Текст книги "Следы в Крутом переулке"

Автор книги: Борис Шурделин

Соавторы: Валерий Винокуров
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

3

Чергинца я застал дома. Он уже в общих чертах – слухи по Микитовке разбегались кругами по воде – знал обо всех событиях.

В большом доме он жил один. Так сложилась его жизнь, но к событиям прошедшей ночи это отношения не имело. Зато наши с ним отношения определились как раз общей потерей. Металлурги о таких трагедиях говорят коротко, грубо, словно бы стараясь поглубже упрятать боль, отчего потеря, правда, не становится меньше. Они говорят: сталь сожрала. И за двумя словами, за этими резкими, взрывными двумя словами прячем и мы с Сергеем тот взрыв на заводе, который оставил нас без младших братьев. По возрасту Сергей тоже мог быть мне младшим братом. Но общая трагедия поставила нас рядом, несмотря на разницу в возрасте, сблизив нас больше, чем родство сближает. И от прежних наших отношений осталось только то, что он по-прежнему обращался ко мне на «вы». Бывает в семьях такое, когда и сын к матери обращается на «вы», как прежде всегда было в селах, как и я мальчишкой до войны обращался к матери: «Мамо, вы…» А чтоб так даже к старшим друзьям, не говоря о старших братьях, – не слышал. Но Сергей только загадочно покачал головой, когда я год назад – уже после трагедии – заговорил с ним об этом. Не хочет, ну и пусть, подумал я тогда, а потом привык.

Я начал без околичностей. И нисколько не удивился, когда Сергей, выслушав меня, утвердительно кивнул головой.

– Понятно. Но я этого Сличко не видел.

– А знал, что он здесь?

– Знал, но не видел. Мог бы увидеть запросто, но не хотел. Он много горя принес Чергинцам. Была бы честь для подлеца – чтоб я хотя бы взглянул на него. Отсидел, вернулся, ну и пропади он пропадом. Так я думал.

– Не кипятись. Давай разберемся по порядку, я ж обещал Привалову.

– Если нужно – ладно. Пойдем по порядку, но тогда не удивляйтесь.

– Смотря чему.

– Тому, что знаю. Опять скажете, что слишком много в себе ношу. А я наперекор пословице живу – своя ноша у меня тянет, чужая – нет. С чужой помочь надо. Но к делу – так к делу. Недавно у нас на Микитовке ограбили магазин. В ночь на позапрошлый выходной. До сих пор ищут Пашку Кураня – семнадцатилетнего балбеса. Пока что не нашли. Да и где ворованное – вроде тоже не нашли. Ну это не наше дело. Только этот Пашка – сын Сличко и той… – Он хотел выразиться грубо, но постеснялся. – Она как раз завмаг того магазина. По слухам выходило, что Пашка выкрал ключи и ночью обчистил материн магазин. Я вот о чем подумал тогда: кто мог его толкнуть на это? Для чего нужно это ограбление? Или инсценировка? В голову мне пришли разные варианты. Хотите, вам скажу об одном, который мне нравится больше, чем другие. Мы ведь с вами следствия не ведем. Почему бы не пофантазировать.

И Чергинец вдруг рассмеялся. Громко так, весело. Даже на душе легче стало. Хорошо, что так умеют смеяться люди.

– Да, шучу я, шучу, конечно. А вот смотрите, что вам покажу.

Он быстрым шагом вышел в соседнюю комнату, взял какие-то листки с письменного стола и принес мне.

– Вот смотрите. Я когда учился на первых курсах в нашем вечернем, как-то не очень старался… по кафедре марксизма там, понимаете… А потом интересно стало. Даже жалею, что сразу не уловил этого. И на третьем курсе, сейчас вот, с удовольствием пишу рефераты. Я и принес вам листки из последнего. Тему сам выбрал. Из длинного списка. Называется: «Личность в социалистическом обществе». Вот прочтите фразу, я не ученый, конечно, где-то ее схватил, сам бы не придумал. Ну, прочтите.

Я прочел вслух для его удовольствия:

– «Возрастание роли нравственных начал в регулировании отношений между людьми связано с усилением роли общественности, которой ныне предоставлена возможность решать вопросы, ранее входившие в компетенцию органов государства».

Гордый собой, он аккуратно сложил листки.

– Об этом я давно думал, уж год, наверное. Как избрали меня – точно, год скоро будет. Так что насчет прокурора – пошутил. Вы правы. Надо помочь. Мы же с вами и есть общественность.

– Тогда давай к делу. Слушаю твой вариант. Но это только вариант, да?

– Сами потом начнете с одного из таких же вариантов. Кто мог его толкнуть? Мать – родного сына? Хоть она и не заслуживает доброго слова, но не могла. Да и к чему ей это: воровать умеет и так. Я подумал тогда: не собирается ли Жуйчиха… это мать Пашки, Галина Курань… уезжать? Недавно она вышла замуж, в какой уж раз не знаю. По всему чувствовал, что уедет: как торговать стала, как с соседками говорить. Я и подумал: а не замешан ли тут Сличко? Вдруг он живой? Я давно когда-то слышал, что ему большой срок дали. Но больше пятнадцати лет прошло, мог на свободу выйти. После освобождения Новоднепровска он ведь скрывался у нее в хате, прятался, пока не обнаружили. Только злая сила могла ее заставить пожертвовать сыном. Только очень сильная и очень злая. А такой силой вполне мог быть Сличко. Я и подумал: в последние два года не переписывалась ли она с ним? Спросил почтальоншу: нет, не получала она от него писем – по крайней мере на дом.

– Выходит, прокурор прав. Ты хоть что-то знал о Сличко. А я, например, и фамилии такой никогда не слышал.

– Вы, доктор, иначе живете. Все больше с книгами, и много такого знаете и слышали, чего мне никогда не услышать. А у меня, у нас на Микитовке, столько всего у людей – готовые романы. И, кажется, все про всех знаем. Был даже слух, что Сличко чудом расстрела избежал, люди думали – заменили длительным заключением. Что он бежал – узнал я вот от вас. Ну, значит, рассуждаю себе дальше: если она писем не получает, значит, он сам здесь.

– Вовсе это ничего не значит.

– Не спешите. Я вдруг вспомнил, что недавно встретил Гришку Малыху – он с Веркой Осмачко гуляет. Встретил я Гришку, а он ест селедку на улице прямо. Вы бы стали есть селедку на улице? В чем дело, спрашиваю. Да вот, говорит, день рождения пришел к Верке отпраздновать, вчера договорились, а сегодня в дом не пускают. А не пустили, потому что не хотели, чтобы кто-то о чем-то узнал. Или о ком-то. Так я решил, что Сличко тут, в Новоднепровске.

Тут уж я не выдержал – рассмеялся.

– Ну, ты даешь! Привалов знал, к кому за помощью обратиться. Поступай на юридический и прямиком в следователи.

– Смейтесь, чего вам еще. А ведь он действительно тут оказался.

Сергей прошел к старомодному и потертому буфету, поставил на стол, покрытый цветастой клеенкой с разводами, тарелку с хлебом, сковородку с остывшей яичницей, уже нарезанное сало, винегрет.

– Я ж с ночной смены. Еще не завтракал. Не откажите.

– Не откажу. Я тоже с ночной. С дежурства.

– Зато сна ни в одном глазу, раз такой сволочи наконец на свете не стало.

Но не стало и маленькой, пухленькой Любы Сличко, подумал я. И в ту минуту не знал, что наш разговор к Любе и придет.

– А дальше произошло вот что, – перебил Сергей мои невеселые мысли об этой злосчастной фамилии, от которой старшие сестры отказались. – Моего третьего подручного Володьку Бизяева вы знаете.

Я кивнул. Этого славного парня я знал хорошо. Впрочем, его весь город знал: лучший форвард нашей «Звезды».

– Его угораздило влюбиться в младшую дочку этого предателя. – От этих слов Сергея я вздрогнул, он будто мои мысли прочитал. – Да, да, влюбился в ту самую, которой теперь нет.

– Она была беременна, – сказал я глухо. Однако Сергея вопреки моему ожиданию это нисколько не удивило. Он даже кивнул.

– Володька долго не решался сказать родителям о том, что должен жениться на Любе. Она хорошая девчонка. Была… От Володьки я узнал точно, что Сличко здесь. И, кстати, был доволен, что раньше сам угадал. Ну что стоило официально, через газету, что ли, в свое время объявить, что он бежал, что скрывается? Все бы знали. А так… Володька видел его собственными глазами. Они встретились во дворе у Павлины, у тетки Паши. Представляете, тот подлец узнал его.

– Что? – поразился я. – Как узнал? Володе же только в этом году идти в армию. Где они могли встречаться?

– А они и не встречались.

– Но как же он мог его узнать? Если и видел когда-то двухлетнего, как узнать в здоровом парне?

– Вы слушайте. Со двора Володя сразу же ушел. Мы тогда тоже работали в ночной смене, и на заводе он мне рассказал. И просил пойти с ним и с Любой к родителям. Утром и пошли. Было то десятого числа. Пришли мы втроем к нему домой. И он с ходу сказал отцу с матерью: женюсь на ней. Без меня бы он так и не решился. И хотя вовсе не такой судьбы я ему хотел, уважать его чувства был обязан. Но знаете, что там произошло? Не поверите. Мать сразу отказала: нет, этому не бывать, если ты не хочешь убить меня. Представляете мое положение? А какого им? Девчонка в слезы – и бежать. Володя – за ней. Но отец сумел вернуть его. Садись и слушай, сказал отец. Мать с бабушкой вышли из комнаты. Мы остались втроем. Я тоже хотел уйти, но мне не позволил отец Володи. Вернее… вернее – не отец. Потому что он первым делом сказал: Володя, сынок, я не отец тебе, не я твой отец. Конечно, я не помню в точности всех его слов. Но это он сказал: сынок, я не отец тебе, я не твой отец…

Вот что узнал Володя, вот что узнал Сергей.

В сорок втором из плена бежали два наших летчика. Раненые, голодные, больные. Из плавней их переправили на Микитовку, к деду Ивану Легейде, на поправку. Один из них окреп быстро и скоро ушел обратно в плавни, к партизанам, потом перешел линию фронта. Вернулся в небо, воевал. Это как раз он и сказал Володе: сынок, я не отец тебе. Второй летчик болел дольше. Дед Иван с внучкой – она-то и есть Володина мать – с трудом выходили его. А когда он поправился, то невозможно было переправить его в плавни. В общем, Володя – его сын. Дальше случилось так, что кто-то выдал деда Ивана. Пришли полицаи и утащили и деда, и его летчика. Командовал этими полицаями Сличко. Мать Володи, тогда ей девятнадцать было, навек запомнила его. А он, Сличко, тогда же запомнил лицо летчика. Лишь через полгода после гибели своего прадеда и своего отца родился Володя, осенью сорок третьего. На отца он очень похож, да и молодому отцу тогда было столько же, сколько сейчас Володе.

Первый летчик, Бизяев, после войны приехал в Новоднепровск повидать своих спасителей, узнать о судьбе друга. И тут, узнав, что случилось, остался. Остался и позже женился на Володиной матери. Немногие знали об этом. И хотя на Микитовке никогда ничто не скрывается, люди умеют, если надо, молчать. Даже Сергей ничего не знал об этом, а он-то всегда считал, что знает все.

– Я и сам себя спрашиваю: как бы я поступил на месте Володьки? И не представляю. Он чувствовал, что я не смогу помочь советом. И не спрашивал. Но с Любой после этого не встречался – это точно. Мать у него такая – не послушай он ее, жить бы не стала. Не смогла бы. Вот и все, что я знаю. Мало? А по мне, так лучше бы и этого не знал.

До сих пор не могу понять, а не поняв, естественно, не могу объяснить, почему мысль моя пошла совсем в ином направлении, нежели было мне свойственно. То ли Привалов так подействовал на меня, то ли Чергинец своими логичными рассуждениями, но я не мог не задать ему вопросов, которые иначе не дали бы мне покоя. А они, эти вопросы, Сергею понравиться не могли.

– Значит, сегодня Володя тоже работал в ночь вместе с тобой? Вы вечером пошли на завод, как обычно, вместе?

– Во-первых, – ответил Сергей, – не всегда мы ходим вместе. А во-вторых, сегодня он не работал. Это имеет какое-то значение?

– Да, Сережа. Да. Это уже кое-что проясняет. Вернее, запутывает, – я уже сам стал путаться в его и своих рассуждениях. – А почему он не работал? Просил освободить его?

– Нет, не просил. Я сам сказал ему, чтоб не выходил на смену. Знаю, что это нарушение. Но какой из него в эти дни работник? Смотреть невмоготу. Да и толку от него никакого.

Значит, Володи не было на заводе, когда в одной из заводских лабораторий Люба Сличко приняла яд. Где же он был? Пришла мне в голову такая версия. Володя Бизяев поздним вечером явился в дом тети Паши, чтобы отомстить Прокопу Сличко за гибель отца. Парень вполне мог считать, что пребыванием в тюрьме предатель не искупил вины, что такие, как Сличко, не имеют права жить. Проникнув каким-то образом в дом, он неожиданно для себя стал свидетелем убийства тети Паши – если это все-таки было убийство – и чем-то выдал свое присутствие. Сличко бросился за ним в погоню – убрать опасного свидетеля. И угодил в овраг. Или Володя помог ему туда упасть, может быть, даже схватились они на краю оврага. Версия простая, вытекавшая из вопросов прокурора, объясняющая, между прочим, настойчивое желание Привалова узнать с моей помощью как можно больше у Чергинца. Впрочем, эта же версия может выглядеть и никуда не годной. Тем более что хозяйку дома в Крутом переулке не убивали.

– Ты сегодня видел Володю? После работы?

– Кто ему мог бы сообщить о смерти Любы, если не я?

– А он? Как он вел себя?

– Он? – Сергей, удивленный, ответил помедлив: – Он? Не шелохнулся. Сидел как каменный. Я позвал: идем ко мне. Он ни слова в ответ. Я ушел. Но если ночью он побывал в Крутом переулке, он мне расскажет. Только мне, никому больше. Это ваш прокурор понял точно. Вообще Привалов знает больше, чем мы все. Он, видать, сразу связал сегодняшнюю ночь с тем, что было в прошлом, в войну.

– Сережа, – перебил я его, – для того, чтобы эта… как ты назвал – Жуйчиха уехала к Сличко, вовсе ведь не обязательно ему самому нужно было приезжать сюда. Правда ведь? Он мог бы ей написать, связаться как-то. Тайком. Мало ли способов. Значит, он приехал с другой целью.

– Я об этом не думал. Что вы имеете в виду?

– Если бы я знал, что имею в виду! Если предположить, как делает Привалов, что он убил сестру своей жены, которая воспитала, выкормила его детей, то за что?

– Если он убил ее? Ну, предположим. О покойнике все можно предположить. Но вот за что, этого уж от них обоих никогда не узнать. Да и надо ли?

– Понимаешь, если за то, что она, скажем, хотела выдать его присутствие – в семье-то наверняка знали, что он бежал и скрывается, что никакого срока не отбыл, то слишком отчаянный риск для него – проще было бы снова исчезнуть. Игра была проиграна, а он определенно шел на риск. Значит, была еще какая-то существенная причина.

– Не будем сейчас гадать, – предложил Сергей. – Пускай прокурор допросит Жуйчиху. Жуйко – это ее девичья фамилия. По первому мужу – Курань. Он воевал, погиб на фронте, а она тут… Ладно, черт с ней. Ничего особенного она, конечно, не расскажет, но Привалову поговорить с ней нужно. Главное – знает ли она, с кем он тут встречался? Она-то с ним встречалась – кто ж может сомневаться.

4

Не знаю, нуждался ли прокурор в нашем совете – я подробно пересказал ему разговор с Чергинцом, – но поступил он именно так: пригласил на беседу Галину Курань.

К тому часу было установлено следующее.

Никакого прощального письма Люба Сличко не оставила. Девчонкам в лаборатории она ничего никогда не рассказывала ни об отце, ни о том, что произошло у Бизяевых. Никто из тех же девчонок не подозревал о ее беременности. Во всяком случае, так явствовало из их бесед со следователем.

Любины сестры, Вера и Надя, которые двое суток тому назад ушли из дома, с того дня и не бывали в Крутом переулке. Никаких ссор между отцом, совершенно неожиданно для них вернувшимся из небытия, и теткой они не видели и не слышали. Так же, как и Софья. О том, что отец вне закона, сестры якобы не знали.

Экспертиза подтвердила, что тетю Пашу никто не убивал. Однако прокурор предложил в интересах дела – как он сказал, временно, – считать, что ее задушили. Для чего это ему понадобилось, понять я не мог, но обязан был, коль скоро вник в дело, считать, как все.

Галина Курань – чуть не назвал ее, как Чергинец, Жуйчихой, – не изображала, по словам прокурора, из себя мученицу, держалась превосходно. Суть ее ответов сводилась к отрицанию всего, что теперь могло быть связано со Сличко. По ее показаниям, она узнала о его присутствии в Новоднепровске лишь сегодня, то есть наутро после его смерти. Будто бы в десять часов утра в магазин, который все еще был закрыт на переучет после кражи, пришел брат Галины и сообщил сестре новость, поразившую ее. Иначе говоря, она доказывала, что не виделась со Сличко с сорок пятого года.

Прокурор этой женщине не поверил с первого же слова. Вероятно, ему не составило бы труда уличить ее во лжи. Но он не стал этого делать, может быть, посчитал преждевременным. А не верил он ей с самого начала еще вот почему. Она прекрасно знала, что укрывательство уголовных, а тем более военных преступников – дело уголовно наказуемое. Зная об этом и еще в сорок четвертом и сорок пятом укрывая предателя, она заготовила себе нечто вроде спасательного круга – беременность. Суд принял во внимание ее беременность и осудил тогда, в сорок пятом, лишь условно. Выходило, что она, еще совсем молодая, сумела рассчитать наперед и уйти от ответственности. Это обстоятельство соответственно настроило прокурора перед беседой с ней.

В ходе беседы он задал Галине вопрос, которым вроде бы и не планировал загнать ее в тупик, но с которым, очевидно, связывал какие-то свои планы. Он поинтересовался, где ее нынешний муж. Больше, чем ее, этот вопрос удивил меня. Галина же спокойно ответила, что ее муж поехал вчера к своему сыну от прежнего брака, на Яруговку, и утром обещал быть дома.

На вопрос о причинах появления Сличко в Новоднепровске, то есть, конечно, о тех, какие она могла бы предположить, – прокурор ведь понимает, что истинные причины ей не могут быть известны, раз она даже не знала о пребывании Сличко в городе, – так вот на этот вопрос она ответила без запинки и совершенно определенно: «Не знаю». А прокурор полагал так: если человек предварительно не думал о чем-то, а его попросили высказать предположение, он станет размышлять и не спешить с ответом, если же человек знает, о чем может пойти речь, он заранее приготовит ответ. Наверняка так и было в этом простейшем случае.

Он задал ей еще вопрос: «В сорок пятом кто мог сообщить милиции, что Сличко укрывался у вас?» Тут Галина, напротив, но поспешила с ответом, но прокурор снова разгадал немудреную хитрость: она ждала наводящего вопроса. Привалов пошел ей навстречу: «Могла ли этим человеком быть свояченица Павлина Осмачко?» – «Могла, – быстро ответила Галина, но, чуть помедлив, добавила: – И другие тоже могли». Наверняка она считала, что пустила прокурора по следу, который был ей выгоден. Интересно, а знал ли прокурор действительного человека, сообщившего о Сличко в сорок пятом? Он мягко уклонился от ответа, когда я спросил его. Так или иначе Галине он не поверил.

Привалов понимал, что версия о желании отца на старости лет повидать после долгой разлуки дочерей неприемлема в данном случае. Но он должен был проверить и ее. Он и установил, насколько было возможно в столь короткий срок, что никаких вестей дочери от отца не имели до того часа, когда он заявился в дом, который ему не принадлежал никогда. И появление его закончилось смертью женщины, вырастившей, вскормившей четырех племянниц.

Что же все-таки привело его в Новоднепровск? Что заставило устранить свояченицу?

У меня же возник к Привалову вопрос, совершенно естественный теперь, после его знакомства с Галиной Курань.

– Может быть, они что-то не поделили? – спросил я. – Может быть, Сличко где-то припрятал какие-то ценности, награбленные во время оккупации? Припрятал так, что место знал только он один. По его убеждению. Но оказалось, что знала и свояченица. И перепрятала. Он своего клада не обнаружил и догадался по каким-то приметам, что только она могла знать место. Он и не собирался показываться в доме, рассчитывал забрать клад и тут же уехать, ни с кем и не встречаясь.

– О какая фантазия у нашего доктора! – Приваловскую колкость я пропустил мимо ушей, и он добавил примирительно: – В нашем деле фантазии могут быть только гипотезами, основанными на фактах. К тому, что вы сочинили, можно прибавить, например, и такое наслоение: о кладе узнала или давно знала и Галина.

– В таком случае он должен был задушить и ее? – откликнулся я.

– Однако нельзя исключить, что Галина отвела от себя подозрения, направив гнев Сличко на свояченицу. – Прокурор так активно включился в игру, что я понял: фантазии подобного рода действительно должны хотя бы в какой-то степени опираться на факты. Так что пора было вернуться к реальности.

– Что вы намерены с ней делать?

– С Галиной? Пока ничего, – ответил прокурор. – Вернее – по этому делу ничего. У ОБХСС свои дела с ней. Видите ли, в нашей истории все в таком состоянии, что даже следить за этой Галиной ни к чему. Но если мы установим, что она помогала Сличко делать какие-то дела в Новоднепровске – установим и сможем это доказать, – то она понесет наказание по суду за укрывательство государственного преступника. Получит то, от чего ускользнула в сорок пятом. Потому что она-то знала, что он тогда бежал.

– Хоть он и преступник, вы разве не должны установить, кто его все-таки убил?

– Должны, должны. Мы же этим и занимаемся, – ответил Привалов. Но сказано это было таким тоном, каким обычно говорят: «Да какая разница?»

Однако прокурор не скрыл от меня своих предположений, тем более, что его версия, как ни странно, в чем-то совпадала с моей.

– План его мог быть таким, – объяснил прокурор. – Ликвидировав свояченицу, он намеревался сразу же спрятать тело. Может быть, в овраге. В такую ночь, в такой дождь ему бы удалось. Как мы уже установили, он не успел скрыть следы. Не успел даже подушку убрать. Кто-то вошел. И увидел. Началась погоня. Победил тот, другой. Криков, шума никто не слышал. Глухая кирпичная стена, дождь, ветер, темень. До оврага семьдесят метров пустыря. И вечный грохот «Южстали». Кто это был? Мужчина? Женчина? Один? Двое?

Честное слово, в ту минуту я вновь подумал, что прокурор продолжает игру, бессовестным образом все сочиняя. Но он говорил внешне вполне серьезно, и мне ничего другого не оставалось, как участвовать в его игре. А, может быть, так и ведутся расследования, что в какие-то моменты порой и впрямь напоминают игру? Невеселые это игры.

– Да, вы правы, двое сумели бы справиться с ним, – сдержанно сказал я, чтобы он ни в коем случае не догадался о мыслях, только что посетивших меня. Прочти он их, и, как знать, не завершилось ли бы на этом мое участие, чем я уже по-настоящему начинал дорожить.

– Смотря, кто это был бы. Он и с двумя противниками вступил бы в борьбу – крепок был здоровьем. И злой волей своей.

– А вы не исключаете, что этим вторым могла быть Галина?

– Чтобы говорить о втором, не помешало бы знать первого, – на этот раз добродушно усмехнулся прокурор. – Не исключено. Если то была она, вряд ли она совершит ошибку, которая выдаст ее. Хитрая женщина. Но этот клубок мы все равно распутаем, хотя пока мы знаем лишь меньшую часть того, что произошло. Этот Сличко получил свое. И у нас есть все основания предположить, что произошел несчастный случай. Иначе говоря, в состоянии опьянения он просто упал в овраг.

– Вы готовы сделать такой вывод, чтобы не искать, кто его убил? – все еще не верил я.

– Я бы так и поступил. Если бы, конечно, имел право. У меня нет доказательств, но вполне возможно, что и моего старшего брата в сорок третьем году погубил этот тип. Зато у меня есть доказательства участия этого мерзавца Сличко, – голос Привалова неожиданно задрожал, – в других трагедиях. Так что он получил свое. И тетю Пашу он мог задушить, что бы там ни показывала экспертиза. А что касается девчонки, – голос его мягче не стал, и он по-прежнему смотрел на меня в упор, так смотрел, словно гипнотизировал меня, – она могла отравиться по той же причине, по какой две ее сестры, более опытные в житейском смысле, ушли из дома, в котором появился отец. Могла ведь, могла.

Привалов замолчал и резко отвернулся к стене. То ли он слишком многое сказал мне, то ли недоговорил чего-то? Я понял, что не следует спорить с ним. Все доводы, какие я мог бы ему привести, он наверняка и сам себе приводил.

Помолчав минуту, я все-таки сказал:

– Но самая старшая не ушла.

Ему будто нужен был хоть такой, хоть самый простенький вопрос, чтобы прийти в обычное состояние. Он вздохнул коротко, решительно и обернулся ко мне:

– Хотя эта самая старшая, Софья, в ту ночь была на работе, с шести вечера до шести утра, как и вы, дежурила в больнице, я ей не верю, ни одному ее слову не верю.

– Да я не об этом, – возразил я. – Должна же существовать причина, которая заставляла ее оставаться в доме, не уходить из него, как те две сестры?

– Причина может быть и та, что все люди разные. Даже дети предателя.

– Или тем более дети предателя. Ни в чем не виновные, – вставил я, но Привалов пропустил эту реплику мимо ушей.

– Была причина, – продолжал он. – Завещание тетки. Нотариус уже ознакомил меня с ним. С этим любопытным документом. Любопытным не столько потому, что тетка, в случае своей смерти, завещала весь дом одной, именно этой своей старшей племяннице. Завещание любопытно своей датой. Покойная тетушка явилась в нотариальную контору как раз в то утро, когда было обнаружено, что ограблен магазин на Микитовке. Если верить расчету вашего друга Чергинца, Сличко уже был здесь.

– Тетка предвидела свой скорый конец? – ужаснулся я.

– Не обязательно, – прокурор ужо был совершенно спокоен. – Понимаете, – она даже договорилась с нотариусом: придет на днях, чтобы вообще переписать дом на Софью. Но когда – на днях? Когда Сличко уедет? Или когда его заберет милиция? Или кто-то его убьет? Заметьте, что Вера и Надежда – про младшую я не знаю – понятия не имели, что дом уже определен старшей сестре. А Софья об этом знала.

– Как же те две объясняют свой уход?

– Одна тем, что боялась потерять то ли жениха, то ли еще не жениха, то ли уже не жениха. Вторая – ссорой со старшей сестрой, но не из-за дома. И обе – присутствием отца. Я с ними не встречался, все это они говорили следователю. А разрешение на похороны я дал.

– Уголовный розыск работает, прокуратура работает. Ну для чего вам я еще нужен?

– Доктор, истину надо установить. И ваша помощь, поверьте, очень нужна. Скоро вы сами в этом убедитесь.

– Мы с Сережей должны устанавливать истину? – спросил я.

– Ну почему вы не хотите меня понять? – вопросом ответил мне прокурор. Насколько я знал, подобная манера разговора была ему чужда, чаще всего он был точен. – Если бы мы имели дело с уголовниками, рецидивистами, я бы вас ни о чем не просил и ни во что не вмешивал. Но обычно люди, пусть даже и запутавшиеся в чем-то и совершившие что-либо нехорошее – слово «преступление» пока произносить не буду, – легче открывают душу в неофициальной обстановке, чем в кабинете прокурора или следователя. А нам сейчас важнее узнать причины. Чем все кончилось, и так ясно. И здесь вы с Чергинцом незаменимы. Но от сестер и Чергинец ничего не узнает, – добавил он. – Есть другая дорога.

– Вероятно, – ответил я. – И Чергинец вам поможет, что-нибудь придумает, но я-то тут при чем?

– Доктор, давайте заключим договор, – более чем серьезно предложил Привалов. – Вы потерпите и сделаете все, что можете, чтобы нам помочь. А я даю слово, что со временем объясню вам без малейших недомолвок, почему втянул вас в эту историю. В историю, – повторил он и протянул для рукопожатия руку.

– Ладно. Согласен, – сказал я.

Вообще-то я хотел сказать проще: «Ладно, черт с вами». Но решил, что еще успею нагрубить Привалову. В ту, например, минуту, когда все наши конструкции рухнут, и останемся мы перед зияющей пустотой.