Текст книги "Сказ про Игната - хитрого солдата (с иллюстрациями)"
Автор книги: Борис Привалов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
Зарядил солдат ружьё. Волчище к прыжку изготовился, да двинуться не успел: сразила его поганая пуля прямо в сердце. Тут колдуну-предателю и смерть!
Зашагал солдат назад. Гора расступилась, солдата пропустила.
Через овраги глубокие, берега скользкие солдат пробрался к избушке на курьих ножках, на бараньих рожках.
А у Козла за столом сидит Конёк-скакунок. Конь что огонь: что ни шерстинка, то серебринка.
– Ты, солдат, моего сводного брата Коня из королевской конюшни на волю отпустил, – сказал Конёк-скакунок. – И я тебе помогу, чем могу.
– Отнесёт он тебя на остров Буян, – растолковал Козёл солдату, – прямо ко дворцу, где и Медведь-плясунок, и Кот-говорунок, и Конёк-горбунок живут. А уж добывай этих затейников сам.
Взял солдат у Козла блинов в дорогу, сел на Коня-скакунка, подумать не успел, как на острове Буяне очутился.
Кругом океан-море лежит, по нему корабли плывут. А сам остров – что рынок во время ярмарки: народу тьма, медные трубы трубят, а им хор колокольный отвечает. Те, колокола, которые поменьше, звонят так: «Винца бы нам, блинца бы нам!»
Которые погуще, те по-иному: «А кому платить, а кому платить?»
Третьи, самые большие, своё гудят: «Мужику, мужику-у-у…»
А все вместе так трезвонят: «Деньги сюда к нам! Деньги сюда к нам!»
Писаря, сидельцы в лавках, ярыжки кабацкие, торговый люд, потешные люди, гости заморские – кого только нет! Совсем солдат завертелся бы в омуте этом, ежели бы не Конёк-скакунок.
Конь вьюном вился среди лавок, телег, обозов. Выскочил на дорогу к дальнему замку.
У ворот замка сидел великан. Голова его была вровень с башней. Как вздохнёт – ветер кругом свистит. И только слышно вверху – щёлк-щёлк, будто орехи кто на небе колет. И верно, скорлупа с башни сыплется.
– В этом замке, – сказал Конёк-скакунок, – сокровища царя Гороха спрятаны-замурованы. А это великан Недрёманное Око. Он никогда не спит, замок сторожит. В башне у него орехи насыпаны. Видишь, скорлупа сыплется… Ты попробуй в замок пройти, а я тебя здесь подожду…
Хитрый Лапоть бочком-бочком – к воротам. Совсем уже подобрался, как вдруг сверху забором упала ладонь великанская. Замер солдат.
И великан прогудел сверху:
– Ещё раз пойдёшь сюда – голову раскушу, что орех!
Да ка-а-ак щёлкнет пальцем по солдату!
А палёц у Недреманного Ока толстенный – в колодец ежели воткнуть, так заткнет его как раз, во какой палец!
От этого щелчка Хитрый Лапоть летел чуть не до самого базара.
Встал, отряхнулся.
– Ладно, великан так великан, – сказал солдат, – не с такими справлялись…
Конёк-скакунок говорит ему:
– Помни, мы до вечера должны обратно в Оловянном царстве быть, иначе я волшебства своего лишусь и снова обычным конём стану.
– Не в службу, а в дружбу, – отвечает солдат, – сделай ты мне вот чего: слетай в русское царство-государство, возьми два пушечных ядра и приноси сюда. А потом видно будет, авось и управимся до вечерней зари.
Конёк-скакунок заржал, гривой-хвостом тряхнул, только его и видели.
Хитрый Лапоть присел на травку, ждёт-пождёт Конька. Великан всё орехи щёлкает, глаз с солдата не сводит. Солнце уже к морю клонится. Тут и Конёк-скакунок появился. Грива в пене, хвост в репьях – ядра принёс.
– Поторапливайся, солдатик, – говорит, – а то солнце на закат пошло. Не успеем ускакать – навечно тут останемся.
– Эй, служивый! – крикнул снизу от ворот Хитрый Лапоть великану. – А я тебе орехов принёс, наших русских. Попробуй разгрызи-ка!
– Давай! – говорит великан и ладонь свою широкую, как сани-розвальни, протягивает.
Солдат вкатил ему одно ядро чугунное на ладонь, кричит:
– Щёлкай на здоровье! Только, чур, уговор: ежели с трёх раз первый орех не раскусишь – в замок меня пустишь. А второй орех не раскусишь назад меня выпустишь.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся великан. – А ежели раскушу, тогда и твою голову, как орех, щёлкну! По рукам?
Что делать? Согласился Хитрый Лапоть.
Положил великан Недреманное Око ядро на зуб, хотел щёлкнуть – ан нет, ничего не выходит. Он второй раз, посильнее зубы сжал – щёлк! – только это не ядро щёлкнуло, а зуб великанский сломался.
– Как русский орешек – не по зубам? – спрашивает солдат.
– Погоди, ещё третий раз за мной, – говорит великан.
И всё сызнова – только теперь другой зуб выскочил, великан от боли волком завыл.
Делать нечего – пропустил солдата в замок.
А солнце уже по самому морю катится, вот-вот начнёт заходить. Бежит солдат по замку, а комнат там что деревьев в лесу. И в каждой – сокровища несметные. Как тут отыскать Конька-горбунка, Медведя-плясунка, Кота-говорунка?
«Если есть тут кто живой, – решил Хитрый Лапоть, – то он непременно откликнуться должен на нашу пляску русскую, солдатскую».
Отложил в сторонку ружьё, ранец да как начал плясать – только камни-самоцветы кругом дрожат-сверкают да подмигивают.
Танцует солдат да сам тебе подпевает:
Эх ты, барыня-сударыня в лаптях,
Ты скажи зачем-откудова пришла!
И впрямь: откуда ни возьмись, появились звери затейные, в дверях стали, на солдата смотрят.
Мохнатый Медведь-плясунок – глаза весёлые – сразу приплясывать начал; то вприсядку, то колесом пройдётся.
Конёк-горбунок сам махонький, а хвост у него золотой по всей комнате волочится.
А Кот-говорунок – красавец писаный! Один глаз у него жёлтый, другой голубой. Сам, словно гусь, серый. Шерсть долгая, да лёгкая – пух прямо. Ушки на макушке, ходит, ко всем ластится, песни урчит-поёт.
– Звери мои дорогие, затейные-шутейные, – взмолился Хитрый Лапоть, недосуг нам разговоры разговаривать: едем в Оловянное королевство, людей от скуки-докуки выручать!
– Это далеко-о-о, – урчит Кот-говорунок, – за мор-мор-море-океан… Я воды боюсь.
– Так вы же тут взаперти у царя Гороха сидите, никакого толку от вас нет! – говорит солдат.
А там люди оловянными совсем уже стали… Вы же их спасёте!
– Как же мы отсюда выйдем? – спрашивает Медведь-плясунок, а у самого все четыре лапы ходуном ходят. – Великан нас поймает и в яму посадит, на цепь.
– Бр-р-р! – зафырчал Кот-говорунок. – В яме холодно, мокр-р-р-о…
– Это моя забота, как я вас отсюда вызволю, – сказал Хитрый Лапоть. Поспешайте!
А солнце уже наполовину за море ушло. В окно видно – Конёк-скакунок волнуется, из ноздрей огнём пышет, копытом землю роет.
Подошли солдат и звери к воротам.
– Как пришлись тебе по нраву русские орешки-щёлканцы? – спросил Хитрый Лапоть великана.
– Ох, раскусил я твой орешек, – ответил Недреманное Око. – Вон он, ох…
Возле ворот лежало разгрызенное пополам чугунное ядро, всё щербатое, во вмятинах – здорово, видно, великан над ним потрудился. А рядом пни костяные валялись – зубы великаньи поломанные, расколотые.
– Дорого тебе встал первый орешек, – сказал солдат. – Да вон второй лежит, ты его попробуй хотя бы надкусить…
И солдат подкатил к великану Другое ядро.
– Да мне уж кусать-то нечем, – прошамкал великан. – Один зуб остался.
– Это уж не моя забота, – сказал Хитрый Лапоть. – Уговор дороже денег – выпускай меня из замка.
Солнце уже вот-вот за море уйдёт – одна горбушка осталась над водой.
Сел Хитрый Лапоть на Конька-скакунка, Кота в ранец положил. А Медведь-плясунок на Коньки-горбунка уселся, хвостом горбунковым повязался.
Взвились кони в небо сизое и сгинул с глаз остров Буян, словно и не было его никогда.
У стен Оловянного королевства наземь опустились.
Пришли к Долдону во дворец.
Король от удивления слова молвить не может. Принцесса прибежала, оловянными очами на зверей уставилась.
– Как же, – спрашивает она, – солдатик, ты уцелел, здоровым-невредимым вернулся?
– Перво-наперво, – ответил Хитрый Лапоть, – нужно всегда помнить: за правое дело – стой смело. Никого не бойся, а сам смекай…
– Трубите, всех на площадь зовите! – приказал король. – Будем моих оловянных людей оживлять-веселить!
Всех людей с оловянными очами согнали на площадь.
Медведь-плясунок плясал так, что Хитрый Лапоть чуть со смеху не умер.
Но оловянные очи короля, принцессы и всех их подданных оставались такими же скучными, словно незрячими.
Потом Конёк-горбунок кувыркался в воздухе, гонял облака, летал, как хвостатая звезда, над королевством – никто даже оком в его сторону не повёл.
Вышел на площадь Кот-говорунок, такие мур-муры развёл – хочешь не хочешь, а заслушаешься.
Только людям с оловянными очами это всё ни к чему – как лежали, так и лежат, в небо плюют и мух не ловят.
Рассердился Хитрый Лапоть.
– А вот у нас в деревне, – сказал он зверям, – таким, как вы, мастерам, был бы почёт и уважение. А здесь что – тоска оловянная, тьфу!
– А где твоя деревня? – спросил Медведь-плясунок.
– Деревня моя, – вздохнул Хитрый Лапоть, – стоит среди рек быстрых, среди лесов дремучих, среди полей чистых…
И как принялся солдат рассказывать о своей деревне, так не только сам король с принцессой, но и все люди с оловянными очами оживились. Окружили солдата, слушают.
– Где ж эта красота ненаглядная? – спрашивает Конёк-горбунок.
– В Русской земле, на родине моей, – отвечает солдат.
– А что такое родина? – спросила принцесса.
– Родина там, где человек родился, где всё для него самое дорогое… сказал солдат да и чуть язык не прикусил. Вот же что самое дорогое родина! Как это он сразу-то не додумался – ведь на столбе том, что меж дорог стоял, так и написано было: «Самое дорогое потеряешь»! Значит, родину эти люди потеряли-забыли! Вот и стали у них очи пустые, незрячие, сами оловянными сделались…
Эх, как же им без родины-то тяжко!
И начал Хитрый Лапоть о родине своей сызнова рассказывать, да так красиво, да с таким пылом и жаром, что растопил всё олово в сердцах и очах. Потеплели люди, встрепенулись. Каждый о своей родине вспомнил. И домой заторопился.
И не стало больше Оловянного королевства.
А Хитрый Лапоть забрал весёлых зверей и дальше пошёл – дело для солдата везде сыщется…
О солдате этом и доселе во всех местах, где он бывал, сказки сказывают, песни поют. Тут и сказке конец, пускай веселится наш добрый молодец…
* * *
Когда все разошлись, бабка Ульяна уложила спать Игната и Якова-Дурынду на лавки.
– Не шагать же Якову на ночь глядя в своё село, – бормотала бабка, хоть и холуй Спирькин, а всё же мужик работящий.
И полезла сама на печь, к Стёпке.
А глухой ночью, когда все крепко спали, Дурында выкрал из потайного места у дверной притолоки заветную расписку и отнес её Спирьке.
– Эх, и посчитаюсь же я теперь с солдатиком! За всё посчитаюсь! И за мельницу, и за коня, и за подати! Шкуру с него спущу! – захрипел Чёрт.
Потом осмотрел бумагу внимательно, убедился, что это именно та расписка, не подменённая, и сжёг её на свече. А пепел в землю затоптал.
– Тебе, Дурында, за это десять рублей было положено, – сказал он, и змеиные глазки его злорадно блеснули, – но ты мне должен пятнадцать, так что за тобой пять…
– Когда же это я должен был? – удивился Дурында.
– Я лучше помню, – усмехнулся Спирька. – И молчи, не перечь, а то скажу солдату, кто его обокрал, уж он из тебя чучело гороховое сделает и на огород поставит… Пошёл отсюдова, пока не позовут! Иди к Игнату, ложись снова на лавку и спи, будто и не знаешь ничего!..
10. Как заварилась каша
Солдат даже из топорища нашу сварить может.
Из старинной побасенки
ак только зашло солнце, поднялся тихий ветерок, и чуткие, залатанные и перелатанные крылья мельницы ожили. Ветер крутил крылья, они вертели колесо-ворот, а оно тащило толстую пеньковую верёвку. Верёвка тянулась вниз, к омуту. К ней привязаны были бадейки. Бадейки черпали тёплую, нагретую за день солнцем воду, верёвка тянула их вверх к полю. Вода сливалась в жёлоб. Оттуда ручей, журча и бурля, нёсся к иссохшей, морщинистой земле. А опустевшие бадейки, покачиваясь на верёвке, уже снова ползли вниз за водой, словно кружась в бесконечном хороводе.
Когда ветер затихал, замирали крылья мельницы, останавливался весь круговорот. Слышно было, как капает в реку вода с бадеек, как они поскрипывают, раскачиваясь, на верёвке.
Смотреть на «машину» собирались по вечерам все крестьяне со всего стоеросовского удела. Они сидели – кто на берегу, кто возле жёлоба, а кто под мельницей – и уважительно, с удивлением и радостью глядели на ручей, текущий в поле.
Приехали взглянуть на Игнатову придумку и Парамон со Спирькой. Поп и Чёрт прокатились на своём возке взад и вперёд – для важности, – потом слезли, осмотрели со всех сторон вместе с Игнатом и Савушкой «машину».
– Ежели что вырастет – половина урожая моя! – сказал Спирька. – Чья мельница-то? А? Ну так вот…
Игнат усмехнулся:
– Сочтёмся. Цыплят по осени считают.
– Не беспокойся, Игнатик, сочтёмся, придёт час, – подхватил Парамон и ощерился в беззвучном смехе, – ох, сочтёмся!
Спирька-Чёрт хрипло крикнул:
– Но, трогай!
Братья укатили, а пыль ещё долго стояла на дороге.
– Пусть потешатся, – говорил Спирька, лениво погоняя лошадей, – не половину, а всё у них заберу, до зёрнышка. Ежели ничего земля не уродит, то крыши с изб поснимаю, а своё возьму!
– Игнатик себе на уме, да мы похитрее его! – Поп Парамон почти мурлыкал от довольства. – Дурында твой молодцом – теперь солдатику худо будет. Расписочку хвать-похвать – ан ищи ветра в поле! Князь залютует батогами Игнатика до смерти забьёт, а мы от всего отопрёмся…
– Мечтал солдатик нас погубить, княжеской милости добиться, с его руки перстень получить, а получит кандалы! – захихикал Спирька.
– Перстень? – Поп Парамон вскрикнул так громко, что лошади от испуга припустились рысью. – Перстень, Спирька! Вот что Игнатик у князя украл! Перстень!
– Тебя опять дурманом-травой опоили? – натягивая вожжи и сдерживая лошадиный бег прошипел Чёрт. – Заговариваешься!
– Охо-хо! – радостно ударил поп ладонями по коленям. – Да не держи лошадок, погоняй поскорее, у меня в горнице разговоры разговаривать сподручнее… Хоть поле пустое, да и у него уши есть.
Поп и Чёрт даже попадью в свой план не посвятили. Девчонку Аринку со двора прогнали, чтоб не подслушала ненароком.
Они сидели на лавке одни в горнице, пили брусничный квас и, то и дело сталкиваясь головами, шептались.
– Коль только князь – батюшка хватится своего перстня любимого, сказал поп, – мы скажем:
«Вот Игнат-солдат отгадчик, всё знает, всё видит… Коня боярского отыскал лихо! Пусть он и перстень разыщет».
– С конём-то он нас обманул, подсмотрел. Савка болтал, что видел его в тот вечер в лесу, а перстня солдату не найти вовек, – хрипло зашептал Спирька, и его змеиные глазки загорелись зелёным пламенем.
– А ежели найдёт всё же? – беспокойно спросил поп.
– Как же он найдёт, – хихикнул Чёрт, – ежели Дурында перстень этот в солдатской же избе и спрячет?
– Охо-хо! – только и охнул поп. – Лихо удумал!
– А место только мы будем знать, – торопливой скороговоркой продолжал Спирька. – Нагрянем вместе с князем в избу, перстень найдём… Что вору Игнашке будет за то?
– Хо-хо-хо! – восторженно загоготал поп и, покосившись на дверь, за которой сидела попадья, прикрыл рот. – Сочтёмся же мы с Игнатиком! Отведём душу!
И вдруг сразу стал серьёзным:
– А Дурында нас Игнатику не продаст?
– Что с тобой, Парамон? – Спирька отодвинулся от брата, посмотрел на него удивлённо. – Кто Дурынду унизил, с ног сбил? Солдат. У мельницы кто опозорил парня? Солдат. За что его Дурынде любить? За то он солдата и погубил, расписку умыкнул. Ну, а ежели теперь солдатик про Дурынду правду узнает, кто первый голову сложит? Дурында. Вот и получается: ему ходу от нас нет.
Спирька сжал оба кулака, показывая, как крепко он держит Дурынду в руках.
– Ты меня скорей продашь, чем Дурында, – Вздохнул Спирька.
– Кто старое помянет, тому глаз вон, – отмахнулся поп. – Мы с тобой братья кровные, друг за друга в ответе.
– Завтра ночью, – продолжал Спирька, – князь-батюшка поедет к мельнице машину смотреть, потом на усадьбу вернётся. Нужно перстень у князя взять, солдатика в усадьбу позвать. Дурында в это время перстень в избе схоронит. Тут и кража объявится. Солдатика к князю призовут, велят ему отыскать пропажу, хе-хе-хе!
– От одной беды Игнатик бежал, да в другую попал, – ощерился поп. Господи спаси его и помилуй!
– Солдатика скорее убрать нужно, – озабоченно произнёс Спирька. Вот-вот Голянский вернётся, а за ним и сам граф Темитов пожалует… Надобно так дело повести, чтоб к графову приезду солдатского духу у нас не было… А то он надумает что-либо, дело нам испортит…
…На следующую ночь Спирька сделал всё, как задумал.
Князь Стоеросов поехал к мельнице сразу после сна, испив лишь кринку холодного молока. Долго осматривал нехитрый механизм.
– Мудрено, мудрено, – бормотал он. – Легче воду снизу на коромыслах таскать! Как наши деды делали… Помню, в старые времена… Эх!
Князь уехал вместе с Парамоном, а Спирька придержал лошадь и приказал:
– Игнат, в усадьбу иди! И ты, Дурында, тоже!
…Во дворе усадьбы, как обычно ночью, было людно и шумно.
Пылала печь в кухне-флигеле: готовила князю обед.
Вышел навстречу солдату Спирька – видно, нарочно поджидал, высматривал.
– Рано пришёл, солдатик, – засипел он, пяля на Игната свои немигающие глазки. – Подожди, пока князь-батюшка откушать изволит. Натощак уж больно он грозен.
– Я тоже, когда голодный, так мне под руку не попадайся! – весело молвил Игнат. – Ладно, доложи, что, мол, солдат являлся да пошёл спать.
– Что ты, что ты! – замахал ладошкой Спирька. – Это ты, солдатик, у себя – как хочешь, а в гостях – как велят. Помни, куда пришёл. Свой обычай и норов за дверью оставляй, к чужим не носи.
– Чужим? – Брови Игната удивлённо поползли вверх. – Так тут же наш край, русский!
– Край-то русский, да дом не твой, – прохрипел Спирька. – Хе-хе, какой барин отыскался! Жди, тебе приказано! А то ночью князь за тобой пошлёт, из избы вытащим!
– Ладно, подожду, – согласился Игнат. – А ты мне загадку пока разгадай. Сколько ни ешь, не убавится, а ещё больше прибавится? Что сие означает?
Спирька закатил глазки, пожевал губами, потом плюнул на землю:
– Тьфу! Только мне и дела твои загадки отгадывать! Да и не может того быть: еда-то всегда меньше становится, ежели её ешь!
Игнат сделал пол-оборота влево и сказал:
– На отгадки ты. Чёрт, слабоват. А вот я пойду на кухню отгадку есть.
– Нет здесь твоей отгадки! – захрипел Спирька. – Меня не проведёшь!
– Раки это! – усмехнулся Игнат и пристукнул своим железным посохом. Раков чем больше ешь, тем больше скорлупы остаётся… Ух, когда раков варят, как положено, так за версту чуешь!.. Дух – как от трав лесных. Вот я рачков-то княжеских и попробую.
– Для тебя, что ли, варят? – захрипел Спирька и метнулся к кухне, словно его подхватил порыв ветра. – Эй, повара! Солдату раков не давать. Если кто его кормить будет, сгною!
– Наговорил столько, что и в шапку не соберёшь, – улыбнулся Игнат. Не спеши, коза, все волки твои будут.
– Сызнова загадка? – насупился Спирька-Чёрт.
– Нет, пословица. – Брови Игната зашевелились, нависли над глазами. А вот тебе и притча.
Как жук свою судьбу узнаёт, ведаешь?
– Нет мне охоты с тобой лясы точить, – пробормотал Спирька, но с места не тронулся.
Игнат вдохнул пряный запах, струящийся от котла, в котором варились раки.
– Так вот, Чёртушко, слушай да смекай… Жук-усач ложится на дорогу, в самую пыль, и лежит там до заката. Ожидает: наступит на него кто или нет? Переедет его колесо телеги или минет? Если жука раздавят – значит, такова его худая судьба. Ежели жив останется – значит, хорошая судьба.
– К чему ты это, солдатик? – Спирька старался заглянуть под брови, разглядеть выражение глаз Игната.
– К тому, что человек не должен глупому жуку уподобляться, – сказал Игнат. – Ждать да догонять – хуже дела нет на свете. Сей момент не повара меня, а я княжеских поваров кормить буду. Кашу сварю из топора. Едал такую?
– Пустое слово как солома: много местом, да мало весом, – пробормотал Спирька.
– Эх, даже топор сварить не знаете как?! Дремучие лапти! Прикажи дать мне котёл с водой да торор, – продолжал Игнат. – Я вам чудо это сотворю!
– Эй, повара! – прохрипел Спирька. – Слыш-ка: дать солдату котёл.
– Воды в котёл налейте, – добавил Игнат. – Воды жалеть – каши не видать. И котелок – вот этот, который поменее.
Игнат поставил котёл на огонь. Спирька покрутился возле, попробовал зачем-то лезвие принесённого для варки топора и засеменил к князю – о солдатской новой выходке рассказывать.
Игнат опустил в котёл с водой топор.
– Что ж из этого выйдет? – спросил один из поваров, старик с большим черпаком в руке.
– Каша, – ответил Игнат, усаживаясь поудобнее на мешок с просом. – А какая – гречневая, овсяная, гороховая, – не ведаю ещё.
Второй повар, молодой парнишка, решетом выбирал из окутанного густым паром котла алых, пылающих, словно маки, раков, клал их на большое блюдо.
– Ух, не раки – жар-птицы! – причмокнул Игнат. – Каковы же они на вкус? Вдруг князю не потрафите – тотчас вас всех в батоги! Помню, после битвы Полтавской мы раков варили, так сам царь Пётр Алексеевич, по прозванию Великий, пробовал и хвалил…
– Как же вы их варили? – насторожился старый повар.
– Секрет! – покрутил ус Игнат. – Ладно, не печалься – помогу. Дай-ка вон того, что без клешни, пробу сниму… Сам знаешь, нет такой птицы, чтобы пела, а не ела.
Рак оказался таким вкусным, что Игнат даже глаза зажмурил от удовольствия.
– Что-то не распробовал, – сказал он, – вроде пересолили вы воду.
– Пересол? – испугался молодой повар. – Да что ты!
А старый повар схватил самого маленького рака, разломил его, понюхал, пососал:
– Нет вроде бы в самый раз.
– А почему этот вот усатый тёмный какой-то? – строго спросил Игнат, кивая на большущего, с громадными усами рака. – Давай-ка его сюда.
– Что с ним? – спросил опасливо молодой повар. – Вроде не снулый он.
– Может, яд в нём? – испуганно произнёс Игнат. – Может, перед тем как его из реки тащили, змея его укусила. А? Князь попробует да и… ох, не сносить вам голов, сердечные мои!
Игнат ловко разделал рака, съел шейку, вкусно причмокивая, обсосал грудку, разгрыз клешни, ни кусочка рачьего мяса не оставил.
– Ежели мне худо станет, – сказал он грустно, – то не поминайте лихом.
– Неужели зелье злое? – Старый повар от страха даже на ногах стоять не мог, присел на дрова.
– Вроде щемит уже, – положил руку на сердце Игнат. – Есть у меня последнее желание… Как у солдата перед сражением. Я вас, может, из беды большой выручил… Ох, щемит. Что ж, для меня дюжину раков пожалеете?
– Что ты, солдатик, что ты! – засуетился старый повар. – Вот тебе, брат, дюжина!
Игнат разделил дюжину раков на всех. Каждому досталось по две пары. Повара и солдат дружно их схрустали.
– Царские раки, – сказал Игнат повеселев. – Распробовал. Хороши.
– Нести их пора князю, – засуетился старый повар. – А то остынут.
– Да эти первые два решета и так уж остыли. – Игнат покрутил ус. Набирай другие – раков хватит. А те, что остыли, мы съедим – не в яму же их! Только караул нужно выставить, чтоб неприятель неприметно не подошёл. Да позвать конюков, псарей, челядь. Пусть раков отведают!
Один из конюхов вышел в караул, прихватив свою долю раков.
Собравшиеся сноровисто расправились с княжеской едой. Игнат от них не отставал – возле него быстро росла куча красной скорлупы.
– Спирька идёт! – сообщил караульный.
Весь рачий сор тотчас же был сметён в яму, присыпан другим мусором, чтобы Чёрт ненароком не приметил.
Прибежал Спирька, побуравил всех своими змеиными глазками, в котёл, где топор варился, заглянул:
– Спеет каша солдатская?
– Не пяль глаз на чужой квас, – сказал Игнат.
– Так я же о тебе хлопочу, – зашипел Спирька, – чтоб не усох ты от голодухи, солдатик,
– Живот уже к спине подтянуло, – вздохнул Игнат. – Ведь домой вечерять я не заходил, с мельницы прямо в усадьбу.
– Все вы любите зубами работать, – усмехнулся Спирька.
– Каков ни есть, а хочется есть, – ответил Игнат и снова вздохнул. Сам добудешь – сыт и будешь.
– Щемит сердце ретивое? – Спирька гордо поправил княжескую бляху на груди. – Ничего, солдатик, авось жив останешься… как тот жук из твоей притчи.
Эх, накорми меня…
Да напои меня,
Да разуй меня, да уложи меня,
А усну я сам!
запел Игнат.
– К чему это ты, солдатик? – насторожился Спирька.
– Сам ты, Чёрт, кашу эту заварил, – глядя в змеиные Спирькины глаза, сказал Игнат, – сам и расхлёбывать будешь, помяни моё слово.
И продолжал весело и бесшабашно:
Эх, всё плясал бы я,
Да ходить мочи нет!..
– Хорошо споёт тот, кто споёт последним. Князь-батюшка сам твою кашу топоровую пробовать будет, – прошипел Спирька. – Эй, снулые! – прикрикнул он на поваров. – Несите раков князю-батюшке. Да пива холодного с погреба малый бочонок катите!
И Чёрт убежал неслышными, мягкими шажками.
Топор кипел в котле. Игнат ломал голову: отчего это Спирька храбрым таким стал? Не иначе новая каверза Чёртом придумана… Но какая? Неладно что-то…
Голова ты, буйная головушка,
Двадцать лет и пять годков отслужила ты…
Ни корысти себе, и ни радости,
И ни славы, и ни слова доброго…
тихо напевал Игнат.
– Как, солдат, каша твоя? – спросил старый повар, вернувшись из княжеских палат.
– А твои раки князю по вкусу пришлись? – поднял голову Игнат.
– Одним даже из своих рук Данила Михайлович меня угостить изволил, усмехнулся повар. – Вестимо, потрафил я ему.
– Данила Михайлович мрачный, – сказал молодой повар. – Голова тяжёлая, поп Парамон пьявок ему поставил. И за одно ухо, и за другое! Потеха!
– Значит, лютовать ныне будет, – поёжился старый повар. – Беспременно лютовать. Не дай бог что ещё приключится – сразу батоги, в яму, на цепь.
– Спирька сказывал, собирался князь кашу мою пробовать, – покрутил ус Игнат, – кабы тут он и не осерчал. Топоровая каша вкусна, но на вкус, на цвет товарищей нет. Мне достанется да и вам под горячую руку.
– Как же делу пособить? – засуетился старый повар. – Присоветуй, солдат.
Игнат взял ковш, зачерпнул из своего котла кипящую воду, подул, остудил, попробовал на язык, сморщился:
– Крепкий навар… Нужно туда сольцы бросить горстку.
Старый повар дал соли. Игнат бросил её в котёл, помешал, снова попробовал.
– Ну, как теперь? – следя за лицом солдата, спросил молодой повар.
– Вроде подходяще. – Игнат поглядел на потолок, словно обдумывая что-то важное. – Нужно только туда немного проса добавить – для вкуса.
Второй повар поднёс мешок с просом. Игнат, прикинув, сколько ему нужно крупы, отсыпал десяток горстей в котёл.
– Каша – матушка наша, а хлеб ржаной – наш отец родной, – размешивая кашу, приговаривал Игнат. – Гости на печь глядят, видно, каши хотят… А горе наше, что без сала каша… Заварил кашу, так не жалей сала. А салом, что маслом, кашу, известно, не испортишь.
– Сколько тебе сала-то? – спросил старый повар.
– Да не мне, а каше. Подай эту вот жаровню. – Игнат выбрал чугунный котелок, чуть побольше солдатской фляги. – Клади сюда три куска сала да ставь на огонь…
Сало сразу зашипело, растопилось, забулькало. Игнат бросил в кипящее сало мелко резанного лука и чеснока. Потом вылил сало из жаровни в котёл с кашей.
– Распоясывайтесь, гости дорогие! – громко сказал Игнат. – Кушаки под лавки – каша топоровая поспевает, князь-батюшка пир горой начинает!
Повара оглянулись и замерли от испуга: в дверь кухни входил Данила Стоеросов собственной персоной. За ним шли Спирька и поп Парамон.
«Что-то Дурынды не видно нигде, – подумал Игнат, – куда же это его Чёрт услал?»
– Кашу, я слыхивал, солдат, ты из топора варишь? – спросил князь.
– Уже сварил! – вытянулся Игнат. – Изволите пробу снять?
– Неужто из топора? – покрутил носом поп Парамон.
– Нынче я занедужил, – сказал князь плаксиво. – В рот ничего не идёт.
«Сотню раков съесть – и не так заболеешь!» – подумал Игнат и громко произнёс:
– Больному и мёд невкусен, а здоровый и камень ест. Каша наша, солдатская, не побрезгуйте!
– Так то ж обычная просяная! – сунув нос в дымящийся котёл, захрипел Спирька. – А где топор?
– Топор на дне! – Игнат подмигнул поварам. – А навар сверху. Вот, Данила Михайлович, ложка – сами зачерпните.
– Невелик котёл, – сказал князь. – А дух от него великий!
Князь отведал каши – понравилась. Тогда и Спирька начал криво улыбаться.
Затем кашу попробовали все. Допробовались до того, что топор на дне показался.
Топор достали, отмыли, положили сушиться.
– Другой раз ты, Спирька, сам князю из топора щи сваришь, – сказал Игнат.
– Разве и щи можно? – удивился Стоеросов.
– Что хочешь, князь. Топор варят, парят, жарят. Даже блины из него выходят, – отрапортовал Игнат. – Не каша кормит – ложка, не припас стряпает, а рука. Со смекалкой солдатской не только из топора, из пушечных ядер гороховый кисель изготовить можно.
В дверях показался Дурында, поманил Спирьку.
Игнат приметил это. Спирька перехватил взгляд солдата, недобро ухмыльнулся.
– Перстень спрятал, – прошептал Дурында Спирьке в ухо, – как велели.
– Старой ведьмы Ульяны в избе не было? – спросил беспокойно Спирька.
– Не-е. С девчонкой, Стёпкой, к мельнице ушла, – улыбнулся Дурында. На воду смотрят, как она по полю течёт.
– Ну, иди отдыхай, – сказал Спирька. – Понадобишься – кликну.
– Молодец, потешил меня топоровой кашей, – сказал Стоеросов и вместе с попом Парамоном двинулся к выходу. Спирька склонился перед проходящим князем в низком поклоне.
«Ох, вырыли, видно, мне ещё одну ямку вороги мои, – подумал Игнат. Ну, да ладно – не такое видели…»
Но не успел ещё Игнат и с поварами проститься, как слуги принесли из княжеских палат дурную весть: пропал из шкатулки у князя перстень бесценный, алмазный.
– Вот и горе к нам пожаловало! – всплеснул руками старый повар. – Как чуяло сердце – быть беде!
«Заварил кашу Черт! – подумал Игнат. – Князь меня сейчас к себе призовёт, заставит отгадывать, где перстень. Прятал же перстенёк стоероовский, видно, Дурында… Об этом он Спирьке и шептал… А у князя разговор один: либо перстень найдёшь, либо голову потеряешь…»
Только подумал Игнат – и как в воду поглядел: кличут к князю.
Стоеросов возлежал, как обычно, на низком турецком диване, покрытом ковром, среди разноцветах подушек. Играли, искрились, мерцали камни разноцветные на пальцах княжеских рук.
Поп Парамон с горшком пиявок сидел у изголовья.
Спирька стоял возле двери, ведущей в княжескую опочивальню. Глаза Чёрта радостно сверкали.
– Ты, Игнатик, про беду нашу слыхал ли? – спросил поп Парамон.
– Перстень, сказывают, бесценный у князя пропал, – ответил Игнат.
– Ты сам, солдатик, похвалялся, что всё найти можешь, – проговорил хрипло Спирька. – Коня нашёл боярского… тогда, в лесу, у семи берёз.
– Вот и ныне покажи себя, – улыбнулся поп Парамон и взболтнул воду в горшке. – Найди, Игнатик, перстень княжеский. А батюшка Данила Михайлович наградит тебя по-царски.
От царя я награду богатую получил уже один раз, – усмехнулся Игнат, пять ран да пулю в ноге.
– Найдёшь – шубу с моего плеча получишь, – тихо молвил князь, и нога его в сафьяновом расшитом сапоге дёрнулась, словно за голенище заползла пиявка. – Не найдёшь – голову с плеч.
