Текст книги "Дуэль с собой"

Автор книги: Борис Пугачев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

ГЛАВА 32

Людей честных связывают добродетели; людей обыкновенных – удовольствия, а злодеев – преступления.

А. Ланбер

Таджикистан встретил Родика желто-голубой неподвижностью и зыбкой тишиной листопадной осени. Почти пустое взлетное поле, окруженное серо-коричневой грядой холмов, подчиняясь каким-то оптическим иллюзиям, меняло очертания в мареве искаженного жарой и солнцем пространства, как будто пытаясь вырваться в глубокое голубое небо. Неопределенного цвета пирамиды деревьев, дополняющие этот неподвижно-подвижный пейзаж признаками фантастической нереальности, вызвали в душе Родика целую гамму чувств. Он даже невольно остановился, мешая суетливому движению сходящих с трапа пассажиров, и перевел взгляд в сторону города, заслоняемого зданием аэровокзала. Все выглядело по-прежнему сонно, и сонливость эту совершенно не нарушало движение прилетевших и встречающих.

Родик с трудом заставил себя вернуться к действительности и оказать необходимое внимание своему спутнику. Он произнес несколько дежурных фраз, приятных любому человеку, на родную землю которого вступает гость.

Сходя с трапа, Родик увидел за ограждением Сергея Викторовича, приветливо машущего рукой. Проследив за взглядом Родика, Абдулло Рахимович предложил: «Родион Иванович, поедемте сразу ко мне. В вашем распоряжении будет целый дом. Сергея Викторовича отпускайте. Пусть отдыхает».

Сергей Викторович, с неподдельной радостью встретивший Родика, огорчился, узнав о планах Абдулло Рахимовича. Родик, чтобы поддержать в нем ощущение нужности, попросил его сделать несколько звонков в Москву и закупить продукты на следующую неделю. Потом долго и очень тепло прощался с ним, хваля состояние машины и объясняя, что они еще встретятся и обсудят различные вопросы.

Проскочив короткий туннель под железнодорожным мостом, автомобиль, не задерживаясь на светофоре, резко повернул влево и, миновав еще один красный светофор, оказался в начале главной улицы, на которой, по многочисленным комментариям, происходили недавние печальные события.

Родик ожидал увидеть следы народного буйства, милицейские и военные пикеты. Однако ничего подобного заметно не было. Душанбе жил знакомой Родику жизнью и на первый взгляд совершенно не изменился. Казалось, что не произошло почти годового перерыва в общении Родика и города – все так же по улицам текла пестрая народная толпа, сновали машины, сверкали, отражая солнечные лучи, витрины магазинов, а если где-то и существовали раны, нанесенные разбушевавшейся толпой, то либо их искусно спрятали, либо они затянулись, не оставив даже мелких шрамов.

Как бы приветствуя своих жителей, город беспрепятственно пропускал автомобиль, в котором ехали Родик и Абдулло Рахимович, через знакомые улицы, площади и переулки. Родика, желающего не спеша рассмотреть Душанбе и вобрать в себя его тепло и уют, расстраивало такое быстрое движение. Перед его глазами еще стоял промелькнувший в просвете домов балкон его квартиры, когда последние городские постройки остались позади, и мимо окон поплыл, навевая дремоту, однообразный равнинный пейзаж с пятнами искусственных прудов для выращивания рыбы, каменными руслами ручьев и рек, пожелтевшими полями. Абдулло Рахимович, вероятно тоже уставший за последние дни, делал заметные усилия, чтобы не заснуть. Однако это удавалось ему плохо – голова его то склонялась, то вновь резко возвращалась на подголовник сиденья. Временами он обращался то к Родику, то к водителю деланно бодрым голосом, демонстрируя, что не спит. Беседа не получалась, и это заметно беспокоило Абдулло Рахимовича. Выбирая все новые темы для разговора, он рассказывал то о курган-тюбинском кирпичном производстве, то о достижениях сельского хозяйства, пытаясь заинтересовать Родика успехами виноделия и обещая познакомить с директорами совхозов. Однако глубина его познаний была незначительной, очередная тема быстро исчерпывалась, и опять наступала сонная пауза.

Наконец на придорожном указателе Родик прочитал «Дангара», и, словно отвечая на его мысли, Абдулло Рахимович заявил:

– Родион Иванович, мы почти приехали. Не удивляйтесь, я родом из небольшого кишлака, но родину не выбирают. Скоро вы познакомитесь с моей семьей. Я вам не говорил, что завтра у меня важное мероприятие – обрезание младшего сына?

– Нет, не говорили. Я вас поздравляю! Мне доводилось бывать на этом торжественном действии. Жалко, что вы меня не предупредили заранее. Я сделал бы соответствующие приготовления.

– Вы же знаете, что это не обязательно. Важно присутствие. Кроме того, это очень удобный момент, чтобы познакомиться со всеми моими родственниками и друзьями. Скажу вам по секрету: я специально так подгадал – для вас.

Родик промолчал. Даже он, считавший себя большим знатоком восточного характера, часто не мог с уверенностью сказать, где проходит граница между правдой и ложью, между лестью и уважением, между душевным дружеским теплом и вынужденным приличием, между гостеприимством и национальными традициями, между пороком и обычаем…

Кишлак действительно был маленьким, пыльным, плохо обустроенным, с полуразвалившимися крошечными домишками. Поэтому, когда одна из узких улиц уперлась в кирпичный забор, за которым просматривалась большая крыша дома, а перед широкими въездными воротами толпилось больше десятка таджиков в халатах и тюбетейках, Родик без пояснений понял: их утомительная поездка завершилась.

Частично одноэтажный, частично двухэтажный дом оказался больше, чем предполагал Родик, – он занимал площадь в несколько сотен квадратных метров и в плане представлял собой прямоугольник с внутренним двором посередине. Двор увивали виноградные лозы, сохранившие разноцветные ягодные грозди и уже начавшие желтеть листья. Нарушали эту гармонию многочисленные строительные недоделки, что, впрочем, являлось типичным для частных домов Таджикистана, где главным считалась масштабность замысла, а не элементы, создающие уют.

Здесь же располагался тандыр – открытая кухня и мощенная камнем площадка с навесом и большим топчаном, заваленным курпачами и подушками. Такие дома, способные вызвать бурю эмоций у советского человека, прожившего всю жизнь в малогабаритных квартирах средней полосы России, давно уже не поражали Родика. Почти все руководители Таджикистана, с которыми сводила его судьба, владели подобными хоромами – пусть не похожими друг на друга, как две капли воды, но, бесспорно, имеющими одинаковые архитектурные формы и источники финансирования строительства.

Основным отличием этого дома от виденных Родиком ранее было полное отсутствие привычных ванно-туалетных удобств. Туалет и душ размещались в отдаленной части здания, разделяя его на две половины. В дальней половине обитали женщины и дети. Со стороны другой половины, в которой разместили Родика, вместо привычного унитаза имелись узкие щели в полу, типичные для сельских выгребных ям. Такие «удобства» бесили Родика с первых дней его пребывания в Таджикистане. Для него всегда было загадкой, как местные жители умудряются попасть в эти щели и что делать, если промахнулся, поскольку, как правило, какие-либо предметы для уборки отсутствовали. Надо отдать должное этому дому – здесь все поверхности были выложены кафелем, и наличествовала туалетная бумага, что, несомненно, являлось огромным шагом вперед в кишлачной сангигиене. Однако остальные проблемы это не снимало, а может, наоборот, обостряло – отработанный до автоматизма способ применения туалетной бумаги здесь не работал и напоминал попытки ребенка засунуть в узкую прорезь копилки подаренную взрослыми бумажную купюру. Неудобства на этом не кончались. Добыча горячей воды оказалась делом еще более сложным – ее требовалось приносить в душ из какого-то другого места, известного только постоянным обитателям. Поэтому Родику пришлось отыскать хозяев, потом подождать, затем выслушать массу извинений и наконец, заверив всех, что такой способ его ничуть не смущает, помыться – попеременно то кипятком, то холодной водой.

Приводя таким образом себя в порядок после длинной дороги, Родик не раз проклял тот миг, когда отпустил Сергея Викторовича. Однако ужин во многом компенсировал туалетные неудобства. Судя по всему, он был репетицией завтрашнего торжества, для которого вдоль забора уже установили разномастные столы и стулья, снесенные, вероятно, со всего кишлака. Родик познакомился с матерью, женой и тремя детьми Абдулло Рахимовича, вручил всем подарки, похвалил дом и, отдав должное очень вкусным яствам, с извинениями отправился в отведенную ему комнату.

Проснулся Родик очень рано, солнце только всходило. Умывшись на этот раз без горячей воды, он с удовольствием расположился во дворике на топчане, наслаждаясь утренней свежестью и листая прихваченный с собой детектив. Несмотря на рассветный час, дом уже не спал. Никого не было видно, но слышалась и чувствовалась суета, разносились манящие запахи съестного.

В таком покое Родик провел часа два-три, пока не появился Абдулло Рахимович, сопровождаемый изможденно загоревшими, одетыми в помятые пиджаки и чапаны[66]66
  Чапан – национальный халат.


[Закрыть] мужчинами. Представлять их он не стал, из чего Родик сделал вывод, что это либо очень бедные односельчане, либо работники. И действительно, эти люди начали активно расставлять и накрывать столы, поливать из шланга двор, собирать опавшую листву – в общем, различными способами создавать дискомфорт. Отдых кончился. Жена и дочь Абдулло Рахимовича принесли завтрак, и Родик, уже успевший проголодаться, с удовольствием поел. Вскоре пришли первые гости.

Родик, только в общих чертах знакомый с многостадийным обрядом обрезания, не мог понять, какой его части посвящено торжество. Спрашивать было неудобно, да и не имело смысла. Ему определили место рядом с Абдулло Рахимовичем, и поэтому каждый вновь прибывший гость обязательно приветствовал его, хотя сам представлялся не всегда, считая, что его и так должны знать в лицо. Некоторых высокопоставленных гостей Родик действительно знал, так как встречался с ними в Душанбе. Но подавляющее большинство визитеров видел впервые, поскольку среди них были в основном руководители кулябских районов, председатели совхозов, военные, милиционеры и другая местная элита. Отдельной группой приехали ленинабадцы и с ними давно знакомый председатель уратюбинского горисполкома, который, заметив Родика, проявил бурю эмоций, завалив его расспросами и мешая приветствовать остальных, казалось, нескончаемых гостей. Действие начало превращаться в мучительную пытку: Родик в темном пиджаке и галстуке быстро вспотел, причем не только от греющего солнца, но и от многочисленных приветственных объятий и выпитой водки. Абдулло Рахимович полностью погрузился в гостеприимные хлопоты и о задаче знакомства Родика с нужными людьми, казалось, забыл.

Желая передохнуть, Родик, не привлекая внимания, удалился к себе в комнату, где с облегчением разделся и прилег на кровать. Незаметно прошло около часа, одежда высохла, к телу вернулось ощущение свежести, и можно было приступать ко второму раунду.

Абдулло Рахимович заметил исчезновение Родика. Истолковав его по-своему, он встал и торжественно обратился к присутствующим:

– Дустони азиз, рафикон[67]67
  Дорогие друзья, товарищи (тадж.).


[Закрыть], я хочу выпить эту рюмку за нашего старшего брата, муаллима, моего друга и почетного гостя из Москвы, уважаемого Родиона Ивановича. Родион Иванович сделал и делает очень много для нашей республики. Я хочу пожелать ему еще больше друзей и всяческих успехов!

Родик тоже поднялся, поблагодарил Абдулло Рахимовича и после долго чокался с многочисленными гостями. Тост оказал волшебное действие – к Родику потянулась вереница различных людей. Первым подошел таджик в форме полковника пограничных войск. Непонятно с какой целью он начал рассказывать об участившихся после вывода советских войск из Афганистана случаях нарушения государственной границы, о ввозимых наркотиках. К разговору присоединился больше похожий на узбека молодой человек в камуфлированной одежде, с орденской колодкой, но без знаков различия. Полковник обращался к нему, несмотря на разницу в возрасте, уважительно, хотя и называл его Файзулло-джон, а молодой человек, наоборот, держался подчеркнуто независимо и вскоре полностью завладел беседой, повернув ее на обсуждение необходимости объединения всех таджиков и развития государственного суверенитета, а также критикуя памирцев, ведущих политику иранизации страны.

Родик старался не высказывать своего мнения, опасаясь негативной реакции и эмоциональных всплесков, о которых говорил Сергей Викторович, анализируя взрывоопасное состояние таджикского общества. Кроме того, он его еще не сформировал. Отсутствие признаков перемен, очевидно, было только внешним, скрывающим бушующий внутри вулкан, способный в любую минуту выплеснуть горячую лаву. Глядя на нездоровый огонь в глазах собеседника, Родик почему-то вспомнил портрет Че Гевары в витрине пустого гаванского магазинчика. «Там тоже начиналось с пламенных выступлений, а закончилось кровопролитием и нищетой», – подумал он.

Молодой человек, все больше распаляясь, завладел всеобщим вниманием. Его (что было совершенно необычно для таджиков) слушали, почти не перебивая. В какой-то момент он обратился к Родику как к представителю центра, выплеснув на него волну вопросов-упреков. Родик пространно ответил, что в стране начался очень сложный процесс и в России ситуация не менее острая, чем в Таджикистане. Объяснил, что считает преждевременным делать какие-либо выводы, а уж тем более предпринимать действия, подобные февральским. С ним не согласились, но и спорить не стали, а просто продолжили слушать зажигательный монолог молодого человека, который постоянно возвращался к осуждению памирцев и узбеков – основных врагов республики.

Вскоре диспут стал многолюдным, появились еще несколько ораторов, имеющих очень близкие, на взгляд Родика, платформы, но принципиально расходящихся в мелочах. Выделялся средних лет мужчина, спокойно и уверенно высказывающий свою позицию, более сдержанную и взвешенную. В отличие от многих, он позитивно оценивал роль России и русскоязычного населения. Родик поддержал эту мысль, но, почувствовав возникшее напряжение, посчитал целесообразным вообще больше не вмешиваться и отошел в сторону. Однако полностью дистанцироваться не удалось: понравившийся ему мужчина, вероятно поняв высказывание Родика по-своему или желая развить свои мысли, последовал за ним. Они разговорились, выяснилось, что мужчину зовут Сухроб и он работает учителем в школе для умственно отсталых детей. Родик рассказал, что его мама занималась близкой педагогической практикой. Вероятно, Родик чем-то импонировал Сухробу или тому просто хотелось выговориться, но беседа затянулась и даже стала несколько тягостной, хотя и содержала много любопытной информации. Как всегда в таких случаях, Родик начал что-то пропускать, при этом не переставая поддакивать и жестикулировать.

Вдруг что-то заставило его оглянуться. За спиной стоял пожилой худощавый мужчина с правильными чертами резко очерченного лица. Нечто знакомое увидел Родик во взгляде этого человека, явно им интересовавшегося. Однако, как только их взгляды встретились, он моментально отвел глаза, изображая, что рассматривает что-то вдали. Родик обладал хорошей зрительной памятью и не сомневался: где-то они уже виделись. Поэтому на всякий случай приветливо улыбнулся и кивком поздоровался с незнакомцем. Тот ответил тем же… В этот момент Родика отвлек Абдулло Рахимович, желающий познакомить его со своими братьями. Родик еще вчера, представляясь жене и матери хозяина, постеснялся спросить, есть ли в семье другие мужчины. Увидев же братьев, он подумал: либо отец Абдулло Рахимовича имел гарем, либо это не родные братья, поскольку четверо мужчин, приветливо пожимающих руку Родика, совершенно не походили друг на друга. Причем различия были разительные. Один из них имел богатырское телосложение и совершенно, что называется «под ноль», выбритую голову. Тупое отекшее лицо, злобные глазки и огромные татуированные руки с толстыми, неуклюжими пальцами довершали неприятную картину. Другой брат, наоборот, производил впечатление хрупкого, болезненного человека, он носил пышную черную шевелюру и аккуратно подстриженные усики. Третий оказался большеголовым и приземистым, по виду – типичным местечковым евреем с классическим грустным профилем и ушами-пельменями. Четвертый брат вообще был рыжим, правда с темно-карими глазами, и чем-то напоминал памирца.

Завязался оживленный разговор, из которого выяснилось, что похожий на еврея брат работает директором то ли винсовхоза, то ли винзавода. Род деятельности остальных, против обыкновения, не обсуждался. Беседу прервало прибытие нового и, судя по реакции окружающих, почетного гостя. Он оказался директором местного совхоза, и хотя по рангу уступал Абдулло Рахимовичу и многим гостям, держался очень независимо и по-хозяйски самоуверенно. Гость обнялся с Абдулло Рахимовичем и его братьями, особенно задержавшись в объятиях бритого богатыря, и, непонятно к кому обращаясь, сказал: «Наконец-то, Якуб, тебя выпустили, а то мы так беспокоились!» Пожимая Родику руку, он сообщил, что очень много слышал о нем и знает, как много тот делает для их односельчанина, достигшего высокого поста в правительстве, но при этом не забывающего свою малую родину. Стиль разговора и стандартные словосочетания выдавали в этом человеке бывшего партийно-профсоюзного работника, а зачесанные назад волосы и малоэмоциональное каменное выражение лица дополняли портрет провинциального руководителя, что как-то не вязалось с выказываемым к нему подчеркнутым уважением. Во время беседы Родик снова почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Оглянулся – его буравили все те же внимательные глаза.

Любопытство не оставляло его, и он спросил Абдулло Рахимовича, показывая рукой на загадочного мужчину:

– Мучаюсь, знаю, что общался вон с тем товарищем, но никак не могу вспомнить, где.

– Это мой очень дальний родственник. Сомневаюсь, что вы могли где-то общаться. Он большую часть жизни провел в тюрьме.

Тут в голове Родика все сложилось – он понял, что это тот самый «грузчик», с которым он обсуждал плату за переноску сейфа.

– А как его фамилия?

– По-моему, Сафаров, но, возможно, я ошибаюсь. Могу уточнить, если это важно.

– Да нет, спасибо, это не важно. Наверное, я кого-то с ним путаю. Часто бывают двойники. Давайте выпьем за ваше здоровье…

– Спасибо, ака. Я еще не успел вас познакомить со своим дядей, который договорился в Совмине о заказе э-э-э… прессов. Кстати, он недавно стал прямым начальником вашего друга Саидова.

– Мы, к сожалению, очень давно не виделись с Абдужаллолом, – поспешил на всякий случай заверить Родик, пытаясь по реакции собеседника понять, как себя вести, чтобы не навредить ни себе, ни Абдужаллолу.

– Ваш друг – очень достойный человек, – заметил Абдулло Рахимович. – Впрочем, ваши друзья и не могут быть другими. У нас тоже есть пословица про друзей: «Скажи, кто твой друг…»

Дядя Абдулло Рахимовича оказался личностью совершенно неприметной. Единственное, что бросалось в глаза, – это манера его поведения, описать которую можно было одним словом Пруткова – «бди». На лице его застыла маска верного службиста, ее дополняли усы и короткая прическа. Таких людей Родик встречал часто, причем в различных учреждениях – от домоуправления до райкома партии, где они неизменно занимали те или иные руководящие посты средней руки. Люди эти обладали хорошо скрываемой природной хитростью и недалеким умом, что, однако, не мешало им становиться отличными исполнителями.

Поэтому вся короткая беседа практически не напрягала Родика и сводилась к завуалированному обсуждению размера «отката» в случае получения финансирования. Родик легко принял эту примитивную словесную игру и дал понять, что его опыт достаточно велик и он в состоянии обеспечить интересы, как он шутливо выразился, «ограниченного круга заинтересованных лиц, участвующих в тридцати процентах от объема работ». Предложенный таким образом откат полностью удовлетворил дядю и, по убеждению Родика, даже несколько превышал запланированный им и стоящими за ним людьми. Родик умышленно увеличил сумму до предела (такие откаты были характерны лишь для комсомольского бизнеса), считая, что выход на государственное финансирование важнее единовременной прибыли, что его широкий жест по достоинству оценят и в будущем он окупится сторицею.

В конце торжества Родик позволил себе расслабиться и в надвигающейся вечерней прохладе поглотить несчитанное количество водки, баранины, винограда и персиков. Абдулло Рахимович активно помогал ему в этом приятном занятии, отвлекаясь только на проводы гостей. Наконец все разошлись, и они, переместившись на топчан во внутренний дворик, развалились среди подушек, ведя пьяный, ни к чему не обязывающий разговор. Родик, почти ничего не приукрашивая, рассказывал о своих похождениях в Венесуэле. Его собеседник довольно похохатывал и делал замечания, свидетельствующие о том, что он считает все эти байки если не выдумкой, то огромным преувеличением. Потом выпили за женщин, и Абдулло Рахимович пообещал познакомить Родика с таджичкой, а Родик его – с москвичкой. Так сидели долго, пока накопившееся за день тепло не растворилось в воздухе. Прохлада, раньше приятно окутывающая разгоряченные водкой и зажигательными рассказами тела, больше не дарила удовольствие, а густая чернота ночи стала неуютной.

Поежившись, Родик решил пойти отдыхать, о чем и сообщил окружающим. Абдулло Рахимович больше для приличия предложил еще выпить. После опрокинутой пиалы усталость как-то сразу навалилась на Родика, и он еле добрел до своей постели.

Засыпая, он продолжал думать о столь бурном, насыщенном новыми знакомствами и надеждами на будущее дне. Он еще не знал, что случай свел его почти со всеми, кто вскоре будет определять судьбу Таджикистана. Одним из них, как национальным героям, поставят памятники, других проклянут, а остальные возглавят новое государство, сохранив от прежнего только название.

В воскресенье после обеда Родик наконец попал в свою душанбинскую квартиру. Он с наслаждением плескался в ванной, долго лил на себя воду из душа.

Потом позвонил домой в Москву. Все было в порядке. Окса и Наташа собирались идти в театр. Родик порадовался, что они сближаются. Затем переговорил с Сашей. Тот задал несколько несущественных вопросов, из которых следовало, что проблем нет. Беспокоить в выходной день еще кого-то он не хотел и, обсохнув, прихватил из холодильника бутылку водки и спустился во двор. Погода стояла прекрасная, дышалось легко, воздух был не жарким, не холодным, не влажным, не сухим, а каким-то ласкающим. «Возможно, это последний день уходящей осени», – подумал Родик, медленно прогуливаясь по двору, который жил своей жизнью. Старики сидели на скамейках и тихо беседовали. Дети бегали, прыгали, кувыркались и кричали. Женщины следили за ними, пытались унять буйные игры. Мужчины занимались любимым делом – пили, закусывали и играли кто в нарды, кто в шахматы, кто в домино. Родику хотелось посидеть и просто понаблюдать за игрой. Это напоминало ему детство, когда в Москве во дворах происходило примерно то же самое.

Несмотря на свои занятия, соседи его заметили и начали уже издали приветствовать. Подсев к одному из столов, Родик, даже не успев выставить принесенную бутылку, уже получил первую порцию восточного гостеприимства в виде арбуза и пиалки с водкой. Он выпил, съел кусочек арбуза и принялся наблюдать за игрой. Его никто не трогал, не дергал, не заставлял вести навязчивую беседу. Его просто замечали и молча проявляли знаки внимания. Так Родик просидел до сумерек, размышляя о последних словах Григория Михайловича. «Что за условия имел в виду Гриша?» – задавался он вопросом и все более отчетливо понимал: ответ напрашивается один.

– Меня попытаются взнуздать и сделать покорным осликом, – произнес вслух Родик и от неожиданности оглянулся. Никто его не услышал, все были увлечены своими делами. Стараясь не испортить вечер, он заставил себя думать о другом, но мысли вернулись к тому же. Он вспомнил предположения, высказанные Абдужаллолом по поводу Григория Михайловича. Опять захотелось ясности, которую способен был внести только Абдужаллол. Родик решил встретиться с ним через день, надеясь за завтра решить все в Совмине.

Солнце спряталось за крыши домов. Родик еще немного понаблюдал за меняющимся освещением неба и тихо, ни с кем не прощаясь, пошел домой.

Хождение по кабинетам Совмина не заняло много времени. Все, что требовалось от Родика, было подготовлено в течение понедельника и первой половины вторника. Дальнейшие действия от него не зависели и должны были завершиться до конца месяца.

Вечер вторника Родик планировал провести с Абдужаллолом и Олей в ресторане. Уговорить их принять такое приглашение стоило больших трудов. Руководствуясь законами восточного гостеприимства, они настаивали на поедании традиционного плова дома. Однако Родик сумел убедить их, что он не гость, а просто одинокий и обеспеченный житель Душанбе, способный, а главное, страстно желающий шикарно угостить друзей в ресторане. Сначала он хотел пойти в знаменитую армянскую шашлычную на нижней дороге, но оказалось, что после февральских событий ее закрыли, а армяне уехали. Тогда Родик остановил свой выбор на ресторане при гостинице «Душанбе», где был достаточно просторный зал и, несмотря на осень, функционировала открытая веранда.

Он приехал в ресторан раньше и сразу отпустил Сергея Викторовича домой. Народа было мало. Родик в сопровождении метрдотеля обошел зал, поднялся на второй этаж и осмотрел открытую веранду, на которой оказалось ветрено и неуютно. Постояв там несколько минут, он понял, что лучше устроиться на первом этаже в закрытом помещении. Родик выбрал столик в углу зала, где, как ему показалось, оркестр не будет мешать общению. Не дожидаясь прихода друзей, он заказал зелень, фрукты, закуски, воду, вино и водку. Подумал, что надо бы купить Оле цветы, и пожалел, что отпустил Сергея Викторовича. Потом спросил официанта: «Могли бы вы доставить мне букет цветов?» Официант очень многословно, по-разному извиняясь, объяснил, что это невозможно – цветочный магазин на углу закрыт, а на зеленый базар не успеть. Родик понимал, что если предложит сейчас червонец, то цветы появятся, но, поворчав по поводу сервиса, не стал этого делать. У него в дипломате лежали ротфронтовская коробка московских конфет, специально привезенная для Оли, и шикарная паркеровская ручка, оставшаяся после раздачи сувениров в Совмине и теперь предназначенная Абдужаллолу.

Вскоре появились Абдужаллол и Оля.

– Родик, ты нарушаешь все наши обычаи! – еще издали заговорил Абдужаллол. – Где это видано, чтобы приезжал гость и приглашал хозяев в ресторан?

– Здравствуй, Оленька! – не обращая внимания на его слова, приветствовал Родик. – Дай я тебя поцелую, а то твой муж мучает меня этим идиотским вопросом уже два дня. Вот отобью тебя у него – тогда может отстанет.

– У тебя и так две жены. Хватит! – парировал Абдужаллол.

– Козьма Прутков говорил: «Не шути с женщинами: эти шутки глупы и неприличны». А Коран рекомендует иметь четырех жен. Так что у меня еще есть пространство для деятельности. И вообще тебя не спрашивают. Оля свободная женщина Востока и сама может бросить или выбрать мужа, – смеясь, заявил Родик и добавил: – А насчет нарушения правил гостеприимства ты вообще ошибаешься. Я местный житель, а не гость. Хочешь, покажу паспорт? Кроме того, мы с вами в этом году не отмечали мой день рождения, а ваши дни рождения, если я не путаю, еще не наступили.

– Тебя переговорить невозможно, – обнимая Родика, примирительно констатировал Абдужаллол. – Давай переменим тему. Почему ты один?

– Первую жену отправил в командировку в Австралию, а вторая сидит в Москве с Наташкой, поскольку я срочно прилетел, чтобы пообщаться с твоим новым начальником. Вот уже четыре дня с ним общаюсь.

– Это тоже шутка? Откуда ты знаешь, что у меня новый начальник? – посерьезнел Абдужаллол.

– Расскажу, если перестанешь трепаться, сядешь за стол и выпьешь водки.

– Оля, мы имеем в друзьях страшного человека. Я не рекомендую тебе становиться его третьей женой. Он кончит жизнь на гильотине, тебе придется возвращаться ко мне, а я – гордый восточный муж, назад могу не взять. Что ты будешь делать?

– Как жена декабриста, последую за мужем, – включилась в словесную игру Оля.

– За каким? – хором спросили Абдужаллол и Родик. И все засмеялись, довольные друг другом.

– Опять что-то с Абдулло Рахимовичем затеял? Тебе мало аферы с «Волгами»? – поинтересовался Абдужаллол.

– Умеешь логически мыслить, Шерлок Холмс. Похоже, изучал дедукцию, – иронично прищурился Родик и серьезно добавил: – Он мне сделал предложение, от которого я не смог отказаться. Только поэтому я срочно прилетел сюда и, слава богу, имею удовольствие лицезреть вас в полном здравии и не потерявшими чувство юмора.

– Смотри, я тебя предупреждал. Больше эту тему поднимать не буду – ты уже большой мальчик.

– Ладно, Абдужаллольчик, не стращай. Думаю, на этот раз я правильно поступил. Потом расскажу, в чем дело, а то Оленька уже заскучала. Да, у меня для вас есть сувениры… Поведайте, как вы тут без меня живете. Что нового?

– Родик, что может быть нового, если я мужа вообще не вижу? Действительно, скоро его брошу. Как эти события случились – все пошло кувырком. Ночные вызовы, какие-то специальные мероприятия, командировки. Бывает, по несколько дней он вообще неизвестно где, – пожаловалась Оля.

– Работы действительно полно. Правда, сегодня меня начальник легко отпустил. Теперь понимаю почему.

– Да, он утром в Совмине спросил про тебя, и я сказал, что мы вечером встречаемся, – подтвердил Родик, – но ты не волнуйся, я тебе ничем навредить не могу. Скорее, наоборот. Твой начальник – дядя Абдулло Рахимовича, и у нас общие интересы.

– А ты знаешь, что родственники Абдулло Рахимовича принимали активное участие в февральских событиях? Одного из них мы даже арестовали, но сейчас выпустили – «дядя» постарался.

– Нет, не знал, но из разговоров понял. А вообще, что происходит в республике? Я много выслушиваю мнений, но до сих пор не сформировал своего. Все говорят разное.

– Думаю, что мы повторяем путь Афганистана, но в более тяжелом варианте. В февральских событиях, которые еще не закончились, это ярко проявилось. Выступившие массы объединяла общая идея, но внутри они были очень разрознены. Вообще, это характерно для нас – ведь таджики так и не стали единой нацией. Все разделено регионально, религиозно, профессионально, а многие, называемые таджиками, либо не считают себя таковыми, либо не являются ими. Сейчас это отражается в клановости и авлодности, но на самом деле есть еще более мелкие деления и более глубокие причины. Помяни мои слова, скоро все эти кланы, группы, авлоды начнут воевать и тянуть государственное одеяло на себя и в конце концов порвут его на клочки. Все может кончиться гражданской войной, и ни двести первая дивизия, ни наши хилые подразделения ничего не противопоставят, хотя мы и работаем в поте лица. Ты же влез в самый центр муравейника.