Текст книги "Под стягом Российской империи"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

– Итак, Столетов доносит, из Казанлыка видно движение больших отрядов неприятеля.

– Надо ли это рассматривать как начало наступления Сулеймана на Шипку, ваше превосходительство?

– Не думаю. Пока это эмоции генерала Столетова, а Дерожинский взял приманку. В лице Сулейман-паши надо видеть одного из опытнейших генералов Оттоманской Порты... Я убеждён, на сегодня этой телеграммой генералы Столетов и Дерожинский не ограничатся.– Радецкий поднялся. – С вашего позволения, полковник, я немного отдохну.

Перейдя в соседнюю комнату, прилёг на топчан. Смежил веки, забылся во сне. И привиделось, будто он в Военной академии, слушает лекцию по тактике. Старый генерал, придерживаясь за кафедру, даёт разбор современным формам ведения войны, а он, молодой Радецкий, пытается задать профессору вопрос относительно замыслов Сулейман-паши...

Но тут Фёдора Фёдоровича будит полковник:

– Телеграмма, ваше превосходительство, от генерала Дерожинского.

Радецкий поднялся, перешёл в штабную комнату. Офицеры замолчали, смотрели на генерала.

«По донесениям Столетова, весь корпус Сулейман-паши виден как на ладони, – прочитал Радецкий, – выстраивается в восьми вёрстах от Шипки. Силы неприятеля громадны. Говорю без преувеличения. Будем защищаться до крайности, но подкрепления решительно, крайне необходимы».

«Снова подкрепления, – подумал Радецкий. – Неужели турецкое командование избрало столь неразумный план перехода Балкан? Но почему, не Разград или Осман-Пазар?»

Мысли нарушил застучавший телеграф. Фёдор Фёдорович остановился за спиной телеграфиста. Снова сообщение от Дерожинского.

– Около двадцати четырёх таборов с шестью орудиями и три тысячи конных черкесов двигаются в боевом порядке по дороге от Старой Загоры и Маглижа. Направление на Янину. Судя по движению, наступление турок одинаково возможно как на Шипку, так и на Янинский перевал. Неприятель отлично виден. Конница двинулась к северо-восточному углу Казанлыка.

– Совсем непонятно, – развёл руками Радецкий, – Янинская тропа годится разве что для вьючного транспорта и совсем не готова для целой армии. Скажите, полковник, вы что-либо понимаете в этом манёвре? Или я схожу с ума, или Сулейман-паша решил водить нас за верёвочку. Нет, нет, такой генерал, как Сулейман-паша, не изберёт столь непригодный план наступления. Скорее всего это демонстрация.

– А не навязано ли данное поведение Сулейман-паши верховным командованием? – вмешался полковник.

Радецкий задумался, потёр седые виски:

– Давайте отобьём телеграмму главнокомандующему, великому князю. – Повернулся к телеграфисту. – Весьма экстренно. По донесению Столетова с Шипки весь корпус Сулейман-паши выстраивается против Шипки... Предполагая, что можно ожидать наступления главных сил со стороны Осман-Пазара, я оставил резерв до времени близ Тырново, а предписал вместе с тем князю Мирскому двинуть в Габрово и далее к Шипке Брянский полк...

– Означает ли это, ваше превосходительство, распоряжение начальнику Сельвинского отряда князю Святополк-Мирскому? – спросил полковник.

– Несомненно. Однако ко всему мы сейчас же дадим телеграмму князю Мирскому следующего содержания: из Тырново не могу двинуть до времени войска в Габрово, ибо ожидаю наступления со стороны Осман-Пазара...

Ив мыслях не держал Радецкий, что Сулейман-паша уже закончил сосредоточение своей армии. Сведённая в шесть бригад, она нацелилась на Шипку. Командовать артиллерией Сулейман-паша назначил Леман-пашу.

Из письма Василька Стояну:

«Погода на Кавказе дождливая и не жаркая, а ночами даже свежо, так что солдаты раскатывают шинели.

Наш Эриванский отряд не стоит праздно, едва отбили семитысячный отряд Татлы-оглы при шести орудиях, глядь, Магомет-паша объявился. Отбросили и его к Дели-Рабе, к Алашкери. Тут Лорис-Меликов дал Тергукасову новое распоряжение: сковать главные силы турок... производить активную демонстрацию на неприятеля… дабы воспрепятствовать ему спуститься на выручку Карса...»

В письме Василько не до конца цитирует распоряжение Лорис-Меликова, а там есть строка, полная цинизма: «Ввиду крайней важности дела не стесняйтесь могущими быть потерями».

Примечательно, не правда ли?

Своим распоряжением Лорис-Меликов ставил под удар отряд Тергукасова, ибо он, отдаляясь на двести пятнадцать вёрст от своих баз, имел незащищённые тылы.

Стоян не знал всего этого, как не мог знать и Василько. Лишь Тергукасову и штабу это было ясно. Они проявили высокое воинское искусство, выводя Эриванский отряд из-под удара.

Но возвратимся к письму Василька:

«Едва мы выдвинулись против Мухтар-паши в районе Зейденяна, как разведка обнаружила обходное движение таборов Фаик-паши, а на правом фланге, у Зивина, грозил нам Магомет-паша...

Пленный турецкий офицер назвал Тергукасову цифры отряда Магомет-паши. Оказалось, у турецкого военачальника солдат больше нашего на две тысячи, а пушек вдвое. Но генерал, несмотря на превосходство врага в силах, принял решение атаковать его.

Атака оказалась такой стремительной, а пушки били с малой дистанции и так метко, что османы разбежались, а Магомет-пашу догнала пуля.

Наша победа у Драм-Деги испугала Мухтар-пашу. К генералу Тергукасову приезжают делегации армян, благодарят за избавление от османов.

Армяне – народ гостеприимный, настрадавшийся в турецкой неволе, их грабили и резали, отнимали у них детей и забирали в гаремы молодых женщин. На привалах армяне привозят нам лепёшки – лаваши и мясо, вино в бурдюках и в глиняных кувшинах кислое молоко – мадзун...»

В письме нет ни слова о том, какую угрозу правому флангу турецкой армии создала победа Эриванского отряда при Драм-Дега. Чтоб спасти положение, Мухтар-паша сосредоточил против Тергукасова большую часть сил армии. Сам Мухтар-паша возглавил отряд в восемнадцать тысяч с одиннадцатью пушками, подошёл к Баязету и перекрыл Тергукасову связь с базой.

Что же предпринимает Лорис-Меликов? Вместо того чтобы вывести отряд из-под удара, он шлёт распоряжение развернуть боевые действия в тылу врага и тем самым помочь колонне генерала Геймана, двигавшейся на Сагенлуг, и обеспечить прочную осаду Карса.

Над Эриванским отрядом нависла серьёзная опасность. Ко всему, место для бивака было выбрано неудачно.

Вот как об этом пишет Василько в письме к брату:

«Мы расположились на биваке, растянувшись по лощине вёрст на пять и никак не ожидали неприятеля. Солдаты чистили оружие, кашеварили, латали обмундирование.

На Эшек-Эльяси выдвинулись небольшие заслоны полковника Медведовского и майора Гурова. Неожиданно они столкнулись с турецкой пехотой и конницей, спускавшейся в Даярское ущелье. Это наступала армия Мухтар-паши. Её силы превосходили Эриванский отряд вдвое.

Медведовский и Гуров приняли единственно правильное решение: помешать османам вступить в ущелье. Дорогу им перекрыл Медведовский, а Гуров занял высоты, прикрывающие бивак.

Эриванский отряд был поднят по тревоге. К тому времени правый фланг был уже надёжно прикрыт нашими заслонами.

Генерал Тергукасов приказал отряду выступить на помощь полковнику Медведовскому и майору Гурову.

Оборону на правом крыле возглавил полковник Броневский. В центре, где я принял участие, командовал полковник Шпак, а левое крыло вёл полковник Слюсаренко...

Видимо, Мухтар-паша рассчитывал застать; нас спящими. Нас спасли заслоны.

Когда на правом крыле обстановка сложилась крайне трудная, во фланг наступающим туркам ударил наш центр. Полковник Шпак сам повёл своих крымцев в контратаку.

Наступление наших войск было настолько грозным, что османы дрогнули. Тут перешёл в атаку весь правый фланг. Турки побежали.

Мы гнали османов десятки вёрст. Турки потеряли четыре тысячи человек. А мы полтысячи. Погиб командир Крымского полка полковник Слюсаренко...»

Глава 5

Генерал Гурко не был либералом, он верой и правдой служил Отечеству. Служил при Николае Первом, служил при Александре Втором. Вред крепостного права понимал и буржуазные реформы, принятые Александром Вторым, одобрял. Особенно, как человек военный, приветствовал отмену рекрутчины, когда солдата обрекали на пожизненную службу и был он совершенно бесправным.

Гурко приветствовал и другие реформы и ну никак не мог понять, отчего выступают против правительства всякие нигилисты, и тем хуже, террористы, какие мечут бомбы в императора, призывают к его убийству. Никак не укладывалось в сознании генерала Гурко, чем неугоден государь, который дал крестьянам волю, в суде ввёл присяжных заседателей, земское управление. И оттого Гурко считал: свободомыслие для России может пойти во вред. Тем паче, коль это свободомыслие допустить в армии, среди солдат...

Поликарпа Саушкина призвали в солдаты накануне войны. Прямо с Патронного завода. Таких, как Поликарп, петербургских рабочих, в их батальоне двое, остальные стрелки – деревенские парни.

С пятой ротой Орловского полка Саушкин оборонял Старую Загору. Было и такое, когда там, в Загоре, орловцы считали, что пришла пора им смерть принимать. Навалились на них турки силой великой, большим числом окружили янычары и, не подоспей вовремя отряд генерала Гурко, вырезали бы турки и орловцев, и дружинников.

На Саушкина два янычара кинулись, одного из них Поликарп штыком достал, другого генерал Гурко саблей срубил. Саушкин хорошо запомнил генерала.

С пятой ротой Поликарп Саушкин от Старой Загоры до Шипки дошагал.

Заняли орловцы редут по правому флангу, что прикрывал гору Центральную, укрепились, орудийная прислуга установила четырёхдюймовую батарею.

Покуда турки молчали, стрелки отдыхали, чистили ружья, штопали одежды.

Османы скапливались в Забалканье, у селения Шипка, подходили табор за табором, становились биваком. Сулейман-паша готовился к штурму.

Неподалёку от Саушкина подполковник Депрерадович собрал ротных командиров, отдавал приказания. Поликарпу не слышно, о чём говорил подполковник, но по жестам догадывался, Депрерадович предупреждал, откуда вероятней всего ударят турки.

За каменистым укрытием дымилась кухня. Время обеденное, потянулись солдаты с котелками. Поликарпу есть не хотелось, и он не спешил.

Неожиданно увидел, совсем рядом проходил генерал Гурко, на ходу обращался к солдатам:

– Сыты ли, молодцы? Хорош ли щец? Те отвечали вразнобой:

– Сыты, ваш бродь, нам бы вот только обутку сменить, каши просит!

– Потерпите, к зиме привезут. Тут перед генералом Саушкин вскочил, вытянулся:

– Ваше благородие, поди, не упомните меня? В Старой Загоре от янычара спасли.

– Как фамилия, солдат?

– Поликарп Саушкин, ваше благородие, рядовой пятой роты Орловского полка.

– Так вот, солдат Саушкин, помни заповедь, сам погибай, а товарища выручай!

Присел Поликарп, а рядом сосед, солдат Дьячков говорит:

– Ну, Поликарп, отныне генерал тебе отец родной.

– Не отец, а крестный, – рассмеялся Саушкин...

А на горе Святого Николая, где расположились болгары, запели. Нравилось Поликарпу их пение, храбрость в бою, и то, как зовут русских солдат братьями. Это напоминало Саушкину демонстрацию работного люда в Петербурге у Казанского собора. Там на митинге ораторы обращались к народу со словами: «Братья!»

Мысль вернула Поликарпа к той демонстрация. Молодой рабочий держал красный флаг. Яркий кумач, будто кровью окрашенный, трепетал на ветру. Над сгрудившимся людом поднялся какой-то студент в форменной шинели и фуражке. Он говорил горячо, брал за душу...

Потом налетела полиция, конные жандармы, хватали демонстрантов, заталкивали в тюремные кареты. Мимо Саушкина пробежал студент-оратор, ухватил за рукав, затащил в проходной двор. Бежали, пока не отдалились шум и свистки городовых.

Студент остановился, поднял воротник, потом глянул на Саушкина:

– Приняли крещение, положено, брат, начало большому. Ну, будем расходиться. – И, пожав Поликарпу руку, ушёл.

На горе Святого Николая продолжали петь болгары. Песня наводила на грусть. Настрадался народ под турецким игом, видать, забыли весёлые песни. А уж российские солдаты насмотрелись на зверства башибузуков, никого не жалели турки, ни детей, ни стариков.

Рядом с Поликарпом обосновались солдат Василий Дьячков, крепкий голубоглазый красавец, и маленький, тщедушный солдатик с фамилией, ему соответствующей, – Сухов.

Дьячков лежал на спине, смотрел в небо на плывущие облака.

– Будто парусники на Балтике.

От Василия Саушкин знал, что учился тот в университете и за участие в народовольческом кружке исключён, но избежал суда по ходатайству отца, священника церкви на Васильевском острове.

Поликарпу Дьячков нравился своим открытым характером, добротой, с ним и в бою надёжно, прикроет. Вот только плохо, любил Василий порассуждать о несовершенстве существующего строя, не скрывая своей принадлежности к народовольцам.

Дьячков сел, посмотрел на Саушкина:

– На вашу жизнь я нагляделся, Поликарп, когда в бараки фабричные хаживал. И труд заводской разве что с каторжным сравнишь.

Ладонь Сухова приглаживала траву, с крестьянской жадностью пальцы ощупывали упругие стебли. Сказал, сокрушаясь:

– Сено какое пропадает.

Василий повернулся к Сухову, продолжал своё:

– Ив деревне не лучше, темнота, к весне народ от голода пухнет. Ходили наши в деревни, с мужиками беседуют, а они тебе твердят, всё от Бога. Запуганы властью.

– Ты, Василий, говори, да не завирайся, – поморщился Сухов. – На власть замахиваешься. Этакий шустрый, случилось, и к нам заявился. Так старики его немедля в волость доставили.

– Мозги куриные у ваших стариков, хорошего человека в тюрьму упекли.

– Не суди, да и сам судим не будешь.

– Не хочу говорить с тобой. – Дьячков отмахнулся, встал. – Давай, Саушкин, котелок, горяченького принесу.

Помахивая котелком, Василий направился к кухне. Шёл он неторопливо, высоко, по-журавлиному поднимая ноги. Глядя ему вслед, Поликарп вспомнил, как организовался у них на Патронном кружок и пропагандист из студентов обучал их грамоте, занимался с ними географией и историей. Исподволь, всё больше примерами из жизни других народов говорил о том, как устроены государства, где нет царей...

Человек шесть посещали кружок. Саушкину нравились занятия, ясно становилось: рано или поздно, а жизнь будет переделана, и совершит это рабочий народ.

Однажды пропагандист привёл товарища. Тот оказался такой же, как и слушатели, рабочий, плотничал где-то на верфи. Звали его Степаном Халтуриным. Позже, когда Поликарп поближе познакомился с Халтуриным, он много узнал от него, такого, за что жандармы не милуют. Степан сразу же предупредил: «Держи, Поликарп, язык за зубами, не всякому открывай душу».

Слова эти Саушкин хорошо запомнил, даже Дьячкову не рассказывал о кружке и товарищах.

Мысль о заводе и Халтурине всколыхнула Поликарпа. Вспомнился ему тёмный сырой барак, место на дощатых нарах. Вернётся, бывало, со смены, выпьет кипятка с хлебной коркой, и спал-не спал, как будил его рёв фабричных труб. Голос своего, заводского, узнавал из многих – сиплый, с надрывом.

Барак оживал, приходил в движение, выбрасывал в темень обитателей. Горели редкие уличные фонари с закопчёнными стёклами, прятался в караульной сторож, в распахнутые заводские ворота втягивался работный люд...

Увидев возвращавшегося Дьячкова, Сухов подхватился и, размахивая котелком, рысцой потрусил за щами. Поликарп усмехнулся, Сухов старался попасть на кухню, когда тем оставалось мало солдат – авось повар расщедрится и плеснёт чуток больше.

Василий протянул Поликарпу котелок. В редких щах из кислой капусты плавал кусок солонины с костью.

– С душком, – заметил Дьячков.

– В фабричной лавке каждодневно такое.

Не успели солдаты с едой справиться, как загромыхали турецкие пушки. Снаряды рвались с далёким недолётом, поднимая комья земли и щебня. Внизу пришли в движение таборы Шакир-паши.

Батальон орловцев занимал позиции. Сухов ел торопливо, приговаривая:

– Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, спаси и помилуй нас.

Саушкин повернулся к Дьячкову.

– Пошли?

– Оно бы лучше наперёд пальнуть разок-другой, – сказал Дьячков.

– Патроны берегут, а солдата не жалеют.

– Солдата бабы рожают, а патроны деньгу стоят.

Первыми, на перевал, спешившись, полезли черкесы. Они размахивали саблями. За ними тронулась турецкая пехота...

– Началось, – сказал Гурко стоявшему рядом Столетову. – Господа, – повернулся он к офицерам, – прошу следовать в батальоны и дружины. – И снова Гурко обратился к Столетову: – Вот, Николай Григорьевич, то, чего мы с вами ждали. Это и рассудит нас с генералом Радецким.

У Орлиного Гнезда взорвались заложенные фугасы.

– Преждевременно,– огорчился Столетов. Турки обошли фугасы лесом. По траншеям передали приказ: принять в штыки!

Саушкин примкнул штык, выбрался на бруствер:

– Пора, Василий.

Вслед за Саушкиным кинулись на неприятеля орловцы. А с горы Святого Николая ударили болгарские дружинники, гнали османов, пока не заиграли трубы, возвещая конец контратаки.

Из генерального штаба на Шипку прибыл офицер с предписанием генерал-адъютанту Гурко: оставив перевал, явиться в штаб армии.

Выехал в тот же день. Но накануне зашёл в землянку к Столетову:

– Вот, Николай Григорьевич, великий князь отзывает, Шипку покидаю с тяжёлым сердцем, вижу все трудности, ожидающие вас, Сулейман не откажется прорваться через перевал. И, ежели ему это удастся, суровое испытание предстоит Дунайской армии.

– Мне ли этого не знать, ваше превосходительство. Трудно мне будет без вас. Ох, как трудно.

Они присели. Столетов налил в стопки вина, выпи? ли, закусив ломтиками варёной: говядины.

– Мне бы с вами быть, Николай Григорьевич, ан, Плевна зовёт.

– Как не понять, Иосиф Владимирович, будем держаться. Уповаю на помощь Радецкого.

Гурко неожиданно поднялся:

– На Бога надейтесь, Николай Григорьевич, да сами не плошайте. В штабе я доложу обстановку. А ещё уведомлю великого князя, на Шипке нуждаются не только в подкреплении, но и в продовольствии, боеприпасах и обмундировании.

Генералы обнялись, Столетов сказал:

– Чую, Иосиф Владимирович, коль позвали вас, то не иначе у Плевны обстановка не из благоприятных.

– Ну, Николай Григорьевич, помогай вам Бог... И ещё прошу вас, генерал. Вы отец болгарского ополчения, и я не раз отмечал храбрость ваших воинов. Но помните, они не полностью обрели боевой опыт, и кто знает, как поведут себя, когда не будут опираться на плечо русского солдата. На Шипке вместе с орловцами, брянцами болгары учатся у солдата российского смётке и храбрости, взаимной выручке. Говорю это вам, Николай Григорьевич как русскому генералу, вы мудрый и опытный воин, обучите ополченцев тому, чему вас научила солдатская жизнь. Я говорю это, покидая Шипку, зная вас, достойного русского офицера, испытанного в сражениях. Болгарские воины обязаны уважать российского солдата, у кого учатся воевать и кто за их отечество жизнь отдаёт...

Уехал генерал Гурко, а вместе с ним Нагловский и штабные офицеры из 8-й Гвардейской кавалерийской дивизии, и пустоту в душе ощущал генерал Столетов. Давно понял: генерал Гурко не только боевой товарищ, но и военачальник, у которого учились и он, Столетов, и Раух, и Шувалов, и другие генералы.

Оставшуюся часть дня Столетов тщательно осматривал Шипку, её укрепления.

Южную сторону шипкинского укрепления со стороны Долины Роз составляла гора Святого Николая. Три батареи, получившие возможность кругового обстрела, в каждую минуту готовы были направить жерла пушек на наступающего противника.

По другую сторону дороги стояла стальная батарея из шести дальнобойных крупповских орудий, отбитых у турок ещё при генерале Гурко.

А позади передовых укреплений, по обеим сторонам дороги, что уходила на Габрово, две батареи – Круглая и Полукруглая.

Система траншей и окопов, где засели стрелки, позволяла защитникам перевала запереть дорогу таборам Сулейман-паши.

Куда ни глянь, кругом гористая местность, гряды горных хребтов. Генерал Столетов смотрел на тянувшиеся не более чем в двух вёрстах хребты с правой и левой стороны от Шипки и думал о том, что, если противник пошлёт на горы Лысую и Малый Бедек своих солдат, он получит господство над Шипкой, в том числе и над горой Святого Николая. Турки смогут перекрёстно простреливать всю шипкинскую оборону. Занять бы эти горы, закрепиться там, но какими полками? Если бы он, генерал Столетов, располагал такими возможностями... Ждать подкреплений от генерала Радецкого в ближайшее время нереально.

Первые попытки османов овладеть Шипкой отбиты. Столетов уверен: Сулейман-паша на этом не успокоится. Его армия копит силы, и может случиться такое, что она от прямых атак перейдёт к осаде Щипки.

У Саушкина было много атак, но одна запомнилась особенно.

Наступавший по перевальной дороге табор командование решило отрезать и уничтожить фланговыми ударами, обойдя лесом, с одной стороны батальоном орловцев, с другой – болгарской дружиной.

По левому флангу табор обошли болгары, по правому – орловцы, ударили разом, отрезали путь к отступлению. А с фронта батальон стрелков насел на османов.

Повернули турки, но дорога перекрыта.

На помощь пехоте поспешили две сотни конных черкесов и башибузуков. Свирепо визжа, размахивая ятаганами, они неслись на орловцев и болгар. Стрелки дали залп, второй. Смешались черкесы и башибузуки, а первая линия уже приняла их в штыки.

Над Поликарпом лохматый башибузук ятаган занёс, но Саушкин опередил, достал башибузука штыком. Черкесы и башибузуки повернули коней, ускакали.

Зажали орловцы и дружинники табор в тиски, но турки не сдаются, дерутся жестоко. Бой был коротким, суровым, немногим османам удалось прорваться...

В тот день, несмотря на уже сгустившиеся сумерки, долго не расходились дружинники и стрелки, даже орудийная стрельба не была помехой. Орловцы к себе в траншею зовут болгар, дружинники стрелков тянут. В укрытии костры разожгли, похлёбку и кашу варили. Бородатый дружинник, позвал к огню Поликарпа, сказал по-русски:

– Меня Христо зовут.

На треноге булькала в котелке чечевичная похлёбка. Достал Христо из кармана узелок с красным перцем, всыпал в котелок, размешал. Потом снял с огня, подвинул к Саушкину.

– Ешь, братушка.

Похлёбка пахла чесноком, душистыми приправами, обжигала перцем.

– Там, на Марице, моя деревня, – Христо указал рукой за Балканы. – Мы придём к ней. – И, посмотрев на ладони, добавил: – Руки по хозяйству истосковались.

Саушкину взгрустнулось. Христо увидел, спросил:

– О чём, братушка, задумался?

– Вот мы вас от османов освобождаем, а у самих свободы – кот наплакал. У нас над мужиком барин изгаляется. Знаешь, как российский мужик живёт? Его от крепости, от неволи освободили, а он сызнова на поклон к помещику: то землицы в аренду, то лошадёнку на время... А на заводе затемно к станку встанешь и дай Бог в барак в полночь попасть... Спал-не спал, уже фабричный гудок ревёт... Чуть что не так, за воротами очутишься, помирай с голодухи. Оттого в кабаках российский работный человек напьётся с горя и с тоски и поёт. Слыхал такую песню?

 
И пить буду,
И гулять буду,
А смерть придёт —
Помирать буду...
 

– Невесёлая, братушка, песня, слёзная, – Саушкин положил руку на плечо Христо.

На рассвете, когда затих бивак, Поликарп с Христо пели вполголоса, каждый свою песню...

В том бою под кривым Селимом убили коня. Падающий арабский скакун придавил ему ногу. Пока выбирался, башибузуки и черкесы, не выдержав яростной атаки орловцев и дружинников, визжа и гикая, кинулись на прорыв. Кривой Селим ухватился за стремя чужого коня. Черкес саблей замахнулся, но Селим не испугался. Не оторвался от стремени даже тогда, когда русский солдат вонзил в него штык...

На привале башибузуки сняли с Селима шаровары, промыли рану. Стонал и ныл кривой Селим, проклиная нечестивых гяуров.

Когда Сулейман-паше стало известно, что Шипку обороняют лишь дружины болгарского ополчения да полк орловцев в неполном составе и брянцы, он принял решение смять сторону превосходящими силами. Сулейман-паша бросил на штурм бригады Реджеб-паши и Шакуни-паши. Однако стойкая защита и потери в бригадах заставили турецкого военачальника изменить тактику.

Тщательная разведка привела Сулейман-пашу к выводу: прорыв обороны с марша невозможен. Превосходство позиции защитников даст им возможность наносить урон наступающим, оставаясь, по сути, почти неуязвимыми.

Й Сулейман-паша принял решение: обходным движением занять Лысую гору, которая господствует над перевалом и над горой Святого Николая, где укрылись русские, а также установить батарею Реджеб-паши на Малом Бедеке.

– Если, – сказал Сулейман-паша, – мы посадим на Лысой горе наших аскеров, они возьмут под прицельный огонь всех защитников Шипки и тех болгарских собак, какие везут русским продовольствие.

Сулейман-паша убеждён: Столетов не допустил тактического просчёта, не заняв своими стрелками Лысую гору. У русского генерала недостаточно, солдат.

Позвав Расим-пашу, Сулейман велел:

– Реджеб-паша уже потащил пушки на Малый Бедек, а ты, Расим, пошлёшь четыре табора и батарею на Лысую гору. Они оседлают её и, подобно охотникам в засаде, будут стрелять по обречённым гяурам. Когда же мы овладеем перевалом, то сбросим болгарских войников живьём в ущелья, а тех болгарских ублюдков, какие тащат для русских свои хурджумы с едой и фляги с водой, ослепим и отрубим им правую руку. Мы их лишим света, дарованного Аллахом.

– Позволь, сердер-экрем, моим башибузукам сделать из голов русских солдат пирамиду на вершине Шипки!

– Судьбу всех, кто цепляется за перевал, Расим-паша, Аллах вверяет твоим аскерам.

Вечером с предгорий потянуло холодом, и командир Балканского отряда генерал-адъютант Радецкий велел затопить печь.

Тепло быстро расползалось по комнатам, и Фёдор Фёдорович даже приоткрыл дверь.

Сгущались сумерки, и Радецкий распорядился зажечь свечи. В комнате запахло топлёным воском.

Денщик принёс генералу ужин: болгарский сыр, масло, чай.

Радецкий не любил плотный ужин.

К крыльцу дома подъехали, и Фёдор Фёдорович удивился позднему гостю. Но вскоре по голосу определил – Гурко.

Фёдор Фёдорович встретил генерала у двери, пригласил к столу.

Беседу вели за ужином.

Радецкого Гурко ничем не удивил, он знал нужды защитников перевала, ему было известно и то, что Сулейман-паша уже начал штурмовать Шипку, но Гурко так и не сумел его переубедить: Сулейман-паша коварен и, по мнению Радецкого, может кинуть таборы и в другом месте.

У Радецкого Иосиф Владимирович не задержался, и они расстались каждый со своим мнением. Одно пообещал Радецкий послать на перевал обоз с продовольствием. Фёдор Фёдорович думал, что армия Сулейман-паши не уступает Балканскому отряду, а турецкий главнокомандующий – опытный стратег, и не исключено, что Шипка – один из его манёвров. Из этого и исходил, рассредоточивая Балканский отряд так, чтобы можно было бросить его на главном направлении наступления таборов Сулейман-паши.

Часть батальонов с генералом Святополк-Мирским на правом фланге прикрыли проходы от Ловчи к Тырново. Дерожинский стоит в Габрово. Столетов на Шипке. Ему и зачищать Шипкинский и Троянский перевалы.

– А у Кесарова отряд Осман-Пазарский. И его надо держать. Ещё Борейта и Громан. Эти полковники прикрыли Загору, закрыли Хайнкиейский перевал...

И снова у Радецкого сомнения. Он теряется в них...

Куда всё-таки направит главный удар Сулейман-паша? Гурко и Столетов уверяют – на Шипку, и что турецкая армия уже завязала сражение за перевал.

Ну, а вдруг это ложный манёвр и армия Сулеймана перейдёт в наступление на левом фланге?

А от Разграда двинется к Плевне Мехмет-Али-паша... На пути у него городок Бела, где Главная квартира императора.

От такой мысли у Фёдора Фёдоровича пот холодный на лбу проступил, и он перекрестился.

– Избави Бог!

Распечатав новую колоду карт, разложил пасьянс. Генерал любил побаловаться картишками. Поморщился. Никакой ясности.

Кликнул денщика, приказал снова подать чаю, да покруче, и с липовым цветом.

Фёдор Фёдорович был большой ценитель чая. Всяким заваркам предпочитал молодые побеги вишни, а липовый цвет, пахнувший мёдом, любил особо. От него приходили к генералу покой и душевное умиротворение. Мыслью возвращался к далёкому детству, к бабушкиному поместью, где на пасеке гудели пчёлы и пасечник, крепостной парень, рассказывал всякие смешные байки.

Денщик внёс чай, поставил перед генералом. От крутого кипятка поднимался пахучий пар. Фёдор Фёдорович отхлебнул маленький глоток, блаженно прикрыл глаза. Думать стало легче.

Новое назначение – командовать. Балканским отрядом – Радецкий принял охотно. Ранее такой большой должности он не имел. Однако Радецкий видел и всю сложность, какую взял на себя. А тут ещё просьбы генералов выслать резерв. Особенно Столетов настаивает, пять рот Орловского полка из Габрово требует.

Каково генералу Радецкому? У Столетова один перевал, а у Фёдора Фёдоровича – Балканы, и это при скудости резервов.

Не успел чай выпить, как заехал начальник разведки Дунайской армии полковник Артамонов. За обедом завязался откровенный разговор. Артамонов поделился с Радецким полученными сведениями от разведчиков-болгар. Их агентурные сообщения подтверждали данные Столетова: Сулейман-паша направил армию на Шипку, но опасность не снята и в районе Разграда, и Осман-Пазара.

– Наступление на Шипку, предполагаемое генералом Столетовым как главное, не явится ли вспомогательным, покажет время, – заявил Артамонов. – Тем паче есть сообщения, что Мехмет-Али-паша начал перестановку своих таборов.

– Именно этого я и опасаюсь, полковник. Полковник Лермонтов из Еленского отряда сообщил полковнику Борейте, что наткнулся на укреплённые позиции неприятеля, выбил его и по пути преследования встретил значительные турецкие силы...

– Надеюсь, вскорости всё прояснится.

– Тогда мы сможем варьировать резервами, а пока повременим. Хотя генерал Столетов настойчив.

– Его можно понять, пока он принял на себя первый удар.

– А защитники перевала, полковник, оказались стойкими солдатами.

– В патриотизме, ваше превосходительство, и болгарам не откажешь. Мои лучшие разведчики – болгары.

– Николай Григорьевич рассказывал, жители Габрово и близлежащих сел снабжают защитников Шипки провиантом и водой.

– В русском солдате они справедливо видят своего освободителя. Ваше намерение в отношении Еленского отряда, если не секрет?

– Намерен утром двинуть к Елене 4-ю стрелковую бригаду, а генерала Драгомирова к Златарице.

– Но это же, ваше превосходительство, совсем противоположное Шипке направление?

– При всём моём уважении к генералу Столетову, полковник, я не окажу ему до поры серьёзной помощи. Позиция у него выгодная, фланги неуязвимы. Ко всему прочему, повторяю, рассматриваю движение Сулейман-паши как демонстрацию.

Дорога тянулась вдоль узкого гребня гористого кряжа. Кряж начинался от Габрово и поднимался до наивысшей точки на Щипке – горы Святого Николая.