
Рискованный шаг задумал Кочетов – это ясно. Чего доброго, – одним махом потеряет все свои мировые рекорды. Но, с другой стороны, – как добиться новых успехов? Не топтаться же на месте!
– Це треба разжувати, – наконец сказал Гаев. – Иди-ка домой, а я подумаю.
На другой день Леонид, придя в бассейн, испугался, увидев лицо Галузина. «Казак» за один день словно постарел. Великолепные усы его не топорщились гордо, как всегда, а висели обмякшие, будто их кто-то жевал. Громкий и уверенный тренерский бас тоже пропал. Говорил Иван Сергеевич медленно и тихо.
– Что с вами? – встревожился Кочетов.
– Старость, Леня! Всего одну ночь не поспал – и сразу заметно.
– Чего же вам не спится?
Галузин помолчал, словно раздумывая, – говорить или нет?
– Был у меня вчера Гаев, – кратко сообщил он.
Оба сразу замолчали. Леонид с волнением ждал, что скажет тренер. Как отнесся к его дерзкой затее?
– Старость, наверно, пришла, Леня, – негромко повторил Иван Сергеевич. – Боюсь! Стыдно сказать, буденновец, а боюсь.
– И я боюсь! – честно признался Кочетов. – Может, зря я все это затеял?
– А вот Гаев не боится! – негромко продолжал Галузин. – Дерзайте, говорит. Смелые всегда побеждают. Но с умом дерзайте. Не сдавайте головы на склад.
– Ну, и как вы решили?
– Придется дерзать! – тяжело вздохнул Иван Сергеевич. – Страшно, но другого выхода нет.
И они начали дерзать. Едва лишь изменили положение рук при гребке, – неумолимая стрелка секундомера сразу, словно обрадовавшись, прыгнула через несколько делений. 2 минуты 34,3 секунды!
– Это временное отступление перед новым рывком вперед, – успокаивали себя Галузин и Кочетов.
Но спокойствие не приходило. Отступление налицо, а будет ли потом рывок, – это еще, как говорится, бабушка надвое сказала.
Однако сдаваться было нельзя. Полтора месяца Леонид и его учитель разучивали новые движения, добиваясь наибольшей четкости и автоматичности. Отложив секундомеры, они отшлифовывали свою новинку, стараясь не думать о маленькой черной стрелке.
И только через полтора месяца они снова попробовали положить свою упорную работу на секундомер. И снова, будто издеваясь, стрелка показала, что пловец движется очень медленно. Правда, на этот раз Леонид отстал от своих прежних результатов на 3, а не на 4 секунды. Но для пловца и 3 секунды – целая вечность.
