Текст книги "Глухомань. Отрицание отрицания"

Автор книги: Борис Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

5

А при всем том хорошо мне было тогда в Глухомани. Танечка – внимательная, уютная, улыбчивая и спокойная, как раннее солнышко. Наградило меня счастьем под конец жизни. Только кто же может знать про свой конец? Знал бы я – еще бы внимательнее и ласковее был.

Союз наш нерушимый республик свободных распался с легкостью необыкновенной – только коммунисты горласто требовали прошлого. Представляете, как же надо отравить людей, чтобы они назад просились, а не вперед?..

К Танечкиным родителям дед ее, Иван Федорович, не-ожиданно свалился, как снег на голову, но, так сказать, уже на постоянной основе. Жил он до сей поры в областной нашей столице, имел однокомнатную квартиру, жену похоронил, как-то там управляться один обучился. А тут вдруг – явился. Здравствуйте, дескать, я – ваш батюшка и дедушка.

Обиженный приехал – до слез. Обвели его вокруг пальца, как малолетнего, хотя и ученым был. Профессором какой-то там негромкой науки. То ли социальной логики, то ли социальной психологии, то ли социальной патологии, я в подробности не вдавался. Он ее в нашем областном университете преподавал, эту науку. Но в делах житейских решительно ничего не смыслил и, естественно, во время отсутствия всякой логики в нашем государстве влип как кур в ощип.

В университете никакой зарплаты не платили уже месяца три. Как там люди перебивались, не знаю, но Иван Федорович перебиваться так и не научился и всегда четверть своей зарплаты тратил на книги. В том числе и на иных языках, поскольку знал аж три, не считая русского: английский, немецкий и французский. Книги были его страстью, верой, отдушиной и даже надеждой. Вот он с этой страстью, отдушиной и надеждой и дал маху, когда согласился на обмен.

Афера была простой, как мальчишеская удочка. Какие-то люди, которых он до сей поры и в глаза-то не видел, предложили ему обмен с компенсацией за площадь и удобства: он уступает им свою однокомнатную квартиру с телефоном, а сам перебирается в их коммуналку с доплатой в два-дцать тысяч зеленых. Иван Федорович прикинул, какую уйму книг он сможет купить на эти двадцать кусков, и подмахнул какое-то там соглашение. А через месяц его выселили с помощью милиции: оказалось, что он подписал дарственную на собственную жилплощадь, заверенную нотариусом и даже свидетелями сговора. Вот на основании этого липового документа деда и попросили с квартиры, а поскольку деваться ему решительно было некуда, он и прибыл в нашу Глухомань к единственной дочери. С тремя неподъемными ящиками книг.

Он был наивно обиженным – таким обиженным бывает только ребенок, – потому что обман как таковой (да еще такой наглый) считал совершенно нечеловеческим деянием. Под лаской дочери он малость оттаял, а потом Танечка решила пригласить его к нам. При этом она предупредила, что ее дедушка пьет только хорошее сухое вино, и я слегка побегал в его поисках. Глухоманцы, как выяснилось, сухого вина в рот не брали, предпочитая ему мокрое, и я с трудом разыскал в какой-то новой лавчонке – их расплодилось, как опят – две бутылки грузинского мукузани, сохранившихся еще с советских времен.

Танечка была на удивление внимательна, ласкова и разговорчива. Последнее обстоятельство было для меня новым, поскольку моя женушка никогда не была болтушкой, предпочитая слушать и вовремя вставлять убийственные реплики. Но по-детски обиженного профессора надо было сначала приучить к новой обстановке, а затем заставить улыбаться, позабыв все невзгоды. И ей это блистательно удалось.

Потом был ужин, за которым профессор был очень удивлен давно исчезнувшим натуральным грузинским мукузани. Он не пил – он смаковал вкус и букет, показывая пример, как пьют настоящее вино. Это имело под собой некоторую основу, так как дедушка в бытность молодым за какую-то там работу был приглашен в Сорбонну на годичный курс повышения квалификации, говоря нашим советским языком. Там он научился понимать толк в хорошем вине и освоил еще массу полезных знаний, которые и выплеснул на мою голову после выпитой бутылки.

– Культуры всего мира – а без культуры немыслимо никакое человеческое сообщество, потому что она и есть та крепость, которая отделяет человека от природы, – делятся на две неравные категории. На культуру системную, требующую подготовки, воспитания и знаний, и на культуру стихийную, бессистемную, которая присуща всему человечеству приблизительно в равной степени. Все народы мира обладают как той, так и другой культурой, но мы считаем цивилизованными лишь тех, в которых высоко развита культура системная. Вот ее-то и уничтожила советская власть в России, и сегодня в нашей свободной стране господствует культура бессистемная, то есть крестьянская.

Профессор не говорил, а излагал. Он отдохнул от житейских невзгод и обид, успокоился и жаждал аудитории. А я был лучшей из всех местных аудиторий, поскольку слушал заинтересованно и порой задавал вопросы. Профессор отвечал с живейшим интересом и даже с азартом, точно все время приглашал собеседника спорить с ним. Но…

Но тут Танечка появилась. Пригласила к столу, и разговор прервался. Очень для меня важный разговор: понял я кое-что. Доселе непонятное. Ну, к примеру, строить демо-кратическое общество в стране, где, по сути, нет ни одного демократа, – опасное занятие. И – пустое.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ1

Вдруг в Москву вызвали. В министерство. Уж и Советского Союза не существовало ни на каких картах, кроме исторических, а министерства благоденствовали при старых, очень даже знакомых мне именах. В частности, мой вызов подписал однокурсник, доселе носивший, правда, папки из кабинета в кабинет. Ну, думаю, дело плохо: закроют моих патронников вместе с оружейниками ввиду нехватки средств для нелегального вывоза за рубеж.

Того же мнения придерживался и Херсон Петрович:

– Похоже, что возвращение будет огорчительным.

А накануне отъезда, когда у меня уж и билет на руках был и Танечка чемодан уложила, заехали афганцы. Все трое – Андрей, Федор и Валера. С бутылкой и озабоченностью на лицах. Я подумал сперва, что пронюхали о моем вояже в столицу, но оказалось – по делу.

– Странный звонок, крестный, – вздохнув, сказал Андрей. – Звонил сам Юрий Денисович Зыков. Лично отцу. Без секретаря, напрямую. Сказал, что месяц пробыл за границей, только что вернулся. Выразил свое сочувствие и добавил при этом, что с долгом готов обождать, это, мол, не к спеху. И главное, никакого счетчика и никаких процентов за просрочку. Все – согласно договору. Странно?

– Он и вправду отсутствовал?

– Отдыхал на Кипре, – сказал Федор. – Это точно.

– Значит, местная банда работала, пока его не было, – предположил я. – Ну и, как говорится, слава богу.

– Не совсем, – Андрей вздохнул. – Есть одна неувязочка. Двусторонняя, как медаль.

– Какая еще неувязочка?

– Валера третьего отловил, из тех, кто над Катькой издевался, – сказал Андрей. – Припугнул, тот все и выложил.

– Что именно? Не темни, Андрей, я этого не люблю.

– Два факта, – сказал Валерий. – Но оба – непроверенные. Может, так просто ляпнул, чтобы только отговориться.

– Давай непроверенные.

– Первый: все трое подкрутков – действительно из спортлагеря, которым Спартак Иванович руководил. Бывший ваш первый секретарь.

– Ну, это еще ни о чем не говорит.

– Зато второй говорит, – сказал Андрей, перехватив инициативу разговора: за ним такое водилось. – Будто припугнуть отца через Катьку ребятам велел сам Спартак. Потому-то и не изнасиловали: ему уголовщина не с руки, у него – планы.

Я призадумался. Это могло быть похоже на правду, если бы я лично не знал Спартака. Веселого, даже чуточку бесшабашного парня, умевшего и подраться, и забыть про драку чисто по-мужски. Что-то тут явно не сходилось, особенно если учесть, что Спартак Иванович и впрямь любил мою Тамарочку, а Тамарочка не утратила и очень не хотела утрачивать дружбу со мной. Нет, тут что-то было не так, о чем я и сказал ребятам.

– Отец тоже так считает, – тотчас же согласился Андрей. – Он сразу сказал, что парень просто на авторитет сослался, только и всего. Похоже на правду, крестный?

– Похоже, – сказал я.

И с чего-то вздохнул. Не удержался.

– Ну, тогда выпьем на дорожку, – с огромным облегчением сказал Андрей. – Танюшка, вали на стол закуску!

Хорошо выпили, хорошо закусили. Потом Танюша вместе с ребятами меня на поезд усадила, и укатил я в столицу нашей Родины. В город-герой Москву.

Только не спалось мне в том поезде, несмотря на мягкий вагон и выпитую водку. Что-то тревожно было…

– Он – злопамятный, – сказал мне Ким о Спартаке.

Но ведь он же первым и отмел признания перепуганного паренька. Правда, до этого был звонок Зыкова. А я так и не успел с Альбертом поговорить. И что-то меня тревожило.

Впрочем, почему – «что-то»? Спартак Иванович меня тревожил. Точнее, не столько он, сколько его внезапное возникновение в этом страшноватом деле. С до ужаса перепуганной девочкой и двумя порядком избитыми парнями в больнице. А парни-то из спортивного лагеря, который организовал Спартак и которым долгое время руководил, всегда лично отбирая кандидатов в будущие чемпионы.

А поезд мчал сквозь всю нашу необъятную глухомань, в которой жили свои танечки и тамарочки, свои спартаки ивановичи и херсоны петровичи, свои кимы и пока еще живые вахтанги, свои «подкрутки» и свои беспощадные ребята, прошедшие Афган и оставившие там всякое сострадание как излишний балласт.

Мчал поезд.

2

Встретили меня в министерстве почти с распростертыми объятьями. Мой сокурсник за это время получил вдруг чуть ли не двухступенчатое повышение и теперь имел право на личную подпись в каких-то там очень даже обещающих документах. А потому, порадовавшись свиданию, тотчас же и приступил к существу:

– Значит, дела такие. Принято решение о закрытии у тебя производства винтовок устаревшего образца.

– А людей куда я дену, вы подумали?

– Не гоношись, подумали, – он обещающе улыбнулся. – Вместо винтовок к тебе полностью переводится оборудование для производства подствольных гранат. Ну, а впоследствии и автоматов, это специально оговорено. Деньги на замену оборудования и запуск цеха в производство уже выделены. И план по выпуску тоже уже подписан. Очень даже впечатляющий план. Будешь гнать подствольные гранаты в массовом порядке.

– Воевать, что ли, собрались?

Он улыбнулся, погрозил пальчиком.

– Поперед батьки в пекло не суются. Твое дело – клепать эти самые подствольные гранатки. А наверху – решать, как и когда их использовать. Да ты же вприсядку пу-ститься должен, а не дурацкие вопросы задавать: зачем да для чего. В наше время получить такой заказ для оборонки – это, знаешь, миллион по трамвайному билету. Да, недаром я побегал. Кстати, с тебя по этому поводу причитается.

– Да хоть сейчас. Называй ресторан.

– Сейчас – служба на благо отечества, брат. – Он вздохнул. – Но уж вечерком ресторанчик я тебе укажу!

Вечером указал. Дорoгй вышла встреча друзей, доложу я вам. Хорошо, Танюшка вовремя мне деньжат подсунула: «Мало ли. Москва все-таки».

Не Москва, милая ты моя! Не Москва, а – чиновники в Москве. Однокашника ободрать готовы как липку…

Мой знакомец выбрал какой-то неприметно маленький ресторанчик, но цены там!.. Сроду не подозревал, что могут быть такими. А мой как бы приятель заказывал черт знает что. Вкусно – спору нет, но я все время про себя считал, хватит ли мне семейных денег. И поэтому слушал не очень вдумчиво, хотя было что послушать.

– Слыхал о генерале Дудаеве? Ну, Герой Советского Союза, вспомни! Так вот, он создал в Чечне отлично вооруженную армию. Зачем, спрашивается? А затем, чтобы послать нас, Россию, к такой-то бабушке, вот зачем. Можем мы это допустить? Нет уж, хрена вам, с нас развала Союза во как достаточно! А к этому идет. Напрямую к этому топает! Ты телевизор-то смотришь?

– Смотрю, – сказал я, мучительно подсчитывая в уме, сколько может стоить востребованная осведомленным приятелем осетрина на вертеле, которой я сроду не пробовал. – Гонят муть вместо дела.

– Значит, не тот канал смотришь, – укоризненно сказал устроитель благополучия моего оборонного предприятия. – Поди в НТВ вцепился? Так нечего там смотреть, это – Гусинского пропаганда. Тоже – фрукт! Нет, ты ОРТ смотри внимательно. И внимательно слушай…

Тут принесли заказанную им осетрину на вертеле, и он малость приумолк. Вкусная штука, я попробовал. Сколько же она стоит?..

Однако надолго от разговоров его даже осетрина не удержала:

– Откуда у него деньги на современное вооружение, скажи? Он же за рубежом его покупает! Тогда – деньги откуда?

– За рубежом – и наше вооружение? – усомнился я. – А может, ему проще у наших генералов его купить?

– Нехорошо думаешь… – он оторвался от осетрины и погрозил мне пальчиком. – Непатриотично думаешь о нашей славной армии. Это все глухомань проклятая, ее мыслишки. Слетелись туда непризнанные политики и вас, наивных, с толку сбивают.

– Ну, а в какой еще стране можно купить наше оружие? В странах НАТО, что ли? Так они от своего не знают, куда деваться.

– В Грузии! – рявкнул мой собеседник. – В Грузии и Азербайджане! Думаешь, они позабыли уроки, которые им преподнесла наша славная армия? Не-ет, ничего они не забыли, ничего…

Признаться, очень мне захотелось треснуть его кулаком по физиономии, как когда-то Спартака, но – сдержался. Ну, тресну, ну, выпущу пар, а чем работяг своих кормить буду? Он же наверняка заказ на подствольные гранатки другому отдаст. Да хоть за угощение в этой же самой неприметной точке частнопита. Как бог свят, отдаст, а меня в милицию упечет и с работы снимет…

И я – проглотил. Проглотил вместе с осетриной на вертеле, как последний подонок. Вахтанг, наверно, с грустной горечью вздохнул на том свете…

А проглотив, спросил. Так, очень по-свойски:

– Ты в верхах вертишься, все знаешь. Скажи мне честно: будем с Чечней воевать?

– Непременно, – жестко, едва ли не по складам сказал он. – С сепаратизмом надо бороться огнем и мечом. Огнем и мечом!..

– Может, сначала все-таки поговорить с Дудаевым?

– Это еще зачем? Чтобы наобещал с три короба? Кавказцы – они хитрые. Они заговаривать зубы умеют.

– Кому? Нашим генералам вроде Грачева? Так ему и я зубы заговорю, не говоря уже о красноречивых кавказцах.

– Ты кончай эту демагогию, – зло сказал мой бывший сокурсник. – Получил правительственный заказ? Вот и выполняй, пока этого решения не отменили. И еще бутылку коньяка закажи. Армянского! Будем пить и говорить о бабах. И ни слова больше о политике!

Я заказал, упирая на национальную принадлежность заказа. Официант с готовностью ринулся исполнять, а я, грешен, не удержался:

– Когда, по твоему мнению, эта война возможна?

– Когда ты первую партию подствольных гранат выпу-стишь, – сказал он, глазки прищурив.

И зубы при этом вперед выбросил. Как змея.

3

На душе у меня было тошно после этого ужина. Настолько, что я не стал искать гостиницу, а пошел на вокзал и взял билет на первый же поезд в мою родную Глухомань. Поезд оказался ползуще пассажирским, в мягкий или плацкартный билетов уже не было, и я поехал общим. Мне досталась нижняя боковая полка в последнем купе. Именно последнем, потому что служебное купе проводницы оказалось у другого выхода из вагона. А народу было невпроворот: на нижних полках сидели плечом к плечу, на вторых кое-где устраивалось и по два человека. Шум, гам, повышенные тона, «ты меня уважаешь?..», детский плач… Россия стронулась с мест насиженных с мешками, детьми, обидами и узлами и снова, как в гражданскую, заметалась в поисках чего-то до крайности насущного. То ли хлеба, то ли справедливости.

Как в гражданскую?.. Подумалось об этом случайно, в тесном вагонном проходе подумалось, а, как говорится, «попало в цвет». Судя по разговорам и намекам моего разлюбезного студенческого друга, у нашего порога стояла новая гражданская война.

Что я знал о чеченцах? Да, в общем-то, ничего, не считая, разумеется, Лермонтова: «Злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал…» Но Ким в Казахстане жил бок о бок с чеченцами, выселенными державной волей в степи уж совершенно непонятно за какие провинности. Он дружил с их ребятишками, его вместе с ними кормили за одним столом чем бог послал, но всегда – поровну. И он утверждал, что честнее и надежнее друзей не бывает. Просто – не бывает, и все.

– Если чеченец сказал «да», можешь быть уверен: он повторит это «да» и на Страшном суде, – говорил он.

– На троих скинешься? – вдруг прервал мои размышления круто прокуренный голос.

Я поднял голову. Надо мной заговорщицки склонился парень лет тридцати в сильно потрепанном пиджачке и с еще более потрепанной физиономией

– А где возьмем-то? – спросил я.

– Да тут бабы специальные ездиют, – пояснил он. – Маленько переплатим, только и делов. И ей хорошо, и нам приятно.

Скинулись. Прокуренный взял деньги, куда-то шустро исчез и вскоре вернулся с бутылкой, одним стаканом и бородатым мужиком лет за пятьдесят.

– Этот – в доле, – сказал он. – Внес свои кровные. А проводница – совмещает.

– Что совмещает? – спросил я довольно тупо, поскольку мысли мои еще не вернулись в отведенное им природой стойло.

– Продажу паршивой водки с пьянством в вагоне.

– Грубо говоришь, – проворчал бородатый, сделавший вклад в общее удовольствие. – Водка паршивой не бывает. Паршивыми бывают только людишки.

Он достал из сумки хлеб, соль и огурцы. Второй извлек из кармана три сырые сардельки, а я честно признался:

– Ребята, закуской я не запасся, но зато с меня – бутылка, если нам не хватит.

– Это даже лучше, – сказал прокуренный, наливая полстакана. – Тебе – первому за доброе согласие.

Пили мы неспешно, но я бы не сказал, что с отменным удовольствием. Что-то мне мешало, а что – понять не мог. Водка была явно разбавленной, хмель в голову не ударял, а вот тяжесть – ударяла. Но я относил ее возникновение на моральный счет дружеского ужина в ресторане, поскольку мои партнеры крякали и похваливали.

– А водочка-то разбавленная, – сказал я.

– Ты во рту ее подольше катай, – посоветовал бородатый. – Она и достанет в конце концов.

За второй порцией начались разговоры, как то у нас и водится. Говорили в основном прокуренный и бородатый, а мне, признаться, было пока не до разговоров. Паршиво мне было, если уж сказать откровенно. И водка тут не помогала, а, как мне почему-то показалось, даже как бы содействовала.

– Дерьмократов ненавижу, – говорил тем временем бородатый. – Будет сигнал – а он будет, точно говорю, что будет! – сам автомат возьму. И уж – от души!

– А чем тебя демократы не устраивают? – довольно миролюбиво спросил прокуренный. – От советской власти тебя избавили. Теперь куда хочешь, туда и поезжай. Хоть в эту… Майами.

– А на какие шиши я туда поеду? Дерьмократы меня не от советской власти избавили – она вон как была в нашей глухомани, так и осталась. Только что вместо серпа с молотом у них теперь свечки в руках. Не-ет, друг, они меня от работы избавили, а чем я семью кормить должен? Их обещаниями? Так от них с души уж воротит.

– Друг, ты бутылку обещал? – спросил меня прокуренный. – Так дай денег, я сбегаю.

Денег я дал, и он сбегал. И тут же, не садясь, разлил нам по половине стакана, поскольку пили мы поочередно, а я – первым, как держатель основных акций.

– Ну, будемте, – угрюмо сказал бородатый, когда до него дошла очередь глотать. – Взятки лопатами гребут, во!.. – Он потер большим и указательным пальцами, будто щупал ткань. – Всю торговлю чернозадым отдали. Всю!.. Куда ни сунешься, везде – они. А о рынках вообще и разговору больше нет. Их рынки, лиц кавказской национальности. И по-всюду. От Москвы до самых до окраин. Это ж сколько стоило подмазать, от кого бумажка зависела. Это ж страшно подумать, как Россию продают!

– Прямо на рынке? – спросил я, не удержавшись.

– Прямо на рынке! – агрессивно огрызнулся бородатый. – Ты смотри, сколько дерут с нашего брата. Это ж уму страшно!

– А ты что же, прямо Россией с ними расплачиваешься? – поинтересовался прокуренный.

– А ты со мной не шути, – с угрозой негромко сказал бородатый. – Не шути, а то в тамбур выйдем…

– Шутить мне с тобой – интересу мало. А вот наливать тебе я больше не буду. Ни глотка. Хоть до тамбура, хоть после тамбура.

– Ах вон как!.. – бородатый тяжело поднялся с места. – Ну-ка, выйдем. Ну-ка, потолкуем.

Прокуренный, не вставая, ткнул его прямой ладонью в живот. Уж не знаю, куда именно ткнул, а только бородатый захрипел и согнулся пополам, как перочинный ножик.

– Валяй из вагона к чертовой матери, – тихо сказал прокуренный. – А то я тебя так отделаю, что ты полгода в сторону баб глядеть не будешь. Не на того ты нарвался, патриот. Вон, я сказал! Чтобы я тебя в нашем вагоне больше не видел, понял?..

Бородатый мужик молча поднялся, взял свою торбу и, согнувшись, поплелся к выходу, порой заходясь в кашле. Правда, пошел он не в сторону проводницы, а в противоположную, чтобы перейти в другой вагон. Прокуренный победитель плеснул мне в стакан, я выпил, он выпил после меня и зло сказал:

– Не выношу таких!..

– Где ты такому удару научился? – спросил я.

– Этому всю жизнь учатся, – с видимой неохотой сказал он. Потом добавил вдруг: – Выйдем в тамбур? Перекурить.

Вышли в тамбур, который был совсем рядом, за запертой дверью второго служебного купе.

– Сократили проводников, – сказал мой собутыльник. – Они теперь – полупроводники: одна – на вагон.

Закурили. Парень помолчал, сосредоточенно разглядывая сигарету. Потом сказал, вздохнув:

– Я спортом еще с пионеров увлекался. И не только увлекался, как все ребята, а в кружок поступил. Сперва – самбо, а потом разрешили восточные единоборства, и меня спортобщество рекомендовало туда. Ну, и я вскоре в кружке этом стал отличником. И как-то на всесоюзных соревнованиях выиграл золотую медаль среди юниоров.

Он вдруг замолчал, замкнулся. Долго молча курил, по-прежнему пристально изучая огонек сигареты. Потом сказал:

– Деньги у тебя есть? Только – честно.

– На бутылку хватит, – сказал я, поняв, что самое главное в его рассказе зазвучит только после очередной поллитровки.

И протянул прокуренному деньги.