Текст книги "Искатель. 1981. Выпуск №5"

Автор книги: Борис Руденко

Соавторы: Владимир Щербаков,Димитр Пеев,Борис Пармузин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

“Наверное, с поезда”, – подумал Васильев.

Странно, но, кажется, на него, на раннего путника, не обратили внимания.

Потом с той же стороны показалась арба. Лошадь лениво покачивала головой. Возница, видимо, дремал. Старый человек в огромной черной папахе, надвинутой на самые брови. Завитки шерсти закрывали глаза. То ли спит человек, то ли задумчиво рассматривает дорогу и редкого путника.

– Здравствуй, – по-русски сказал туркмен.

– Здравствуйте, отец, – вежливо ответил Васильев. Больше они не знали, о чем говорить.

– К поезду? – спросил туркмен.

– На станцию, – осторожно ответил Васильев.

– Работаешь там? Хорошо, – просто так сказал туркмен.

Лошадь, воспользовавшись короткой остановкой, задремала.

Васильев взглянул на лошадь, на промыленные высокие колеса. Надо было что-нибудь сказать. Не спросить, а сказать. Но старик опередил его.

– Старая, – кивнул он на лошадь. – И я старый. Но не сидится. Вот так на дороге отдохнем. Потом дальше поедем.

– Вы хорошо говорите по-русски, – похвалил Васильев.

– Немного говорю, – сказал старик.

Он поправил папаху, причмокнул языком. Но на этот сигнал лошадь не обратила внимания. Пришлось ее не очень сильно, жалеючи, полоснуть камчой.

– Не туда я еду, – он показал плеткой в сторону станции. – Вместе бы доехали. Так скучно одному идти. Устанешь,

– Ничего, – бодро ответил Васильев. – Утро хорошее.

– Хорошее. Иди медленно. Сейчас на станцию вернется машина из аула. Довезет. Курбан – шофер. Попроси.

– Спасибо, отец. – Это внимание арбакеша немного насторожило Васильева.

Старик уже без жалости огрел как следует свою лошаденку, и арба заскрипела, тронулась с места. Все остальное произошло в считанные минуты.

Машина действительно вскоре вернулась. Но рядом с водителем сидел пограничник, в кузове еще двое.

– Здравствуй, товарищ, – поприветствовал шофер. – На станцию? Полезай. Я Курбан.

Васильев ответил на приветствие и, не отдавая себе отчета, машинально перемахнул в кузов.

– Устраивайтесь, – один из пограничников отодвинулся на ящик, уступая место.

– Ничего. Постою.

Машине двинулась в сторону станции, и Васильев почувствовал зарождающуюся какую-то отчаянную наглость. Такая наглость появлялась иногда в разговорах с английским консулом. Но в те минуты Васильев хамил, хотя и в меру. Поручика выводили из себя безукоризненное спокойствие Тиррела, его точность, показная корректность.

– Ребята, – тоном старшего спросил Васильев у пограничников, – закурить не найдется?

– Махорочка! – объявил один из них.

– С удовольствием.

Пограничник вытащил кисет и сложенный газетный лист.

– Угощайтесь, – по-деревенски предложил боец.

В своей армейской жизни Васильев научился сворачивать и козью ножку; искусно, быстро справлялся с самокруткой.

И когда он поднес к губам уже готовую самокрутку (в тряской машине ни крошки не уронил), собирался послюнявить бумагу, как…

Все произошло в один миг. Машина затормозила, его взяли за руки, и гут же в машину забрался еще один пограничник. Откуда он только взялся на пустынной проселочной дороге?!

– В чем дело? – спокойно спросил Васильев.

Он еще не верил в полный провал. Пограничники обыскали Васильева, удивленно переглянулись.

– Оружие?

–Есть перочинный нож, – по-прежнему спокойно ответил Васильев. – Вы за кого-то меня принимаете?

И тот пограничник, который только что забрался в кузов машины, передохнув, сказал:

– Принимаем.

–Дайте хотя докурить, – улыбнулся Васильев.

Это спокойствие, улыбка подействовали даже на Ткаченко.

“Черт его знает… – невольно подумал он. – Неужели не тот?”

Ткаченко пошел по степи за нарушителем. Потом продвинулся вперед по дороге до развилки. Попросил шофера

Курбана сообщить на заставу, а старого арбакеша Мирали-ага проследить за незнакомцем. “Он! Он и никто другой! Держится хорошо Но почему без оружия?”

– Курите. Спички у вас есть?

– Нет, братцы, – простодушно ответил Васильев.

Машина с трудом развернулась на узкой проселочной дороге.

– Куда вы меня везете? – спросил Васильев.

– На заставу.

– Что ж… – пожал плечами Васильев.

Курил он жадно, до последней затяжки, умело удерживая окурок в твердых пальцах.

“А курит вот так он редко, – подумал Ткаченко. – Кончики пальцев были бы коричневые. У него руки ничего, светлые. Хотя рабочие, знакомые с металлом”.

Васильев думал о своем.

“Неужели этот дурак проводник вывел меня под самый нос заставы?”

Последние три месяца Васильев проработал в авторемонтной мастерской. Это дело он знал. И руки теперь не выглядели офицерскими. Консул предусмотрел и это.

Когда Васильева привезли на заставу и представили начальнику, он медленно (пусть видят ладони) развел руками.

Разговор с начальником заставы был коротким:

– Между вторым и третьим часом местного времени вы перешли государственную границу в районе ущелья. За вашим переходом наблюдали с той стороны, с адыра. Там теперь считают, что вы перешли благополучно.

– Вы слишком… – опять поднял ладонь Васильев.

– За каждым вашим шагом наблюдали, И пограничники, и местные жители

Васильев понял, что все разработанные в кабинете консула варианты летят к чертовой матери.

Начальник заставы был молод, лет двадцати пяти, не больше.

Откуда эта хватка? Опыт? Он, кадровый офицер, побывавший в боях, тщательно подготовившийся к выполнению задания, или, как назвал консул, к миссии чрезвычайной важности. Лопнула миссия. Вот тебе ичрезвычайная миссия.

– За каждым шагом… – будто про себя повторил Васильев. – Да.

СТРОКИ ПРОТОКОЛА

Васильева допрашивали пятый день. Спокойно, обстоятельно, не подгоняя. Даже интересовались – не устал ли он,

“Решили купить. Втянуть в игру”, – подумал Васильев.

Следователь с интеллигентным лицом, вежливый и, видно, начитанный человек. У зеленых глаз десятки тонких, добрых морщинок. Аккуратные усы. Не прокуренные, лохматые, а тонкие, подправленные.

За спиной у этого человека, по-видимому, большой житейский опыт. Наверное, и он насиделся в кабинетах следователей… Вот за этой стороной стола, где находится сейчас Васильев.

Слышал о таких людях поручик. Они и в ссылках, и в тюрьмах учились, читали, работали с невероятным, непонятным упорством.

У Васильева в случае провала была хорошая версия. Он выложит всю подлинную биографию. Даже скажет о своем не очень хорошем отношении к нижним чинам. Разумеется, во имя дисциплины, присяги, службы. Это же присяга заставила его сражаться против Красной Армии. И опять, конечно, ни слова о том, как цепко, до боли в пальцах он жал на гашетку пулемета.

Мать еще жива. Могут проверить бедное положение их семьи. А перешел он границу потому, что русский человек; ему осточертела эмиграция, чужбина. Хорошая версия.

Ею можно было бы воспользоваться. Но не хватило пяти минут. Остаться бы до ареста одному на пять минут, уничтожить шифр, ключ к нему. Шифр, зашитый в пиджак, был обнаружен при обыске.

На пятый день следователь, долго интересовавшийся биографией, подошел, наконец, к главным вопросам.

– Вы умный человек, – сказал он, – и, по-моему, понимаете, что не стоит тянуть время. Ясно, что вы перешли границу с заданием. Я даже догадываюсь, кто вас послал.

– Интересно? – хмыкнул Васильев.

– Могу, конечно, ошибиться, – продолжал следователь. – Но, видимо, вы очередная жертва английского консула Тиррела. Очень энергичного человека. – Следователь улыбнулся. – Никак не хочет угомониться. И какие только методы борьбы не применял против нас!

Васильев выдал себя только хрустом пальцев. Он сжал их до боли, а лицо осталось спокойным, равнодушным.

– Жертва… – Он качнул головой, усмехнулся.

– Но не борец же вы в прямом смысле слова! И за что борец? Что можно изменить? И пошли вы на задание ради счета, который вам откроют в каком-нибудь банке.

На столе стопка тетрадочных листков, ручка, небольшая конторская чернильница.

“А бедновато живут”, – подумал Васильев.

– Кстати, вы уверены, – вдруг спросил следователь, – что счет вам откроют?

– Не понимаю, – пробормотал Васильев.

– Это был джентльменский уговор? – продолжал следователь. – Учтите, Тиррел только прикидывается джентльменом. Он хороший артист.

– Вы что, с ним встречались? – грубо спросил Васильев.

– Он бывал у нас с одной дипломатической миссией. Давно. Как он выглядит сейчас?

– Ничего, – против воли ответил Васильев.

– Он следит за собой. – Следователь поправил тетрадные листки. – Не поймите меня, что я вас, так сказать, заговариваю. Я хотел, чтобы вы хорошенько все обдумали. Вам еще надо жить.

– В Сибири?

– Там я был, – сказал следователь. – В кандалах. Но мы-то от кандалов отказались. Итак, вы должны, конечно, заниматься сбором сведений военного характера?

– А если я ничего не скажу? – спросил Васильев.

– Не советую, – спокойно произнес следователь. – Мы и без вас, правда, с трудом, но докопаемся. Шифр, ключ к нему у нас.

– Этого недостаточно.

– Да, нужна зацепка – первая явка.

Васильев, не скрывая удивления, посмотрел на следователя.

– Это почерк вашего хозяина, – пояснил следователь. – Вы больше одной–двух явок не знаете. Цепочка. Все предусмотрено.

– И если я оборву цепочку? – опять грубо спросил Васильев.

– Не советую, – повторил следователь.

Васильев понял, что с ним этот человек вежлив. Но он строг, суров. Прошел трудную школу жизни. И беспощаден.

Следователь посмотрел исписанные страницы. Пока в протоколе только биографические сведения. Хорошие сведения. Почти пролетарское происхождение. Служба в армии, оставался верен присяге в гражданскую войну. Эмиграция. Вербовка. Кем и где, уже известно. Цель тоже ясна.

– Нам осталось вписать в протокол последние строки.

“А ведь действительно нескольких строчек достаточно. Явки и главная цель”, – удивленный, даже ошарашенный неожиданно быстрым завершением следствия, подумал Васильев.

Он подготовился к изнурительным, долгим, обязательно ночным разговорам. Следователь должен переспрашивать, ловить, уточнять детали, доискиваться до каких-то обстоятельств, уже ясных, как божий день.

“Господи, – безучастно подумал Васильев, – ловко скрутили. Вот тебе и миссия… Миссия. – Он задумался и со злорадством решил: – А вот об этом я ничего не скажу! Придет кто-нибудь другой и продолжит. Должен прийти, пройти. Бывают же исключения”.

А откуда-то издалека донеслось:

– Сбор сведений военного характера? – уточнял следователь.

– И экономического, – устало добавил Васильев.

– Явки? – Следователь не поднимал головы. Он, наверное, дописывал слова: “экономического характера”.

По-прежнему устало Васильев назвал адреса: ашхабадский и ташкентский, фамилии хозяев.

– Вы все сказали? – Следователь отложил ручку, поправил листки протокола. У его глаз опять сбежались морщинки. Спокойное ожидание.

– Из Ашхабада я должен деть телеграмму Подпись хозяина. А из Ташкента послать письмо. Тоже за подписью местного жителя. Все пойдет по адресу туркестанских эмигрантов.

– Господин Тиррел отлично пользуется услугами недобитых басмачей, – сказал следователь. – И, кстати, давно. Не вы первый.

– Пользуется. В их кварталах он бывает. Иногда в праздничном халате… в чалме, – охотно объяснил Васильев.

Ему хотелось этими подробностями заглушить мысль. Не дает она покоя: “чрезвычайной важности”.

– Да, – согласился следователь. – Настоящий артист.

Васильева удивило, что именно он, сам, мысленно произносил такую фразу, когда думал о странных похождениях консула по кварталам туркестанских эмигрантов.

– Текст телеграммы вы, конечно, помните? – задал вопрос следователь.

Васильев почти по слогам продиктовал:

– “Из отпуска прибыл благополучно, устроился зпт в старой квартире номер изменен вместо одного сорок три Абид”.

– Все слова на месте? – спросил следователь и, повернув листок, пододвинул его к Васильеву.

Тот не стал читать.

– Не в словах, не в их расстановке дело…

– Цифры? – спросил следователь.

– Один сорок три. Сто сорок третий… Это мой номер. Моя подпись.

Следователь не высказал удивления.

– А дальше?

– Я должен послать письмо из Ташкента с указанием тайника.

– Приблизительно?

– Телеграфный столб где-нибудь между Ташкентом и Каунчи.

– Каунчи в этом году переименовали в Янгиюль. “Новый путь” теперь называется, – не давая опомниться Васильеву, продолжал следователь. – Но об этом мистер Тиррел мог не знать. Это совсем недавно случилось.

Он совсем успокоил Васильева. Какое теперь все это имеет значение? Каунчи или Янгиюль, где создана МТС, где новая дорога, а где новая жизнь. Он-то, Васильев, уже не помешает этой новой жизни. Хотя как сказать…

– Почему тайник в сельской местности?

“Так я должен работать в Каунчи”, – ответил бы Васильев, если бы не хотел мстить им, уверенным в себе людям, этим новым хозяевам.

– Спокойнее там, – сказал Васильев вслух.

Такому простому объяснению следователь поверил.

– Со связным вы встречаться не будете? – уточнил следователь.

– Нет. Даже о времени прибытия связного я не знаю.

– Но первые сведения вы должны приблизительно подготовить…

– После праздника, – объяснил Васильев. – После военного парада в Ташкенте.

– На первомайский вы не успеваете, – словно про себя сказал следователь.

– Да, – подтвердил Васильев, – после ноябрьского.

– Где должны работать?

После короткой паузы Васильев сказал:

– Я неплохой шофер. Знаю машины. Мог бы на заводе.

– И надолго?

Васильев пожал плечами.

– Право, не знаю, Пока не отзовут.

– Через тайник?

Васильев покусал губу. Кажется, он сказал лишнее.

– Через тайник будут поступать указания? – повторил свой вопрос следователь.

– В крайнем случае. Мне кажется, связной не прядет с пустыми руками.

– Кажется, – повторил следователь. – Ну что, вы все сказали?

– Все! – Облегченно, но слишком быстро выдохнул Васильев.

Наконец-то завершилось. Возможно, сейчас ему предложат вступить в игру. Пообещают жизнь, свободу, золотые горы. Но следователь пододвинул протокол к Васильеву и сказал прежним вежливым тоном:

– Прочтите и подпишите.

“И подпишу! – снова нахлынула злость. – Подпишу, хотя нескольких строк не хватает… Раскусили Тиррела, узнали его почерк! Так уж и раскусили?! А он начинает новую борьбу. Неведомую вам. И не откажется от нее, от этой борьбы”.

Васильев не читал. Он пробегал глазами строки, пытался задержаться на них, вдуматься в смысл, но не мог. Строки были ровные, отчеканенные, до горькой обиды простые и страшные.

ПЕРВАЯ ЯВКА

Глинобитный домик с жалкими пристройками был окружен низким дувалом, потрескавшимся от дождей и солнца. Прежде чем постучаться в деревянную, тоже изрезанную морщинами, калитку, Силин оглянулся по сторонам. В кривом, узком переулке, где все дома с трудом скрывали свою старость, тихо и пустынно. Это был час, когда еще весеннее, но сильное ашхабадское солнце начинает показывать свой нрав.

На стук никто не ответил. Стучать громче не хотелось: могут выглянуть соседи. А это только насторожит хозяина. Наверное, хозяин и так не будет доволен посещением в дневное время.

Силин взглянул через дувал на тихий домик и, толкнув калитку, вошел во двор. Голо, пусто. Но земля утрамбована, подметена. Ни соринки. Видно, утром поливали. Под дувалом еще не высохли темные полоски. Не дотянулись до них солнечные лучи. Неожиданно с легким скрипом перед Силиным открылась дверь. Человек лет пятидесяти, еще крепкий, плечистый, в цветном полосатом халате, далеко не новом, внимательно смотрел из-под густых, диковатых бровей на незнакомого гостя.

Силин до этого визита побывал на базаре. Он купил привозные яблоки, очень дорогие, две огромные лепешки и все это совершенно по-русски завернул в газету.

Хозяин слегка поклонился, прислонил ладонь правой руки к груди, чисто символически, не очень-то искренне соблюдая обычай. Он продолжал молча смотреть на гостя. Силин тоже молчал. Наступала минута, когда он, сотрудник ГПУ, мог зацепиться за тонкую и, вероятно, очень длинную ниточку. Не оборвать бы! Если даже случайно Васильев неточно передал пароль…

– От Керима, уважаемый? – наконец спросил хозяин этой скромной глинобитной обители. Когда-то Гусейн Аманов владел большими отарами, имел в Мерве настоящий дворец. Были рядом с Мургабом самые богатые земли, была в его руках и вода. Всего лишился Гусейн Аманов. Узнал и холодные, чужие края, где провел несколько лет. Остались с тех пор только гордая осанка и еле скрываемая ненависть ко всему новому, что творилось в городах и пустыне.

О каком-то Кериме Васильев на допросах не сказал. Но тянуть время нельзя. Это только вызвало бы подозрение Аманова.

– Я возвращаюсь из отпуска, Гусейн-ага. – Силин хлопнул свободней рукой по карману. – Оказался в вашем городе случайно. Издержался…

Гусейн Аманов вздохнул, погладил аккуратную бородку. Пальцы вздрогнули.

– Проходите, уважаемый, – произнес он. – Проходите. Отдохните с дальней дороги.

“Отдохните с дальней дороги”. Именно это и надо было услышать Силину. И он быстро, словно скрываясь от погони, шагнул в темные, сыроватые комнаты.

Стола не было. Силин положил сверток с яблоками и лепешками на свободную полку в нише.

– А я думал, от Керима. – Потом добавил: – Правильно, что днем пришел. От Керима иногда заходят и русские, что-нибудь посылает он. Ночью не надо ходить. Кто ночью ходит? Человек, который боится света Так говорит Керим. Молодой, но умный.

“Что он заладил с Керимом?” – Силина начало тревожить частое упоминание этого имени,

Первый шаг как будто сделан. Вот только Керим… И Силин решил пока не ввязываться в разговор о неизвестном человеке. У них с хозяином есть о чем поговорить.

– Я не сразу приехал в Ашхабад, – сказал Силин. – Побывал в Геок-Тепе, в Безмеине.

– Зачем долго крутил? Я еще в апреле ждал. Нехорошо, неспокойно жил.

– Крутил… На всякий случай, – ответил Силин. – Смотрел, что делается.

– В маленьких поселках все видно, – согласился Аманов.

– Я там будто искал работу…

– Что можешь делать? – спросил Гусейн Аманов.

– Шофер. Механик.

– Самое нужное, – одобрил хозяин дома. – Самое для нашего дела. Керим тоже учился. Но пока простой рабочий,

“Опять Керим”, – Силина не на шутку стало тревожить это имя, А теперь еще упоминание о каком-то “нашем деле”. Нужно было притвориться усталым, как подобает человеку с дороги.

– Плохо спал… – объяснил он, зевая.

Хозяин понимающе кивнул.

– Сейчас попьем чай. И ляжешь. Когда в Ташкент?

– Надо быстрее. С первым поездом.

– Хорошо.

Гусейн Аманов вышел во двор, в одну из пристроек, где размещалась летняя кухня. Загремела посуда. Вскоре запах дыма вполз в комнаты.

Силин разулся, сел на протертый палас и вытянул ноги. Он действительно устал. От напряжения, от тревожного ожидания встречи.

Хозяин вошел в комнату, ничуть не удивившись, что гость уже босиком полулежит на паласе. Он вытащил одеяло, подушку, постелил. И Силин с удовольствием перебрался на новое, более удобное место. Потом рядом с одеялом Аманов развернул скатерку в жирных пятнах и снова вышел.

Через несколько минут гость и хозяин ели баранину, свежие лепешки, которые принес Силин, запивали чаем.

Силин ел, как подобает голодному человеку, с аппетитом, яростно грыз кости, вытирал руки о край дастархана, жадно пил чай. Вскоре он, придерживая крышечку, потряс свой чайник, подождал, когда в пиалу упадут последние, редкие капли.

Хозяин понимающе улыбнулся, взял чайник, долил его.

– Когда я… – он забыл нужное слово, наверное, “волнуюсь”. – Когда мне страшно, я тоже много пью.

– Уже не страшно, – сказал Силин.

– Но было! – Гусейн вздернул бородку вверх.

– Было, – согласился гость, – всю ночь, весь день шли. Потом еще ночь не спал.

– Как там наши живут? – спросил хозяин.

– По-разному, – ответил Силин. – Одни, у кого есть деньги, хорошо. Другие гнут спину на чужих полях, в мастерских.

– У кого есть деньги… – задумчиво произнес хозяин. – Подлые люди. Сбежали. Сидят, чего-то ждут.

– Ждут, когда здесь переменится.

– Переменится! – разозлился хозяин. – Кто будет менять? Керим только двух человек нашел. Как мы изменим? Чем ты один поможешь?

– Помогу, – спокойно заверил Силин.

– Надо меньше говорить, – продолжал злиться Аманов, постоянно поглаживая бородку. – Второй год как Керим на канале. И что? Вода уже идет в пески. Там разбивают поля. Раньше что говорили: птица полетит – сожжет крылья, человек пойдет – сожжет ноги. Они пошли…

“Фу ты, черт! Босага-Керкинский канал…” – облегченно подумал Силин. И пить-то уже не так хотелось. Он лениво глотнул остывший чай.

– Мы говорили о головном сооружении. – Силин сказал ту самую фразу, которая должна еще больше разозлить Гусейна Аманова. Даже не разозлить, взорвать всю накопившуюся ненависть, выхлестнуть ее через край.

Говорили! – чуть не крикнул Аманов. – Кто? А мы сидим. Вот так тихо. – Он поднял руки. – В них тает, пропадает сила. Старею я. Постареет мой племянник. И все! А они?!

Он продолжал надрываться, говорить об успехах большевиков в освоении новых земель. Перед босага-керкинской водой уже отступили почти 70 километров пустыни. А он, Гусейн Аманов, в благодатном Мервском краю продавал по каплям воду. И бедняки, всякая рвань кланялась ему за эти капли. Он, Гусейн Аманов, продавал русским купцам хлопок. В Мерве было несколько хлопкоочистительных заводов – Кеворкова, Арунова, Наумова. Были банки, общество взаимного кредита, транспортные конторы. Все тогда было ясно. Земля его, Аманова, хлопок его, отары овец принадлежат ему. Он, Гусейн Аманов, был не последним человеком.

Рядом, в Байрам-Али, находилось Мургабское имение. Такие же земли, как у Гусейна, имел сам белый царь. И каждый был занят своим делом. А сейчас? Проводятся каналы, батраки строят “текстилку”. Так в Ашхабаде называли первую фабрику. Еще в 25-м году посылали батраков в Подмосковье в какое-то Реутово учиться текстильному делу. С прошлого года кричат о работнице Аннагуль Чарыевой – первой туркменке, вставшей к текстильному станку.

– А наши руки, – Аманов снова поднял их, – слабеют, стареют. Я скоро только смогу разломать лепешку. А если лепешки не будет?

Силин молчал. Он не только давал возможность выговориться хозяину дома, он запоминал каждое слово. За этим взрывом негодующих слов скрывалось что-то важное.

Ясно одно: дом Аманова не только место явки. Здесь мечтают о больших планах, ждут помощи в осуществлении этих планов, подбирают, хотя не очень успешно, людей.

– Мой Керим и его друзья перейдут куда нужно. Говорите! И они все сделают.

– Это хорошо, – решился похвалить Силин.

К счастью, хозяин еще не отошел от гнева и продолжал негодовать, не вдаваясь в смысл осторожных фраз своего гостя.

Силин понимающе кивал, соглашался, давая понять, что в нужный момент он окажет помощь. И от волнения снова захотелось пить. Чай уже остыл. Силин залпом выпил пиалу. Сейчас, возможно, придет минута, когда хозяин задаст вопрос напрямик. Надо опередить…

– Спасибо, Гусейн-ага. Спасибо за угощение. Мне надо было бы послать. Поезд в Ташкент приходит ночью.

– Ночью. Я еще накормлю по-настоящему,

Значит, снова и ужин, и разговор. Этого не избежать.

Гусейн Аманов погладил бородку, уже совершенно спокойно, ленивым движением, будто наслаждаясь покоем после хорошего обеда.

– Деньги здесь, – Аманов кивнул в сторону ниши, – пять тысяч рублей. Так просили передать.

Васильев не называл на допросе сумму. Утверждал, что не знает, откуда и что пересылает деньги. Наверное, английский консул пользуется каналами через туркестанских эмигрантов, их родственников и близких, живущих на этой стороне. И вряд ли Аманов сам знает, кто переслал деньги. Принесли, и все. Над этим не стоит ломать голову.

– Сегодня надо послать телеграмму… – сказал Силин. – Вы по-русски пишете?

– Немного. На почте помогут.

Аманов вытащил из ниши огрызок карандаша с ученической тетрадью и под диктовку Силина записал текст телеграммы.

Адрес и фамилия вызвали воспоминания и новую вспышку гнева.

– Устроились, проклятые… Получит телеграмму, передаст кому надо. И за это деньги!

То, что он получал тоже деньги за прием “гостей”, Аманов не вспомнил.

Силин поспешил лечь я повернуться к стене. Итак, Васильев явно о чем-то недосказал.

Когда Силин был в Ташкенте, ему сообщили, что на новых допросах Васильев ничего дополнительного не сообщил. Он ничего не знает о планах туркестанцев. А Силину нужно было идти на вторую явку. И тем тоже мог возникнуть разговор о непонятных планах, о борьбе, которой нужно руководить…

ВТОРАЯ ЯВКА

Виктору Андреевичу Силину было 34 года. За свою жизнь он успел привыкнуть к ритмичному стуку кузнечного молота, надышаться едким запахом разгорающегося угля, объездить не одну лошадь в поместье кулака. А потом научился спать а седле в длинных переходах через Кызылкум и Каракумы. В 1921 году небольшая воинская часть, в которой служил рядовой Силин, была передана во 2-ю отдельную пограничную бригаду.

В первые дни мало кто понимал, в чем состоит задача нового объединения. Силину приходилось не раз видеть командира бригады, бывшего офицера пограничной стражи Василия Георгиевича Гостева. Однажды Силин слушал его выступление.

– Мы должны закрыть в первую очередь участки границы Ферганской долины. Особенно с Синьцзяном, где скопились недобитые многочисленные банды. Никто не должен проехать, пройти, проползти.

Ждала тревожная служба.

По Ферганской долине еще метались банды Казакбая, Юлчи, Парпи, других курбаши, которых знали по настоящим именам и кличкам. Эти банды, словно чувствуя подготовку новых отрядов, грабили небольшие обозы с провиантом и фуражом.

Несколько лет Силин провел на границе, участвовал в схватках с бандами, и всегда эти схватки были неожиданными и жестокими. Вскоре Виктор Силин заменил убитого командира. Но через несколько месяцев его тоже задела пуля. На первый взгляд именно задела,. Но потом выяснилось, что плечо продолжает болеть и временами пальцы правой руки отказывались повиноваться.

Надо было менять жизнь. Силину предложили несколько более-менее спокойных мест. Совсем спокойных не было. Работал в мастерских, ремонтировал броневики. Потом не удержался, вернулся в органы ВЧК. Теперь уже начались схватки с отдельными бандитами, контрреволюционерами. И надо было узнать, иногда мгновенно, не ошибаясь, что таится за вежливой улыбкой, редким спокойствием, искренним недоумением. Эти враги были хорошо подготовлены. У некоторых из них за спиной упорная учеба, опыт борьбы. Да и образование повыше четырех классов, какое было у Силина.

Каждый человек, с которым приходилось сталкиваться, “работать”, был другим, непохожим на прежнего врага. Они, эти враги, сменили шкуру ловко и быстро.

Некоторых из них нельзя было ни в чем уличить. Последние годы они проводили мирно, копались в огородах или писали четким почерком казенные, не столь важные бумаги, или не старогородском базаре, втиснувшись в закопченную клетушку, стучали по мирному металлу, любуясь изготовленной шумовкой – кафгиром. Или торговали фруктами, овощами, темно-зеленым насваем – жевательным табаком.

Тянулись цепочки. И где-то одно звено, на вид крепкое, неожиданно лопалось, расходилось. А если его и умеючи запаять, цепочка будет уже другой, с изъяном… Надо, чтобы не рвалось звено.

Вторая ташкентская явка беспокоила Виктора Андреевича по-настоящему. Это было нелегкое, постепенно нарастающее волнение. Это была тревога. Силин старался заснуть в поезде, перебрал в уме все детали, возможные варианты разговора. А если опять речь пойдет о какой-то непонятной операции? Гусейн Аманов в порыве гнева наговорил много лишнего. Но в ответ ничего путного от Силина не получил. Вдруг Аманов начнет анализировать весь разговор? Насторожит ли молчание гостя?

На второй явке, как и ожидал Силин, его должен был встретить более опытный, хитрый, сдержанный человек, который умеет выжидать.

По сведениям, собранным чекистами, Иван Горбыль, сын Константина, имел в свое время “лошаденку, коровенку, кое-какой мелкий скот, птицу…”. Кулаком назвать нельзя. К середнякам относился Иван Горбыль и перед самой революцией, А мог быть не только кулаком, но помещиком, если бы не отец, не родитель Константин (прости господи его грешную душу). Любил погрешить Константин Горбыль, мотался из Куйлюка, пригорода Ташкента, на собственном выезде в “главный город Сырдарьинской области и Туркестанского генерал-губернаторства”. А были в Ташкенте не только Спасо-Преображенский собор или ближняя к вокзалу Благовещенская церковь, были в главном городе номера гостиниц “Регина”, “Бристоль”, “Большая Московская”, “Франция-старая” с повизгивающими девицами, с шампанским. Остались только “лошаденка-коровенка да птица”.

Ушел в девятнадцатом Иван Горбыль в “крестьянскую армию Монстрова”. Из русских поселенцев создал Монстров свои отряды, якобы для защиты от басмачей. И штаб был у армии во главе с настоящим генералом, господином Мухамовым. Разрабатывал операции штаб… И одна из них: соединиться с басмаческими шайками и совместно бороться против Советов. Вот куда повернул “защитник русских поселений” свою армию.

Думал Горбыль поживиться во время лихих налетов “крестьянской армии” на города и кишлаки. И скопил кое-что, припрятал, а пришло время – сбежал от Монстрова. Вовремя сбежал. Стали сильно трепать красноармейцы “крестьянского вождя” с его генеральским штабом.

Сейчас Горбыль жил спокойно, тихо, в чистом, недавно побеленном домике, за палисадником. Но этот свежевыкрашенный частокол был покрепче крепостной стены. Не водился с соседями Иван Горбыль. Даже в праздник потягивал самогонку в полном одиночестве, но в меру. Иногда заходила к нему женщина: постирать, убрать, помочь в хозяйстве. Так что в настоящее время Иван Горбыль был совершенно безгрешен.

Появление гостя Горбыль встретил спокойно. Он ждал, что рано или поздно этот день придет. Выслушав пароль, Горбыль задумался, потом откашлялся в кулак, сказал:

– Ну и слава богу! С приездом!

Потом ответил на пароль.

– Как живете? – спросил Силин.

Он подошел к окну, чуть сдвинул занавеску, посмотрел во дворик. Много зелени, на каждом сантиметре что-нибудь цветет, упорно лезет вверх, радуя свежестью, первой завязью помидоров, огурцов.

– Чисто у вас, – похвалил Силин.

Горбыль не ответил. Он уже гремел посудой, вилками, ложками. У него, наконец, был гость, с кем можно отвести душу, поговорить даже за самогоном, не боясь, не стесняясь, как равный с равным. И он даже забыл об опасности, которая нависла над его белым домиком, аккуратным огородом, над этим столом, где появлялась сытная, хотя и простая еда: соленые огурцы, куски сала, колбаса, яйца, свежий хлеб.

Хозяин слегка горбился, словно оправдывая свою фамилию. Возможно, ему так легче было выражать признательность к долгожданному гостю. Но что гость принес? С чем пришел? Эти вопросы возникали на секунду в голове Горбыля. Суетясь, ошарашенный неожиданным поворотом в его тихой, замкнутой жизни, Горбыль еще не задумался серьезно. Возможно, не хотел думать, отгонял тревогу, которая все же давала знать… Вот упала ложка, покатился стаканчик, старый, родительский лафетничек. Такая посуда не бьется.