Текст книги "Под стягом Российской империи"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Скобелев кашлянул, подошёл к крошечному окну. На улице ещё темень, лишь восток едва засерел. Бессонная и тревожная ночь подходила к концу, начинался напряжённый, кровавый день. Предстоящее сражение для него, генерала Скобелева, сулило стать самым трудным, ибо ещё никогда не доводилось ему штурмовать столь укреплённые вражеские позиции силами, едва ли не равными силам неприятеля. И неизвестно, на какую поддержку рассчитывать от Святополк-Мирского, которому тоже нелегко...

Скобелев с Куропаткиным снова проанализировали на карте продвижение левой колонны, и оба, независимо друг от друга, пришли к выводу: Святополк-Мирский неминуемо направит часть отряда на Маглиж и Казанлык, дабы обезопасить свой тыл, а тем самым невольно ослабится наступление колонны на деревню Шипку и Шейново с востока.

И ещё Скобелев подумал, что будь он на месте Вессель-паши, то, воспользовавшись сложившейся ситуацией, попытался бы, сдерживая удар правой колонны, основными силами обрушиться на Святополк-Мирского, чтобы, разгромив его, повернуть на Иметли...

Высказав такое предположение, Михаил Дмитриевич посмотрел на Куропаткина, который произнёс:

– А ведь и у меня появилась подобная мысль.

– Вывод?

– Разработанный нами план наступления единственно, правильный.

– Итак, остаётся реально: ударом по центру на Шейново прорвать линию обороны и овладеть деревней, а той порой правофланговым манёвром от Секиричево обойти Шипку, заставить Весселя капитулировать... Что ж, Алексей Николаевич, проведём последнее перед сражением совещание...

Рота поручика Узунова, с большими потерями заняв первую линию траншей, передыхала, готовясь к новой атаке. Справа наступала рота Райчо Николова. Санитары не успевали перевязывать раненых, отвозить в лазарет к доктору Миркову.

Стояну передали приказ Столетова беречь патроны. Поручик велел Асену объявить приказ по роте, а сам из траншей наблюдал за противником. Следующим броском ополченцам предстояло овладеть укреплённым редутом, мешавшем дальнейшему продвижению к Шипке. В роте Николова запели хором:

 
А вот Туинджи-долина,
Где кровь лилась рекой...
 

И чей-то высокий голос выводил отчётливо и красиво:

 
Где храбрая дружина
Дралась за край родной.
 

Поручик впервые слышал неизвестно кем сочинённую песню. Упряжи сытых коней на рысях вынесли батарею лёгких орудий. Прислуга отстегнула передки, пушки развернули на прямую наводку. Батарея дала несколько залпов по редуту, и дружины двинулись в атаку. Стоян бежал в первой цепи. Редут огрызнулся ружейным огнём.

– Вперёд! – крикнул Узунов и его клич подхватили.

– Напред! (Вперёд! (болг.)).

– Само напред! (Только вперёд! (болг.)).

Бой нарастал по всему фронту. На помощь ополченцам подоспели владимирцы. Ворвались в редут, заработали штыками, рубились на саблях. Упал Асен. Стоян подскочил, опустился на колени. Вытоптанный снег под Асеном пропитался кровью.

– Санитар! – крикнул Стоян. – Асен, слышишь меня?

Асен открыл глава:

– Напред, поручик; само напред! Подбежал санитар, занялся раненым.

– Я вернусь, Асен, вернусь, как только возьмём Шипку!..

Наблюдавшие за ходом боя Скобелев и Куропаткин нервничали:

– На левом фланге турки активизировались, и атака по всему фронту явно замедлилась, вот-вот может сорваться.

– Алексей Николаевич, пора ввести резерв.

– Угличан?

– Их!

Угличский полк стоял наготове.

– Полковник Панютин! – едва осадив крутнувшегося коня, прокричал Скобелев. – Побатальонно, под знаменем, с музыкой!

Батальоны перестроились на ходу в две линии, один от другого шагов за пятьсот. Роты разомкнулись, двинулись перебежками.

Скобелев подъехал к Куропаткину возбуждённый.

– Теперь для них нет преград, – указал пальцем туда, где уже дрался Угличский полк. – Будем ожидать от Вессель-паши белого флага.

Скобелев разгадал замысел Вессель-паши. Создав перевес сил с восточной стороны, тот бросил у Шейново против левой колонны четырнадцать таборов. Семь батальонов генерала Крока, накануне захватившие первую линию вражеских траншей, с трудом сдерживали натиск османов, Вессель-паша торопил. По его расчётам, он должен был к полудню нанести по колонне Мирского решающий удар. Турки давили численностью. Они наступали в густом тумане, наплывая на траншеи волна за волной. Крок ввёл в бой весь наличный резерв, а в штаб в Янину отправил донесение. Генерал просил выслать в его распоряжение ещё хотя бы два-три батальона.

Туман рассеивался медленно, поднимаясь к горам, будто занавес на сцене. Вессель-паша бросил в атаку ещё четыре табора, накануне снятые с перевалов.

Не покидавший траншею генерал Крок поднял батальоны в контратаку:

– Ребята, солдатушки, выдюжим, выстоим!

Османы не выдержали, откатились во вторую линию. К.вечеру Крок доложил Святополк-Мирскому: потери в его батальонах – более полторы тысячи и ещё больше раненых...

В штабе колонны спешно созвали совещание. Святополк-Мирский предложил отвести войска к Гюсово и там, укрепившись, дождаться помощи от Радецкого либо от Скобелева.

– Николай Иванович, – заметил Крок, – судя по орудийной и ружейной стрельбе, на западе от Шейново генерал Скобелев уже развернул боевые действия.

– Нам здесь трудно судить, Скобелев ли насел на Вессель-пашу, либо наоборот, – возразил Мирский. – Не забывайте, в Шипко-Шейненском укреплённом лагере тридцатипятитысячная армия.

– Однако, ваше превосходительство, – поднялся полковник Свишевский, – нет нужды ретироваться. Ночью я со своими сапёрами укреплю позиции генерала Крока.

– Но условия промерзшего грунта, полковник!

– Верно, ваше превосходительство. Постараемся использовать подручные средства, телеги, брёвна, хворост, снеговые завалы.

– Только не отступление, – решительно высказывались другие.

– Хорошо, подождём ещё сутки.

– Николай Иванович, пошлите предписание в Казанлык начать наступление на оборону Вессель-паши по левому флангу, – попросил генерал Крок.

Турки начали утро орудийным обстрелом по засевшим стрелковым батальонам. Пушки били с курганов близким прицелом, и потому снаряды падали с перелётом. Потом двинулись таборы. Османы лезли упорно. Даже когда грянули первый и второй ружейный залпы, они продолжали наступать.

Генерал Крок поднял стрелков:

– Либо сейчас, либо никогда!

Удар был настолько неожиданным, что турки попятились. Откуда русские обрели силы? Накануне офицеры и муллы утверждали, что гяуры истощены и таборам предстоит сделать лишь маленький нажим.

А батальоны наседали. Дрогнули османы, побежали. Прорвались стрелки до Секиричева и, захватив несколько редутов и траншей, закрепились...

Весь день не стихали бои с запада и востока от Шипки и Шейново. Войска генерала Скобелева и Святополк-Мирского завершали окружение армии Вессель-паши, а от Шипкинского перевала вниз от деревни Шипка уже начали спуск орловцы и житомирцы, подольцы и другие полки, выдержавшие и сражения, и лютое, морозное шипкинское сидение.

У Шейново турки отходили. Вессель-паша объявил о сдаче...

Изрытая траншеями, ходами сообщений, землянками, погребами с пороховыми и продовольственными запасами, Лысая гора напоминала покрытое язвами лицо человека. На самой её вершине батарея крупповских орудий жерлами направлена на перевальную дорогу.

Гора заселена так плотно, что напоминала Столетову восточный базар.

Парламентёры российской армии поднимались по крутой тропе под злобными взглядами турок. То и дело раздавались угрожающие выкрики. Толпу в красных фесках сдерживали посланные со Столетовым пленные офицеры.

Впереди Николая Григорьевича идут поручик Узунов с белым флагом, сделанным наспех из льняного полотенца, расшитого петухами, и унтер-офицер с сигнальной трубой.

Генерал внешне спокоен. Он думает о Том, какие беды причинила защитникам перевала и эта батарея, и эти турецкие солдаты. Дай им сейчас волю, с какой радостью они люто казнят Столетова и его спутников...

Ещё одна мысль не покидала Николая Григорьевича. А вдруг Хаджи-Осман-паша откажется сложить оружие? Сколько же поляжет российских солдат при штурме Лысой горы! Ведь под командой Хаджи-Осман-паши две бригады, почти десять тысяч солдат и офицеров...

– Стоян Андреевич, – позвал Столетов поручика Узунова, – капитан Николов говорил, у вас в Систово невеста?

Поручик замедлил шаг, почувствовал, как краснеет.

– Ваше превосходительство, капитан Николов сказал правду, но я ещё не получил согласия графини Росицы.

– Когда мы возвратимся в ополчение, я предоставлю вам отпуск для поездки в Систово.

– Благодарю, ваше превосходительство.

Стоян хотел сказать о том, что он обязан побывать и на родине Асена. Там должны знать, как погиб их земляк.

Шагавшие впереди турецкие офицеры вдруг остановились, вытянулись. Перед ними стоял худой, одетый в генеральскую форму, совсем не старый турок с ястребиным носом и лицом, наполовину заросшим смоляной бородой. Его зоркие глаза пронзительно смотрели на русского генерала. И ещё Стоян заметил, что русских парламентёров окружает плотная стена турок с гневными лицами, готовых по первому знаку броситься на них.

– Передайте, – сказал Столетов,– я уполномочен генералом Скобелевым предложить вам условия почётной капитуляции. – Дождался, пока сопровождавший турецкий офицер перевёл.

Хаджи-Осман ответил хмуро:

– Ваши условия не принимаются, – заговорил переводчик. – Хаджи-Осман-паша готов сопротивляться.

– Но армия Вессель-паши не выдержала нашего натиска и ему не на кого рассчитывать.

И снова резко заговорил Хаджи-Осман. Офицер переводил:

– Да Хаджи-Осман знает, что помощи ему не дождаться, но, если русские намерены взять его позиции, он отдаст их.

– Будет много крови, и турецкой, и русской.

– Пусть нас рассудит Аллах, но я выполню свой долг.

– Вам приказывает сложить оружие ваш непосредственный начальник, Вессель-паша.

– Я не вижу его предписания.

– Они при мне, получите.

Столетов передал записку офицеру, тот вручил Хаджи-Осману. Паша прочитал, тяжело поднял голову:

– Подчиняюсь приказу. А это распоряжение я сохраню, чтобы оправдаться перед судом великого султана.

Узнав о капитуляции Вессель-паши, Сулейман мрачно произнёс:

– Так угодно Аллаху.

И ни слова, как Шипко-Шейненским отрядом оплатил собственное спасение.

Когда стало ясно, что армия Гурко обошла Араб-Конак и окружает Софию, Сулейман-паша срочно принял решение: отвести армию в Татар-Пазарджик, предварительно расчленив её на две группировки. Западная, тридцатипятитысячная, отступила на Радомир и Дубницу, восточная, состоявшая из войск, оборонявших Араб-Конакский перевал и Елатипу, а также таборов Восточно-Дунайской армии, сосредоточилась в Ихтиманских горах.

Получив предписание военного министра Рауф-паши лично возглавить ихтиманскую оборону, Сулейман-паша разразился бранью. Он никогда не считал Рауф-пашу способным военачальником и не скрывал своего к нему неуважения. Приказ обороняться в Ихтиманских горах нарушил план Сулейман-паши. Он рассчитывал сконцентрировать силы у Татар-Пазарджика, отойти к Адрианополю, создав здесь заслон дальнейшему продвижению армии Гурко. Сулейман-паша убеждён: в Ихтиманских горах единой оборонительной системы не построить, тем более, по данным разведки, Гурко расчленил свой отряд на четыре колонны, дал задание окружить главные силы Сулейман-паши.

Первая же попытка сдержать продвижение колонны генерала Вельяминова у Самаково потерпела неудачу. Частью сил Сулейман-паша двинулся через Македонию на Солоники, частью – к Филиппополю. Шувалов теснил Шакир-пашу, который покинул Панагюриште и отходил под ударами Криденера и Шильдер-Шульднера...

Дороги турецких генералов сходились в Татар-Пазарджике, где стоял Фауд-паша.

Глава 10

Боевые действия в Забалканье развивались успешно. Заняв Софию, Гурко оказался на правом фланге Дунайской армии.

От гвардии требовалось развивать наступление, отвлечь на себя часть таборов, накрывавший перевал. Собрав генералов, Гурко говорил:

– Наша задача: не дать уйти Сулейману. Мы разделили наш отряд на четыре колонны и будем действовать вагоном, господа, как охотники... Сулейман будет искать наши слабые места, чтобы прорваться к Татар-Пазарджику, где соединится с Фауд-пашой. Повернулся к Нагловскому: – Исходите из этого, Дмитрий «Степанович, в разработке нашего стратегического плана.

Начальник штаба лёгким кивком выразил согласие. А Гурко продолжал:

– Господа, – посмотрел на Шувалова, Вельяминова и других генералов, – держите этого матерого волчищу Сулеймана в постоянном напряжении...

Когда совещание закончилось и генералы, назначенные начальниками колонн, вышли, Гурко сказал Нагловскому и Рауху:

– Перед начальниками колонн мы поставили трудную задачу. Они вынуждены действовать ослабленными силами. Наш отряд требует хотя бы кратковременной передышки. В переходе через перевал ив боях у Софии мы понесли большой урон, погибли прекрасные генералы.

– Переход через зимние Балканы войдёт в учебники по военному искусству, Иосиф Владимирович, – заметил Нагловский, – великий подвиг совершила российская армия.

– Это так, Дмитрий Степанович, но согласитесь, российский солдат, когда в гору взбирался по брюхо в снегу, в ущельях замерзал, не о славе думал, он долг перед отечеством выполнял. А коли о нас Россия когда вспомнит, то и на том спасибо.

– Там, на перевале, – вставил Раух, – я говорил, на такое можно решиться раз в жизни.

– Да, господа, однако чую и по телефонограммам сужу, не все в генеральном штабе нами довольны. Поди, ещё дохлых собак на нас повесят, – усмехнулся Гурко.

– Весьма возможно, – согласился Раух...

И в своих предположениях Иосиф Владимирович оказался недалеко от истины. В штабе Дунайской армии тон задал Непокойчицкий. Ссылаясь на генерала Обручева, начальник штаба, питавший неприязнь к Гурко, говорил военному министру:

– То, что отряд перешёл в Забалканье, это одна сторона медали. И то, что совершил генерал Гурко с гвардией, составляет ему честь. Но все ли они выполняют, как это было предусмотрено нашим планом, а к ним, как вам известно, ваше превосходительство, причастен и генерал Обручев? Вот вам примеры, они ясны, как Божий день: генерал Шувалов промедлил, топтался у Ихтимана, Вельяминов от Самаково не дошёл до Дольней Вани, Криденер вместо того, чтобы занять Панагориште, остановился у Мечки. И вообще план окружения восточной группировки Сулейман-паши у Панагориште сорвался по вине командующих колоннами, – брюзжал Непокойчицкий. – А как ведёт себя Шильдер-Шульднер...

Вошёл генерал Обручев, склонился над картой. В другой комнате стучал телеграф. Начальник штаба перешёл к телеграфу.

– Есть сведения, что Волынский полк вступил в Панагориште?– спросил Милютин.

Обручев нахмурился:

– Да, ваше превосходительство, но не полку надо быть там, а всей колонне генерала Криденера, как предусматривали, и, не мешкая, преследовать Шакир-пашу. Упущением Криденера не преминет воспользоваться Сулейман... Я понимаю генерала Гурко, условия не идеальные, но у него гвардия, цвет нашей армии.

– Император ожидает решительных действий в районе Татар-Пазарджика. В этом его заверил главнокомандующий.

Обручев укоризненно покачал головой:

– Заверения ещё не означают окружения неприятеля. При таком продвижении наших колонн Сулейман-паша оторвётся от армии Гурко и уйдёт к Адрианополю, где сегодня полным ходом ведутся строительные работы.

– Я посоветую великому князю учесть эти замечания, но прошу понять меня, приказать главнокомандующему выше моих возможностей. Когда император прибыл в Кишинёв, то сразу оговорил, что ни он, ни я как военный министр в оперативные дела Дунайской армии вмешиваться не будем.

– Возможно, государю и не следует, но вам, Дмитрий Алексеевич, при таком главнокомандующем, тем паче при начальнике штаба Непокойчицком, отстраняться от решения вопросов, от коих зависит, как скоро мы закончим турецкую кампанию, не следовало бы.

Милютин насупил брови, отчего стал похож на обиженного мальчика.

– Не забывайте, главнокомандующий родной брат императора.

– То и прискорбно при полководческих способностях великого князя.

– Князь Горчаков докладывал государю об усилении агрессивности англичан в связи с нашим продвижением на Балканах. Меня, как военного министра, тревожат не только военные крейсера Британской империи, какие могут появляться в проливах, но и возможный альянс англичан с австрийцами, что на руку и пруссакам.

– Тем паче это требует от генерала Гурко решительного продвижения к Адрианополю. А австрийцы бряцают оружием с той норы, когда мы появились на Дунае.

– Убеждён, когда замолкнут пушки, дипломаты, усевшись за стол переговоров, дружно набросятся на нашего министра иностранных дел. Каждая из держав постарается урвать для себя лакомый кусок.

– Ну, вас, ваше превосходительство, упрекнуть будет не в чем. Мы выполнили миссию, дали свободу болгарам.

– Естественно. Однако историки трактовали и будут трактовать Историю, как угодно политике. Они, заверяю вас, постараются найти криминал у России. Наше внешнеполитическое упущение в том, что мы ещё до начала военных действий видели лишь одного противника – Османскую Порту, но забывали Британию, коя постарается использовать турецкую армию для ослабления России, дабы умалить влияние российское на Кавказе и в Туркестане. Всем нам понятна воинственная речь Биконсфилда на банкете в Эймстери за год до нашей кампании. Биконсфилд откровенно призывал к крестовому походу против России. Однако мы к этому отнеслись благодушно, как к лепету малого ребёнка.

На Рождество полковой священник отслужил молебен, преображением преподнесли по чарке, и хотя полк был на марше, кашевары приготовили горячую пищу.

Поел Силантий Егоров сытно, силы прибыло. Повеселели гвардейцы, да и что ни день, всё ближе конец войны, турки отступают к югу, преображенцы преследуют их неустанно. Идут протоптанной дорогой, а вокруг намело высокие сугробы.

– Сичень зиме серёдка! – говорят солдаты. – Снегов надуло, знать, к урожаю хлебному.

– С января отёлы радуют душу. Бывало, телка ещё мокренького внесёшь в избу, он ножки разомнёт, трясётся, а детишкам в радость.

– Эх, тоска-кручина, крестьянские страдания... На пятые сутки подступили преображенцы к Татар-Пазарджику.

– Видать, жаркое дело будет, – решили гвардейцы. – Эвона, все наши до кучи собираются.

Свернули преображенцы в сторону, в заснеженное поле, устроили бивак побатальонно. Достали из вещевых мешков нательное чистое бельё, за неимением бани растёрлись снегом и переоделись.

– На суде Господнем солдат российский телом и душой по всей форме чистым стоять должен...

Многими дорогами подтягивались к Татар-Пазарджику колонны отряда генерала Гурко, стремились окружить турецкую армию...

Предугадав намерения Гурко, Сулейман-паша ночью отвёл войска к Адрианополю.

Угрюмо наблюдал Сулейман-паша, как табор за табором проходили мимо него войска. Нет, никогда не думал он, привыкший к победе и славе, что доживёт до такого поворота – видеть, как бегут его аскеры. Его, Сулеймана, армию гонят, подобно стаду баранов.

Темнеют воды Марицы-реки, несут ледяную шугу. Берёт начало Марица с отрогов гор Родоп и своим верхним течением с запада на восток орошает обширную Филиппопольскую равнину, а затем Адрианопольскую.

В верхнем течении Марины, при впадении в неё реки Половины, лежит город Татар-Пазарджик.

Молчаливо сгрудились за спиной Сулеймана военачальники. Скоро, совсем скоро нести им ответ перед судом Абдул-Хамида. Как и какими словами будут оправдываться? Разве примут старые, мудрые судьи султана речь Сулеймана, что не по его вине завязли таборы на Шипке, и кому знать, может, сегодня Аллах был бы милостив к судьбе Оттоманской Порты?

Неожиданно Сулейман-паша говорит вслух:

– Когда повезут меня через ворота Орта Капусси (Ворота Орта Капуси вели во двор, где казнили знатных сановников) и палач занесёт над моей шеей секиру, скажу я словами Пророка: судьба каждого правоверного записана в священной книге Аллаха. – Чуть повременив, Сулейман-паша подозвал Фауд-пашу:

– Достойный Фауд, ты покинешь Татар-Пазарджик, когда последний табор уйдёт из города...

Стамбульская осень уступала зиме. Обычно зима здесь мягкая и снега с морозами редкие. Случится, лягут, а вскорости черноморские сырые ветры съедят без остатка. Оттого не только хижины бедняков, но и дома знати без обогрева.

Однако в тот военный год зима грозила быть суровой. Начались ранние для Стамбула заморозки, подули северо-восточные ветры. Но не предстоящая зима пугала османов, страшила приближающаяся армия гяуров.

В глубокой печали пребывал Стамбул.

Замерли шумные базары, по велению султана закрылись кофейни и курильницу, собиравшие по издавна заведённым традициям любителей дурманящего синего дыма, и даже сладострастные фурии, от чьих объятий не устоит настоящий мужчина, замкнулись в своих жилищах. Не слышно духовых оркестров, а в мечетях муллы посылали проклятия на головы неверных, взывали к милости Аллаха.

Тихо во дворце, будто нет в нём жизни. Военный совет при султане высказался за перемирие с Россией, и об этом послы Абдул-Хамида известили царя Александра, но ответа пака нет, а генерал Гурко наступает.

Сулейман-паша обещает задержать продвижение российской армии у Татар-Пазарджика, но султан сомневается: если не устоял на перевалах, то теперь, когда пленён Вессель-паша и все таборы пятятся на юг, слова Сулеймана просто пустой звук.

Если Гурко возьмёт Адрианополь, перед ним откроется дорога на Стамбул...

Прежде чем обратиться с посланием о перемирии, Абдул-Хамид имел тайную встречу с британским послом. Султан принимал Лайарда в зале Дивана. Сухой, маленький властелин Оттоманской империи, с бриллиантовой звездой на груди, смотрел на английского посла, приподняв голову. Вёл речь вкрадчиво. Он спрашивал Лайарда, какие шаги предпримет Англия, если русские вступят в Стамбул? На что британский посол ответил вопросом на вопрос:

– Насколько я понимаю, сегодня турецкое правительство не возражает, чтобы британская эскадра сменила место своей стоянки в Безикской бухте на проливы?

Молчаливым кивком Абдул-Хамид выразил согласие. О чём сэр Лайард немедленно сообщил в Лондон.

Королева Виктория обратилась к кабинету, требуя принять срочные меры по спасению Турции. Биконсфилд убеждал лордов, но единодушия не встретил. Министр иностранных дел лорд Дерби пригрозил Биконсфилду отставкой, а статс-секретарь по делам колоний Карнарвак, указывая пальцем на премьера, заявил категорично:

– Лорд Биконсфилд уповает на помощь британского флота, забывая, что российский солдат в состоянии перейти индийскую границу...

Из окон султанского дворца видно синее море и военные корабли Оттоманской Порты на рейде. О, дорого бы дал сейчас султан, увидев, как поднимают босфорскую волну эсминцы королевы Виктории.

– О, Аллах, – шепчет Абдул-Хамид и. закатывает глаза. – Я соглашусь открыть инглизам бухту Золотой Рог. Может, орудия флота её величества спасут Стамбул от гяуров...

Но напрасно ожидал он от Англии конкретных действий...

Возвратившись из мечети Зюба-Джами, султан, полулёжа на тахте, принимал своего министра иностранных дел. Саффет-паша явился с малоутешительным известием. Император российский, отбывая в Петербург, перепоручил ведение переговоров своему брату, главнокомандующему Дунайской армией, при условии безоговорочного принятия всех требований России. Султан сел, поджав ноги:

– Гяуры занесли над нами ятаган, и мы должны предупредить их, даже горькой ценой.

– Великий султан, они лишают нас народов и земель, веками приносящих нам изобилие.

Абдул-Хамид кивнул бородой.

– У Оттоманской Порты отнимают жемчужину, равную той, какую, потерял бы Лондон, забери у него Индию... Россия имеет виды не только на Балканы, но и на Кавказ: Батум и Каре, Ардаган и Баязет... Она намерена запустить руку в казну Порты. Но мы бессильны и пошлём к царю своих послов. История Турции не знала подобного позора и унижения. Со времени достойного Баязета стены византийского Царьграда потрясали османы, а сын Мурада Магомет удостоил Царьград стать столицей Блистательной Порты. Но сегодня мы вынуждены сесть за стол переговоров, потому как вот-вот застучат в ворота Стамбула, а проклятые инглизы дальше посул не идут, хотя обещали помочь нам, когда Порте будет трудно.

– За поступками царя виден хитрый лис Горчаков, – вставил Саффет-паша.

– Что мог бы даже самый мудрый министр, не имей царь Александр столь храбрых солдат и достойных офицеров? Мои уши всё время слышат имена Гурко-паши, белого паши Скобелева, Тотлебен-паши, и зимой отыскавших путь через Балканы. А Сулейман-паша и летом бился своей глупой головой о Шипку. Аллах наказал меня недостойными аскерами, трусливыми, как зайцы, а наши уподобились ослам. Даже храбрые янычары, моя надежда и верная опора, не в состоянии остановить гяуров... Ты думаешь, Саффет-паша, зачем русский царь отправил нас на переговоры к главнокомандующему? Он затягивает время, чтобы этот проклятый барс Гурко взял Адрианополь и тогда урусы приставят штык к нашему горлу. Они хотят продиктовать нам свои условия... Но, Саффет-паша, мы будем достойными зрителями на конференции, где будут ощипывать наших победителей. Интересы Порты представит Лондон, хотят того инглизы или нет. Им не безразлично, в чьих руках ключи от проливов, а Вене и Берлину – где установит Россия свои пограничные столбы. И да будем уповать на помощь Пророка...

Накануне отъезда в Санкт-Петербург Александр Второй изъявил желание собственными глазами увидеть горные вершины, какими прошла гвардия на Софию.

В поездке императора сопровождал главнокомандующий, военный министр и министр иностранных дел.

Кареты и коляски катили по заранее расчищенному перевалу, ничем не напоминающему о недавних жестоких боях. Траншеи и орудийные дворики умиротворённо лежали, присыпанные снегом. Дороги охраняли усиленные пикеты. Впереди справа по тропе шёл лейб-гвардии Кубанский казачий эскадрон, за ним по отделениям сводная гвардейская рота, потом взвод гвардейских сапёров и команда пешей артиллерии. Замыкал государев конвой полуэскадрон всех гвардейских кавалерийских полков.

На самой вершине царь велел остановиться. Вышел из кареты. Дул пронзительный ветер, сыпала пороша. Александр зябко поёжился. Сказал стоявшему позади великому князю:

– Здесь прошла моя гвардия, Николай, цвет российского войска, моя опора, гордость России... Я всегда отдавал должное военному таланту генерала Гурко, но то, как он провёл гвардейцев через зимние Балканы, чудесам подобно.

Помолчал, посмотрел по сторонам.

– Военные действия заканчиваются и я, Николай, думаю о том, не отозвать ли мне Гурко в Петербург для дальнейшего использования по службе?

– И когда, ваше величество, вы намерены это сделать?

– Думаю, по окончании боевых действий.

Великий князь промолчал. У царствующего брата всё зависит от настроения. Сегодня он говорит одно, окончится война, кто знает, какое решение примет.

Разминая затёкшие ноги, Николай указал на дальнюю горную синеву:

– Там, за хребтом Стара Планина, и откроется. София.

Александр промолчал. Его уже занимали иные мысли. По мере продвижения армии к Стамбулу Александра охватывало чувство раздвоенности. Вступить в древний Константинополь, столицу Византийской империи. Не об этом ли мечтала императрица Екатерина? Византия, давшая Руси христианство. От её басилевсов повелось на Руси венчание на царство...

Овладеть Константинополем, взять в свои руки ключи от черноморских проливов.

Велик соблазн, но реальность отодвигала то, чего так жаждал и о чём говорил лишь в интимных беседах с близкими.

Но сегодня даже родной брат Николай, ни тем более военный министр Милютин и канцлер Горчаков и слышать не желают, чтобы гвардия вступила в Стамбул. Александр именует его Константинополем.

Александр садится в карету, велит возвращаться назад, в Порадим. Он мысленно видит себя на белом коня, въезжающим в город впереди полков, чётко, как на параде, печатающих шаг...

Говорит недовольно брату, великому князю:

– Ты вместе с Горчаковым и Милютиным отнимаешь у меня моё сокровенное – почувствовать себя хозяином Константинополя и Босфора, насладиться Золотым Рогом и гаванью. Я считал, что наконец-то отдам дань поруганному османами Царьграду.

– Твоя минутная слабость, брат, может стоить России всего, чего достигли этой кампанией.

– С того времени, когда Россия встала на черноморских берегах, мы имеем на проливы такие же права, как и. Оттоманская Порта, Но какое отношение к Дарданеллам и Босфору у Англии? – Помолчал, снова заговорил: – Я возвращаюсь в Петербург. Дальнейшее будет зависеть не только от нас.

– Ты намерен вернуться в столицу, не ожидая окончания кампании?

– Она фактически завершена. Я желал финиша в Константинополе, но, к огорчению, от меня сие не зависит... Теперь, когда генерал Гурко приближается к Константинополю и недалёк тот час, когда он властно постучит в его ворота, ты с Горчаковым и Милютиным не позволяете это сделать. – Свёл брови, посмотрел в окошко кареты на горы, сказал снова: – В Петербург меня зовут обстоятельства.

– Ты имеешь ввиду беспорядки на Патронном?

– Они, как тебе известно, имели место не только на одном заводе. Здесь, среди моих верных солдат, я чувствую себя в безопасности больше, чем в Петербурге, где развелось слишком много разного рода нигилистов, но мой долг лично проследить, как выкорчёвывается всякая крамола. В России нет места безумному свободомыслию, от коего одно неустройство государственное...

– Оттоманская Порта запросила перемирия. – Александр Второй и князь Горчаков стояли друг против друга в сияющем от чистоты салон-вагоне царского поезда. – Я велел великому князю Николаю Николаевичу при ведении переговоров не допускать уступок. – Император холодно смотрел на министра иностранных дел. – Наши союзники румыны, сербы и черногорцы должны иметь полную независимость. Я желал бы того для Боснии и Герцеговины, но вы, князь, Сами говорили, нам необходимо успокоить австрийцев, потому мы согласны на автономию и протекторат.

– Ваше величество, – Горчаков ёжился, зяб по-стариковски, – Австрия всё более и более принимает враждебное к нам положение и сближается с Англией. Россию будут склонять на автономию Болгарии под протекторатом Турции либо Австро-Венгрии.

– Мы уже это слышали.

– Но при нынешней ситуации...

– Нынешняя ситуация, князь, поставила нас в положение победительницы.

– Ваше величество, иногда и в победах ощущается горечь. Достаточно вспомнить Кавказскую войну. Шестьдесят лет мы покоряли многоплеменный Кавказ. Замирили от Каспия до Черноморья, но какой ценой! И что скажет история, будущее об отъезде миллиона черкесов?

– Они покинули Россию, подстрекаемые турецкими эмиссарами.

– Вы правы, ваше величество, происки Турции. Но куда смотрели наши военные, наконец, дипломаты, допустившие, чтобы народ покинул родину, могилы предков и скитался на чужбине?