Текст книги "Записки летчика-испытателя"

Автор книги: Борис Орлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

15 февраля 1967 г., самолет – Е-155П-3, полетов – 1, время – 0 час. 42 мин.
Определение аэродинамических характеристик, динамический потолок.

Против некоторых полетов в моих летных книжках стоит крестик – так я отмечал какие-нибудь происшествия, случившиеся со мной или моими товарищами в этот день. Тот полет мне помнится и без всякой отметки, так как при неудачной посадке я повредил очень ценный самолет.

В жизни каждого летчика, и не только летчика, бывает, что все идет на удивление гладко, все получается, все тобой довольны; со временем приходит сознание, что ты можешь многое, если не все, приходит чувство довольства собой.

Я всю мою жизнь старался быть самокритичным, смотреть на себя как бы со стороны, но – человек слаб, удача и успех в делах кому угодно затуманят глаза. Вот и наступает расплата – в какой-то момент судьба напоминает, что ты должен более трезво и объективно оценивать свои возможности и успехи, если таковые имеются. У летчиков это напоминание иногда больше смахивает на жесткую встряску, после которой можно и не встать…

Со мной все случилось так, как и положено быть. Жизнь летная, действительно, шла у меня куда уж лучше: попал в сборную Союза, пробился в ШЛИ, взяли на знаменитую фирму, доверили и экспериментальный самолет, и испытания опытной, уникальной по своим данным машины. Получается это дело у меня, вроде бы, неплохо, значит, я из себя что-то представляю… Мне б насторожиться, учетверить внимание и ответственность, но молодой я еще был, не битый, вот судьба и дала мне понять, что я еще не тот, каким себе кажусь. Хорошо еще, что все обошлось более-менее благополучно и для меня, и для машины.

Как я уже говорил, первый Е-155П имел на вооружении всего две ракеты: считалось, что для выполнения поставленных ему задач хватит и такого вооружения. Но заказчик с этим не согласился и потребовал подвески четырех ракет. Самолет модернизировали под четыре ракеты и назвали его Е-155П-3: получился он тяжеловатым, но летал по-прежнему неплохо. Значение ему придавали, естественно, огромное, чуть ли не о каждом полете докладывали министру, и я был очень горд, когда мне представилась возможность полететь на этой машине.

Задание включало в себя определение некоторых аэродинамических характеристик, в частности, характеристик управляемости на динамическом потолке. Конечно, не на максимальном динамическом потолке, после набора которого самолет, потеряв скорость, "сыплется" вниз, почти неуправляемый, а на таком, где можно еще сманеврировать. Задание для меня, конечно, не рядовое, тем более, что перед этим полетом я сделал всего три полета на Е-155. Налетал я так мало потому, что дело происходило на степном полигоне, погода зимой там неустойчивая, самолеты к полетам готовили долго, вот и получилось, что в месяц я выполнял на Е-155 по одному полету. Проработал я задание с ведущим инженером Львом Шенгелая, со специалистами и полетел.

Этот день был солнечный и морозный, в воздухе серебрилась блестящая белая мгла – вроде бы и далеко видно, сети знаешь, где находится ориентир, и вроде бы и нет видимости, кругом все блестит и не за что зацепиться глазом… Бывает такая погода в степи при хорошем морозце после оттепели.

Задание я почти все выполнил: забрался аж на двадцать пять километров, сделал там, что надо, затормозился, затем снизился на высоту две тысячи метров. Оставалось выполнить пару виражей с постепенно нарастающей перегрузкой, так называемых "виражей-спиралей", и можно было идти на посадку.

Я запросил место недалеко от аэродрома, выработал топливо до нужного, весьма небольшого по заданию остатка, "открутил" эти виражи и развернулся домой. Спросил у командного пункта расстояние до "точки" – и холодок пошел по спине: я оказался почти в два раза дальше, чем предполагал, а керосина – в обрез!

Прибор, показывающий дальность до аэродрома, на этом самолете не работал, но по данным с земли расстояние, на котором я начал выполнять виражи, меня вполне устраивало; как я оказался так далеко – не понимаю… То ли ошиблись на КП, то ли в процессе выполнения виражей меня унесло, разбираться уже не было возможности.

Топлива должно было хватить, но при посадке с первого захода, без ухода на второй круг, если не смогу зайти сразу. И тут я сделал первую ошибку – выключил левый двигатель, рассчитывая сэкономить сотню-другую килограммов керосина.

Вообще-то этот способ может дать некоторый эффект, если предстоит длительное снижение, но при снижении с небольшой высоты экономия будет мизерной. Для горизонтального полета такое решение совсем не годится, т. к. сопротивление неработающего двигателя заставит резко увеличить расход топлива на работающем.

Все это я знал, но двигатель все-таки выключил, посчитав, что к посадке привезу чуть побольше керосина, так как большая часть оставшегося пути приходилась на снижение и заход на посадку.

Выполняю заход, все вокруг белым-бело, ориентиров не видать, хотя земля под собой просматривается. Из моих посадочных средств работает лишь АРК, но "земля" молчит, подсказывает мне только удаление от ВПП, значит, по направлению иду правильно. И вдруг справа под углом, совсем близко, я вижу соседнюю полосу – следовательно вот-вот появится и моя, а я нахожусь выше расчетной траектории (шел я с "запасом", памятуя о том, что работает только один двигатель).

Я уменьшил обороты до малого газа, отвернул влево, чтобы выйти в створ полосы, подвернул вправо. Пора и уменьшать скорость снижения, так как высота уже нормальная. Даю РУД вперед, но у двигателя Р-15 очень большое время приемистости от малого газа до максимала, и медленно растущих оборотов одного двигателя явно не хватает, чтобы остановить снижение. Я упустил из виду, что самолет тяжелый – висят четыре ракеты, да и авторотируюшнй двигатель создает большое сопротивление.

Делать нечего. Земля быстро приближается, я пытаюсь уменьшить скорость снижения, но ручку приходится брать на себя очень осторожно – можно свалиться, – да и увеличение угла атаки увеличивает сопротивление самолета, и, следовательно, он начнет снижаться еще быстрее. Беспомощно смотрю на землю и жду удара…

Но перед самой землей двигатель вышел-таки на максимальные обороты, снижение почти прекратилось, да было уже поздно – самолет, хотя и мягко, с небольшим левым креном коснулся земли и помчался, прорезая снежные гребни. Меня швыряло по кабине, насколько позволяли привязные ремни, я автоматическими движениями выключал двигатель, выпускал тормозной парашют, пытался удержать направление, чтобы не въехать в СКП (стартовый командный пункт), и материл себя последними словами. Страха не было, я не думал, что самолет может разрушиться, в мозгу билась одна только мысль: "Что же я наделал?" – и еще: "Что же мне за это будет?"

Больше всего мне хотелось, когда самолет остановился, вылезти из кабины и уйти с глаз долой, но даже это я не смог бы сделать, если б решился: никак не открывался фонарь кабины, будто кто его приклеил… Наконец, механик Игорь Будько с помощью Шенгелая кое-как отколупнул фонарь, и я непослушными руками стал отстегивать ремни.

Наказывают летчиков за промахи – в классе понизят, выговор объявят или еще что-нибудь придумают, но никакое наказание не сравнится с тем, которое он сам себе определит, если, конечно, летчик понимает свою вину. Много лет прошло с того злосчастного дня, но я помню, как будто все произошло вчера, все ощущения, переживаемые мной тогда, помню, как не спал ночами, не находя себе места…

Доложили о происшествии в Москву. Оттуда срочно прибыла комиссия и сразу сунулась к ангару – лицезреть разбитый самолет. Когда его увидели, почти что целый и не очень-то разбитый – лопнули пневматики передней и левой основной стоек и деформировалось крепление передней стойки к фюзеляжу, – то сильно удивились и стали "драть" меня не так свирепо, как намеревались.

По правде сказать, почти что и не драли: Остапенко, член комиссии, при встрече боднул меня головой и утешил, сказав, чтобы не переживал и все обойдется, председатель комиссии Г. К. Мосолов вообще не находил моей вины, а больше упирал на то, что Федотов рано дал мне допуск для полетов в такую погоду. По делу-то, конечно, виноват был только я сам, в чем и признался без долгих разбирательств.

Все обошлось, как и предсказывал Петро. Меня даже и не наказали толком – так, пожурили вроде. Один Федотов выбрал подходящий момент и "выдал" полной мерой, как он умел. Захотел со мной повидаться и Артем Иванович.

Мы пришли к нему в кабинет вместе с нашим начальником ОЛИ (отдела летных испытаний) К. К. Васильченко. Микоян вышел из-за стола, поздоровался за руку и сказал: "Ничего, Борис, все нормально: летчик, не побывавший в аварии, еще не все испытал. А за битого двух небитых дают… Так что, давай, летай!" Тут он указал на Васильченко и добавил: "Вот он виноват, а не ты!"

Я начал было протестовать, доказывать, что я-то больше всех к случившемуся причастен, но Константин Константинович втихаря двинул меня локтем в бок, чтоб я заткнулся, не "заводил" Генерального. Действительно, Микоян еще немного поворчал, но, не встречая больше возражений, успокоился и отпустил нас с миром.

Несмотря на его "благословение", разрешение летать на Е-155 я получил только через два месяца… Надеюсь, что больше я не давал Генеральному конструктору повода для огорчения, хотя Артем Иванович внимательно следил за моей работой и даже незадолго до смерти, тяжело больной, как передавал мне Г.А.Седов, спрашивал у него, как идут у меня дела.

С Артемом Ивановичем Микояном я проработал всего пять лет. Встречаться приходилось не часто, но он всегда был приветлив, всегда как-то выделял летчиков, интересовался работой, просто жизнью. Мог и выпить рюмочку, зайдя в нашу комнату отдыха, предварительно обозвав нас "дикарями" за то, что держим коньяк в холодильнике: бывая на полигоне по делам, с удовольствием поддерживал компанию, ездил на рыбалку.

К слову сказать, Ростислав Аполлосович Беляков, ставший генеральным конструктором после Артема Ивановича, тоже прекрасно относится к летчикам-испытателям, всегда приветлив и доступен. Может, кто-то подумает, что же здесь особенного, как же можно по-иному общаться со своими испытателями? Увы, можно… На некоторых фирмах и заводах летчики записываются в общую очередь, чтобы встретиться со своим главным начальником…

Как-то, узнав, что Федотову исполняется 35 лет, Артем Иванович поздравил его и попенял, что тот не приглашает к себе на день рождения. Саша даже растерялся – никак не ожидал, что Генеральный выразит такое желание и, конечно, тут же пригласил Артема Ивановича.

Микоян приехал к Федотовым точно вовремя, извинился, что не смогла приехать Зоя Ивановна, его супруга, и сходу очаровал женскую половину застолья. Да и мы, его подчиненные, быстро почувствовали себя свободно, видя, как просто и душевно относится ко всем присутствующим Артем Иванович, шутит, рассказывает всякие истории, оказывает честь и выпивке, и закуске.

Когда Микоян прилетал на полигон, то всегда находил время, чтобы зайти в летную комнату и наш жилой домик, всегда интересовался, как мы устроены, с какими сталкиваемся проблемами, в чем надо помочь, причем это не было формальным участием высокопоставленного руководителя, его действительно все интересовало.

Такой человек не может не оставить следа в памяти, и я счастлив, что работал и общался с выдающимся авиаконструктором и замечательным человеком.

Вернусь к началу этой истории.

Где же дал я маху, почему же полет оказался таким несчастливым для меня? Я думаю, причин здесь несколько.

Во-первых, действительно мне не надо было лететь в такую погоду на новом для меня самолете с выполнением режимов при малом остатке топлива, учитывая мой небогатый опыт полетов в сложных метеоусловиях, хотя формально я и имел на это право; во-вторых, перед выполнением виражей-спиралей мне надо было убедиться в близости аэродрома по известным ориентирам, а не по данным командного пункта; в-третьих, не выключать двигатель и, наконец, при снижении на посадку не убирать работающий двигатель на малый газ, а держать его на промежуточных оборотах, чтобы можно было быстро увеличить тягу.

Самым же главным было то, что я имел малый опыт полетов на реактивных самолетах с их большими расходами топлива, и, попав в ситуацию, когда керосина неожиданно для меня осталось меньше, чем я рассчитывал, растерялся, хотя при грамотных действиях все могло закончиться благополучно.

На фирме отношение ко мне после этого случая несколько изменилось, и потребовалось много времени, чтобы как-то реабилитировать себя – сбылись слова Н. И. Нуждина, сказанные им при первом нашем знакомстве. Ошибки помнятся долго, и космонавт-2 Герман Степанович Титов, в том 1967 г. летавший в ГК НИИ, через много лет, приехав как-то к нам на летную станцию, увидел меня и сказал, что он не забыл, как я сел на МиГ-25 до полосы. Мне оставалось промолчать, хотя с той поры много воды утекло и мою работу оценивали уже не только по той посадке…

9 июля 1967 г., самолет МиГ-21, полетов – 1, время 0 час. 4 мин.
Полет на параде в Домодедово.

В 1967 г. намечался грандиозный авиационный парад в честь 50-летия Октября. Ясное дело, все фирмы должны были показать свои достижения. У нас Федотов готовился к параду на МиГ-23-11, Остапенко – на МиГ-23-01, Комаров – на МиГ-25, а я оставался в запасе, еще опальный за ту посадку.

Конечно, мне тоже хотелось принять участие в параде, но я понимал, что в моем положении претендовать на это не приходится. Но судьба переменчива: Федотов решил, что на параде должны летать все летчики фирмы. Г. А. Седов его поддержал, и мне предложили готовиться к параду на МиГ-23-31. Том самом самолете с подъемными двигателями.

Мне надо бы сразу, не раздумывая, согласиться, а я начал рассуждать, что, мол, лучше бы полететь на МиГ-23-31 Остапенко, так как он имеет большой опыт полетов на этой машине и покажет лучше меня, на что способен сей аппарат, а я смогу просто пролететь над Домодедово на МиГ-23-01 (вначале на нем не предполагались взлет и посадка на параде, только пролет). Григорий Александрович посмотрел на меня внимательно и ничего не сказал, а на другой день я узнал, что на МиГ-23-31 будет летать Комаров, а на МиГ-25 – военные летчики-испытатели Игорь Лесников, Григорий Горовой, Вадим Петров и испытатель с Горьковского авиазавода Глеб Вахмистров. Я же опять остался у "разбитого корыта", забыв основную заповедь служивого человека: "На службу не напрашивайся, от службы не отказывайся…"

Обижаться, кроме как на самого себя, было не на кого. Пришлось проглотить обиду и сесть за штурвал верного Ан-2 на трассе Жуковский – Домодедово… Михаил стал летать на "23–31" и скоро вполне освоил это своенравное сооружение, лихо взлетая после короткого разбега и через три минуты плюхаясь точно в назначенном месте, Остапенко отрабатывал взлет-посадку на своем самолете уже в Домодедово. Федотов тренировался в пилотаже на МиГ-23-11 – будущем широко известном МиГ-23.

Но недолго пришлось мне заниматься перевозками. Федотов, насмотревшись на мою унылую физиономию, придумал все-таки номер и для меня – взлет на МиГ-21 с пороховыми ускорителями. Наше руководство с Сашей согласилось, он выполнил этот полет сначала сам, парадному начальству номер понравился, и я был включен в парадный расчет, разумеется, после соответствующей тренировки.

Парад есть парад, волнение, конечно, имеется – не так уж часто приходится летать перед такой массой народа и высшим руководством страны. Одним из основных требований, предъявляемых к летчикам на таких мероприятиях, где задействовано большое количество техники, является точное выдерживание запланированного времени выступления, так как все рассчитано буквально по секундам, и ошибка одного сразу нарушит весь порядок. На тренировках особенных накладок с выдерживанием времени не было, но на самом параде, как это обычно и происходит, случился "сбой".

Я должен был взлетать после посадки и сруливания с ВПП Соловьева, летавшего на Су-15ВД, а он, на тренировках "печатавший" посадки одна в одну точно на требуемом месте, на параде вдруг приземлился в самом начале полосы и сруливал с неё, естественно, дольше, чем обычно.

Произошло это, очевидно, вот почему. На последнем перед парадом разборе полетов кто-то из руководства заметил, что посадку Соловьева зрители видят плохо, так как он садится почти на середину ВПП, сбоку от зрителей, перпендикулярно генеральному курсу пролета, а вот "микояновцев" видно хорошо, потому что они приземляются в начале полосы. Вот Женя и решил сесть там, где его самолет будет смотреться получше, да не учел, что рулить ему придется намного больше. Если б он скорректировал время своей посадки, приземлился бы секунд на 10–15 раньше, то все было бы в порядке, я бы смог взлететь вовремя.

Мне дают взлет точно в расчетное время, я пустил секундомер, но взлетать навстречу рулящему самолету, конечно, не могу. Наконец, Женя освободил полосу, я взлетел и начал лихорадочно соображать, как же мне сесть в положенное время… Ну, как-то справился с этой задачей, приземлился по плану.

Сам взлет был хорош! Керосина в мой "МиГ" заправляли чуть-чуть – уже промигивала лампочка аварийного остатка, подвесок вооружения, естественно, не было никаких, двигатель на полном форсаже да еще два ускорителя с тягой по две с половиной тонны каждый. Самолет как бы получал хорошего пинка сзади и "колом" лез в небеса, правда, не очень долго – пока работали ускорители. На заходе включался СПС (сдув пограничного слоя с посадочных закрылков, эффективное средство для уменьшения длины пробега), на выравнивании выпускался тормозной парашют. Самолет брякался о землю и останавливался метров через триста.

Возникает естественный вопрос: для чего нужен такой полет, только ли для показухи? Конечно, взлетать с аварийным остатком никто никогда не будет, но даже с нормальной заправкой и с вооружением разбег МиГ-21 с пороховыми ускорителями будет не на много длиннее, так что самолет можно использовать с очень короткой полосы, метров четыреста вполне хватит.

Много чего интересного было на том параде: в газетах того времени все подробно описано, я не буду повторяться. К радости руководства и всех участников, парад в Домодедово прошел без происшествий, в то время как при проведении предыдущих больших авиационных праздников без этого не обходилось. На тренировках и репетициях случались неприятности: отцепилась ракета от Су-15, пилотируемого военным летчиком, и упала перед трибунами, никого не задев, сорвало створку фонаря кабины на Т-6 у шеф-пилота фирмы Сухого Владимира Сергеевича Ильюшина, тоже без последствий, но на самом параде как-то все обошлось. Самолет Т-6 к параду не допустили, срочно перекрасили обычный Су-15 в черный цвет, и Владимир Сергеевич на бреющем просвистел над Домодедово, изрядно удивив наблюдателей: почему самолет черный?..

Нехороший осадок в душе оставило одно событие, происшедшее на генеральной репетиции.

Напротив стоянки самолетов, участвующих в параде, располагалась выставка авиационной техники. Там были и современные машины, и очень интересные и редкие исторические летательные аппараты, были и макеты в натуральную величину.

После полетов народ повалил туда. Вдруг появились шустрые солдатики и мигом оцепили выставку, прогнав оттуда всех там присутствующих – оказалось, выставку будут осматривать очень важные персоны… Публика побрела к нашим, почти никем не охраняемым самолетам: люди лазили под крыльями, пытались взобраться на машины, только что не садились верхом. Мы, как могли, наводили порядок, но разве сладишь с тысячной толпой?

Хорошо, что зловредность зарубежных или доморощенных недоброжелателей оказалась сильно преувеличенной – ведь очень просто было подсунуть "нечто", чтобы натворить беды, но никто ничего такого не сделал, вся техника оказалась исправной и отлетала свое на параде нормально. Но тот факт, что, обеспечив безопасность "шишек", не подумали о безопасности летающих экипажей, да и не только их – упавший в море народа самолет натворит немало, – вызвал, мягко говоря, недоумение… Впрочем, это обычное для нас дело.

31 мая 1968 г., самолет МиГ-23-11, полетов – 1, время 0 час. 34 мин.
Самостоятельный вылет.

Весной 1967 г. Федотов поднял первым самолет КБ Микояна с изменяемой в полете стреловидностью крыла – МиГ-23-11. Кто-то называет этот самолет первым советским самолетом с изменяемой стреловидностью, кто-то говорит, что первым таким самолетом был Су-7И, позднее названный Су-17, не в этом дело. Главное было в том, что у нас появился очень интересный самолет, со своей непростой судьбой.

Создавался он как легкий фронтовой истребитель-перехватчик с большой скоростью, дальностью, продолжительностью полета, с хорошими взлетно-посадочными характеристиками. Задачи маневренного воздушного боя на этот самолет первоначально не ставились, поэтому расчетная перегрузка составляла всего пять единиц. Самолет получился относительно легким, без топлива и оружия весил чуть более девяти тонн. Механизация крыла включала в себя закрылки по всему размаху и предкрылки, выпускаемые синхронно с закрылками, крыло на взлете и посадке имело стреловидность всего 16 градусов, что в сочетании с мощной механизацией позволяло взлетать после короткого разбега и приземляться на скорости около 220 км/час.

Уже во втором полете Федотов изменял стреловидность крыла во всем диапазоне углов и остался доволен поведением машины – балансировка самолета с изменением стреловидности изменялась немного, гораздо меньше, чем предполагалось. На параде Саша продемонстрировал несложный пилотаж, подвигал туда-сюда крылом, окрашенным для пущей наглядности в красный цвет, и произвел на зарубежных наблюдателей неплохое, судя по отзывам, впечатление.

Начали летать на МиГ-23 и мы: Остапенко, Комаров, я, Фастовец, затем военные летчики-испытатели и летчики ЛИИ. Мне самолет понравился своей летучестью, неплохим обзором из кабины, но его управляемость оставляла желать лучшего.

Вообше-то очень трудно добиться отличных характеристик управляемости самолета с крылом изменяемой стреловидности, имея обычную систему управления: ведь при разных положениях крыла получается каждый раз другой самолет! Эту проблему удается решить только при электродистанционной системе управления, автоматически подстраивающейся под изменение характеристик самолета.

Много нам пришлось поработать над этой машиной, чтобы добиться приемлемой управляемости – про первые МиГ-23, поступившие в строевые части, летчики говорили: "Рулить на них хорошо, летать же – что комод перетаскивать…" Но последние модификации самолета – МиГ-23МЛ и МиГ-23МЛД – по управляемости оценивались летчиками достаточно высоко.

Когда на МиГ-23 стали выполнять пилотаж, то возникло много вопросов, одним из которых был такой: на какой стреловидности крыла лучше всего маневрировать? Наиболее высокое аэродинамическое качество крыло имеет на минимальной стреловидности, когда оно почти прямое, на этом крыле и надо бы выполнять маневр, но перегрузка при этом положении крыла разрешалась всего четыре единицы, да и по скорости и числу М прямое крыло имеет жесткие ограничения. На стреловидности 30 градусов самолет летал тоже неплохо, но и при такой стреловидности ограничения по приборной скорости и "маху" не давали возможности вести нормальный воздушный бой, именно воздушный бой, а не только перехват, как планировалось при проектировании этого самолета. Заказчик вошел во вкус, увидев, что у машины неплохие летные данные, и потребовал, чтоб и на МиГ-23 можно было делать все, что выполняется на МиГ-21.

Другие требования – другие возможности, да и другие последствия…

Решили мы принять для маневренного воздушного боя стреловидность крыла 45 градусов, на которой можно иметь приличную скорость и достаточно большое число М, но при такой стреловидности самолет оказался весьма "строгим" на большом угле атаки. С более мощным вооружением, нужным для воздушного боя, самолет стал тяжелее. Для сохранения его летных характеристик потребовалось увеличить площадь крыла – ее увеличили, уширив переднюю кромку. Из-за этого отказались от предкрылков, без которых самолет на взлете и посадке мог запросто свалиться на крыло, что и произошло у нашего летчика-испытателя Валерия Меницкого и военного испытателя Юрия Маслова к счастью, не разбившихся и даже не поломавших самолеты. А вот летчику ЛИИ Энну Каарма не повезло – он погиб, взлетая на единственном, наверное, оставшемся к тому времени МиГ-23 с таким крылом, так как все остальные самолеты были переделаны: вместо жесткой передней кромки на крыле установили отклоняемые синхронно с закрылками носки, тем самым повысив несушие свойства крыла и управляемость на взлете и посадке.

Но нас подстерегала еще одна беда. Узлы и детали, изготовленные из особой высокопрочной стали, но с нарушениями технологического процесса термообработки, имели обыкновение разрушаться в самый неподходящий момент, причем необязательно при максимальной нагрузке. Как-то ночью внезапно отломилась основная стойка у МиГ-25, спокойно стоявшего на площадке, к счастью, под самолетом никого не было: по достоверным слухам, такое же случилось на посадке у одного транспортного самолета. У МиГ-23 из этой стали сделаны основные силовые элементы фюзеляжа и крыла, и однажды в полете крыло отломилось. Это произошло, когда самолет пилотировал летчик-испытатель нашей фирмы Фастовец.

В конце 1967 г. в каком-то московском ресторане отмечался пятнадцатилетний юбилей ШЛИ, совпавший с очередным выпуском ее слушателей. Федотов подвел меня к симпатичному стройному парню с очень хорошей улыбкой (или парня подвел ко мне, не помню уже…) и сказал, что этот самый молодой человек будет нашим испытателем. Вскоре он появился в летной комнате и пробыл в ней в качестве полноправного и непременного члена до 1991 г.

Сын военного летчика-истребителя, участника Отечественной войны, получивший от отца редкое имя – Авиард. Он окончил знаменитую "Качу" (Качинское авиационное училище, одно из старейших в нашей стране) и трудился там инструктором на МиГ-21. Долго, как положено, обивал пороги в ШЛИ, был туда принят, успешно учился и летал и попал на заметку Федотову. Мы тогда больше двух лет работали вчетвером, полетов хватало и на основной базе, и на базе ГК НИИ, и новая "рабсила" пришлась как нельзя кстати.

Я встречал малоразговорчивых людей, но Авиард (друзьями величаемый попроще – Алик или Гаврилыч), по-моему, рекордсмен по этой части, причем самое удивительное то, что его молчания не замечаешь. Бывало, точим лясы в теплой компании, каждый что-нибудь глаголет, Фастовец тоже вроде бы при деле, улыбается, активен, а потом выясняется, что он за все время сказал едва ли пару слов… Наверное, поэтому его слова были очень весомы – когда говорил Фастовец, ни у кого не хватало духу перебить или невнимательно выслушать изрекаемое. К тому же, наряду с весомостью, в его столь редко произносимых речах присутствовала изрядная толика неожиданного и нестандартного юмора.

Человек он был очень спокойный, рассудительный и летчик редкостный, быстро освоился с работой и вскоре стал одним из постоянных жильцов нашего домика в городке на военной базе, а это означает, что он получил допуск к самостоятельной работе в командировке на аэродроме ГК НИИ. Такое доверие налагает большую ответственность: в те времена в командировке не было выбора, кому из летчиков фирмы лететь на то или иное задание, находились там в одиночестве, редко когда вдвоем, а работу надо было делать любую. Поэтому мы все, летчики КБ, пройдя через "степь", как в обиходе именовалась эта командировка, научились думать и работать самостоятельно, не оглядываясь на "корифеев" – позволят ли: если уж получил право работать самостоятельно в тех условиях, значит, тебе доверяют представлять фирму. Конечно, бывает, что на некоторые работы приезжают более опытные люди, но, в основном, все ложится на плечи находящихся там летчиков.

Фастовец быстро завоевал авторитет на фирме и вообще среди испытателей, выполнил множество сложнейших полетов, среди них первый вылет и испытания экзотического летательного аппарата – "изделия 105", прообраза воздушно-космического самолета, много давшего для создания известного "Бурана". Стал Авиард Гаврилович Героем Советского Союза, заслуженным летчиком-испытателем СССР, не обойден другими наградами. Отметил он свое 50-летие и распрощался с летной работой – медицина после многолетней с ней борьбы взяла-таки верх…

Работал он инженером, занимался эргономикой и стендовой отработкой разных экспериментальных систем, много времени отдал испытаниям палубных самолетов, освоив нелегкую и новую в нашей авиации специальность палубного офицера посадки, при всем при этом оставаясь тем же скромным, большой душевности человеком.

Но в августе 1991 г. произошла беда. Летная работа, тем более испытательная, да еще на истребителях, не способствует сохранению здоровья, перенесенные нервные и физические перегрузки, видимо, как-то сказались, и у Фастовца произошло кровоизлияние в мозг. Наверное, врачи надеялись на лучшее, принимая решение на операцию, но 5-го сентября 1991 г., через два дня после неё, Авиарда Гавриловича Фастовца, 54 лет от роду, крепкого, спортивного человека, не стало…

Вернусь к тому полету. Фастовец выполнял задание по проверке прочности самолета при создании перегрузки. На высоте 1000 м он установил требуемую скорость и потянул ручку на себя, но самолет стал самопроизвольно крениться. Алик пытался выровнять машину, но самолет не слушался рулей, а над кабиной промелькнул какой-то предмет красного цвета, оказавшийся впоследствии ракетой, сорвавшейся со сломанного крыла. Здраво рассудив, что оставаться в кабине дольше незачем, если уж вокруг самолета летают его детали, летчик катапультировался. И как раз вовремя, потому что через полторы-две секунды самолет взорвался. Обломки машины упали в соленое озеро Баскунчак, туда же приземлился, вернее, "присолился", и Фастовец.

Были и другие случаи разрушения крыла, и также экипажам удавалось спастись.

Все это не прибавило любви к МиГ-23, вводились жесткие ограничения, и даже когда нашли способ изготовления качественных деталей из той стали и с прочностью все стало в порядке, все равно, настороженное отношение к самолету осталось.

Но мы продолжали совершенствовать машину, выпустили её облегченный вариант – МиГ-23МЛ, создали очень эффективный истребитель-бомбардировщик МиГ-23Б, на базе которого был построен МиГ-27, сделали истребитель-перехватчик МиГ-23МЛА и, наконец, последнюю модификацию самолета – МиГ-23МЛД. Об этом самолете мне хотелось бы рассказать подробнее.