Текст книги "Искатель. 1981. Выпуск №5"

Автор книги: Борис Руденко

Соавторы: Владимир Щербаков,Димитр Пеев,Борис Пармузин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Я не понимаю тебя. Ты все же думаешь, что он умный и явится с признанием, что убил Пепи…

– Нет, это ты так думаешь, а не я. Он не убивал Пепи.

– Понимаю. Можно высказывать сомнение в этом, но не так уж категорично. Зачем ему тогда лгать, выкручиваться, если он ее не убивал?

– К счастью… мне это подсказывают неумолимые законы психологии. Этот Сивков – либо гениальный преступник, либо испуганный заяц, кому жизнь уже показала свои зубы. Но на гения он явно непохож, значит… Врет, говоришь? Так способен врать только человек, потерявший ум от страха. Любой мальчишка способен врать и выкручиваться умнее, нежели он.

– А если он сознательно корчит из себя дурака?

– Это уж из другой оперы. Off же по природе глуп. Давай оставим все это… Ты, Крум, помнишь семь основных заповедей криминалистики?

– Конечно: что, где, когда, кто, каким образом, с какой целью, почему?

– Почему, говоришь? Так дай же мне ответ сейчас: почему? Он собирается в пятницу посетить красотку Пепи, обманывает жену и товарищей, болтается целый час по городу только для того, чтобы увидеться со своей любовницей – красивой, ласковой женщиной, разведенной к тому же… Она одна в квартире, приготовила великолепный ужин, как это не раз уже бывало. Его ожидает волнующая ночь, а на другой день – приятная поездка за рубеж. Потом… новые любовные переживания… А он вместо этого отравляет ее принесенным ядом. Правильно он сам заявил – это абсурд, бессмыслица. Так скажи мне – почему?

Консулов задумался, прижав ладонь ко рту.

– Думаешь? Думай, Пенчо, думай, Крум, я скажу, о чем ты думаешь. Она мечтает выйти за него замуж, а он не собирается разбивать свою семью. Думаешь ты и о дочери его, которую тот, возможно, любит. Поэтому-то Сивков и принимает решение “убить ее” вместо того, чтобы, как положено в подобных случаях, сказать банальное “арриведерчи Рома”. И сам себе сейчас ты отвечаешь – бесспорно, слабо. Или, например, так: она знает что-то по службе, что может разоблачить его в чем-то. А он, чтобы спасти себя и свою карьеру, убивает ее. Что? Это тоже тебе не подходит? Высосано из пальца. Откуда она, маникюрша, будет знать его служебные тайны и окажется способной их обнародовать? Ты отбрасываешь и этот вариант, продолжаешь думать… Думай, Крум, думай!

– А еще говорят, что не существует телепатии!

– Есть она или нет, но ты не ответил ни на один мой вопрос.

Раздался звонок телефона. Звонил Бинев, приглашая явиться к нему с докладом. Антонов быстро собрал протоколы допроса и направился к двери, а затем с сожалением произнес:

– Опоздал. Нужно было сделать это раньше. Сейчас он подумает, что я затаился, отпустив Сивкова.

***

На следующий день первым вопросом Консулова было:

– Ну, как! Долго тебя пропесочивали? Сивков еще не арестован снова?

Антонов пожал плечами.

– Ничего подобного. Он в принципе принял этот вариант спокойно. Только обвинил меня в интеллектуализме и даже в достоевщине. И подчеркнул, что вся ответственность при этом лежит на мне. В целом же он признал мои доводы справедливыми. Я же говорил, что Бинев совсем не дурак, не настолько…

– Ты хочешь сказать, насколько я?

– Не настолько, как ты о нем думаешь.

Явился Хубавеньский.

– Где ты шляешься, некого по делам послать… – еще у двери встретил его Консулов.

Но Хубавеньский только загадочно улыбнулся и начал докладывать о результатах своей командировки. Независимо от сотрудников Врачанского отделения милиции он лично прошел по маршруту Бедросяна, представляясь кругом как “клиент телемастера”, который разыскивает его, чтобы починить телевизор. Хубавеньский снова проверил алиби Бедросяна. У кого в понедельник вечером тот работал, у кого ночевал, не отлучался ли куда-нибудь…

– Все это очень хорошо, – похвалил его Антонов. – Но нужно ли это, если у нас уже имеются все сведения?

– Да, нужно. Окружное управление сообщило, что Бедросян был в Папратове и что там он ночевал, ремонтировал до поздней ночи телевизор в одном доме. Впрочем, это сказал и он сам. Я же решил уточнить – у кого он “работал до конца телепрограммы”.

– И что выяснил?

– Я установил, что у местного бригадира полеводов он был где-то до восьми вечера, а потом его следы теряются.

– Как так теряются? Куда он делся, где ночевал? – не выдержал Консулов.

– Да ночевал-то он у агронома Стояна Дачева, это его старый клиент и друг. Но вот…

– Не мотай мне нервы, – не сдержался Консулов. – Что означает это зловещее “но вот”?

– Сами подумайте… Соседка Дачева говорит, что в три часа ночи залаяла во дворе собака, раздался шум мотора. Она встала, подошла к окну. Из машины вышел какой-то мужчина и поднялся по ступенькам в дом. Сам ключом отпер дверь. Но это был не агроном. Тот – длинный, худой, а этот был среднего роста, плотный и коренастый. У Дачева есть “Москвич” – светлый. Эта же машина была темного цвета, возможно, вишневого, как она сказала.

– Судя по твоим словам, – сказал Консулов, – он просто там не ночевал, а откуда-то вернулся на машине около трех часов утра. Спрашивается – откуда?

– Конечно, из Софии, – ответил Хубавеньский. Он явно был горд тем эффектом, который произвел его доклад.

– Если так понимать, то еще рано судить о том, где он был, но случай надо проверить, – отметил Антонов. – А сейчас расскажите поподробнее, как вы пришли к этому открытию?

Гордый тем, что его сведения были отмечены как “открытие”. Хубавеньский рассказал следующее. После того как ему не удалось установить, где работал Бедросян после восьми вечера, он решил собрать сведения у соседей о том, где ночевал Бедросян. И напал на словоохотливую соседку, которая рассказала ему все наиподробнейшим образом.

Хорошо, примем за основу, что из Папратова он мог добраться до Софии за два часа. Значит, где-то к десяти вечера. В это время Сивкова уже не было у Пепи. В квартиру вошел Бедросян. Каким-то образом дал ей еды и питья, соблазнив Пепи чем-то, что она любит. А когда она умерла, он возвратилстя назад. Возможно. Но кто помыл посуду? Пепи? Но почему не всю, а ту, которую необходимо? И не оставила отпечатков на ней. Странно! И все-таки сведения, которые принес Хубавеньский, были очень интересными, а возможно, и очень важными.

Позвонил Сивков и сказал, что у него есть дополнительные сведения к его прежним показаниям.

– Что это значит? – спросил Консулов.

– Ты не догадываешься?

– Только не говори мне, что он намерен признаться.

– Именно намерен признаться. А в чем – увидишь сам. Именно в том, что в первый раз его страшно испугало. Я же говорил тебе, он заяц.

Только через полчаса милиционер ввел Сивкова. Сейчас тот выглядел более спокойным. Или, может быть, не совсем спокойным, а уверенным в себе. Как только Сивков сел, то сам же задал себе вопрос, с которым явился к ним:

– Если сейчас я вам все расскажу, как это произошло, всю правду, вы… вы уничтожите первый протокол?

Конечно, этот Сивков – совсем не умный человек. Сперва он заявил, что обманывал, что только сейчас скажет правду, а потом еще ставит и условия. И притом кому – следователю! Антонов посмотрел ему прямо в глаза. Нет, таким образом они не станут разговаривать, торговаться с ним. Он должен знать свое место.

– Если вы пришли к нам торговаться, то вы не туда пришли.

– Мы – не торговое объединение, – не выдержал Консулов.

– Я ожидал, что вы придете к нам рассказать все чистосердечно, – продолжал Антонов. – А вы предлагаете нам сделку, совершить должностное преступление, уничтожив официальный документ.

Сивков, смущенный, молчал. Антонов хорошо знал, что сейчас, после того, как Сивков явился с повинной, тот расскажет все, что знает, и без всякой сделки. Но все-таки он решил его поощрить.

– Я должен вам объяснить, если вы пришли к нам добровольно, чтобы официально отказаться от своих прежних показаний, пока против вас не возбуждено уголовное дело, – а такого еще не произошло, – то по закону, если вы действительно невиновны, все будет забыто, никакой ответственности вы не понесете. Кроме моральной, разумеется… Самое важное для вас сейчас – рассказать нам всю правду. И теперь советую вам: не пытайтесь лгать заново. Ничего путного из этого не выйдет.

Сивков помолчал еще немного, словно бы собираясь с духом, затем решительно поднял голову и начал говорить:

– Хорошо, пусть будет как будет. Лучше правду, какая бы она горькая ни была. Да, я видел, как Пепи умерла. Она скончалась на моих руках, и я как последний подлец не решился ни вызвать “Скорую помощь”, ни сообщить о случившемся в милицию. Я просто убежал…

– С этого-то вы и должны были бы начинать! А сейчас опишите все подробно. Что же случилось в понедельник вечером?

И Сивков начал рассказывать подробно, почти вдохновенно, полностью вживаясь в события той фатальной ночи. Каким он пришел счастливым, в радостном предчувствии того, что ему предстоит такая ночь. Пепи его встретила мило и хорошо. Обняла. Даже танцевали перед ужином и целовались. После этого она накрыла на стол. Много всего самого лучшего, отличных закусок. Были крабы под майонезом, икра, кеша и другое. Он был тронут ее вниманием. Пили только виски, которое он принес. С тоником и льдом. Курили, разговаривали оживленно. Было очень мило, и ничего не говорило о том ужасе, который произойдет через несколько минут. Как только кончился ужин (Пепи еще не убрала со стола), она предложила крепкого кофе. Но он настоял, чтобы они снова потанцевали. Включили магнитофон, начали обниматься и целоваться. И в это время кто-то позвонил. Пепи сразу же выключила музыку. Позвонили еще раз. Она погасила свет. Оба сидели так некоторое время, обнявшись, в темноте. Но больше никто не звонил.

– Что сказала по этому поводу Пепи?

– Что, вероятно, звонит соседка. Что она позвонит и уйдет…

– Продолжайте!

– Выпили еще и начали танцевать. А через несколько минут Пепи сказала, что чувствует себя плохо. Побледнела, закачалась. Мы сели на канапе.

Тогда он на это еще не обратил серьезного внимания, и вдруг она начала задыхаться. По лицу пробежали судороги. Она дышала все более и более тяжело. И тут Сивков не на шутку испугался. Стал метаться по комнате, не зная, что предпринять. С одной стороны, он не хотел оставлять ее в таком положении и надеялся, что, когда она выпьет стакан воды, все пройдет. С другой стороны, когда увидел, что ее состояние все более и более ухудшается и нужно вызывать “Скорую помощь”, он испугался еще больше, осознав теперь весь ужас своего положения: его присутствие у Пепи станет известным! Так, пока он колебался между страхом и надеждой, суетился вокруг Пепи, она почти перестала дышать, ее лицо побелело, судороги пробежали по всему телу. Она потеряла сознание. Сивков перенес ее на кровать в спальню. А через несколько минут она совсем затихла, и Сивков в ужасе понял, что случилось самое страшное, что Пепи мертва…

Рассказывая все это, Сивков будто заново переживал случившееся. Он побледнел, начал несвязно говорить, забыв, где находится и перед кем. Воспоминания захватили его целиком. Ему предложили стакан воды, который он выпил одним залпом. Немного успокоившись, Сивков посмотрел на собравшихся в комнате, как бы ища сочувствия с их стороны.

– Было ужасно! Такого страха еще никогда в жизни я не испытывал!

Это случилось где-то минут пятнадцать десятого. Сивков вышел из спальни, механически начал вышагивать по холлу. Его охватил леденящий страх. Первой его реакцией было бежать, скрыться. Затем он решил идти в милицию и рассказать обо всем, что произошло. А потом бы его не выпустили за границу, на работе бы узнали обо всем, его жена тоже… И он не нашел в себе смелости! Пепи заверяла его, что никому не рассказывала о Сивкове, даже Клео. Он тоже не стремился хвастаться. Значит, если… он уничтожит следы своего пребывания в квартире, то никто не узнает, что он был здесь…

Прошло много времени, около получаса, пока эта мысль овладела им полностью. Он начал действовать. Сперва вымыл и прибрал, поставив на свои места, все стаканы и столовые приборы, которыми он пользовался. Чтобы было видно, что Пепи “сама ужинала”. Затем убрал окурки сигарет и пепел в газету, а пепельницы вымыл. Потом тряпкой, смоченной в одеколоне, вытер те места, до которых дотрагивался. Не забыл, конечно, забрать и свои вещи – коробку с конфетами и бутылку виски. Газету с окурками он убрал в портфель, а потом выбросил вместе с тряпкой в мусорный ящик, подальше от дома Пепи. Два раза он осмотрел квартиру, вспоминая, не упустил ли что-либо, какой-нибудь предмет, который мог бы разоблачить его. Наконец набрался смелости и вошел в спальню. Пепи лежала в той же позе, в какой он ее оставил, такая же бледная и безжизненная…

Перед выходом Сивков погасил повсюду свет и долго слушал, нет ли кого-нибудь в коридоре. Входную ручку двери он обернул носовым платком. Благополучно вышел (не забыв протереть кнопку звонка!) где-то около одиннадцати часов. Его никто не увидел, никто не встретил. После этого Сивков отправился на вокзал и до утра просидел там, пока не пришло время ехать в аэропорт. В самолете заснул, уставший, и проспал около часа.

– Товарищи, это правда. Сейчас мне стало легче. Вы мне верите? Скажите, вы мне поверили?

– Сейчас это уже не самое важное.

– Знаю, знаю, но для меня очень важно, чтобы вы поверили мне. Прошу вас!

– Оставьте это. У нас к вам ряд вопросов. Скажите, как вы все это объясняете сами. Пепи была отравлена?

– Ничего я больше не знаю. Рассказал все, как было. Не знал, как люди умирают, мне на приходилось видеть. Тогда я не думал, что она отравлена… Кто бы мог это сделать? Мы же были вдвоем с ней. Если кто-то и отравил ее, то это мог быть только я. Но мы ели одно и то же, и я должен был бы отравиться вместе с нею. Смерть Пепи я объяснил как сердечный приступ или неожиданный инсульт.

– Нет. Она была отравлена. Фосотионом…

– Что это такое?

– Очень сильный, быстродействующий сельскохозяйственный яд против вредителей.

– О таком я не слышал.

– Допускаете ли вы возможность, что Пепи покончила с собой?

– Отравилась сама? Пепи? Ни в коем случае! Она была такой веселой и жизнерадостной. У нее не было никаких поводов для самоубийства. В тот вечер ее состояние было как нельзя лучше – ничто не говорило о подобных намерениях. Она была в отличном, самом радостном настроении. Держалась, как всегда… Вы меня понимаете? Нет, это исключено!

– А если она отравилась случайно? Ела ли она что-нибудь, что вы не пробовали?

Сивков на минуту задумался, но затем отрицательно покачал головой.

– Я этого не допускаю. Все, что было на столе, она предлагала мне с гордостью заботливой хозяйки. Я все пробовал первым, она – за мной. Пепи делала все это как-то чересчур по-мещански, демонстративно: “Вот какая я хозяйка, смотри!” И мы пили из одной и той же бутылки виски. Нет, нет, я не могу вспомнить, ела ли она что-то, что я не пробовал… Разве что до моего приезда! Я застал ее на кухне. Может быть, она что-то и ела до меня. Но зачем, если ей предстоял ужин со мной?

– Этот яд действует от одной до двух минут после принятия. Значит, она проглотила его в вашем присутствии.

– Надеюсь, вы не хотите сказать, что…

– Нет, я только объяснил вам, как действует этот яд Между вами все было в порядке или же раньше случались скандалы?

– Ничего подобного. У нас были самые хорошие отношения.

– Были ли они настолько прекрасными, чтобы это навело Пепи на мысль о браке с вами?

– С Пепи! Но я же женат, у меня ребенок…

– Ну с первой женой развод, потом – новый брак. Так бывает, не правда ли?

– Нет, мы никогда не касались этой темы. Разумеется, я и не думал разводиться. А Пепи? Она, может быть, и думала. Вероятно, я ей нравился… Но она никогда не говорила ни слова о нашей женитьбе, ни намеком. Она была гордая женщина. Хотя делала все, чтобы понравиться мне. Возможно, про себя она и думала о таком варианте, но мне ничего не говорила.

– Не помните ли вы, за несколько минут до смерти было ли что-то особенное, что Пепи сделала?

Сивков снова задумался, явно пытаясь что-то вспомнить.

– Ничего. Мы поужинали, встали, выпили еще и начали танцевать. Потом последовали звонки. Пока было темно, мы обнимались… Я ее целовал. Вслед за этим мы продолжали танцевать. Ей стало плохо. Так было. Ничего особенного я не заметил.

– Странно!

– Да, действительно странно. После того, что вы мне сказали, я вижу: она действительно была отравлена… Выходит, что я мог дать ей яд…

Сивков сказал это без запинки, как-то спокойно. Как человек, который не мог дать яда на самом деле.

– Да, так получается.

Перед уходом Сивков снова попросил вернуть ему паспорт. Антонов дал ему его, но снова предупредил, что тот не имеет права выезжать куда-либо из Софии без специального на то разрешения. Впрочем, он уже уведомил об этом соответствующие органы.

Полковник Бинев выслушал его доклад с невозмутимым лицом, не говоря ни слова. Даже вопросов не задал. Антонов хорошо знал, что это означает: ты действовал так, как считал нужным, не спрашивая моего совета, поэтому и не ищи у меня поддержки. В этом была не столько боязнь ответственности, сколько какая-то обида, какое-то скрытое недовольство. Он позвонил начальнику управления, и тот приказал через пятнадцать минут всем быть у него.

…Полковник Пиротский был высокого роста худощавым мужчиной около пятидесяти лет, с посеребренными сединой волосами. Он ходил всегда, летом и зимой, в сером костюме, и тот придавал ему какой-то джентльменский вид. Впрочем, он себя так и держал – всегда любезный, всегда улыбающийся, даже когда кого-то наказывал. А это случалось довольно часто. С полковником Биневым они были настолько различными, что (как это часто случается между мужчинами) можно было подумать о них – либо добрые приятели, либо совсем чужие друг другу люди.

В просторном кабинете начальника управления, светлом и уютном, было как-то приятно докладывать даже о нераскрытых преступлениях. Как только все вошли и Антонов отрапортовал, Пиротский пожал всем руки и пригласил сесть к большому продолговатому столу. Сразу же разрешил курить. Это было в отличие от Бинева второе удовольствие от докладов у Пиротского (Бинев сам не курил и никому не разрешал курить в его кабинете). Но этим все удовольствия заканчивались.

– Полковник Бинев, вы будете докладывать?

– Предлагаю послушать из первых уст. Антонов вел следствие.

Антонов любил эти обобщающие доклады. В них, как в фильме, он сам будто со стороны рассматривал дело, в котором тонул в ходе повседневных служебных забот. Когда ведешь следствие, то бродишь среди фактов, как в лесу среди деревьев. А во время доклада видишь лес фактов как единое целое, будто с вертолета. И сейчас, вслушиваясь в свои слова, он видел главное: они пока не могут дать ответ на основные вопросы следствия – кто и за что убил Пенку Бедросян. Поэтому Антонов закончил словами:

– Нами найдено лицо, которое было в квартире убитой и могло дать ей яд. Но у него нет никаких мотивов для совершения столь тяжкого преступления.

– Вы продвигаетесь вперед, но очень медленно, – резюмировал Пиротский. – Кроме того, что мы ничего не знаем о мотивах преступления, у нас нет никаких данных и о происхождении яда. Откуда он появился у Пепи? У кого есть что добавить?

– Фосотион можно получить в какой-нибудь химической лаборатории, – сказал Консулов. – Это не проблема. Важно то, что мы не знаем, кто дал ей яд. Он действует одну–две минуты после приема, а Сивков был там целых полтора часа до смерти. И никого другого там не было. Это или убийство и убийца – Сивков, или же – самоубийство. Но вся обстановка того вечера никак не напоминает самоубийство. Это сказал даже сам Сивков.

Бинев с нескрываемым удивлением смотрел на Консулова. Он явно не ожидал, что капитан выскажет его точку зрения. Однако он промолчал.

– Что вы предлагаете? – спросил Пиротский.

– Изучим подробнейшим образом все связи Сивкова и узнаем, откуда он добыл яд. С арестом его или без ареста.

– Что это за предложение? – удивился Пиротский.

– После того как мы освободили Сивкова, нам нет смысла заново арестовывать его. Это нужно было делать тогда, когда он признался в факте своего присутствия при смерти Пенки Бедросян.

– Да, в самом деле, – сказал Пиротский, – почему не захотели его арестовать?

– Зачем задерживать человека в тот момент, когда он явился рассказать правду, – произнес Антонов. – Сивков не убийца!

– Человек этот изобличен во лжи, – возразил Консулов. – с тех пор как мы начали работать с ним, он столько нагородил нам, что я не вижу ничего особенного в том, чтобы его задержать.

– Чаще встречаются обратные случаи: по всем вопросам говорят правду, а лгут по одному-единственному, существенному и решающему. Так обычно поступают преступники! А Сивков лгал нам как первоклашка, даже не по-дилетантски, а просто по-глупому. И я верю, что в конце концов он сказал правду, всю правду, насколько она была ни тяжела для него: и с моральной стороны, и с юридической – быть заподозренным в убийстве.

– Значит, твое мнение основано на голой вере, – усмехнулся Бинев. – Красивая работа.

– Не на вере, а на убеждении, подкрепленном логической интерпретацией фактов и личности свидетеля. Сивков находился там совсем с другими целями, кроме того, у него не было никаких мотивов совершить преступление.

– Почему ты убежден, что у него не было мотивов? – возразил Бинев. – Оттого что ты их знаешь?

– Пока у нас нет и намека на причину ее убийства. А это уже значит много. К тому же он… мог убежать на Запад, но он вернулся. Зачем? Да потому, что так мог поступить только человек, который не чувствует за собой вины.

– Или, который уверен в том, что останется нераскрытым, – вставил Консулов. – Если бы не было блокнота…

– О его невиновности говорит ложь, неопытность и поведение после смерти Пепи.

– Если он не разыгрывает из себя наивного дурачка, – заметил Бинев.

– Да, уж, действительно “демоническая хитрость”. Разве я не вижу, что он собой представляет!

– А то, как он старательно ликвидировал следы своего присутствия? Разве это говорит о его наивности? – вновь атаковал Антонова Консулов.

– Для того чтобы продремать всю ночь в зале ожидания на вокзале? Какой преступник так по-идиотски построит свои планы? Разве не видно, что он собирался провести с ней ночь. Не с трупом, а с живой Пепи! Если бы он пришел к ней с ядом в кулаке, с намерением убить ее, то уж наверняка бы запасся надежным алиби, улетел бы в понедельник вечером или что-нибудь другое. Он же заготовил алиби для жены, коллег по работе. Но не для уголовного розыска. Потому оно и рухнуло так бесславно. А он придерживался его по инерции, поскольку у него ничего не было. Нужно же как-то прикрыть свои любовные похождения. Нет, – решительно поставил точку Антонов. – Сивков не убийца, он присутствовал при смерти Пепи случайно.

– Можно ли мне добавить, товарищ полковник? – Хубавеньский встал, хотя на совещаниях у Пиротского это не было принято.

– Конечно.

– Почему Дикран Бедросян покинул Софию точно в день ее смерти? Так же, как и Сивков. Не является ли это серьезной уликой?

– Это требуется еще выяснить, – перебил его Пиротский, – где он был в ночь на двадцать второе. Но продолжайте.

– И самое важное, ответ на вопрос – почему? Единственный, кто имел основание желать смерти жены, был Бедросян. В самом деле, все говорят о нем, что ревновал он Пепи как-то болезненно.

– Что вы на это скажете, подполковник Антонов? – спросил Пиротский.

– В гипотезе “Бедросян” есть некоторое рациональное зерно. Можно допустить, что он проник в ее квартиру, когда Пепи была в салоне, оставил где следует яд, а ночью пришел проверить результат. Такая конструкция лишь теоретически имеет место. Но на практике? Что он был в Софии, еще требуется доказать. Как и его мотивы! Он имел все основания ревновать Пенку в течение многих лет. Но до тех пор, пока они не развелись…

– Фиктивно, фиктивно! Только ради квартиры, – заметил Хубавеньский.

– Именно квартира меня и смущает. Ради нее он решил разводиться с неверной, но любимой женщиной. Любимой вопреки ее отношению к нему. Ведь, он прожил с нею почти семь лет, несмотря на все ее штучки. А сейчас, убивая ее, он окончательно терял возможность вернуть себе жилье.

По моему мнению, телевизионный мастер – вообще не тот человек, который способен на убийство.

– Интересно. По мнению Антонова, Сивков не убийца, Бедросян не убийца: все они неспособны совершить тяжкое преступление, – саркастически заметил Бинев. – Кто же тогда у нас совершает убийства?

– Все-таки убийцы у нас встречаются редко – один на десятки, на сотни тысяч. Статистически шанс этих двоих быть среди множества потенциальных преступников – в пересчете на все население страны – достаточно велик, товарищ полковник, – сказал Антонов. – Но и только!

– Интеллигентские штучки-дрючки!

– А вы, полковник Бинев, что предлагаете? – спросил Пиротский.

– При такой фактически неясной обстановке не могу предложить ничего. Вероятнее всего, что Сивков и есть убийца. Только он и он мог дать яд. Но арестовывать его уже поздно, момент упущен.

– Момент может еще наступить, – перебил его Пиротский, – когда у нас будет достаточно оснований для этого. Но оснований, подкрепленных вескими доказательствами.

***

Хубавеньский на службу утром не явился. Не оказалось его и у телефона, который он накануне оставил, чтобы ему звонили в случае крайней необходимости. Видимо, он уехал во Врачанский округ с вечерним поездом. Антонов принялся вновь изучать дело. Оно все еще было довольно скромным как по объему, так и по содержанию. Однако, как это было не раз, он при таких повторных просмотрах зачастую находил те или иные ускользающие обстоятельства, причем не только интересные сами по себе, но и решающие. Увы, на этот раз ничего подобного не произошло. То ли он не заметил этих “обстоятельств”, то ли их попросту не существовало.

Антонов позвонил Бедросяну и предложил ему встретиться, чтобы выяснить некоторые неясные детали. Он был готов это сделать либо у его родителей на квартире, либо в каком-нибудь кафе, если нужно поговорить посвободнее. Но Бедросян упорно настаивал на встрече с ним лишь в управлении, будто посещение их здания доставляло ему Удовольствие.

Затем его позвал Бинев. Прежнее недовольство прошло, и они разговаривали уже спокойнее. Сейчас и Бинев согласился с тем, что у них еще мало данных для решения вопроса о личности убийцы и еще меньше оснований для задержания Сивкова. Видимо, Бинев поразмыслил на досуге более зрело и сейчас настаивал на том, чтобы сосредоточить все внимание группы на личности самой убитой. В распоряжение Антонова он выделил нового товарища, бывшего в этот момент свободным от заданий, – лейтенанта Асена Няголова, которому он поручил срочно отправиться в Плевен и изучить там “житье-бытье” Пепи. Антонов возразил ему, сказав, что она покинула родной город много лет тому назад и давно уже порвала всякие связи с ним, так что едва ли причина смерти Пепи имела отношение к Плевену. Но Бинев настаивал – “в этой темноте нужно хорошенько посмотреть под каждым кустом, не знаешь, из-под которого выскочит заяц”. После этого Антонову пришлось знакомить нового сотрудника со всеми подробностями дела, прежде чем тот отправился в Плевен.

Приехал Бедросян. Антонов постарался встретить его как можно более дружески, чтобы расположить к откровенному разговору. Он даже сварил кофе на двоих – не заказал, чтобы его принесли, а просто по-домашнему сварил прямо в кабинете. И это дало свой эффект. Бедросян разговорился так, что Антонову приходилось даже останавливать его и держать “в рельсах темы”. В результате допрос быстро перешел в исповедь стареющего мужчины, женатого на молодой и довольно красивой женщине, со всеми вытекающими отсюда последствиями – положительными и отрицательными. Во всем поведении Бедросяна, в словах и в тоне его исповеди чувствовалось что-то новое, некое спокойствие и уверенность. То ли это произошло от всей располагающей обстановки кабинета, то ли от чего-то другого, чего и сам Бедросян не знал.

В конце их долгий разговор перешел в слезливое и откровенное “излияние души”, своего рода “плач в жилетку на дружеском плече”. Не хватало только бутылки мастики и застольных песен в стиле “городского фольклора”. Да, Пепи никогда его не любила, выйдя замуж явно по расчету. Нет, не только ради домашнего благополучия, денег или внимания со стороны Бедросяна. Она вышла замуж и для того, чтобы у нее наконец-то появился отец, которого она никогда не знала. Поэтому с самого начала Пепи ревниво отнеслась к его пожилым родителям, этим “дряхлым старцам”, как она с презрением говорила. А после двух неудачных родов она возненавидела и самого Бедросяна. Тот пытался добром, пытался злом воздействовать на нее, но ничего не помогало. Пепи отличалась крайним упрямством. Поступала как хотела, перешла спать в отдельную комнату, начала заводить романы с другими мужчинами. А он – тут Бедросян принялся кулаками бить себя по голове, хотя и не очень сильно, – “старый дурак”, все еще продолжал любить ее. Даже сильнее, нежели раньше!

Включением нужных вопросов Антонов стремился как-то отрегулировать поток красноречия, которым залил его Бедросян, пытаясь выудить из этого словесного водопада нужные зерна истины. К сожалению, они были мелкими и редкими. Особенно мало сохранилось сведений о последнем периоде ее жизни, когда Пепи переехала на жительство в комплекс “Молодость”. Важнее всего оказались сведения о “разных там пустяках”, которым неискушенный Бедросян не мог подобрать даже точных названий. Все это создало у Антонова впечатление, что за последние два года у Пепи появилось много дорогих вещей западного происхождения – не только косметика, но и цветной телевизор, магнитофон, стереопроигрыватель, транзисторный приемник с магнитофоном, часть мебели, дорогая кофеварка-эспрессо и многое другое. Пепи хвасталась ими, но не давала никакого объяснения по поводу источника дорогих вещей. Лишь один раз со смехом сказала, что ей их дарят настоящие мужчины, умеющие ценить красивых женщин. Позже, уже всерьез, она объяснила, что купила их, и даже предложила достать и ему, но назвала такую фантастическую цену за один магнитофон “Филипс”, что у Бедросяна, знавшего что почем, волосы встали дыбом.

Разве эти подарки и дорогие вещи преподносил Сивков? Но они познакомились самое большее два–три месяца тому назад.

– Вообще, – заключил Бедросян, – год–два назад Пепи начала “играть на деньги”. Посещала регулярно валютный магазин, часто проводила уик-энды на “Счастливце”. Не знаю только, с кем она бывала на Витоше, но торговала иностранными вещами вместе с Мери.

– Кто эта Мери?

– Нет, это мужчина. Он такой… пройдоха, здоровенный светловолосый хулиган. Ходит всегда в желто-красной нейлоновой куртке иностранного производства и в потертых джинсах. Целый день торчит где-нибудь в кафе, в центре города…