Текст книги "Следы в Крутом переулке"

Автор книги: Борис Шурделин

Соавторы: Валерий Винокуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

5

– Ну что, государственный человек, придумал что-нибудь новенькое для своего реферата?

И часа не прошло, как я снова нарушил одиночество Сергея. Но теперь-то я понимал, чего хочет от нас Привалов. После нашего завтрака Сергей спать не ложился. Я пересказал ему разговор с прокурором. Он понял все мгновенно.

– Ладно, ясно, – согласился Сергей. – Время у меня есть, ничего, что потом в ночную – сейчас все равно не уснуть. Поехали к Малыхе. Это верно, что с теми сестрицами я и говорить не стану.

На автобусах с пересадкой отправились мы в речной порт. Сидя у окна и поглядывая на прохожих, Сергей внезапно сказал:

– Доктор, я тогда не открыл вам, уж как-то вы спрашивали с подтекстом. Володьки Бизяева дома ночью не было… с десяти вечера его не было до трех ночи.

– Родительская информация?

– Нет, они как раз думали, что он у себя в комнате.

Да, ситуация. Выходит, тем вторым человеком или даже первым мог быть и девятнадцатилетний Владимир Бизяев, которому родители не разрешили жениться на младшей дочке Сличко. Собственно, одним из двоих, если их, конечно, было двое, мог быть кто угодно. Вот только вряд ли первому попавшемуся взбредет в голову часов в одиннадцать вечера тащиться в Крутой переулок, мрачный и неуютный, да еще по такой погоде. Значит, нужно искать людей, которых что-либо привязывало к дому Павлины Назаровны Осмачко. Пока что алиби имела только Софья, пребывавшая на ночном дежурстве в больнице.

И вдруг невероятная мысль поразила меня: а почему там не могла быть сама Люба Сличко? Смена в лаборатории тоже начинается в двадцать три сорок (ловлю себя на том, что время я уже называю профессионально – не одиннадцать вечера, а двадцать три часа). Спрашиваю Сергея:

– Сколько времени ты тратишь на дорогу? Когда, допустим, идешь в ночную смену?

– Полчаса. Если автобусом еду с Октябрьской площади. А если от ЦУМа… тут наискосок идти, через развалины, ночью неприятно, то минут двадцать пять. Но это до завода. А там еще до цеха.

Вполне могло быть, что именно Люба увидела, как отец расправляется с теткой. Потрясение было столь велико, что она не вернулась в дом: помчалась на завод, к людям. И ни с кем ничем не поделилась? Нет, это пустая фантазия. Тем более, что я по-прежнему верил показаниям экспертизы, что тетку Павлину не убили, но, повинуясь решению Привалова, в рассуждениях исходил из противоположного. Тем не менее мыслью о Любе я поделился с Сергеем, чтобы и от него услышать опровержения.

– Вы их не знаете, доктор. Если б она увидела, то одно из двух, нет, из трех. Или бросилась бы защищать тетку. Да, она такая была. Или – обморок. Или… побежала бы к Бизяевым. Да, да, несмотря на то, что они ее… ну, скажем, не приняли к себе. Одно из трех.

– Значит, не она была тем вторым человеком, о котором говорил прокурор. И с Володей она не могла там быть, раз они не виделись столько дней?

– О Володьке только и думаю. Его, я говорил, не было дома с десяти вечера до трех ночи. Это я точно знаю. В десять я зашел к нему домой, я часто иду на завод раньше, чем смена. Он проводил меня до ЦУМа. Я разрешил ему не выходить в смену, но в два часа ночи его видели в цехе. Не я, другие. Пешком от его дома до цеха – чуть ли не час ходу. Туда и обратно – минимум полтора. Зачем он ходил? Виделся с Любой? Вряд ли, он бы не посмел. Шел, чтоб встретиться, но не посмел? Только я прошу вас: его мы пока не будем трогать. С ним разговор – в последнюю очередь. Идет?

– Конечно, – согласился я.

Володю я знал как молчаливого и достаточно самостоятельного человека. Он преклонялся перед Сергеем, был предан ему. Сергей в его глазах был непогрешим во всем. Жизнь Чергинца принадлежала стали и людям, правильнее, может, – людям и стали. И точно так хотел жить Бизяев, да и вся чергинцовская бригада.

Автобус сделал круг по Портовой площади – тоже новой, ухоженной, архитекторами придуманной не хуже, чем гордость города, Октябрьская.

Автобус еще не остановился, когда Сергей вдруг вскочил и, расталкивая пассажиров, бросился к выходу. Я, естественно, не последовал такому примеру. Из автобуса он вылетел первым.

– Малыха! – закричал Сергей, выбежав на проезжую часть. – Давай сюда!

Когда одним из последних пассажиров и я выбрался из автобуса, рослый красивый парень уже шел к Сергею. Он и правда был настолько красив, что даже в потертом ватнике выглядел киноактером. Или капитаном дальнего плавания, коль скоро мы находились в порту.

– Надо потолковать, – предложил Сергей.

– Сейчас? – спросил Малыха. – Я ж на работе, – и он махнул рукой в сторону портового двора. Там, откуда он подошел к Сергею, с автокара на грузовик ребята-речники переносили какие-то ящики.

– Ладно. Где твое начальство? – спросил Сергей.

– Что случилось? – не вытерпел Малыха.

– Да ты сам знаешь.

– А… это. – Парень устало и обреченно вздохнул. – Но я-то зачем? Верку уже вызывали. Даже два раза, сперва в цехе, – из-за Любы, а потом приезжали за ней. Наверное, и еще…

Сергей решительно перебил его:

– Где твое начальство?

– Вон оно. – Малыха снова махнул в сторону грузовика.

Работой руководил низкорослый крепыш в синем габардиновом плаще. К нему мы и направились. А он – к нам навстречу. Остальные в нашу сторону и не глянули, занимаясь своим делом.

Крепышу и протянул Сергей свою депутатскую книжку.

– Я тебя и без того знаю, – сказал крепыш, который испугался вроде не на шутку. – А в чем дело? Чего это чучело натворило? Малыха, ты чего опять натворил?

– Пока еще ничего, – успокоил крепыша Сергей. – Но если будет врать, то натворит – что и не расхлебать. Отпустите его на час.

Крепыш подумал, прежде чем ответить:

– Хорошо. Но если он…

– Если виноват – свое получит, – сказал Сергей. Обеспокоенному, растерявшемуся Малыхе он бросил: – Веди домой.

Мы пошли в сторону неказистых бараков.

Недолго им еще оставалось торчать здесь бельмом: по проекту застройки Портового района уже в этой семилетке уступят бараки место башням с лоджиями. То-то будет вид с какого-нибудь восьмого этажа – на порт, на реку, дальше на плавни.

Малыха занимал комнатенку в бараке, который отапливался портовой котельной. Комнатенка стала еще более тесной от вещей женщины, недавно перебравшейся сюда. Сразу было видно, что ее вещи не успели привыкнуть к своим новым местам: лежали невпопад. И еще удивил меня сырой воздух, хотя сами мы пришли из моросного дня.

– Ну начнем, – сказал Сергей, усевшись к столу, приткнутому в угол. Локти он положил на стол, подбородком уперся в кулаки и уставился почему-то в стену, словно собираясь на ней читать ответы. Вышло так, что мы с Малыхой видели только спину Сергея. Зато я мог видеть лицо хозяина комнаты.

– А с чего начинать? – спросил Малыха. Голос его выдавал неуверенность в себе.

– Что ты делал этой ночью? Расскажи все подряд, а мы послушаем. Начинай… ну с восьми часов вечера.

– С восьми? Серега, ну, зачем? Ты хоть объясни. В чем меня подозревают? – спрашивая, Малыха с надеждой заглядывал в мое лицо, словно искал во мне спасителя или хотя бы заступника. – Тетку Павлину я не душил.

– А откуда ты знаешь, что ее задушили? – быстро спросил Сергей, не оборачиваясь.

– Да Верка же говорила.

– Ладно. Если ты не душил, то кто ее душил?

– Откуда мне знать?

– Ты доктора не стесняйся, он тебе не враг. Если нужно будет, еще и спасет тебя. И я тебе помогу, Гриша, если ты сам не наломаешь дров. Что ты делал ночью? С восьми вечера.

– Ну, Верку ждал, – смирился Малыха.

– Дождался?

– Нет. Сегодня утром она только пришла со смены, когда все уже случилось. Знаешь, Серега, она в последние дни твердила, что я ее брошу из-за отца. Аж зло брало. Чего ж я ее брошу? Раз так получилось – чего уж теперь? Тебе скажу: жениться на ней я и не собирался. И она знала. А бросать не хотел. Знаешь ведь, как решиться на жену? Я ж потом бегать по сторонам не стану. Но раз так сошлось – женюсь. Она не знает пока.

Я не был уверен, что Малыха терпеливо поджидал свою подругу. Меня насторожила его фраза: «Аж зло брало». Он считал: вечером она должна прийти. А она, оказывается, пришла утром со смены. Так он сам сказал. Выходит, он не знал, что она в ночную смену вышла. Мог же Малыха не усидеть в своей комнатенке? Побежать искать ее?

– Дальше, – потребовал Сергей.

– А чего дальше-то? Проспал всю ночь. Верка утром разбудила, говорит: Люба отравилась, да дома еще несчастье. Мы-то сейчас в порту мало работаем. Навигацию почти закончили, консервируемся до весны. До следующей навигации будем прохлаждаться. Если уж только что-то срочное – как сегодня.

– Значит, ты спал? А кто-нибудь может подтвердить, что ты спал ночью? Раз Верки не было – с кем-то ты мог же спать, а?

– Серега, да брось ты, я с этим все, завязал.

– Ну, может, кто видел, как ты в туалет бегал ночью? Нужно, чтобы тебя видели здесь, в порту. Не усек еще?

– Да кто ж тут по ночам будет кого сторожить? Охота кому была по порту ночью шастать.

– Ладно, – только теперь Сергей повернулся к нам. – Главное не это. Что ты знаешь – как сестры жили меж собой?

– Думаешь, мне до их свар? Знаю, что все они друг дружку ненавидели. Одна Люба… все пыталась их примирить.

– Ненависть-то растет не на голом месте.

– Если хочешь правду – из-за меня, – выпалил Малыха.

– Какое сокровище! – Сергей присвистнул точно так, как обычно Привалов. – Было б из-за кого!

Малыху даже будто и не задела издевка Сергея. Он добавил:

– Из-за Надькиного Елышева тоже.

– Кто такой Елышев? – наконец-то получил повод подать голос я.

– И я не знаю, – заметил Сергей.

– Старшина-сверхсрочник из Красных казарм, – пояснил Малыха. – Понимаете, я уж год с Веркой хожу, с той осени. Вдруг Сонька как-то мне говорит: брось ты, мол, Верку, скоро я одна стану хозяйкой всего дома, я их всех выгоню, будем с тобой жить. Здрасьте, со мной, значит. Сонька – красивая, конечно, но ум у нее змеиный. Я посмеялся, да Верке рассказал. Что там было… Такого они друг другу наговорили!

– И этому Елышеву, что с Надькой гуляет, она предлагала то же самое? – спросил Чергинец.

– Ну да. Только это вы у него самого узнавайте. Потому как то, что со мной, еще зимой было, ну в феврале. А с Елышевым – недавно. Уже отец их объявился там. В войну он, говорят, сволочью был. Таких тюрьмой не вылечить. Зверем ушел – зверем и пришел. Людям на глаза не казался, в доме никого не терпел. Что сдох он – туда и дорога. Вот и Елышеву отец этот скулу чуть не свернул.

– Даже так? – вырвалось у меня. Еще один замешан.

И Сличко не побоялся со старшиной связываться? Ведь показываться ему не должен был.

– Где Надька живет? – спросил Сергей.

– Ушла к Павлу Ивановичу.

Судя по последовавшей реакции Сергея, Малыха словно задался целью нас поражать.

– К Павлу Ивановичу? – впервые не сдержавшись, воскликнул Сергей. – К нему? Как смогла? А Елышев твой?

– А чего он? На кого ему Надька? За ним такие женщины бегают! Одна врачиха – закачаешься! Да и другие…

Смутное подозрение шевельнулось в моем сознании. Но лишь гораздо позже я понял, в чем дело.

Сергей теперь обратился ко мне:

– Новая фигура – Павел Иванович, но вы про него хоть что-нибудь наверняка слышали. После войны его судили. Бывший… полицай не полицай, а так, холуй-прихлебатель. Прикинулся душевнобольным. Посидел лет пять – освободился. До сих пор прикидывается. И Надька ушла к нему! Вот она-то уж точно рехнулась.

Сергей повернулся к Малыхе:

– Гришка, ты – туз. Только упаси тебя… нет, не бог, а хотя бы черт… Ты ж нам в одном наврал. Не было тебя дома. Как я это понял – мой секрет. Но мы тебя пытать не будем. Пока что. Ладно. Сам потом придешь рассказать все, как было. Только не опоздай. А сейчас иди, скажи своему начальству, что поедешь с нами. Так надо. Он тебя отпустит.

Пока мы ждали Малыху на автобусной остановке, Сергей делился со мной своими выводами:

– Тут важны два пункта. Первый – Малыхи дома не было. Одно из двух: или пошел объясняться с Веркиным отцом, или пошел объясняться со своими портовыми бабами из-за Верки. Тут новеньких нелегко встречают. Хотел бы ему поверить, что он завязал. Второй пункт – Петрушин. Это Павел Иванович, о котором мы говорили. Довоенный дружок Сличко. Уловили? Но он нам не по зубам. Тут дело самого Привалова. А вот с Елышевым вы поговорите сегодня же, поедете с Малыхой. А я прямиком к Привалову – насчет Петрушина. И как я сразу не подумал. А потом спать. Я ж с ночи, если б не снова в смену, я бы сон забыл. Какой тут сон! – Сергей даже взмахнул могучей рукой. – Вы хоть понимаете, почему я влез в это дело?

– Почти.

– Мне важно спасти Володьку. Нет, не от суда – если он виноват. Как человека. От его же совести. Люблю его. Поверите ли, как брата. Наших младших у нас с вами нет теперь. Я ведь для вас не младший? Плохо жить без старшего брата, плохо и без младшего. И Володька мне как брат теперь. Дрожу над ним. Даже когда в футбол играет. Чтоб травму не получил, дрожу. На стадион ходить перестал. Да, так вот… Вон и Малыха. Он уже за себя побаивается, потому Елышева выпотрошит.

6

Я ожидал увидеть парня такой же яркой внешности, как Малыха. Вышел же к нам, за КПП, чистенький аккуратный старшина, роста ниже среднего, ладно скроенный, в целом симпатичный, с жестким взглядом.

Завидев Малыху, он в удивлении растянул улыбку, поспешил к нам, протянул крепкую руку с длинными пальцами.

– Вот этот товарищ, он врач, – сказал Малыха, – видел в морге труп Надькиного отца, ну и Веркиного, понятно.

Мы с Малыхой уговорились, что именно так он начнет: важно было увидеть, как станет реагировать на известие о смерти Сличко старшина. А тот равнодушно ответил:

– Значит, он умер? Послушаем.

Но я ему не поверил: было ясно, что о смерти Сличко он уже знал. Знать он мог, и не побывав сам ночью в Крутом переулке. Мог узнать – уже полдня ведь прошло – от кого-то, от той же Софьи. Но если узнал, то быстро. Значит, ему надо было об этом узнать? Или кто-то поспешил ему сообщить?

– Время у тебя есть? – спросил Малыха и, не дожидаясь ответа, предложил: – Пошли на кладбище, посидим.

«Подходящей будет обстановка для беседы», – подумал я, но здесь поблизости действительно уединиться больше негде. Елышев не возражал. Он вообще вел себя так уверенно, словно ничего не боялся. А, может, хотел показать, что ничего не боится?

– Так в чем дело? – начал он сам, когда мы уселись на первой же от входа скамейке, спрятавшейся в голых кустах.

– Меня и тебя могут подозревать в убийстве их отца, – быстро сказал Малыха.

Я обратил внимание на эту фразу. Насчет нее мы не улавливались, только насчет самой первой, и поэтому Малыха вполне мог упомянуть и о тетке Павлине, парень ведь знал от Веры, что ее тоже убили. Елышев же как-то неловко пожал плечами, словно пытался изобразить недоумение или сам себе удивился, что не нашел подходящего слова. Он потому и спросил, лишь бы что-то спросить:

– Сразу обоих подозревают?

– И в раздельности тоже, – буркнул Малыха. – Так что давай не темнить. Дело не только в том, что он умер. Черт с ним. Дело в том, что он тайно приехал. Верка мне утром рассказала, да я верить не хотел, а они вот подтверждают, что его приговорили в сорок пятом к расстрелу, а он сбежал, скрывался столько лет.

– Во какой! У меня солдаты в самоволку сходить не рискуют, а он… – Елышев решил пошутить, но обстановка не располагала, и Малыха перебил его:

– Ты отвечай на вопросы. Лучше ведь, когда без протокола?

– А кто знает? – уклонился Елышев. – Мне бояться нечего.

Однако он о чем-то напряженно думал, замешательства скрыть не мог, и я это видел. И он видел, видимо, почувствовал, что я не верю ему. Елышев пытливо посмотрел в мое лицо, отвел взгляд, снова посмотрел.

– Расскажи, как провел прошлую ночь, – предложил я, глянув на часы; они отмерили уже половину пятого – нет, я ведь уже почти профессионал, так что шестнадцать тридцать. – Имей в виду, что все можно легко проверить. Но для начала знай вот что. Прокурор хочет, чтобы прежде, чем до вас до всех следствие официально доберется, он убедился в вашей непричастности. Это и следствию поможет, и ему, и вам. Поэтому мы здесь. Теперь отвечай.

– В части меня ночью не было.

– Точнее, пожалуйста.

– В половине седьмого вечера я ушел. Прибыл в часть к семи утра, как положено. Это вы можете проверить. Остальное – никак не можете.

– А кто знает? – ответил я теми же словами, какими он Малыхе минуту назад. – Придумай… что-нибудь пооригинальнее.

– Был у знакомой. В семь пришел к ней.

– А в полседьмого утра ушел?

– Почему в полседьмого? – не то удивился, не то забеспокоился Елышев.

– Ты же наверняка шел по прямой или ехал кратчайшей дорогой. Из части ушел в полседьмого вечера – в семь был у нее, а в часть вернулся в семь утра – значит, от нее вышел в полседьмого. Так ведь?

Смутное подозрение, которое появилось у меня тогда, когда Малыха у себя дома упомянул о елышевской врачихе («За ним такие женщины бегают! Одна врачиха – закачаешься!»), начало превращаться в догадку. Я этого сверхсрочника-старшину никогда раньше не видел, но о существовании некоего старшины знал. И если бы этот Елышев оказался тем самым старшиной, о котором я слышал, то то-гда я уже сейчас, можно считать, знал бы, где он мог находиться прошедшей ночью.

Елышев снова мельком взглянул в мое лицо и столь же поспешно отвел взгляд. Мне вдруг показалось, что и он хоть меня и не видел прежде, а о моем существовании знал; поглядывал он на меня так, как смотрят на человека, о котором кое-что знают.

– Может, так оно и было, как вы говорите, – сказал он.

– Понятно, – ответил я. – Но на официальном допросе тебе придется указать адрес этой знакомой. Важно, что ты был у знакомой. Всю ночь, – я решил не открывать ему, что о чем-то догадываюсь, то есть решил пока и не проверять, правильна ли моя догадка, ведь в части-то он не один-единственный старшина. Чтобы увести его в сторону, я сказал: – Не исключено ведь, что твоя знакомая в ту ночь обитала на Яруговке, – тем самым я намекнул ему на Софью, которая, как и я, дежурила ночью в нашей яруговской больнице. Намекнуть на Софью было полезно со всех точек зрения. Думал-то я в тот момент совсем о другой женщине, но ведь и Софья – врачиха, так что и Малыха ничего не должен был понять.

– Почему? – Елышев вновь неловко поежился. – Почему на Яруговке?

Значит, Софья ему сразу в голову не пришла. И тут вмешался Малыха:

– Давай начнем с Надьки. Ты ведь не собирался на ней жениться?

Елышев кивнул в знак согласия.

– Как и я тогда на Верке. А что у тебя дальше было?

В этот момент что-то в Елышеве дрогнуло. Он принял решение.

– Хорошо, пусть так. Мне, правда, и самому противно вспоминать. Меня не было две недели – по степи гонялись, учения. Приехали. Надька не приходит. Ждал день, другой, третий. На пятый пошел к ним домой. Днем я там не бывал ни разу. Дома была только Сонька. Спрашиваю про Надьку. А она смеется. Я не сразу и допер, в чем дело.

Мне казалось, что Елышев рад случаю скинуть тяжесть с души.

– Последний раз, когда с Надей виделись, поссорились. Я ей тогда сказал, что никогда на ней не женюсь. Она меня приревновала к одной, с чего и пошел разговор. Повод у нее, честно, был, но я и на той не собирался жениться.

От этих его слов моя догадка только крепла. Нечто подобное я и слышал про того старшину.

– Спрашиваю о Наде, а Сонька смеется. Потом и говорит стерва: в больницу, мол, Надька попала по моей вине и сейчас в больнице – ну в тот день была, оттого ко мне и не приходила. «Ты ж на ней жениться не хочешь, вот и пришлось ей ко мне в отделение лечь», – так прямо Сонька и сказала. Я аж закачался: от злости на Надьку, на себя, на эту Соньку. А она вдруг меня обнимать, целовать, уговаривать: «Ты Надьку брось, скоро я хозяйкой тут буду, всех выгоню, будешь ко мне ходить». Не знаю, как кто поступал в таких случаях, а я… Сколько-то продержался, потом не смог. Красивая же она. Нет, не думайте, не на хату позарился. Мне бабы и не такое предлагали. В общем, я, конечно, по-вашему, сплоховал. Только я ведь не бревно, – Елышев как-то жалобно, что ли, улыбнулся. Жалобно или жилковато.

И мельком глянул на меня. Но я терпеливо ждал, заговорит ли он о своей встрече с отцом Софьи.

Мы с Малыхой еще раньше договорились не вспоминать об этом ни в коем случае. Не было никаких доказательств, которые бы подтверждали виновность Малыхи или Елышева. Но в том, что оба они темнили, я не сомневался.

– Что дальше? – спросил я наконец. – Ты виделся с Надеждой?

– Ну, да. Они потом друг другу глаза чуть не выцарапали.

– Но ты не вмешивался?

– Зачем мне? Да и что я мог?

– А до тебя они жили в мире, в согласии?

– Они? – Елышев махнул рукой. – Надька все время жаловалась, что с сестрами жизни нет.

– Ты припомни: как ты думаешь, что имела в виду Софья, когда говорила, что скоро станет хозяйкой – единственной – дома? Ты думал об этом?

– Да зачем мне? – быстро ответил он. – Мне-то какая разница?

Вполне вероятно, что ни Малыха, ни Елышев не придали тогда значения этим словам Софьи. А если и придали, то теперь ни за что не признаются. Им ведь известны обстоятельства, приведшие к тому, что Софья действительно оказалась единственной, полновластной хозяйкой дома в Крутом переулке.

Но Елышев почему-то упорно не хотел говорить о самом для нас главном – о Сличко. Возможно, он опасался, что его стычку со Сличко могут превратить в нечто большее, чем просто драка.

– И никаких поправок ты не внесешь в свой рассказ? Вот тут Елышеву выдержка изменила. Он вопросительно взглянул в лицо Малыхи и так же быстро отвел взгляд.

Елышев и Малыха. Оба ли они были там? Похоже, что оба. Были оба, но не сговорились, как вести себя дальше? Или не подозревали, что оба находятся в одной точке? Или лишь один из них видел другого? Кто кого? Елышев Малыху? По их нынешнему поведению – это самое правдоподобное. А если наоборот? Если Малыха Елышева? И потому так охотно привел меня сюда?

Мы проводили старшину до КПП, спустились с Малыхой до ЦУМа, и там я оставил его, нисколько не сомневаясь, что Малыха, простившись со мной, побежит назад, в Красные казармы.