Текст книги "Бразилия вчера и сегодня"
Автор книги: Борис Коваль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
В условиях нарастающей активности «низов» высший генералитет, продолжавший поддерживать старый режим, опасаясь, по признанию генерала Тассо Фрагосо, «повсеместного роста возбуждения», «национальной революции невиданного прежде масштаба»{90}, принял решение ускорить события и свести все дело к дворцовому перевороту.
23 октября в Рио-де-Жанейро против центрального правительства по приказу командующего гарнизоном выступил форт Копакабана и 3-й пехотный полк. К ним вскоре присоединился ряд других частей гарнизона. Группа высших генералов предъявила растерянному президенту В. Луису ультиматум о немедленной отставке. Требование поддержал кардинал Леме, по мнению которого, в создавшемся положении это был единственный выход, который бы «умиротворил народ». В. Луису ничего не оставалось делать, кроме как последовать совету кардинала.
Власть в Рио-де-Жанейро 24 октября без какого-либо сопротивления взяла в свои руки военная хунта во главе с генералом Тассо Фрагосо. «Во второй половине дня, – пишет Аффонсо Энрикес, – в Рио-де-Жанейро стихийно начался карнавал… Это была своеобразная форма ликования народа по поводу достигнутой победы»{91}. Толпы экзальтированных людей подожгли здания правительственных газет. Военная хунта попыталась было противопоставить себя войскам Либерального альянса, выдвинув идею о том, что отставка президента открывает путь к «умиротворению». Фактически хунта призвала прекратить все вооруженные действия и признать ее власть. Однако все попытки хунты стабилизировать положение оказались тщетны.
Жуарес Тавора от имени «революционных войск» либералов заявил, что никто не признает руководителями новой власти генералов, которые примкнули к движению лишь накануне его победы. 27 октября в Рио-де-Жанейро прибыл О. Аранья, который потребовал немедленной передачи власти Ж. Варгасу. Военная хунта вынуждена была заявить о своей готовности немедленно выполнить все условия Либерального альянса. Спустя три дня в столицу прибыл «верховный вождь революции» Ж. Варгас, которому 3 ноября 1930 г., спустя ровно месяц после начала вооруженных действий, были торжественно переданы полномочия высшей государственной власти.
В своей речи Ж. Варгас в качестве главы Временного правительства охарактеризовал движение 1930 г. как «самую позитивную революцию, которую когда-либо знала Бразилия», как «самое жизненное волеизъявление бразильского народа – главного хозяина своей судьбы и верховного арбитра общественных целей». Он подчеркнул, что в борьбе участвовали гражданские лица, военные, «все социальные слои, как высшие, так и низшие», объединенные единым желанием «построить новую родину». Это было «поистине национальное движение»{92}.
Смысл речи Варгаса сводился к тому, что революция на этом завершилась, что народ, наконец, имеет свое собственное правительство, а посему следует полностью подчиниться его указаниям и приказам. Демагогический характер подобного заявления налицо, но это вовсе не значит, что массы не были заинтересованы в победе над олигархией. Многочисленные факты свидетельствуют о том, что именно народ сыграл главную роль в победе Либерального альянса. Это заставляет более подробно охарактеризовать движущие силы и социальный характер движения 1930 г.
Характер и значение движения 1930 г.
Вопрос о социальном характере и значении движения 1930 г. является одним из наиболее спорных. В недавно опубликованной книге «Политика в Бразилии. 1930–1964 гг.» американский историк Томас Э. Скидморе называет события 1930 г. «революцией элиты». В то же время он предлагает различать «революционеров» и «нереволюционных сторонников изменения власти». Под первыми Скидморе подразумевает тенентистов, стремившихся «к радикальным переменам, а не к частичной либерализации режима». Ко вторым он относит «либеральных конституционалистов», «полуавторитарных националистов», чьим главным лозунгом был тезис о модернизации общества любыми путями вплоть до «недемократических».
Скидморе при этом сознательно исключает из числа «революционеров» какие-либо иные группы. Ни рабочий класс, ни профсоюзы, ни коммунисты, по его мнению, не играли какой-либо заметной роли в борьбе против старой власти{93}. Делает он этот вывод на том основании, что коммунисты и Л. К. Престес отказались от политической поддержки Либерального альянса, а следовательно, вообще не имеют никакого отношения к революции 1930 г.
В отличие от Скидморе ряд буржуазных ученых, особенно бразильских, исходят из прямо противоположного тезиса, рассматривая движение 1930 г. не как «революцию элиты», а как широкое народное антиолигархическое движение, которое вылилось в «широкую гражданскую войну», «длительную и глубокую гражданскую войну»{94}.
Какая же точка зрения ближе к истине? Какие социальные силы участвовали в движении и в какой мере они определяли его характер?
Особенность движения 1930 г., на наш взгляд, состояла в том, что в нем участвовали сразу несколько классов и социальных групп, объединенных общим стремлением свергнуть власть кофейной олигархии. Буржуазия и пролетариат, противоречия между которыми уже приобрели огромное значение, тем не менее совместно выступали против старой власти, хотя и по-разному. Либералы стремились всячески ограничить революционную инициативу масс, контролировать все их действия, чтобы избежать чреватой опасными последствиями революционной гражданской войны.
Бразильские коммунисты и левые тенентисты во главе с Л. К. Престесом, выступая против сотрудничества с Либеральным альянсом, наоборот, прилагали максимум усилий, чтобы пробудить энергию народа и «превратить войну буржуазно-помещичьих групп в народную гражданскую войну», а движение против кофейной олигархии – в «революционную борьбу классов»{95}. Эта тенденция наложила свой заметный отпечаток на весь ход борьбы, придав движению революционные черты. Следует также иметь в виду, что трудящиеся вели борьбу против олигархии не только в 1930 г., а в течение многих десятилетий. Иначе вела себя буржуазия, которая до 1930 г. фактически стояла в стороне от этой борьбы, выжидая выгодный момент, чтобы выхватить из рук народа победу. Такой момент и наступил в 1930 г., что побудило буржуазию активно вмешаться в ход политической борьбы.
Структура движения 1930 г. в результате такого стечения обстоятельств отличалась внутренней противоречивостью и большой сложностью. Так, по своей форме оно развивалось вначале как парламентское сопротивление, а на втором этапе вполне могло превратиться в обычный государственный переворот. Однако стихийно оно приобрело характер массового вооруженного движения, руководимого тенентистами. По масштабам движение на разных этапах было сначала узкоконспиративным, затем достаточно широким и, наконец, массовым.
Движущие силы его были весьма разнообразны. Буржуазия, помещики, мелкая буржуазия, рабочие, крестьяне, студенчество, интеллигенция – все в той или иной мере оказались втянутыми в политическую борьбу.
В этой борьбе самостоятельно и независимо от Либерального альянса участвовали также авангард пролетариата, руководимый коммунистами, и левые тенентисты во главе с Л. К. Престесом, создавшие в 1930 г. Лигу антиимпериалистического действия. Это было течение, противостоящее Либеральному альянсу, по боровшееся параллельно с ним против олигархии.
Либеральный альянс не был заинтересован в революционном преобразовании общества. Но все дело в том, что он действовал не в вакууме, испытывая нарастающее давление более радикальных участников движения. Как вспоминает Л. К. Престес, он и его товарищи стремились «изменить направление развертывающейся в стране народной борьбы»{96}, придать ей более глубокое социальное содержание. Сделать это не удалось, но движение в целом благодаря усилиям левых сил приобрело более массовый и наступательный характер, чем того хотели либералы. Именно поэтому Ж. Варгас и весь штаб Либерального альянса оказались в положении вождей, которые делают то, чего они никогда бы не сделали в нормальной обстановке. Иными словами, главной движущей силой антиолигархической войны в 1930 г. выступали широкие массы трудящихся. Во главе движения стояли либерально-буржуазные и мелкобуржуазные элементы.
В. И. Ленин подчеркивал, что в критические моменты эксплуататорские классы вынуждены идти параллельно с движением масс, чтобы в удобное время «подкрасться к власти за спиной борющегося народа»{97}. Именно такая ситуация и сложилась в Бразилии в 1930 г.
Встает вопрос о том, каково же было общественно-экономическое содержание движения 1930 г.? Ответ на этот вопрос дает не столько политическая платформа Либерального альянса, сколько все последующее развитие бразильского общества. Речь идет о движении буржуазно-демократического характера, которое отстранило от власти консервативную кофейную олигархию и открыло путь для ускоренного капиталистического развития.
Вооруженная борьба против господства буржуазно-помещичьей кофейной олигархии отличалась не только своей массовостью, но и весьма широким социальным составом участников. В исторической литературе такого рода движения часто именуются популистскими (от слова population – население). Иногда этот термин употребляется как синоним «народного движения», хотя между ними следует проводить разницу. Для популизма характерны не только поликлассовый состав участников движения, по также наличие буржуазно-реформистского руководства в лице популярного политического лидера.
Буржуазные социологи обычно переоценивают роль лидеров типа Варгаса, приписывая им исключительные качества. Немецкий социолог Макс Вебер еще в начале XX в. разработал целую концепцию о так называемом «харизматическом» лидерстве. Термин «харизма» (charisma) был заимствован им из раннехристианских произведений как символ некоего божественного дара, таланта к руководству широкими слоями населения, которые эмоционально возбуждены, но не организованны, и только благодаря «харизматическому» вождю способны подняться на борьбу. Веберовская концепция основывалась на признании надисторической роли «харизматического» лидера, способного якобы по своей прихоти и воле творить, если не постоянно, то хотя бы временно, любые чудеса.
В свое время блестящую отповедь подобному социологическому идеализму дал Г. В. Плеханов, с марксистских позиций объяснивший подлинную роль выдающихся личностей в истории. Г. В. Плеханов писал: «Характер личности является «фактором» общественного развития лишь там, лишь тогда и лишь постольку, где, когда и поскольку ей позволяют это общественные отношения…»{98}
Буржуазные историки и социологи игнорируют эти условия, приписывая политическим лидерам чуть ли не сверхчеловеческие способности гипнотизировать массы и вести их за собой подобно вождю-мессии, провидцу.
Такая оценка часто встречается в западной литературе, посвященной Жетулио Варгасу. Бразильский историк Азеведо Амарал, например, приписывает ему «высшую силу политической интуиции»{99}. Это качество в сочетании с патриотизмом и честностью, о которых также много говорят придворные клевреты, создали вокруг Варгаса ореол супергения, суперруководителя.
Исходя из этого тезиса, буржуазные авторы извра щают смысл массового антиолигархического движения 1930 г., приписывая главную роль Жетулио Варгасу, который якобы и поднял народ на борьбу. Массы, по их мнению, просто стремились подражать своему вождю, верили ему и шли за ним, ибо сами неспособны были выступить против кофейной олигархии.
Именно в этом смысле и употребляется в западной литературе термин «популизм». При этом характерно, что ему даются нарочито туманные и общие формулировки, которые не столько объясняют, сколько скрывают или извращают социальный смысл движения, подобного тому, которое имело место в 1930 г. в Бразилии.
В наиболее законченной форме характеристика популизма дана в трудах аргентинского социолога Торкуато С. Ди Телья, который считает его типичной формой «политического движения, опирающегося на поддержку масс городского пролетариата и крестьянства, но которое не является результатом действия автономной организованной силы каждого из них. Это движение пользуется поддержкой и непролетарских секторов, придерживающихся идеологии, направленной против сохранения статус-кво (anti-status quo ideology)»{100}. Данный тип массовых движений, как считает Т. С. Телья, характерен только для слаборазвитых или «недостаточно образованных» районов и стран, как своего рода «революция растущих ожиданий».
Такова в самой общей форме буржуазная концепция «популизма».
Что в ней правильно, а что нет? Какова позиция марксистов по этому вопросу? Ответить на это непросто, так как сама проблема в марксистской историографии не разработана. С самого же начала возникает вопрос: есть ли вообще такое явление, как «популизм», а если есть, то как оно вписывается в общую канву социального развития и классовой борьбы?
Выступая против всякого рода антинаучных и спекулятивных мифов о «харизматическом» лидерстве и популизме, не следует впадать в противоположную ошибку и вообще отрицать существование популизма как формы массовой психологии, настроения и действия. Данное явление существует объективно и закономерно, его можно игнорировать, по от этого оно не исчезнет. Чтобы понять сущность популизма, определить его подлинную роль в общественном развитии Бразилии, следует исходить из марксистско-ленинской концепции развития классового общества.
Научно-материалистическая теория классов и классовой борьбы не ограничивает социальное развитие общества лишь сферой противоборства классов, а подразумевает возможность самых разнообразных форм массовых и поликлассовых движений. В. И. Ленин указывал, что «противополагать массы и классы можно, лишь противополагая громадное большинство вообще, не расчлененные по положению в общественном строе производства, категориям, занимающим особое положение в общественном строе производства…»{101} Таким образом, «масса» и «класс» не отрицают друг друга, а означают лишь различные уровни и критерии общественного деления. Само «понятие массы, – писал В. И. Ленин, – изменяется в том смысле, что под ним разумеют большинство, и притом не простое лишь большинство рабочих, а большинство всех эксплуатируемых…»{102}.
Марксизм-ленинизм научно обосновал, а практика подтвердила, что решающую роль в развитии общества играют именно эксплуатируемые массы, рассматриваемые во всей своей совокупности. Единственно действительной силой, вынуждающей социальные перемены, является лишь революционная энергия масс. Ф. Энгельс, оценивая движущие силы истории, писал, что «надо иметь в виду не столько побуждения отдельных лиц, хотя бы и самых выдающихся, сколько те побуждения, которые приводят в движение большие массы людей, целые народы, а в каждом данном народе, в свою очередь, целые классы»{103}.
Особое место среди многообразных массовых движений занимает популизм. В марксистской историографии этот термин применительно к Латинской Америке используется довольно часто, но делается это обычно как-то стыдливо, между прочим, нередко в иронических кавычках. Подразумевается при этом, что, вообще-то говоря, никакого популизма в действительности нет, все это хитрая выдумка буржуазных социологов.
Такой подход, на наш взгляд, не соответствует действительности. Популизм является реальным фактом и игнорировать его никак нельзя. Признание этого факта ни в малейшей степени не означает умаления роли классов и классовой борьбы, ибо популизм как раз и является специфической формой проявления этой борьбы. Нежелание признать популизм как закономерное явление, по-видимому, вызывается опасением допустить возможность примирения классов, союза эксплуатируемой массы с буржуазно-националистическими слоями, как это было в 1930 г. в Бразилии.
Такое опасение неправомерно, ибо известно много случаев, когда на том или ином этапе, в той или иной форме подобный союз существовал, хотя бы только временно. Да и сейчас в освободительном антиимпериалистическом движении соучаствуют самые различные классы и социальные слои, нередко даже антагонистические друг другу. И это никого не удивляет, ибо все понимают смысл такого союза, в котором объединяются самые различные социальные силы, совместно выступающие против реакции и империализма.
«Потребность в «человеческой», культурной жизни, в объединении, в защите своего достоинства, своих прав человека и гражданина охватывает все и вся, – указывал В. И. Ленин, – объединяет все классы…»{104}. Популизм как раз и является подобного рода объединением «всех и вся» против старой власти, старой жизни. Когда же речь заходит о новом устройстве жизни, это объединение тут же распадается и чаще всего вырождается в свою противоположность под влиянием буржуазно-националистического лидерства. Однако на определенных этапах социального развития становится целесообразным объединение различных классов в борьбе против общего врага, вследствие чего между классами и социальными группами, которые разделены экономическим и идеологическим барьером, может возникнуть общее настроение и общее действие. Такая возможность становится неизбежной при определенной политической ситуации – ситуации, которая обычно именуется кризисной. Такое положение как раз и сложилось в Бразилии в 1930 г.
Популизм в научном понимании, вероятно, может рассматриваться как специфическая форма динамического группового настроения, поведения и действия. Эта форма групповой общности отличается своей массовостью в силу объективных социальных условий ее появления и развития. Она не отрицает, а предполагает наличие классов, слоев, малых групп, партий, с которыми имеет самые многообразные связи и контакты, находясь с ними в сложном взаимодействии.
Иными словами, популизм порождается не отсутствием классов, а определенной, общей для всех ситуацией и, как следствие этого, сходным психологическим состоянием самых различных групп, слоев различных классов. В этом совпадении кроется причина любых массовых движений вообще в отличие от движения отдельных классов. G другой стороны, этот же факт неизбежно порождает внутреннюю противоречивость и временность популизма, который, естественно, не приводит к гармонии классовых интересов.
A. Грамши отмечал наличие таких движений, которые, не будучи подлинно революционными, не являются и «целиком реакционными», имеют относительно прогрессивное значение, хотя бы потому, что «приобщают к государственной жизни и социальной деятельности новые кадры, более многочисленные по сравнению с ранее существовавшими»{105}. Именно эта черта характерна для движения 1930 г. в Бразилии.
Отмечая противоречивую суть популизма, В. Кодовилья подчеркивал, что само движение «подвергается давлению двух противоположных сил: с одной стороны, прогрессивных, а с другой, – реакционных»{106}, а посему может развиваться в разных направлениях.
B. Кодовилья не отрицал и того, что одной из причин популярности буржуазно-националистических лидеров обычно является слепая вера значительной части народа в этих лидеров и их политику. Исходя из марксистско-ленинских взглядов на роль личности и масс в истории, В. Кодовилья наметил важные методологические позиции для оценки популизма в условиях Латинской Америки. Он подчеркивал, что, даже если националистический лидер руководит «заблуждающимися массами», ни в коей мере нельзя умалять роль самих этих масс, ибо исторические события развиваются «не столько по субъективной воле тех, кто вмешивается в них сверху, сколько, и прежде всего, по воле и под действием народных масс»{107}.
Такой подход в корне отличен от буржуазной социологии политического лидерства и абсолютизации роли «харизматических» героев. Лидеры, как это ни парадоксально, сами находятся в плену у массы, вынуждены учитывать их устремления. Первоначальный стихийный и прежде всего эмоциональный протест масс, выраженный в антиолигархическом движении 1930 г. означал начало разрыва с обыденным, повседневным сознанием, пробуждал социальный инстинкт, а затем и социальный интерес. Узкий кругозор сменялся более широким, происходило накопление собственного социального опыта. Предотвратить этот процесс было не под силу никакому Варгасу, как бы он того ни хотел.
Если оценивать историческую роль популизма как движения, то ее нельзя определить однозначно. В зависимости от условий на том или ином этапе он может играть либо прогрессивную и даже революционную, либо реакционную роль.
Прогрессивные популистские движения, как это было в 1930 г. в Бразилии, как правило, появляются в таких исторических ситуациях, когда, по определению В. И. Ленина, «весь старый строй «переворотился» и когда масса, воспитанная в этом старом строе, с молоком матери впитавшая в себя начала, привычки, традиции, верования этого строя, не видит и не может видеть, каков «укладывающийся» новый строй, какие общественные силы и как именно его «укладывают», какие общественные силы способны принести избавление от неисчислимых, особенно острых бедствий, свойственных эпохам «ломки»{108}.
Иными словами, движение 1930 г. возникло в период общенационального политического кризиса, буквально накануне или во время революционной ситуации. Кризис «верхов» (буржуазно-помещичьей кофейной олигархии), невозможность для них управлять по-старому становились угрожающими. Кризис «низов» быстро нарастал. Поворот в настроении масс в пользу революции вылился в форму массового антиолигархического движения. Его сила состояла в. том, что массы пришли в движение; вихрь борьбы, возбуждение захватили и увлекли широкие слои бразильского народа. Что же касается целей и социальной направленности борьбы, то они еще оставались уделом избранных вождей. Лишь передовая часть рабочего класса и левые тенентисты продолжали занимать самостоятельные позиции и не пошли на поводу у либералов.
Если взглянуть с этих позиций на все движение 1930 г., то можно с определенностью констатировать наличие определяющего влияния «народного элемента» на ход борьбы с олигархией. Рабочий класс, крестьянство, мелкая буржуазия, студенчество, интеллигенция, прогрессивное офицерство – вот та сила, которая предопределила победу над кофейной олигархией. Особенность состояла в том, что идеологическое руководство еще сохранялось за буржуазными и мелкобуржуазными элементами.
Такое своеобразное сочетание активной борьбы народных масс с руководящей ролью буржуазных слоев было обусловлено временным совпадением их антиолигархических интересов. Все это позволяет сделать вывод о популистском характере движения 1930 г. Оно имело в целом исторически-прогрессивное значение. Его главным результатом явилось отстранение от власти реакционной буржуазно-помещичьей кофейной олигархии, расчистка пути для ускоренного развития бразильского капитализма. Важным итогом явился рост местной промышленности и увеличение численности рабочего класса, проведение ряда буржуазно-националистических реформ.
В результате движения 1930 г. к власти пришла средняя и мелкая городская буржуазия (в лице тенентистов) и оппозиционная часть помещиков. Новая власть с помощью военно-диктаторских методов провела ряд экономических и политических преобразований. Немалое значение для судеб страны имела также переориентация новой власти на союз с империализмом США.
В результате всех этих трансформаций в жизни Бразилии наступил новый и сложный этап, характеризующийся дальнейшим обострением и усложнением классовой борьбы и революционного движения.
Глава IV
НАРОДНЫЙ ФРОНТ И «НОВОЕ ГОСУДАРСТВО»
(1930–1945 гг.)
«Смутное время»
Важнейшим политическим завоеванием движения 1930 г. явилось отстранение кофейной олигархии от власти. Однако этот успех имел ограниченный характер, ибо социально-экономические позиции крупных землевладельцев и торгово-ростовщической буржуазии сохранились в неприкосновенности. Массы ожидали от правительства Ж. Варгаса радикальных шагов против олигархических кругов, стихийно продолжая революционную борьбу. Страну продолжал лихорадить экономический кризис. Усилились сепаратистские тенденции в ряде районов Бразилии.
В напряженной обстановке экономического хаоса и политической неразберихи победители могли стабилизировать свою власть лишь на путях бонапартистского диктаторского режима. Не случайно характерной чертой постепенного перехода общества от старой олигархической структуры власти к современному капиталистическому государству (1930–1945 гг.) явилось господство именно авторитарных методов правления.
Режим военной диктатуры Ж. Варгаса, установленный в октябре 1930 г., представлял собой сложный механизм идеологического, социального и административного маневрирования и контроля. В основе лежали не только традиции каудилизма, по и введенная в ранг государственной политики идеологическая обработка масс с целью формирования конформистского общественного мнения, во-первых; военно-полицейский террор в отношении инакомыслящих, во-вторых; определенные социальные уступки трудящимся массам, в-третьих.
В ряде случаев новая власть использовала насильственные меры и для подавления оппозиции «справа», однако главной причиной длительного существования диктаторского режима являлась необходимость постояп-кого удержания в узде широких масс трудящихся, прежде всего, рабочего класса, которые не были удовлетворены результатами революции 1930 г. и продолжали активную борьбу в защиту своих экономических и политических интересов. Политически неопытная и относительно слабая бразильская буржуазия не умела и не могла еще управлять страной «в мягких перчатках», немедленно прибегая к насилию там, где создавалось хоть сколько-нибудь опасное напряжение.
На разных стадиях диктатура имела различные формы, неодинаковое социально-политическое содержание, проводила неоднозначную политику. Так, в первое время важные, а иногда и командные, позиции в структуре новой власти принадлежали средней и мелкой буржуазии города в лице бывших тенентистов. Их сила заключалась не только в том огромном политическом авторитете, который они накопили в годы вооруженной борьбы против кофейной олигархии. Решающее значение имело то, что за ними стояла армия. Изворотливые и опытные политиканы, вроде Ж. Варгаса, О. Араньи и др., не могли, разумеется, не считаться с реальной силой офицерства и в течение ряда лет были вынуждены делить с ними власть. Многие всевластные каудильо, руководившие политической жизнью отдельных штатов до 1930 г., теперь были отодвинуты в сторону или оказались вообще не у дел. Вместо прежних губернаторов из числа офицеров были назначены правительственные чиновники – интервенторы, сосредоточившие в своих руках огромную власть. Ряд бывших тенентистов вошел в состав центрального Временного правительства.
Интересный анализ роли военных в правительстве Варгаса дается в недавно опубликованной книге бразильского историка Бориса Фаусту «Революция 1930 года». Автор исходит из тезиса о том, что тенентизм как фактор новой власти выступал в роли специфического представителя средних классов, городских слоев и средней промышленной буржуазии, которые в течение ряда лет противостояли кофейной олигархии. Теперь они впервые приблизились к власти, но были еще не способны к самостоятельной политической организации. Тенентисты-чиновники тем не менее образовали активную группу давления, защищающую идею не только представительства классов, но и продолжения диктатуры с целью нейтрализации олигархии. Однако, как считает Б. Фаусту, роль офицерства в общей структуре власти, будучи важной, являлась все же подчиненной{109}. С этим выводом, по-видимому, стоит согласиться.
Мелкобуржуазное офицерство, приблизившееся в ходе антиолигархического движения 1930 г. к власти, более чем кто-либо другой, поддерживало и проводило на практике авторитарные методы управления. По мнению военных, сильная диктатура являлась единственным средством наведения общественного порядка. Политическая группировка офицеров – Клуб имени 3 октября – не только поддерживала Варгаса, но и активно выступала против спешного восстановления конституционного режима. Идею о превосходстве военно-диктаторских методов правления в период политического хаоса четко сформулировал лидер офицеров-чиновников, бывший тенентист Жуарес Тавора. По его словам, только диктатор способен быстро и энергично «обеспечить гармонию трех властей – политической, экономической и духовной»{110}. Исходя из этих позиций, военные активно способствовали укреплению престижа Варгаса и расширению его власти. В итоге это привело к возникновению режима личной власти бонапартистского типа.
Увлечение идеей авторитаризма объяснялось не только тем, что офицерство благодаря революции 1930 г. заняло довольно прочные позиции в государственной машине и не собиралось терять их. Главное заключалось в том, что мелкая городская буржуазия, интересы которой выражали тенентисты в первую очередь, стремилась к установлению сильной власти, которая бы имела непререкаемый авторитет и защищала ее интересы от грабежа и эксплуатации со стороны олигархии, иностранных монополий и крупного местного капитала, с одной стороны, и охраняла бы ее от революционных действий «низов», с другой. Именно стремление обеспечить защиту своих экономических и политических интересов перед лицом более организованных и сплоченных сил справа и слева объясняет особую склонность мелкой буржуазии и примыкающих к ней городских слоев к поддержке сильной государственной власти.
Победа Либерального альянса вызвала у мелкой буржуазии бурю ликования. Она видела в этом начало того коренного поворота в своем положении, о котором долго мечтала. Так, во всяком случае, воспринимала она официальное заявление новоявленного «вождя нации» Ж. Варгаса о том, что его правительство намерено продолжить революцию путем «морального и физического оздоровления» нации, ликвидации коррупции, защиты интересов национальных производителей, в том числе мелких собственников.
Прикрываясь этими обещаниями, военно-буржуазное правительство Ж. Варгаса издало 12 октября 1930 г. так называемый Органический закон, согласно которому конституция 1891 г. отменялась, федеральный конгресс и местные законодательные ассамблеи объявлялись распущенными, во все штаты были посланы интервенторы, наделенные неограниченной властью и подчиняющиеся только самому Ж. Варгасу.
В первые два года существования диктатуры ее структура носила смешанный характер. Наиболее динамичной силой являлись «офицеры-чиновники» (tenentistas-estadistas). Крупная промышленная и торговая буржуазия занимала выжидательную позицию, хотя в целом приветствовала ослабление политических позиций кофейной олигархии. Старые региональные буржуазно-помещичьи группировки вынуждены были признать военный режим и подчиняться приказам интервенторов. Даже кофейная олигархия, учитывая колоссальную популярность Ж. Варгаса и офицерства, скрепи сердце, признала свое поражение и на время затаилась. Страна переживала смутное время. Будущее оставалось неясным. Олигархия сохраняла экономическое могущество. Новая власть еще не стабилизировалась. Эмоциональное возбуждение масс не улеглось. В стране не было, по сути дела, никакой политической структуры. Конгресс не существовал, партии фактически запрещены. Многие успокоились, другие были недовольны, но не знали, что делать; третьи решили запять выжидательную позицию. В этой своеобразной экономической и политической обстановке правительство Ж. Варгаса действовало в соответствии с общими закономерностями бонапартистской политики. Не опираясь прямо и полностью на какую-либо одну социальную силу, на один класс, оно постоянно лавировало между четырьмя главными действующими лицами: кофейной олигархией, быстро крепнувшей буржуазией, мелкобуржуазным офицерством и народом, в первую очередь рабочим классом. Только путем ловких комбинаций, уступок одним, нажима на других, демагогии в одном случае и насилия в другом, не гнушаясь ни обманом, ни лестью, правительство Варгаса, умело прикрываясь знаменем национализма, честности и прогресса, не только удерживало власть в своих руках, но, более того, постепенно наращивало свою силу, все явственнее превращаясь в некоего надклассового суперарбитра, действующего более или менее автономно и самостоятельно.
