Текст книги "Всадник без бороды (Юмористическая повесть)"

Автор книги: Борис Привалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава четвертая
ЗНАМЕНИТЫЙ ШИК-БЕРМЕС

Дураки все одинаковы, нет

среди них ни старшего, ни младшего.

Казахская пословица

Может, и нашлось бы еще в степи несколько стариков, которые помнили, что настоящее имя Шик-Бермеса – Шигайбай. Но спроси любого казаха, кто такой Шигайбай, – он только руками разведет в ответ. А спроси: «Знаешь Шик-Бермеса?» – любой расскажет, где и когда он ставит свои юрты.

Не было жаднее бая, чем Шигайбай. В конце концов его и прозвали Шик-Бермес – «не дающий капли воды». Даже близкие родичи и те иначе его в разговорах меж собой не называли: Шик-Бермес да Шик-Бермес.

– Точно побывал в гостях у Шик-Бермеса! – говорили казахи, когда чувствовали голод.

– Даже хитрец из хитрецов, сам Алдар-Косе и тот не заставит Шик-Бермеса быть гостеприимным! – шутили бедняки-жатаки.

Жадный бай так часто обижал своих жатаков, что они уже ничему не удивлялись.

Однажды бай до того обнаглел, что обобрал беззащитную вдову Одек, мать четырех детей, – отнял у нее последних овец.

– Проживут твои щенята и без мяса, – сказал Одек Шик-Бермес, когда она пришла просить свою отару назад. – Не ханов растишь, ничего с ними не случится. А у меня расходы. Жигиты часто заезжают ко мне, их угощать нужно. Вот твои овечки и пригодятся, хе-хе… Иди, иди отсюда и молись аллаху – он поможет, накормит!

Алдар-Косе считал, что в меру сил каждый казах должен придерживаться заветов богатыря Шойтаса: всегда помогать бедным и наказывать богатых за беззаконие.

– Прежде всего, мой Желмая, – сказал он верблюду, – мы должны помочь Одек-апа. Вернем ей баранов или заставим Шик-Бермеса заплатить сполна…

Желмая посмотрел на своего хозяина и одобрительно кивнул головой.

– Но, как ты думаешь, – продолжал Алдар-Косе, – стоит ли мне показываться в ауле этого скряги? Ведь тогда мы не сможем отдохнуть перед длинной дорогой…

Желмая отрицательно покачал головой: мол, нет, не стоит будоражить аул.

Тому, кто не знал Желмаи, могло, конечно, показаться, что верблюд просто поворачивает голову из стороны в сторону, но Алдар-Косе отлично понимал друга: когда тот был согласен с ним, когда нет; когда дело было ясным, а когда требовалось над ним еще подумать.

– Э-э, загадка получается! – сказал Алдар-Косе. – С одной стороны, мы с тобой должны денек пожить в ауле, с другой – никто не должен знать, что это мы… А?

Выбрав ложбинку поглубже, Алдар-Косе направил туда Желмаю.

– Теперь, друг, смотри на меня! Если увидишь, ошибку делаю, поправь! – весело молвил Алдар-Косе, достал из вьюка длинную седую бороду, приложил ее к подбородку и спросил: – Ну, Желмая-ага, как?

В глазах Желмаи играли насмешливые искры.

– Сам знаю, еще не совсем похож! – рассмеялся Алдар-Косе. – Морщин мало. Сейчас постареем…

Из мешка были извлечены какие-то корешки, и Алдар-Косе сделал седыми брови, аккуратно положил темные складки на лбу, провел «морщины» от носа к концам губ, нанес штрихи вокруг глаз.

– Что ты теперь думаешь, Желмая? Лучше немощный старик, чем молодой лентяй, а?

Верблюд пренебрежительно отвернулся.

– В чем дело? – удивился Алдар-Косе. – Одной бороды мало? Ведь еще и шапка есть, и кобыз…

Алдар-Косе достал из вьюка кобыз, потрогал струны, кажется, все в порядке. Долго шарил в мешке и наконец извлек оттуда смычок кобыза, похожий на небольшой лук. Только вместо тетивы у этого лука были струны из конского волоса.

– Чем теперь я не бахсы – знахарь? – спросил Желмаю Алдар-Косе, нахлобучивая на голову старую шапку из лисьих хвостов.

Желмая одобрительно закивал головой.

– Теперь твоя очередь! – сказал Алдар-Косе верблюду. Запустил руку в мешок, извлек оттуда кожаный узелок с краской. Потер ею в трех местах один бок Желмаи. Потом другой.

На верблюжьей шерсти появились черные пятна.

– Ой, смотреть на тебя страшно! – усмехнулся Алдар-Косе, отступая на шаг. – Не верблюд, а шакал!

Приведя в порядок вьюки, Алдар-Косе взобрался в седло, похлопал по мешку, в котором лежал волк:

– Терпи, овечий вор, терпи… Скоро и твоим зубам найдется работа!

Желмая выбрался из ложбинки и, как птица, которая, прежде чем взлететь, немного разбегается, сначала сделал несколько десятков быстрых шагов, а потом перешел на бег.

Алдар-Косе ехал молча, лишь изредка задумчиво произносил:

– Что же нам делать с баем-скрягой, а, Желмая?

Потом вдруг он заливался таким задорным смехом, что даже струны кобыза звенели, будто их щекотали, а Желмая оглядывался и смотрел на друга с недоумением.

– Чему ты удивляешься? – сквозь смех говорил Алдар-Косе. – Ты же знаешь, о Шик-Бермесе рассказывают сотни веселых историй. Я вспомнил одну. Ее любит рассказывать мой друг Жиренше-Острослов. О том, как Шик-Бермес гостил у своего бедного родственника. Гостит и гостит, гостит и гостит. На угощение скряги бедняк всю живность извел, последнего барашка зарезал… Шик-Бермес замечает: кормить стали плохо, нужно уезжать. «Утром, говорит, уеду…» Бедняк радуется, зари дождаться не может. Чуть свет разбудил скрягу: «Светает, дорогой, уже пора в путь!» – «Еще рано», – бормочет Шик-Бермес спросонок. «Как рано? – испугался хозяин. – Уже мой петух пропел!» С Шик-Бермеса сон ветром сдуло. «У тебя еще есть петух? – вскочил он. – Значит, сперва мы его зажарим, а уж потом я отправлюсь в дорогу!»

Желмая пробормотал нечто вроде «гм-гм», что по-верблюжьи означало: ничего себе история, но бывают лучше.

– А когда Шик-Бермес привез в свою юрту жену, – продолжал Алдар-Косе, – то приказал ей сварить несколько яиц вкрутую. Яйца бай съел сам, а жене дал выпить воду, в которой они варились. «Хороший суп?» – спросил Шик-Бермес. «Хороший», – робко ответила жена. «Ты у меня каждый день будешь такой есть! – гордо сказал бай. – Мы ведь не какие-нибудь нищие!»

Желмае, должно быть, этот рассказ понравился – он даже побежал резвее.

– А ты не слышал, как знахарь вылечил Шик-Бермеса от лихорадки? – снова засмеялся Алдар-Косе. – Ну, тогда, дружище, ты ничего еще не знаешь! Когда Шик-Бермес почувствовал себя лучше, он спросил знахаря: «Как я мог прожить десять дней без еды?» – «У тебя же была лихорадка, – ответил знахарь, – которая лишает человека аппетита». – «О любимец аллаха! – взмолился Шик-Бермес. – Нельзя ли сделать так, чтобы все сородичи, как только приезжают ко мне в гости, сразу же заболевали этой лихорадкой?»

Желмая от восторга даже взбрыкнул задними ногами.

– Э-э, друг, – сказал Алдар-Косе, – не сбрасывай меня, а то ты не узнаешь много интересного… Вот хотя бы про то, как эта жадина Шик-Бермес ел баурсак… Может, ты уже слыхал эту историю?.. Нет? Принесла жена ему целое блюдо баурсака, этих жаренных в масле шариков из теста, которые сами так и просятся в рот и благоухают медом… тьфу, даже есть захотелось!

Алдар-Косе вздохнул и облизнулся. И тотчас же испугался: как бы не слизнуть морщины вокруг губ?

– Да, что и говорить, прекрасную еду послал аллах в тот день этому гнусному скряге! Ты знаешь, мой Желмая, что он сказал жене? «Что-то нас сегодня многовато собралось за едой». – «Да разве может быть меньше? – удивилась жена. – Ведь нас всего двое – ты и я!» – «Если бы нас было двое, – вздохнул Шик-Бермес. – А то нас трое: ты, я и баурсаки… Уйди, сделай милость, оставь нас одних…» Э-э, жадный ест – не наестся, спит – не наспится. Вот, мой Желмая, к какому чудовищу мы едем!

Зашевелился волк в мешке, Алдар-Косе пристукнул его камчой:

– Лежи, степной бай, лежи! Твоя служба впереди… Но что с тобой делать? Подарить тебя Шик-Бермесу? Впустить тебя ночью в его юрту? Так он с тебя, пожалуй, еще шкуру на память снимет – он привык спускать шкуру даже со своих сородичей… Э-э, Желмая, ты слышишь? Я, кажется, придумал, как помочь Одек-апа! Мы заставим раскошелиться Шик-Бермеса! – И, щелкнув по мешку с волком, Алдар-Косе добавил: – Хоть раз в жизни ты, брат шакала, поможешь беднякам!

…В душный, знойный день, когда часть нижних войлоков юрты обычно поднимают, заворачивают, чтобы проветрить жилище, дать возможность случайному, чудом залетевшему ветерку погулять среди кошм и подстилок, пронзительный голос Шик-Бермеса звучал на весь аул.

– Э-э, плохо бедному человеку, – доносилось из байской юрты, – ни крошки сыра, ни капли кумыса… Э-э, вот пришел голод… совсем пропал Шигайбай, совсем…

Вслед за этими словами некоторое время слышалось пыхтенье и чавканье – бай ел. Потом все начиналось сначала: жалобы, чавканье, жалобы, чавканье.

Иногда причитали два голоса сразу – бай и его жена. По сравнению с сытым, гладким баем маленькая сухая жена действительно выглядела голодающей. С годами она стала во всем под стать Шик-Бермесу. Бедняки даже считали ее более прижимистой, чем бай.

– Э-э, скоро будем умирать! – пронзительно кричал бай. – Бараны погибают, табуны мои редеют, пастбища горят… Э-э, плохо Шигайбаю. Нет кошмы, чтобы сесть, нет войлока, чтобы положить на юрту… Нет лепешки, чтобы съесть… Пропали, совсем пропали…

Но все в ауле уже давно привыкли к причитаниям богатого скряги и только улыбались, когда слышали байские жалобы. Тем более, что бедняки знали истинную цену воплям Шик-Бермеса. Например, такая жалоба, как сегодня, означала, что бай зажарил себе по крайней мере целого барана и выпил уже порядочно кумыса или айрана – овечьей простокваши.

Вокруг юрты Шик-Бермеса был выложен большой круг из стеблей сухого камыша. Кто шел к баю, непременно должен был наступить на камыш, чтобы пройти к юрте. Сухой камыш громко шуршал и хрустел. Это было сигналом: кто-то идет! Бай успевал спрятать еду в тайник и принимался сетовать на судьбу и голод еще громче и жалостливее.

Именно в такой час, когда жалобы бая звенели над аулом, заглушая блеяние и мычание возвращающегося с пастбища стада, у дальних юрт появился лениво шагающий пятнистый верблюд, на котором восседал маленький длиннобородый старичок.

Аульные собаки, которые обычно горланили всем: «Вон! вон! вон! вон!» – на этот раз вели себя спокойно. Может быть, поэтому жители аула и заметили верблюда только тогда, когда он уже поравнялся с овечьим загоном.

– Это бахсы, знахарь! Редкий гость! – приветствуя всадника, говорили друг другу бедняки, жители старых, закопченных юрт. – Видишь, у него кобыз. Знахари всегда играют на кобызе!

– Видно, не из наших мест! – рассуждали другие.

– Уважаемый человек, большой человек, – подтверждали третьи. – Простой бахсы ездит на коне, а этот – на верблюде!

Возле камышового круга, опоясывающего юрту Шик-Бермеса, верблюд остановился.

Так как нижние войлоки были приподняты, то жена Шик-Бермеса увидела гостя и первой вышла из юрты ему навстречу. Затем появился и Шик-Бермес, уже успевший спрятать в тайник то, что он не сумел доесть.

Гладкие щеки Шик-Бермеса обрамляла смуглая, под цвет щек, небольшая полукруглая борода, которая делала лицо бая овальным, как яйцо.

– Какого гостя послал нам аллах! – почтительно склонился Шик-Бермес перед бахсы. – Он поможет нам изгнать из нашей юрты злых духов, которые совсем нас разорили, морят нас голодом!

– Я помогу, – слабым голосом проговорил бахсы, – помогу… Только сперва помогите мне сойти на землю…

– Снимите почтенного гостя, чего стоите, бездельники? – крикнул бай подошедшим мужчинам. – Несите его в юрту!

Старого бахсы, нежно прижимающего к груди кобыз, перенесли через камышовый шуршащий круг и внесли в юрту Шик-Бермеса.

– Мешок вон тот, со священным бараном, тоже несите, – устало сказал бахсы. – Я не могу с ним расставаться. Остальные вьюки положите в гостевую юрту. Мой верблюд любит кумыс, напоите его. Если обманете, я узнаю…

Байбише чуть не упала на землю при этих словах знахаря.

– Поить верблюда кумысом! Вай! Видно, в нем сидит какой-то дух! – пробормотала она.

Но побоялась перечить знахарю и почтительно пошла за мужчинами к юрте.

Шик-Бермес замахал руками, чтобы жигиты, которые внесли знахаря, ушли.

– Идите, идите! Аллах вас благословит! Потом, может, придете! Сейчас мне нужно поговорить с бахсы.

Мужчины ушли: они знали, чего бай боится – как бы всех не пришлось угощать!

– Я устал, – прошамкал бахсы, – я еду из калмыцких степей. Звезды на небе сейчас расположены по-злому… Если будет на то благословение аллаха, я изгоню злых духов из вашей юрты. Завтра.

Он расправил бороду и закрыл глаза.

– Завтра! – простонала байбише. – Завтра!

Шик-Бермес понял свою жену: значит, гостя придется кормить не только сегодня, но еще и завтра!

– Или послезавтра, если звезды не станут добрее! – не открывая глаз, сказал гость.

– О аллах! – молвил Шик-Бермес. – За что ты послал нам такое испытание?

Бахсы открыл глаза, взглянул пристально на Шик-Бермеса:

– Это ты про злых духов, почтенный бай?

– Да, да, – поспешно подтвердил Шик-Бермес. – А про что же еще?

– Я плохо слышу, – слабым голосом молвил бахсы. – Говори громче, добрый человек… А?

Шик-Бермес начал расспрашивать гостя, откуда он сам, из какого рода, кто его сородичи, где живут.

«Ох, и хитер же я! – с гордостью подумал Шик-Бермес. – Пока мы будем говорить, старик устанет, заснет… Тогда перенесем его в гостевую юрту, и до утра он проспит без еды. А сейчас обойдемся одним кумысом, тем, который прокис…» – И он многозначительно повел бровью.

Байбише поняла и вышла за кумысом.

Блеяние овец, рев верблюдов, ржание коней, мычание коров доносились в юрту: стада заворачивали в загоны. То о срубы колодцев, то о корыта для водопоя стучали кожаные ведра.

Кислый кумыс налили только гостю, а себе и мужу байбише наполнила чаши хорошим кумысом из другой миски.

Шик-Бермес, подавая гостю чашу, все продолжал расспрашивать его о сородичах и родственниках:

– Значит, вас было трое братьев? Ты и еще двое?

Гость в это время отхлебнул кумыс и чуть не выплюнул его обратно, такой он был горький.

– Э-э, добрый человек, нас было трое братьев, – сказал он, – но ты меня уже не считай. От этого кумыса я живым не останусь!

– Что ты, о бахсы, – молвил Шик-Бермес, делая несколько глотков из своей чаши. – Отличный кумыс!

Гость посмотрел на свою чашу и сказал:

– Да, я ошибся, кумыс прекрасен. Это злые духи хотят испугать меня… Так с нами, бахсы, часто бывает. Злые духи даже могут внушить вам, что я не голоден и что меня не надо кормить… А? Что ты сказал, добрый человек?

– О аллах, за что ты нас так наказываешь? – взмолилась байбише и сказала мужу: – Давай его уложим спать!

– Тш-ш, услышит! – испугался бай. – И наколдует нам болезнь за это!

– Он же глух, как войлок, – отмахнулась байбише. – Я вот что придумала. Разведем огонь, поставим казан с водой. Гость подождет, подождет и заснет. А мы потом скажем: не хотели будить, ведь гость так устал…

Шик-Бермес поглядел на безучастного бахсы, который, качая головой, что-то беззвучно бормотал, и сказал весело:

– Ставь казан!

Когда был разведен огонь и казан наполнили водой, жена бая громко сказала на ухо знахарю:

– Отдохните, дорогой гость, а то у нас овца варится в казане такая старая, что всю ночь вариться будет!

– Гость тоже не молодой, – ответил бахсы, приоткрывая веки, – и если уж сел, то будет до осени сидеть… Подождем. – И он снова закрыл глаза и забормотал свои заклинания.

Бай и жена переглянулись.

– Придется сварить кусок мяса, – жалобно сказала байбише.

– О-о-о… чем я прогневал аллаха! – застонал Шик-Бермес.

Но делать было нечего – пришлось варить мясо. Один кусочек маленький, а другой – большой.

Но после того как был съеден маленький кусок мяса, гость сказал:

– Сегодня мне нельзя уходить из той юрты, где живут злые духи! А то они могут подумать, что я их испугался!

Хозяева дружно вздохнули, мысленно прокляли еще раз незваного гостя. Делать нечего, пришлось и большой кусок съесть втроем.

Бахсы лег спать у самого входа – возле мешка, в котором что-то шевелилось.

Бай долго шептался с женой.

– Он даже во сне держится за священного барана! – возмущалась байбише. – Как будто мы его украдем или съедим.

– Священный баран, видно, дорого стоит, – предположил бай. – Узнать бы, какая от него польза!

Ночью бахсы все время бормотал во сне, разговаривал:

– У бая золото украли… у бая золото украли… волшебный баран… одна овца… две овцы… украли золото…

Байбише проснулась, прислушалась, растолкала мужа:

– Это не у тебя золото украли? Слышишь, бахсы-то что говорит…

Бай завозился, полез в тайник, потом сказал облегченно:

– Хоть он и бахсы, а ошибся! Все на месте!

– Значит, это он не про нас говорил! – сонно пробормотала байбише.

И в юрте снова стало тихо.

Утром бай с женой проснулись рано, а бахсы долго еще лежал – притворялся, что спит.

– Что это он говорил про волшебного барана? – спросила жена бая. – Одна овца, две овцы?

– Шайтан знает! – махнул рукой Шик-Бермес. – Колдовство кто разберет? Только бы на нашу юрту не наслал какой-нибудь хвори! Пока он спит, ты испеки мне лепешки. Поем хоть всласть без него…

Напекла байбише лепешек, принесла их в юрту.

– Как же я их тут есть буду, – сказал Шик-Бермес, – а вдруг бахсы проснется? Тогда придется делиться с ним. Пойду-ка я в гостевую юрту – там никого нет…

Шик-Бермес спрятал горячие лепешки за пазуху и пошел.

А бахсы лежал у самого выхода. Когда хозяину юрты до порога один шаг оставался, бахсы встал, потянулся, расправил бороду.

Шик-Бермес остановился.

– Я видел во сне, что тебя жжет огонь, – сказал бахсы. – Я так рад, что ты жив и здоров!

С этими словами бахсы быстрым движением, совершенно неожиданным для такого глубокого старика, как он, крепко обнял бая.

Горячие лепешки, как горящие угли, начали припекать живот и грудь Шик-Бермеса. А бахсы как обнял, так и не отпускал.

– Ой-ой-ой! – закричал наконец бай. – Горю! Живот жжет!

Шик-Бермес с трудом вырвался из рук маленького цепкого старикашки и начал выбрасывать из-за пазухи лепешки:

– Ой, проклятые, чуть насквозь не прожгли!

– Спас я бая от большой беды, – промолвил бахсы серьезно. – Если б не я, сгорел бы ты живьем! Возблагодарим аллаха за то, что он послал мне вещий сон!

Когда лепешки были съедены гостем, бай сказал:

– Аллах лишил меня своих милостей! Видно, потому, что злые духи сидят в юрте. Э-э, совсем плохо… Выгони шайтана, бахсы!

Старик уселся на почетное хозяйское место, взял в руки кобыз, провел смычком по струнам, словно пробуя их голоса. Затем заиграл что-то очень печальное. Постепенно мелодия менялась: сначала она была грустной, потом вдруг стала веселой.

Бахсы сначала раскачивался тихонько, в ритм музыке, потом стал подпевать, качаться все сильнее и сильнее.

Кобыз зазвучал отрывисто, звонко. Бахсы положил его, вскочил, закружился по юрте, выкрикивая непонятные слова:

– Абалдыр! Самаг! Ахашен!

Шик-Бермес и его жена, как очарованные, следили за метаниями бахсы. Хилый старичок крутился и вертелся, падал, вскакивал, снова падал.

Наконец, крикнув последний раз: «Абалдыр! Ахашен!» – он упал посреди юрты и затих.

Он полежал некоторое время, потом открыл глаза и обвел взглядом юрту, словно спрашивая: «Где я нахожусь?» Сел и, молитвенно сложа руки, долго бормотал что-то про себя.

«Молитву читает!» – решил Шик-Бермес.

– Спасти вас может только волшебный баран! – вдруг сказал бахсы. – Мне было видение: белый волшебный баран отпугнет от юрты злых духов и принесет вам счастье, богатство.

Бахсы встал, подошел к своему мешку и сел возле него. Лицо его стало грустным.

– О великий бахсы, – дрожащим голосом спросил Шик-Бермес, – но где же нам взять волшебного барана? Отдашь ли ты нам своего?

– Да, великий бахсы, – повторила за мужем байбише, – где нам взять барана?

– О, горе, горе мне! – всхлипнул бахсы. – Я берег этого барана для себя, я хотел стать богатейшим из богатых, а теперь духи хотят его отобрать у меня и передать доброму баю!

Бахсы горестно вздохнул и пнул ногой свой мешок. Мешок зашевелился.

– Я всюду возил его с собой. Хотел хоть последние свои годы прожить в довольстве и сытости. А теперь должен отдать! За что ты наказываешь меня, аллах?

– Скажи мне, о бахсы, – продолжал Шик-Бермес, – что ж это за баран?

– Волшебный священный баран – совсем-совсем белый. Он упал с неба. Мне его подарил один мулла за то, что я спас его дочь от страшного недуга.

– Почему же он волшебный? – сгорая от любопытства, спросила байбише.

– Белый баран – это богатство, – начал бахсы, нежно проводя смычком по струнам кобыза. – Если расколдовать его и пустить в овечий загон, то сразу начнут лаять собаки, кричать верблюды, блеять бараны, но к утру количество овец удвоится. Каждая овца, к которой лишь прикоснется белый баран, сразу же превращается в две, а то и в три.

– И я стану к осенней кочевке самым богатым человеком в степи! – закричал Шик-Бермес, ударяя в ладоши.

– Ты хочешь купить барана? – удивленно спросил бахсы и опустил смычок. – Он стоит очень много. Хватит ли у тебя денег?

– Э-э, бахсы, мы же бедные люди, ты должен нам уступить барана подешевле, – заскулил Шик-Бермес. – Это же несправедливо, когда богатеи, вроде Аблая и Сансызбая, могут звезду с неба купить. Как же нам стать богатыми?

– Уступи нам барана, мы бедные люди, – поддержала мужа байбише.

Шик-Бермес с женой начали так жалостливо расписывать свою бедность, что старый бахсы даже слезу вытер.

– Хорошо, жаксы, – сказал он наконец. – Вы добрые люди, и я желаю, чтобы вы получили свою долю счастья. Давайте двадцать золотых монет, и волшебный баран ваш.

Шик-Бермес вместе с женой, не сговариваясь, упали на пол юрты, словно в них ударила молния.

– Я и одну-то монету золотую видел только раз в жизни, – сказал, поднимая голову, Шик-Бермес.

– А я никогда не видела золота, – сквозь слезы молвила байбише.

Бахсы бесстрастно водил смычком по струнам кобыза, а бай и его жена торговались, сбивали цену, падали то и дело на кошмы, изображая полное бесчувствие, причитали, клялись, что они самые бедные из всех беднейших.

– Духи сказали мне, – наконец молвил бахсы, – что деньги у вас лежат вон в том углу, за занавеской.

Бай и жена его сперва окаменели, потом снова начали причитать и стонать.

В конце концов договорились на десяти золотых монетах.

Шик-Бермес доставал из-под кошмы в углу юрты деньги, а байбише закрывала его занавеской, чтобы – о, будь же милостив, аллах! – бахсы не увидел, сколько монет в тайнике.

Но старик и не думал подглядывать. Он давно выронил смычок и клевал носом, изредка задевая – словно невзначай – пальцем струны кобыза.

Когда монеты перекочевали к знахарю, Шик-Бермес бросился обнимать и тискать мешок, в котором лежал волшебный баран.

Бахсы улыбнулся, наблюдая за баем, который все крепче прижимал к себе большой кожаный мешок с волком.

– Не задави барана, – сказал бахсы. – А то богатым не станешь!

– А ты, о посланец аллаха, говорил, что перед тем как пускать этого барана к овцам, нужно его расколдовать. Как это сделать? – спросила байбише.

– Э-э, дело простое, – прошамкал бахсы, – когда будешь его пускать в загон, нельзя думать о белом баране. Думай о чем хочешь – о супе-сурпе, о вкусных баурсаках, о кислом или хорошем кумысе, – но только не о белом баране. Иначе быть беде. Какая беда может случиться, не знаю… Но она случится.

– Слышишь? – грозно спросил бай жену. – Посмей только думать о белом баране! Скажи, ходжа, а когда можно запускать в загон барана?

– Вот стемнеет, мы пойдем туда все вместе, я помогу, а то вы и не справитесь, – сказал бахсы. – А сейчас надо отдохнуть немного.

…Когда на степь спустились вечерние тени, Шик-Бермес вытащил из юрты тяжеленный мешок с волком, взвалил его, кряхтя и пыхтя, на спину и зашагал к овечьему загону.

Жена бая помогала идти старенькому знахарю. Бахсы, хотя был невелик ростом и худощав, но шел с трудом.

– Только не думай о белом баране, – шептал бахсы, – слышишь, женщина? Только не думай о белом баране…

– Я и не думаю, тьфу на него, – сплевывала байбише. – Чего о нем думать? Отдали десять золотых монет да еще думать… Десять золотых за какого-то белого ба…

– Тс-с! – зашипел бахсы. – Видишь, опять ты о баране… Ох, будет беда!

Несколько собак увязались за баем. Они лаяли на мешок, пытались допрыгнуть до него.

– Отгони их, отгони! – сказал бахсы байбише. – Собака неугодна аллаху, ее даже в мечеть не пускают!

Тем временем Шик-Бермес со своей ношей дошел до загона.

– Э-э, подожди, бай! – тоненьким дребезжащим голоском крикнул бахсы. – Я сам должен открыть мешок. И вы все должны отойти подальше, оставить меня одного. Самое главное, не накличь беду. Не думай о белом баране. Не думай… иначе…

Оставшись один, бахсы развязал мешок.

Волк сверкнул на него большими голодными глазищами.

Бахсы засунул руку с ножом в мешок, быстро разрезал ремни на задних ногах волка.

– Ничего, барашек, ничего, – приговаривал бахсы. – Сейчас ты будешь сыт, как бай-обжора.

Потом разрезал путы на передних ногах.

Расчет был правилен: ноги волка затекли и встать сразу на них он не мог. Бахсы быстрым движением ножа ловко разрезал кожаные шнуры, стягивающие челюсти зверя. И тотчас же завязал мешок. Теперь «волшебный баран» был свободен от пут. Только завязанная горловина мешка отделяла его от желанной свободы.

Волк лежал в мешке молча, только начал шевелиться сильнее. Через мгновение-другое он совсем придет в себя.

– Бай, иди сюда! – крикнул старичок бахсы. – Только не думай о баране!

Шик-Бермес вырос как из-под земли. Бахсы ослабил ремень, связывающий мешок, и сказал:

– Бросай, бай, мешок прямо в загон. Баран сам из мешка выйдет. Большой шум будет, не бойся!

Шик-Бермес поднатужился и перебросил мешок с волком в овечий загон.

В быстро сгущавшейся темноте все-таки можно было различить, как из мешка выскочило что-то четвероногое, постояло немного и исчезло в том направлении, где, сгрудившись, стояла отара байских овец.

Тотчас же раздались собачий истошный лай, испуганное овечье блеяние.

– Началось, слава аллаху! – вздохнул бахсы облегченно. – Ты станешь самым богатым баем в степи.

– Э-э, завтра увидим, – ответил довольно Шик-Бермес.

– Но, если ты или твоя жена хоть раз подумали в этот момент о белом баране, придет беда! – повторил бахсы.

– О чем же я должна была думать? – обиделась жена бая. – Десять золотых монет!

– Значит, ты будешь виновата, если что-нибудь случится, – сказал бай. – Ты все время думала о баране! Я о нем ни разу и не вспомнил!

А шум в загоне тем временем рос. Прибежали пастухи, табунщики, но Шик-Бермес остановил их, сказав гордо:

– Там белый баран! Он из одной овцы делает две! Придержите собак! Что вы понимаете в волшебных делах?

– Как же, удержишь их, – произнес один из пастухов. – Они рвутся так, словно волка почуяли!

– Разве собака, это животное, которое даже в мечеть не пускают, – затараторила жена бая, – понимает что-нибудь в волшебных делах?

– Бахсы, – спросил Шик-Бермес, – а если сейчас зажечь огонь? Мы увидим, как волшебный баран делает из одной овцы две.

– Утром, бай, только утром, – ответил бахсы. – Сейчас все должны идти спать. И пусть пастухи не мешают волшебному барану!..

…На этот раз бахсы, взяв кобыз, лег спать в гостевой юрте возле своих снятых с верблюда вьюков.

Ночью у юрты вдовы Одек послышался крик филина. Лениво затявкали собаки. Вдова Одек вышла из юрты, тихо спросила:

– Алдакен?

– Я, Одек-апа, я. Вот тебе немного денег… десять монет.

– Будь благословен, Алдакен! А то совсем пропадаем! Э-э, как тут много! О, золото!

– Как только удастся, уходи от Шик-Бермеса, иди в аул жатаков, тех, которые сажают хлеб. Они не кочуют, тебе и детям там будет легче. Деньги здесь не трать. Шик-Бермес каждую монету помнит…

– Ты, Алдакен, уже взрослый жигит, а ведешь себя как мальчишка. Зачем волка привез? Аул не спит, над баем смеется…

– Пусть всем будет стыдно, что их бай глупец. А волк порежет овец, вам бай мяса даст.

– Э-э, Шик-Бермес обозлится, тебе плохо может быть…

– Я его не боюсь, Одек-апа. Если баев бояться, нужно из степи удирать. Я не заяц, они не соколы.

– Ох, слишком ты храбрый, Алдакен! Среди твоих врагов тоже есть хитрецы, не забывай! Почему ночью без бороды ходишь по аулу?

– Надоела, жарко в ней… А с бородой еще хуже – увидят, скажут, бахсы бродит, беду на аул кличет.

– Уезжай, Алдакен, скорее!

– Да не бойся, апа! Я сейчас позову Желмаю, заберу мешки в юрте – и в степь!

– Рядом юрта родственника бая, еще услышит нас. Ведь сегодня все не спят. Уходи скорей. Вот и луна всходит.

– Тс-с, Одек-апа! Кажется, кто-то вышел из той юрты…

– Я же говорила, Алдакен. Ой, что делать?

– Дай мне аркан. Я днем шел – видел, он возле юрты лежал. Аркан меня выручит…

– Ребята играли, забыли… Сейчас, иди сюда. Тише! Вот, бери!

– Успею – отдам… Живи счастливо! Хош! Прощай!

– Береги себя, Алдакен! Будь осторожен ради нас всех…

Горб красной, как лисья шкура, луны встал над горизонтом.

Родственник бая бежал за Алдар-Косе. Его пыхтение Алдакен слышал почти за своей спиной. Родственник был толст и неуклюж, поэтому он мог делать что-нибудь одно: или бежать, или кричать. Иногда он останавливался и, не успев перевести дух, громким шепотом произносил:

– Стой, стой! Я узнал тебя…

Затем снова молча пускался в погоню.

Алдар-Косе не спешил. Он нарочно бежал медленно, чтобы толстяк не слишком отстал. В овечьем загоне по-прежнему шумел скот, кричали пастухи и табунщики, дружным хором лаяли собаки со всего аула.

«Хорошо, что все псы нашли себе дело у овечьего загона, – подумал Алдар-Косе, – а то бы мне было труднее. Однако пора этого родственника проучить, чтобы не подслушивал, не подсматривал».

В неверном свете восходящей луны толстый родственник успел заметить, как перед входом в гостевую юрту убегающий от него человек выронил что-то. Пыхтя и сопя, толстяк подбежал к юрте, наклонился, протянул руку к лежащему на земле предмету, и в тот же миг кожаная петля аркана захлестнула его горло. Толстяк сразу же схватился обеими руками за петлю, чтобы не дать себя задушить. Этого-то и ждал Алдар-Косе: пока толстяк оттягивал петлю, его ноги уже были крепко обмотаны арканом.

– Резвого пса не любит лиса! – усмехнулся Алдар-Косе.

– А-а! – захрипел родственник бая, но Алдар-Косе всунул ему в рот клок верблюжьей шерсти, затем деловито связал руки и поволок в гостевую юрту.

– Ох и тяжелый же ты! – дыша с трудом, сказал Алдар-Косе. – Наверно, много съел вечером, а? Ну, теперь отдохни…

Алдар-Косе втянул тушу толстяка в юрту, закатил его в тот угол, где спал сам.

«Пожалуй, пора идти за Желмаей!» – подумал Алдар-Косе, взвалил на спину свои легкие вьюки, взял кобыз и вышел из юрты.

Луна уже светила ярко. Овцы блеяли так громко, словно решили раз и навсегда доказать, что они гораздо голосистее собак.

Алдар-Косе беспрепятственно добрался до верблюжьего загона, свистнул раз, другой. Желмая, блеснув круглой лысиной на лбу, легко перескочил через дувал и оказался перед хозяином.

А через несколько минут по дороге в степь мягкой рысью помчался верблюд с всадником.

…Шик-Бермес ворочался с боку на бок. Ему чудились голоса, крики, шорохи, шепот. Только заснул и увидел белоснежного барана во главе бесчисленной овечьей отары, как жена разбудила: