Текст книги "Под стягом Российской империи"

Автор книги: Борис Тумасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Иосиф Владимирович истово перекрестился, а в горнице вздох и радостные голоса:

– Слава тебе, Господи!

– Теперь у нас руки будут свободны...

– Господа, – Гурко возвратил присутствующих к прерванному заседанию. – Господа, – снова повторил он. – Теперь, когда у Дунайской армии развяжутся руки, её задача – начать активные действия. – Гурко остановился, разгладил раздвоенную бороду. – И первыми начнём их мы. Наша цель – выйти к Софии, овладеть ею. В дальнейшем, повернув на восток, продвигаться вдоль южного склона Балкан и отбросить турок от Шипки... Неприятель ожидает от нас лобового удара по араб-конакским позициям, здесь он изготовился, а мы предпримем обходной манёвр. Однако, господа, обход араб-конакских позиций правым флангом чреват опасностью. Турки отойдут к Софии, и тогда может повторится Плевна. Мы избрали левофланговый манёвр. Наш штаб, избрал для перехода Балкан движение тремя колоннами, соблюдая следующий порядок. – Гурко выждал паузу, посмотрел на присутствующих, заговорил: – Авангард поведёт Генерал Раух. Он выступает к Врачеша по старой софийской дороге. Сегодня она представляет не больше чем пешеходную тропу, поднимается на перевал, обходит противника, спускается к селению Чурьяк, в долину Софии и Елешнице...

За авангардом двинется колонна генерал-лейтенанта Каталея. Она пойдёт по той же дороге, что и авангард.

Правая колонна генерал-лейтенанта Вельяминова выступит у Врачеша и начнёт восхождение на гору Умургач, а отсюда спустится к деревне Желяево...

Отдельная Этропольская колонна генерал-майора Дандевиля выступает через Баба-гору к деревне Буково...

Отряд генерала Шувалова – у Араб-Конака; принца Ольденбургского – против горы Шандорник; генерал-майора Брюка на Златицком перевале должен оставаться на занимаемых позициях и сильными демонстрациями отвлечь неприятеля, его внимание, в то время как движение колонны создаст видимость, что именно там будут переправлены главные силы.

Между тем, господа, основные войска двинутся на правом фланге. Я со штабом буду следовать за авангардом генерала Рауха, впереди колонны генерала Каталея...

Всем ли понятна общая диспозиция колонн? – И, дождавшись, когда стихнут голоса, Гурко продолжил: – Итак, когда известна общая картина движения войск через Балканы, уведомляю, какие силы входят в состав колонн. Генерал Раух, в распоряжении вашего авангарда тринадцать батальонов, одиннадцать сотен и двадцать орудий. С вами последует и генерал Карлов. При нём восемь батальонов, пять сотен и шестнадцать орудий...

Генералы, чьи имена называл Гурко, поднимались, слушали внимательно.

– Генерал Карлов ведёт эшелон из девяти батальонов и восьми орудий. Вам двигаться к Стольнику.

...Общее командование главными силами возлагаю на начальника 8-й Гвардейской пехотной дивизии генерала Каталея. Ваше наступление, генерал, как я уже упоминал, обеспечивается поддержкой справа колонной генерала Вельяминова...

Вам, генерал Криденер, приданы отряды генералов Шувалова, Блока, Шильдер-Шульднера и принца Ольденбургского. Общая численность вашего отряда тридцать пять пехотных батальонов, тринадцать эскадронов, две казачьи сотни при восьмидесяти шести орудиях. Задача – сковать турецкие войска у подножия выходов Златницкого перевала, демонстрируя с фронта араб-конакские позиции...

Заглушив последние слова генерала, с песней, присвистом прошёл улицей пехотный батальон, Иосиф Владимирович замолчал, прислушался, хорошо поют егеря. Мысленно предоставил себя молодым батальонным. Вздохнул. Выло ли это? Как быстро промчались годы... Встряхнулся, посмотрел на генералов. Интересно, догадались ли они, о чём он думал? Заговорил:

– Господа, предлагаю на ваше усмотрение следующее наставление. – Гурко надел очки и, взяв со стола лист, принялся читать: – При всех предстоящих столкновениях с неприятелем вверенного мне отряда предписываю действовать густыми стрелковыми цепями, поддержанными несколькими линиями ротных колонн. Вообще избегать действий густыми глубокими колоннами, а стараться применять тонкий слой. На подготовку атак огнём обратить серьёзное внимание. Турки не любят обходов, а потому при всякой возможности пользоваться обходами и охватами флангов. На применение к местности обратить серьёзное внимание. Патроны беречь, помня, что зарядных ящиков с нами не будет... Самым наистрожайшим образом преследовать самовольное открытие огня в частях. Огонь должен быть вполне в руках начальников...

Начало смеркаться, когда Гурко закончил совещание. Генералы разошлись, и Иосиф Владимирович, надев шинель и фуражку, вышел во двор. У ворот топтался один из болгар-проводников, молодой парень в коротком латаном кожушке, старой каракулевой папахе и кожаных поршнях на ногах.

– Не собьёшься ли с пути, Методи? – окликнул парня Гурко. – Зима и дорога трудная.

– Нелёгкая, генерал, – повернулся болгарин. – Но не собьюсь. Сколько раз хаживал с дудкой. Очи завяжите, проведу братушек.

Иосифу Владимировичу понравилась уверенность парня.

– Спасибо, Методи, однако не только нам стараешься, отечеству своему служишь.

– У меня, господин генерал, по всему к туркам свой счёт имеется. Они моих родителей убили.

– Много, много бед творили злодеи османы в Болгарии, и Россия это знает. Потому пришла к вам российская армия. Чуть повременив, предложил: – Пойдём, Методи, поужинаем.

Составляя диспозицию движения колонн, Гурко старался учесть трудность перехода – горы, снега, гололедица, тропы, нависшие над ущельями. Но все трудности, какие ожидали войска впереди, нельзя было предусмотреть. И не случайно военные теоретики, в том числе и Мольтке, были убеждены, зимой балканские горы для большого количества войск непроходимы.

Но генерал Гурко дерзнул пойти наперекор этим убеждениям. В назначенный день, когда войска должны были выступать, с вечера мороз неожиданно отпустил и пролил дождь. Земля враз разбухла, сделалась липкой, образовались хляби.

– Эка напасть, – сокрушались солдаты.

К рассвету дождь сменился снегом, Нагловский посмотрел на Гурко. Тот сказал:

– Велите начать марш...

День ещё не начался, но авангард уже выступил. Съехав на обочину, Иосиф Владимирович провожал колонну. Полки шли побатальонно, поротно. Играли трубы, били барабаны. Семьдесят тысяч солдат российской гвардии двинулись в беспримерный поход через зимние Балканы. Опережая всех, ушли сапёры. Болгары в белых бараньих тулупчиках и бараньих тапках шли обочь дороги, подминая снег и грязь. Завидев русского генерала, они остановились, поздоровались нестройно. От толпы отделился крепкий дедко, поклонился:

– В помощь тебе, из Ловчи.

Гурко улыбнулся, довольно погладил рыжую бороду:

– Спасибо, братцы. Премного благодарен. Идите с сапёрами, расчистите путь для армии.

Болгары заторопились, а вслед им понеслось напутствие стрелков:

– Вы нам дорогу-то проложите!

Ушли болгары, и Гурко тронул коня. Чавкала грязь под копытами, а солдаты переговаривались:

– Эт-ко, декабрь, а мороз лёгкий забрал!

– К полудню ударит, скользить будем!

И угадали. Ещё и полдень не настал, как подуло с севера, погнало порошу и не замедлил мороз. Пороша колючая секла лицо, а ветер обжигал...

Силантий Егоров накануне в бане вымылся, веничком молодое тело постегал, отдохнул и теперь шагал легко. Был Силантий велик ростом, оттого и в гвардию его зачислили.

Вспомнился Егорову ночной разговор с Тотлебеном, когда он на посту у штаба стоял. Посмеялся солдат странности генеральского вопроса, соскучился ли он по земле. Ну как можно не тосковать по проложенной борозде, по первым всходам сжатой ржи, связанной в снопы? Ему ли, барину, понять, как стучат цепа на току и сквозь колючую пыль пахнет зерно...

А воевать что, он, Егоров, и повоевать сумеет, коли за правое дело...

В три часа день к вечеру клонился, а половина колонны авангарда Рауха ещё как следует не втянулась в гору.

Пройдя ущельем вёрст шесть, Гурко сошёл с коня и оказался в окружении штаба и командиров частей. Отсюда тропинка круто забирала вверх. Всё здесь – шоссе, дорога, все тропинки были запружены орудиями, зарядными ящиками, толпились солдаты. Командиры частей окружили Гурко, жаловались на трудности подъёма.

– Лошади не потянут, – оправдывался полковник Сивере. – Дорожка скользкая, пешему не взобраться, а каково артиллерии?

Гурко сказал, что отрезал:

– Выпрягите лошадей, люди вытянут. Солдат российский гору одолеет!

Орудия тянули медленно, Гурко торопил, посылал к Рауху записки, требовал ускорить движение. Объехал стороной солдат, тянувших пушки. Они подбадривали друг друга, отпускали солёные шутки.

К солдатам спустился генерал Раух, раздался его хриплый голос:

– Почему загородили дорогу? Где командир батареи? Появился командир батареи, закричал:

– Что приостановились? Тяни её! Подъехал Гурко, соскочил с коня:

– Ребята, братцы, поднажмите, за вами другие следуют. Не задерживайте!

И взялся за гужи.

– Тяжело, ваше благородие. Мы уж сами...

К темени, а темнело в горах удивительно быстро, выбились из сил. Козловский полк, тащивший орудия авангарда, остановился. И тут же Гурко отдал распоряжение на привал.

Генерал присел у казачьего костра. Отсюда дорога вела к перевалу. К Гурко подходили ординарцы, докладывали о продвижении колонн. Неутешительные известия от Вельяминова, путь тяжёл для орудий.

– Дмитрий Степанович, – сказал Гурко, – Раух с авангардом продвигается до крайности медленно, как бы турки не пронюхали о нашем восхождении. Избави Бог, засядут в проходах. Подымайте здесь, а я наверх, к Рауху...

Чем выше к перевалу уходил авангард, тем труднее становился путь. Горы в заснеженном лесу, крутой подъем, сузившаяся местами до тропы дорога, гладкая, как зеркало, и скользкая, как каток.

Кони не держали орудия, и они откатывались назад. По ротам разнеслась команда:

– Принять лямки в руки!

И снова впряглись, потащили. Ноги разъезжались на льду, канат обжигал ладони, руки кровоточили. Пройдут солдаты несколько шагов, подложат камни под колеса, отдохнут и снова за лямки.

Не заметили, как подъехал Гурко, с коня долой, за канат взялся.

– Устали, братцы, вижу. Тяжкий переход, но вы русские солдаты. А впереди, братцы, конец пути, победа и отдых!

– Ребята, генерал с нами! – зашумели солдаты. – Раз, два, нажми!

– Ваш благородь, отойди. Не изволь беспокоиться, сами вытянем.

– Преображенцы, слушай мою команду! – раздался голос ротного. – Первый взвод, руби во льду насечки, сбивай с дороги камни!

Ноги по насечённому льду скользили меньше. Пошли веселее. Дорога потянулась над заснеженным ущельем.

– Стерегись! – передавал один другому об опасности. Стемнело. По колонне объявили ночёвку. Солдаты падали от усталости, батарейцы крепили орудия, ротные назначали караульных.

Гурко обходил лагерь, подбадривал:

– Братцы, потерпите маленько, до вершины доберёмся, а тем внизу, турки. Мы их в штыки, вот и согреемся. Вы гвардия!

– Скорей бы, ваше благородь. В бою оно завсегда жарко.

На краю леса, у самой дороги, разбил палатку генерал Краснов. Увидев Гурко, зазвал:

– Заходь, Иосиф Владимирович, разносолами не угощу, но саламатины холодной поешь.

Ветер крепчал. Его порывы рвали палатку. Стужа гуляла, выла в ущелье. Деревья гнулись, трещали. Гурко сел, снял папаху.

– Уморился, Иосиф Владимирович, подъем-то не из лёгких. У меня, эвон, коленки от усталости дрожат.

Краснов хитро прищурился, крутанул ус.

– Счас бы, ваше превосходительство, в станицу, да с бабой на сеновал, враз бы согрелся... А скажи, Иосиф Владимирович, откуда бы и сила взялась.

Поморщился Гурко.

– Умерьте свой пыл, Данил Васильевич. Краснов понял: Гурко шутку не принял, поменял тему разговора.

– Сказилась погода, – покачал головой старый казачий генерал.

– Нелюбезны Балканы, – согласился с ним Гурко. – Авось к утру поутихнет.

К рассвету ветер начал спадать, и Гурко поднялся.

– Спасибо, Данил Васильевич, пора выступать...

Силантий Егоров примостился под корневищем разлапистого дерева, заснул. Сначала было холодно, морозно, но потом вроде угрелся, сделалось тепло. А когда будить его стали, насилу растолкали. Кто-то из солдат сказал:

– Ещё бы маленько и замёрз бы Егор...

Солдаты на ходу грызли сухари, ругали мороз, ветер. Брались за лопаты, расчищали дорогу от снега. Тащили орудия, они не проходили между деревьями, и тогда в ход шли топоры.

Выбиваясь из сил, падали тут же.

– Поднимайтесь, ребята, – кричали и просили ротные, – ненароком обморозитесь, а то и замёрзнете!

И солдаты вставали, брались за лямки, тащили орудия. А вдали, где-то далеко-далеко синели в снеговых шапках вершины гор.

Конь под Гурко покрылся белым налётом. Генерал спешился, повёл коня в поводу. О солдатах подумал: тяжело им в гору, а каково на спуске будет...

Увидел, несколько козловцев костерок соорудили, хворост не горит, дымит. Подошёл. Солдаты замолчали.

– Передохнули, ребята?

– Ваше высокоблагородие, сейчас двинемся. Вот только уяснить хотим, откель у турка зловредность этакая? Поди ж ты, сколь славян под себя заломал. Его бьют, а ему всё неймётся? – спросил бородатый козловец, опираясь на ружьё.

Гурко не стал требовать от солдат прекратить разговоры, решил коротко пояснить:

– Начало тому лет триста, когда турки византийскую империю захватили, а её столицу Константинополь в Стамбул переименовали, православные храмы в мечети переделали. С той поры византийская империя стала турецкой империей и турки покоряют славян на Балканах. Власть их на татар крымских распространилась. Татар они на Русь насылают. А с той поры, когда Екатерина Великая степи причерноморские к рукам прибрала и города строить начала, Николаев, Одессу, Екатеринослав, а потом и Крым завоевала, Севастополь, построила и флот Черноморский, турки совсем озверели, силой хотят вернуть все, а славян на Балканах притесняют.

– Ниче, ваше благородие, мы им шею накостыляем, – сказал бородатый солдат.

Другой солдате нахлобученной по самые глаза шапке голос подал:

– Да ещё туда доберись, он эвон за какой горой прячется.

– Доберёмся, – уверенно произнёс бородатый и скомандовал:

– Пошли, братцы!

Держа коня в поводу, двинулся и Иосиф Владимирович. И теперь уже сверху слышался его голос:

– Не отставай, ребята!

И ещё одна ночь бессонная, морозная. А утром снова подъем и дорога ещё сложней. И голоса ротных:

– Руби во льду насечки, сбивай с дороги камни! Подъехавшему Краснову Гурко сказал:

– Воистину, Данил Васильевич, человек предполагает, а Господь располагает. Думали, в сутки управимся, ан, орудия задержали, в трое суток едва управимся...

За полдень поднялись к вершине. Лес закончился. Вокруг, куда ни глянет Силантий Егоров, снега и горы.

Здесь, на вершине, ветер совсем всбесился, будто и шинелишки на тебе нет, пронизывает насквозь.

Генерал Раух торопил авангард. Проводники утверждали: быть метели.

Спуск крутой, безлесный, оказался ещё труднее подъёма. Дабы притормозить орудия, солдаты разбивались на группы, цеплялись за колеса. Появились болгары, становились рядом с орудийной прислугой, принимали пушки на себя.

Генерал Раух с лицом обмороженным, с потрескавшимися губами, доложил Гурко.

– Есть замерзшие, Иосиф Владимирович. – Чуть погодя промолвил: – На такое можно решиться раз в жизни.

Гурко посмотрел на Рауха:

– Генерал, потрите щёки снегом... – И тут же попросил: – А установите вон на той горе орудие, выпустите несколько гранат по скопление турок внизу...

От Шувалова появился адъютант:

– Орудие в пропасть сорвалось, двух солдат за собой потянуло.

– Господи, – мысленно молился генерал, – на правое дело идут воины, прости их, Боже, и вдохнови... Дай им силы...

Первыми к ночи в Чурьяк вступили преображенцы и заняли выход в долину Сессии. Остальные силы авангарда, занесённые начавшейся метелью, ночевали на перевале и подтянулись в Чурьяк лишь на следующий день. Сам генерал на своей каурой лошадёнке, облепленный снегом, простуженным голосам подбадривал солдат:

– С Богом, ребятушки! Во славу Отечества, вперёд!

А что же Европа?

Европа на какое-то время онемела, пытаясь ставить под сомнение это известие.

Европа была в шоке.

В Австро-Венгрии заговорили, что пора ввести войска в Боснию и Герцеговину.

А в Великобритании потребовали взять под защиту Оттоманскую Порту и усилить британский флот в Средиземном море.

Франция, опасаясь гренадеров прусских, молчала, будто и нет у неё своей политики на Черном море.

И только Бисмарк, этот железный канцлер, узнав, что российская армия двинулась в зимнее наступление через перевал, выколотив трубку о подошву своего кованого сапога, изрёк философски:

– С этими россиянами не соскучишься. Для Оттоманской Порты пробил час.

И, окликнув слугу, велел готовить охотничьи доспехи, на что хитрый баварец съязвил:

– Не далее как на прошлой неделе я слышал иное: «Русские не перейдут Балканы зимой».

– Продолжай, Курт, продолжай, смелее.

– И ещё: «Если турки ум не растеряли, они имеют время собрать армию для контрудара».

– Не совсем точно, Курт. Я ещё высказал сомнение, имеют ли турки ум. – Потом поднёс тяжёлый кулак к красному носу слуги. – Не умничай, Курт, забудь прежнее, истина сегодня! – крутанув большой головой, крепко сидящей на толстой шее, Бисмарк добавил: – Я не знаю другой такой страны – загадочной и таинственной, как Россия. И не доведи Бог Германии мериться с ней военной силой.

В Чурьяк Гурко со штабом прибыл вслед за козловцами и казачьей бригадой. Ни словом не упрекнув начальника колонны за задержку, убедился лично, вины Рауха в том нет, солдаты сделали всё, что могли. Иосиф Владимирович велел немедленно выслать в Негошево для прикрытия выхода из Чурьякского ущелья Преображенский полк, а Козловский – в Потоп.

Нарядив офицера связи с пакетом к главнокомандующему, Гурко стал ждать сведений от других начальников отрядов.

Сообщения поступали неутешительные. Преодолев Умургачевский перевал, правая колонна хотя и заняла Желяву и Буково, но ценой великих потерь. И не в бою – османы даже не пытались оказать сопротивление – ненастье едва не погубило архангелогородцев.

Генерал Вельяминов рапортовал: «Едва выступили с бивака, полил дождь. Шинели промокли, отяжелели... Дорога на перевал перешла в узкую заснеженную тропу. Колонны растянулись в длинную цепь, дождь сменился морозом и ветром, шинели сковало в железо. Отдать распоряжение о привале, дабы солдаты обсушились у костров, не мог. Колонна не обеспечена топорами, а лес крупный, буковый. Ещё хуже было на вершине. Сбились с пути, снег заметал следы... Спасли болгары, они явились на помощь, вывели на тропу, увезли обмороженных...

Не обрадовало и сообщение начальника левой колонны генерала Дандевиля. Не дойдя до перевала, он, в силу ненастья и бездорожья, дал приказ возвращаться на исходные позиции...

Немного утешили Иосифа Владимировича преображенцы и коз ловцы. После небольшой стычки Преображенский полк занял Негошево, а Козловский вступил и Потоп и Телешкину.

Обогнав преображенцев, казачья бригада вырвалась на Софийское шоссе, парализовав передвижение турецких обозов.

В штабе генерала Гурко срочно пересматривались прежние диспозиции. В помощь преображенцам на позиции у Негошево бросили измайловцев и гвардейских стрелков, а из Потопа подтянули два батальона козловцев.

Под прикрытием негошевского заслона в разыгравшийся снежный буран двинулись в Забалканье главные силы отряда Гурко.

Фирман султана провозгласил Сулейман-пашу главнокомандующим балканскими войсками. Но по этому поводу Сулейман горько высказался:

– Великий султан Абдул-Хамид однажды даровал мне титул сердер-экрема, но вторым фирманом он пожаловал званием главнокомандующего Мехмет-Али-пашу. Не ответите ли вы, мои достойные военачальники, отчего милостив великий Султан к Мехмету? Не потому ли, что зацепился за Рущукский четырёхугольник, как тонущий за спасателя?

Под пристальным взглядом прищуренных глаз Сулеймана потупились турецкие генералы, а тот с новым вопросом:

– Не вмешайся военный совет в Стамбуле, когда мы гнали генерала Гурко из Долины Роз, сегодня не встал бы вопрос, как быть. Скажи мне, храбрый Дари-Кура, какой план вынашиваешь ты?

– Мудрый сердер-экрем, – турецкий военачальник нахмурил широкие брови, согнутым в крючок пальцем ткнул в карту, – нам остаётся нанести ответный удар, и в Софии устроить гяурам вторую Плевну.

– А что посоветуешь ты, славный Шакир-паша? Выдвинув к Ташкисену таборы Векер-паши, ты поступил благоразумно.

Кругленький чернобородый Шакир-паша на похвалу не отреагировал.

– Гурко обошёл позиции у Араб-Конака, его дивизии угрожают встать за нашей спиной. У нас один выход – отойти. Я усилил заслон Бекер-паши, но на его девять таборов навалились тридцать восемь батальонов.

– Но Бекер-паша держится.

– Это ему удаётся, потому что Гурко осторожен. Он опасается нашего контрудара от Софии и Татар-базарджика.

– София должна стать для гяуров Плевной, сердер-экрем, пока не укрепят Адрианополь.

– Гурко сковывает наши силы, – снова заговорил Сулейман-паша. – Вам, Дари-Кура и Шакир-паша, вручена судьба софийской армии.

– Вессель-паша не должен позволить генералу Радецкому прорваться через Шипку.

Сулейман кивком головы дал понять: разговор окончен.

Перед Силантием Егоровым лежало снежное поле, за которым темнели траншеи турок – первая, вторая линии...

Громыхали орудия, и снаряды накрывали позиции. Когда стреляли русские батареи, фонтаны земли и грязного снега вставали над турецкими траншеями; огонь открывали османы – турецкие снаряды ложились в расположении гвардейцев. И тогда, Силантий это знал, кого-то санитары понесут в лазарет, кто-то навеки останется лежать в чужой земле.

И ему от этого делалось неуютно. А ведь он, крестьянин, любил, как пахнет поднятый лемехом первый пласт земли и от него поднимался едва приметный пар. А от земли, поднятой снарядом, пахло порохом.

Под орудийным обстрелом Силантий не чувствовал холода, беспощадно вдавливал своё тело в снег. Разрывы снарядов, визг картечи заглушали ружейную стрельбу, крики.

Полки давно ждали сигнала к атаке, а она задерживалась. Гвардейцам невдомёк: генерал Раух, не решившись отдать команду, запросил согласия генерала Гурко.

Едва заметно начали сгущаться сумерки. У Егорова зародилось сомнение, а пойдут ли они сегодня в наступление? Неужели и завтра валяться в снегу?

Не успел как следует подумать об этом – заиграл сигнал к атаке. Затрубили рожки, забили барабаны. Превозмогая робость, а она почему-то всегда одолевала Силантия в первые минуты перед штыковой, Егоров подхватился, побрёл по колено в снегу через поле. Наступление преображенцев с фронта, с фланга поддержали волынцы.

А накануне по полкам, по ротам читали приказ генерала Гурко, дабы больших потерь избежать, наступать не колоннами, а полинейно, цепями.

И пошли непривычно, растянувшись в цепи, навстречу огрызавшимся траншеям неприятеля. По сторонам от Силантия падали гвардейцы. Некоторые поднимались, торопились вслед за взводными, ротными, батальонными. Впереди преображенцев полковник идёт, будто пули не свистят над ним.

Полощется на ветру бархат гвардейского знамени, бьют барабаны. Всё ближе и ближе неприятельские позиции. Повернулся полковник, взмахнул саблей, и цепи, грянув «ура!», перешли на бег.

Спешит Егоров, глаз с вражеских позиций не сводит. Ещё немного, вот они, совсем рядом. Сейчас сойдутся. Сколько раз приходилось Силантию участвовать в штыковом бою, а преодолеть неприятное чувство, когда на тебя, выставив берданку, прёт турок, и ты нутром ощущаешь холод стали, не смог.

Но на этот раз османы не выдержали, не приняли, атаки, отступили, покинув траншеи. Не задержались и на второй линии... Наблюдавший за боем генерал Раух срочно послал к Гурко донесение: «Бекер-паша отступает, очистив Ташкисен и укрепления на хребте. Дальнейшее наступление гвардейцев приостановил в связи с темнотой...»

А Гурко торопил. Знал, сопротивление врага не сломлено окончательно. У Сулеймана ещё достаточно сил и его армию необходимо сокрушить. Гвардии, которую Гурко провёл черёд Балканы, предстоит не один бой, чтобы открыть дорогу на Адрианополь.

Не покидая штабной домик, Гурко с начальником штаба генералом Нагловским ждали известий от Ката-лея. Овладев к полудню горой Декоративной, генерал приезжал в штаб с докладом. Иосиф Владимирович поставил перед главными силами задачу – отрезать османам дорогу к отходу, пленить турок на араб-конакских позициях.

Стемнело. В штабном домике зажгли свечи. Гурко молчал, нетерпеливо посматривал на часы. Уже давно пора вернуться связному офицеру. Что же случилось? Выехать лично, но на кого оставить командный пункт? Ведь могут возникнуть непредвиденные обстоятельства на других участках. Положиться на Нагловского? Но сложилась слишком сложная ситуация, а на начальнике штаба лежит вся оперативная работа: связь с колоннами, разведка, резервы... Увидав, как через порог переступил офицер связи, Гурко мгновенно понял: случилась беда, встал. Поднялся и Нагловский.

– Что?

– Убит генерал Каталей, скончался тяжело раненый генерал Философ. Командование отрядом принял генерал Карлов.

– Как случилось? – Гурко дышал тяжело.

– Узнав о начавшемся отходе турок с араб-конакских позиций, генерал Каталей с генералами Карловым и Философом, имея всего два батальона, попытались перекрыть дорогу. Генералы шли в цепи со стрелками.

– Где убитые?

– Везут.

– Доложите общую обстановку.

– Заметив обходной манёвр главных сил генерала Каталея, Шакир-паша уже днём начал отход с позиций в направлении на Петрачев. Выставленный в заслон Бекер-паша, не выдержав удара преображенцев и волынцев, поспешно отступил на Мирково.

Гурко повернулся к Нагловскому:

– Оставайтесь здесь, а я к войскам...

Иосиф Владимирович Гурко относился к той плеяде генералов, которые не теряли самообладания в сложной обстановке, молниеносно принимая верные решения. И теперь, с сожалением думая о погибших генералах, он уже имел чёткий план предстоящих действий. Немедленно, не давая Шакир-паше передышки, наступать на Софию. А армию поведёт лично он, Гурко. Первой двинется Кавказская казачья бригада, за ней Раух с гвардией...

И по армии, по войскам приказ генерала Гурко:

– Расчехлить знамёна!

Удар был настолько сильным и стремительным, что турки отходили с такой поспешностью, какая не позволила им защищать Софию.

4-го января 1878 года звоном колоколов, запруженными улицами встречала София российские полки. По Западному отряду читали приказ генерала Гурко: «Пройдут годы и потомки наши, посетив эти дикие горы, с гордостью и торжеством скажут: «Здесь прошли русские войска и воскресили славу суворовских и румянцевских чудо-богатырей...»

В Софии дошло до Гурко печальное известие: в безнадёжном состоянии находилась баронесса Вревская. Медицинская сестра Юлия Петровна заболела тифом, и от неё отказались все. За ней некому ухаживать и присматривают лишь те солдаты, бывшие раненые, которых выхаживала она.

Иосиф Владимирович немедленно телеграфировал главнокомандующему, просил принять участие в жизни баронессы, сестры милосердия, чувствовал себя виноватым, что не нашёл времени, чтобы проведать её, и даже не ответил на письмо.

Теперь он понял, она неспроста написала ему. Баронессе, привыкшей к иной жизни, на фронте пришлось слишком трудно. Она искала поддержки своим возвышенным порывам. Необходимо было тёплым словом ободрить её. Кровь и грязь, физическое напряжение и болезнь сломили баронессу...

И Гурко решил, когда он будет в штабе Дунайской армии, то непременно отправится в Белу и поможет Вревской. А пока такое представится, он сел за письмо ей...

Узнав о переходе Гурко через Балканы, Столетов немедленно поделился известием с защитниками перевала.

Священник отслужил благодарственный молебен, а интенданты увеличили солдатское довольствие. Все понимали, скоро должен наступить конец шипкинскому сидению.

Для Поликарпа Саушкина и других защитников Шипки опаснее турецких атак, орудийного обстрела и голода оказались морозы с пронизывающими до костей ветрами.

Завывает по-волчьи непогода, навевает тоску. Укутает солдат голову башлыком, а шинель не греет. Сапоги железными от мороза становятся, как ни топчись, как ни пританцовывай, а мороз пальцы ног прихватывает. Солдату бы устилку из соломы да портянку суконную, а откуда их взять?

«Терпелив народ российский, – подумал Саушкин, – ан до поры». И не раз вспоминал Поликарп слова Халтурина: «Аль нужна война народу русскому. Сколь их, горемык, поляжет в землях чужих... Одно и оправдание – свободу болгарам добывать идут», – думал Саушкин.

В воскресную ночь выпало Дьячкову и Сухову в пикете стоять. Разводящий унтер увёл Сухова, а Дьячкову сказал:

– Ты, Василий, Сухова сменишь, я за тобой зайду...

Рядом с Дьячковым в землянке Саушкин грыз сухарь, водой запивал. Стены землянки влажные, а солдат, что сельдей в бочке набилось, оттого дух тяжёлый, спёртый. Кому места на нарах не досталось, спят сидя. Стонут, бормочут. Запрокинув голову, один из стрелков храпит с надрывом. Солдаты возмущаются:

– Толкните его!

Шинель у Саушкина взмокрела, если выйти на мороз, колом встанет.

Рядом с Поликарпом два стрелка, попахивая махоркой, переговариваются. Табак злой, в горле дерёт.

– Назвали чудно, Шипка, Шипка. Аль горы как шипы?

– Не-е, в этих горах шиповника много.

– У нас в Перми красотища, в лесу ягоды, грибы.

– Пермяки – солёные уши, – беззлобно подтрунил второй стрелок.

– А почему так кличут? Вот, говоришь, а сам не знаешь! В Устюжине соль мололи, и пока мужики за загорбки кули погрузят, за ушами соль пластом. А ты из Нижнего Новгорода? Ярмарки у вас богатые.

– На всю Россию! Купцов съезжается видимо-невидимо, не только из дальних и ближних мест, но и чужеземцы. Товары, какие душе угодно, были бы деньги. А уж веселье, гуляй, не хочу: гусельники, скоморохи, дудочники, карусели, кабаки. Девки, бабы разнаряженные, одна другой краше.

– Мда-а-а! Я три года как из деревни, путём с девками на игрищах не побаловал. А бабы у нас!..

– А бабы, они везде бабы, а откуда жёнки ведьмы?

– Дак от мужика. Кабы не пил да кулаками не потчевал, и жена добра была бы.

– Истинно. Я-то свою любить буду. В углу хихикнули:

– Нашему телёнку волка бы съесть. Мне, братцы, кажинную ночь снится, будто я за сохой иду, а баба снопы вяжет.

– А мне более вспоминается обмолот, как цепа стучат и пыль, в горле щекочет. Батя мой зерно меркой в закром ссыпает, гадает, хватит ли до нового урожая.

Кто-то завёл песню:

– Ах ты зимушка, зима...

Открылась дверь, ворвался клубок морозный.

– Че возом едешь?!

Солдат, сменившийся с караула, выбивая зубами дробь, умащивался. Потом зашептал:

– Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твоё, да придёт царствие твоё... – Солдат крестился истово. – И прости нам долги наши, яко и мы прощаем должникам нашим...