Текст книги "Хозяин тайги (сборник)"

Автор книги: Борис Можаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

18

Дарья пришла в этот день пораньше с работы. Ее гнало нетерпение узнать – что было там, на допросе? Какие обвинения предъявили Ивану? Что грозит ему?

Но дома его не было, на столе лежала записка: "Ушел по вызову в райисполком".

"Ну, слава богу! – подумала она. – Если вызвали в райисполком, значит, не сажают". И на душе у нее отлегло.

Переодевшись в шелковый цветастый халат, она прошла на кухню и принялась чистить картошку. Иван придет голодный, да и сама проголодалась, или от волнения есть хочется. Замечала она за собой странную привычку как начнет волноваться, так ест, что под руку попадет.

В холодильнике лежала добрая половина свиного окорока, закопченного в бане, по-домашнему, – еще до ссоры с Иваном Завьялов привез, вместе с помидорами. Иван любил свиное сало с картошкой, прожаренной до красноты мелко нарезанными ломтиками, вроде лапши. Чтобы с хрустом!

Ах, как ей хотелось продлить это тревожное житие с ним, с блаженством и страхом пополам! Каждое утро, уходя на работу, она с тайным ужасом спрашивала себя мысленно: "А вдруг это была последняя ночка? Вечером вернусь – а его нет и не будет…"

В дверь кто-то постучал. Дарья вздрогнула: кого это нелегкая несет? Иван ушел с ключом.

– Кто там? – спросила она с порога кухни.

– Даш, это я… Павел. Открой!

Она открыла дверь и спросила сердито:

– Ты зачем приехал?

– Пусти меня! Поговорить надо. Дело есть. Тебя касается и его…

Она вздрогнула, помедлила и уступила.

– Ладно, проходи.

В прихожей указала Боборыкину на вешалку.

– Раздевайся, раз вошел. Только имей в виду: лясы точить я с тобой не собираюсь. Выкладывай свое дело и сматывайся.

Боборыкин вошел в комнату, озираясь по сторонам – нет ли кого? Присел на диван, начал вкрадчиво:

– Даша, я прошу – выслушай спокойно и подумай.

– О чем ты?

– Я слышал, ты замуж выходишь… Хочешь расписаться…

– А тебе-то что?

– Я, кажется, мужем тебе доводился, – хмыкнул Боборыкин.

– Вот именно: доводился. И меня чуть не довел до точки.

– Вон как ты мое добро вспоминаешь. Другая спасибо сказала бы.

– За что?

– Хотя бы за квартиру, которую я тебе оставил. – Он обвел руками вокруг себя. – Неплохая квартирка.

Квартира и в самом деле была неплохой – двухкомнатная, в кирпичном доме, с широкими окнами, с коврами на стенах, с большим зеркальным сервантом.

– Квартира государственная. Мы ее вместе получали.

Боборыкин усмехнулся.

– Извините, счетоводам таких квартир не дают. Она была закреплена за предом райпотребсоюза. А председателем был вроде бы я.

– Какое это имеет значение теперь?

– А такое, что я добра тебе желаю и сделал много добра. Вот хоть эту квартиру переписал на тебя. А когда у нас жизнь не сложилась, уехал добровольно.

– Ты уехал добровольно? Не ври! Ты следы заметал. Разоблачений боялся, после того как тебя сняли.

– Каких разоблачений?

– Таких. Сколько вы через сельповские магазины неоприходованного меху распродали?

– Чего ты мелешь? Откуда ты это взяла?

– Оттуда. Серафим, наш фининспектор, рассказывал про эти махинации. Да я и сама кое-что теперь понимаю. Это я раньше была глупой, по молодости. А такие шашни, которые вел ты, не каждый поймет и раскусит.

– Это никем не доказано.

– Может, еще докажут. То-то вы и смотались вовремя. А мне сразу заливал, что едешь в тайгу на заработки, мол, приелись друг другу. Давай врозь поживем на отдалении. Авось соскучимся и все наладится. А сам прихватил с собой Маньку Лисицу из Синюхинского сельпо. И полгода с ней жил как с законной женой. И ее бросил. Думаешь, я про это не знаю? Подлец ты, Пашка, подлец!

– Насчет Маньки – это все наговоры. Пусть сперва докажут.

– Кому надо доказывать? Мне, что ли?

– Хотя бы. А может, зазря меня обвиняешь?

– Да господи! Живи, как хочешь. Не обвиняю я тебя. Да и что нас связывает? Семеро детей по лавкам? И документы наши чистые. И слава богу, что я с тобой развелась. И тогда обманывал меня – все тянул… И слава богу!

– Развелась… И вот тебе мой совет: не расписывайся с Чубатовым.

– Какое тебе дело? Все мстишь ему, что лес у тебя не купил?

– Его гитара? – указал на висевшую на стене гитару, усмехнулся. Доигрался. Его посадят, если уже не посадили.

– Врешь!

– Точно тебе говорю. В городе слыхал, от верного человека. Хочу помочь тебе, открыть глаза. Смотри не распишись с подсудным человеком.

– Негодяй! Мучитель!

– Глупая ты, Дашка. Я надеюсь, ты еще одумаешься. Помни – я всегда помогу.

– Пошел ты со своей помощью!

В дверях кто-то заскрежетал ключом. Боборыкин вздрогнул.

– Кто это?

Даша, не отвечая, вышла в прихожую, оттуда послышался голос Чубатова:

– Добрая весть, Дашок! Комиссию собирают в райисполкоме. Лес мой хотят оприходовать.

С порога, увидев Боборыкина, вопросительно глянул на Дашу.

Даша ответила:

– Пришел предупредить меня, чтобы я с тобой не расписывалась.

– Что это значит? – спросил Чубатов, переводя взгляд с Даши на Боборыкина и снова на нее: скулы его в один момент сделались багровыми, глаза заблестели.

И Даша порозовела, ноздри ее округлились и подрагивали; глядя с ненавистью на Боборыкина, она заговорила, чеканя слова:

– Он, видите ли, заботу проявляет о моем благополучии. Потому и наговаривает на тебя, и лесорубов натравливал.

– За этим и приехал сюда? – Чубатов, сощурив глаза и сжимая до белизны губы, грозно приближался к Боборыкину.

Тот встал, азартно и злобно произнес:

– Не только за этим… А еще хочу посмотреть, как посадят тебя.

– Меня-то когда еще посадят. А я тебя сейчас посажу…

Коротким и сильным ударом под дых Чубатов сбил Боборыкина. Тот, перегнувшись, ткнулся головой на диван.

– Встань! – Чубатов схватил его за грудки, приподнял левой рукой, притянул к себе, тот вдруг хватил его зубами за палец.

– Ах ты, гад! С-собака! – И снова правой ударил Боборыкина в челюсть.

Боборыкин перевалился через диванный валик и сбил спиной стул. Чубатов поймал его за шиворот, опять поднял.

– Это тебе за Дарью. А теперь за меня получи!

Он снова ударил Боборыкина в лицо, тот пролетел в прихожую, спиной раскрыл дверь и упал на порог.

Чубатов взял его под мышки, вытащил на крыльцо и столкнул вниз. Потом снял его куртку с вешалки и выбросил из дверей. Боборыкин неожиданно резво вскочил на ноги, схватил куртку и отбежал на почтительное расстояние.

– Это все тебе приплюсуется, приплюсуется! – крикнул, грозя кулаком.

– Пошел вон! Мразь…

Чубатов закрыл дверь и вернулся в дом; из левой руки его текла кровь. Размазывая ее правой ладонью, сказал, кривя губы:

– Собака! Надо же – руку укусил.

– Дай я тебя платком перевяжу! – ринулась к нему Даша.

– Да пустяки!…

Она ловко и быстро перетянула платком его руку и завязала двумя узелками концы платка. Потом, тревожно заглядывая в глаза ему, спросила:

– Иван, это правда, что тебя посадят?

– Врет.

– Ваня, милый! Я так боюсь за тебя, так боюсь… – Она прижалась к его груди и заплакала.

– Успокойся, успокойся. – Он гладил ее по голове, как ребенка. – Видишь – я у тебя. Мы очень мирно беседовали с капитаном и расстались друзьями. Он даже хлопотал за меня в райисполкоме.

– Я знаешь о чем подумала? – Она запрокинула голову и опять поглядела в лицо ему. – Если тебя посадят, я стану твоей женой.

– А если нет? – Он с ласковой насмешливостью глядел на нее. – Ну, чего молчишь? Будешь раздумывать? Тогда я попрошу капитана, чтобы меня посадили сегодня же.

– Типун тебе на язык! Что ты говоришь такое? – испуганно запричитала она. – Вот беду накличешь! Разве можно смеяться над судьбой?

– А я не смеюсь. Моя судьба – ты. Она в моих руках. – Он обнял ее и поцеловал.

Им помешал стук в дверь.

– Неужели ему мало? – сказал Чубатов, оставляя ее. – Погоди, я сейчас.

Даша оправила на себе одежду, причесала волосы, обернувшись к зеркалу, и с ужасом заметила в зеркале, как в комнату входил вместе с Чубатовым капитан Коньков. Она выронила гребешок; падая, он простучал каким-то странным сухим костяным стуком. Обернулась; все с минуту стояли как немые, глядя друг на друга.

– Иван Гаврилович, – сказал Коньков Чубатову, – я должен взять вас под стражу.

– Ваня! Ва-а-аня! – с душераздирающим криком Даша бросилась к Чубатову и зарыдала, затряслась у него на груди.

– Ну, будет, будет, – утешал ее тот и виновато Конькову: – Извините, капитан… женщина.

– Да я понимаю. Может, мне выйти на минуту?

– Нет, – твердо сказал Чубатов. – Когда болит зуб, его сразу надо дергать.

Даша умолкла внезапно и теперь смотрела во все глаза на Чубатова. Иван поцеловал ее как-то церемонно и обернулся к Конькову.

– Я готов, капитан, – хлопнул себя по животу: – У меня зипун – весь пожиток. – Потом Даше: – Чего понадобится, попрошу у тебя.

– Я все принесу, – пролепетала она.

– Да, вот еще! – Чубатов вскинул голову и как-то весело посмотрел на Конькова: – Капитан, а можно мне идти с гитарой?

– Можно… до самой камеры.

– Вот спасибо! – Чубатов снял со стены гитару, подошел к Даше, еще раз поцеловал ее: – Не горюй! – И потом капитану: – Пошли!

Чубатов шел рядом с Коньковым, как с приятелем, и пел под гитару:

Я поднялся к тебе на Большой перевал,

Я все ноги разбил, я все путы порвал…

Прохожие и подумать не могли, что один из этих двоих был арестованным, второй же – конвоиром.

А Даша стояла на крыльце, прислонившись к дверному косяку, и смотрела невидящими глазами прямо перед собой в темноту, откуда долетала к ней, все отдаляясь, негромкая песня Чубатова.

19

Коньков пришел домой поздно, в скверном настроении. Моросил дождь, и на сапоги налипла ковлагами придорожная глина. Обчищая об железную скобу сапоги, еще подумал: теперь бы выпить не грех с каким-нибудь приятелем. А Ленка разве компаньон в таком деле. Да еще и обругает, если предложишь.

Он постучал в оконный наличник. В сенях тотчас вспыхнул свет. Значит, ждала, с невольным одобрением подумал Коньков.

– Ты чего такой хмурый? – спросила она с порога. – Иль проголодался?

– С прокурором поцапался, – отвечал Коньков, снимая плащ. – Дело у меня забирает.

– Подумаешь, беда какая. Отдай, пусть потешится.

– А тебя, говорит, накажем.

– За что?

– Чубатова посадили… А я не согласен.

– Ах ты! Какая жалость! – всплеснула руками Лена. – Не везет этой Дашке, опять ей горе мыкать в одиночестве.

Коньков присел на лавку, снял мокрые сапоги, надел шлепанцы.

– Начфин его гробит. Но мы еще посмотрим.

– Лень, а у нас гость!

– Иди ты! – обрадовался Коньков.

– Пошли! Чего расселся?

– Идем, идем, – весело отозвался Коньков, потирая озябшие руки.

Посреди зала в красном креслице важно восседал Арсе и курил свою бронзовую трубочку. На нем были легкие бурые олочи, расшитый по бортам и вороту синий халат, а на голове покоилась старомодная, плетенная из черной соломы шляпа с вуалеткой. Сбоку над щекой свисал белый ярлык с указанием цены этой шляпы. Своя же заношенная кепка лежала на коленях.

– Арсе! Какими судьбами? – радостно приветствовал его Коньков.

– В город приезжал… шляпу купил. – Арсе мундштуком трубочки указал на голову.

– Шляпа-то дамская!

– Ну и что? Мне очень нравится. Красивая шляпа. Внуку подарю или внучке.

– Где ты ее раскопал? Таких уж не носят лет десять.

– Почему?

– На ней вуалетка.

– Какой вуалетка? – Арсе снял шляпу и с любопытством разглядывал ее.

– А вот вуалетка, – указал Коньков на вуалетку частого плетения с черными мушками.

– Это накомарник, понимаешь, – сказал Арсе, снова примеривая на себя шляпу.

Коньков засмеялся.

– Ты бы хоть ярлык с ценой срезал.

– Это? Зачем? Красиво… И все узнают, сколько деньги платил.

– У тебя, брат, все продумано.

– Конечно, – согласился Арсе.

– Мать! А ну-ка накрывай на стол, чего погорячее! – крикнул Коньков жене, хлопотавшей в прихожей, и снова Арсе: – Как ты меня нашел?

– Наши люди говорили.

– Откуда они знают, где я живу?

– Наши люди все знают.

– Пра-авильно, – усмехнулся Коньков, принимая от Елены тарелки и расставляя их на столе.

– Я приезжал тебе говорить: Гээнта не виноватый. Гээнта не поджигал лесной склад, – сказал, понизив голос, Арсе и подаваясь корпусом к Конькову.

– А кто же поджег его? – Коньков хоть и оживился, и блеснул огонек в глазах его, но губы кривились в чуть заметной усмешке.

– Боборыкин поджигал, – уверенно ответил Арсе.

– Кто тебе сказал?

– Никто не говорил… Сам знай.

Огонек любопытства, блеснувший было в глазах Конькова, снова угас, и он спросил скорее для приличия:

– Каким же образом ты узнал?

– Бабушка Одинка видел… Моя жена.

– Почему же она мне не сказала? – удивился Коньков.

– Она тебя боисси.

– Что же она видела?

– Она, понимаешь, дрова собирал… Там тайга, где лесной склад был. Вдруг лошадка едет, человек на ней, верхом, понимаешь. Бабушка смотри, смотри… Кто такой? Боборыкин, оказывается. Его слезал с лошадка, ходи юрта, где Гээнта спал. Бабушка за дерево прятался.

– А чего она спряталась?

– Она боисси. Боборыкин смотри кругом, никого не видал. Тогда он вынимай трубка из кармана, белый. Немножко поджигай. Дым ходил из трубка. Бабушка думал – его курить будет. Нет, понимаешь. Трубка отнес в юрту. Сам на лошадка садился, уехал тайга. Бабушка домой уходил. Может, полчаса, час проходил… Пожар! Юрта гори! Лесной склад гори! Вот какое дело, понимаешь.

– А кто докажет, что это был Боборыкин?

– Я могу доказать, такое дело.

– Каким образом?

– Я следы видел. Лошадка искал. Всю тайгу прошел. Лошадь нашел. В ОРСе, оказывается, лошадка. Ну, где запань. Конюх мой друг. Мы выпивали немножко. Я давал ему свой нож. Хор-роший нож. Конюх давал мне писаку. Вот, такое дело. – Арсе вынул сложенную вчетверо бумажку, протянул ее Конькову.

Через плечо ему заглядывала Елена и зло цедила:

– Какая сволота! Какая сволота!

Коньков развернул бумажку и прочел вслух: "Конюху Коновалову. Выдать лошадь под седло подателю сего, Боборыкину. Завхоз Сметанкин. 20 сентября сего года…"

– Вот это бумага! – прихлопнул ладонью по записке Коньков и радостно подмигнул жене: – Ай да Арсе! Да ты прямо Шерлок Холмс…

– Конечно, – охотно согласился Арсе.

– За это и выпить не грех. – Коньков налил всем в рюмки водки.

– Можно, такое дело, выпить. – Арсе бережно приподнял рюмку и, кривясь, медленно цедил водку.

Коньков помолчал для приличия, ожидая, пока Арсе закусывал свиным салом, потом спросил:

– А что за трубку положил он в юрту?

– Вот его трубка. – Арсе вынул из кармана дюралевую трубку, из которой торчал остаток истлевшего фитиля. – Там нашел, где юрта Гээнта стояла.

Коньков взял трубку, стал разглядывать ее и вдруг вспомнил: это был тот самый обрезок, которым он расшвыривал пепел на месте сгоревшей юрты. Запоздалая досада на свою оплошность вызвала в душе его горькое сожаление – он только головой покачал.

– Как же я не обратил на нее внимания? Эх, лопух я, лопух! – выругал он себя вслух.

– А при чем тут трубка? – спросила Елена. – Какая связь этой железки с пожаром?

– Типичный самопал. – Коньков передал ей трубку. – Поджигают фитиль, заталкивают его в трубку, а на конце насаживают или коробку спичек, или бутылку с бензином. Пока фитиль тлеет в трубке, поджигатель успевает далеко уйти… Это вроде примитивного бикфордова шнура… Н-да. Откуда взял он эту трубку? – спросил Коньков скорее себя, а не Арсе.

– Я знай! – отозвался Арсе.

– Ну, ну!

– Его отрезал свое весло. Там валяется, на складе. Алюминиевый весло. Я, такое дело, спрятал.

Коньков опять головой покачал.

– Арсе, тебе надо в следователи идти.

– А почему нет? – засмеялся тот.

– Одну минутку. – Коньков встал из-за стола и прошел в соседнюю комнату к телефону. Притворив дверь, он набрал номер дежурного по милиции и спросил: – Капитан Ребров? Послушай, Володь! Завтра утром вызови ко мне в кабинет Боборыкина. Тепленьким доставь его. Да! Пораньше, к девяти часам.

20

На другой день Боборыкин встретил Конькова в дежурном помещении и сердито спросил:

– С какой целью вы меня вызвали?

– Сейчас поясню. Пройдемте со мной, – приглашал его Коньков, пропуская впереди себя.

В своем кабинете он вынул из кармана закопченную алюминиевую трубку и положил на стол перед Боборыкиным:

– Узнаете?

– Что это? – спросил в свою очередь Боборыкин.

– Обрезок от вашего весла. Вспомните!

– Допустим… Ну и что?

– Он оказался на месте сгоревшей юрты Гээнты. Как он там оказался?

– Понятия не имею. – Боборыкин даже отвернулся и сделал обиженное лицо.

– Я вам напомню. Вы его зарядили фитилем, подожгли и положили в юрту спящего Гээнты.

Лицо Боборыкина покрылось пятнами, но он все еще пытался изобразить обиду и растерянно улыбался.

– Как бы я смог сделать это?… Если во время пожара я был на запани.

– На лошади, например. От ОРСа до вашего склада по тайге не более двенадцати километров. Пока тлел фитиль, вы ехали галопом.

– Что вы на меня валите напраслину? Интересно, кто бы это дал мне лошадь? – Боборыкин побледнел, и на лбу его появилась испарина.

– Конюх ОРСа, по записке завхоза. Вот она. – Коньков вынул записку и показал ее из своих рук.

Боборыкин глядел на нее затравленно и молчал.

– Она? – насмешливо спросил Коньков.

– Не знаю, – выдавил из себя Боборыкин и отвернулся.

– Запираться дальше бессмысленно, Боборыкин. Лошадь, на которой вы ездили, видели удэгейцы. Они могут ее опознать. Построят всех лошадей ОРСа и спросят: которая? А весло, то самое, от которого вы отрезали эту трубку, хранится в надежном месте. Так что баста.

Коньков встал.

– Что вы от меня хотите? – со злобой спросил Боборыкин, вставая.

– Подумайте, все взвесьте и признайтесь… Мне ли, прокурору – не имеет значения. Это облегчит вашу участь. А пока я вас провожу в дежурку.

Оставив Боборыкина под надзором дежурного, Коньков вернулся в кабинет и позвонил Савельеву.

– Владимир Федорыч, здравствуйте! Коньков.

– Слышу, – помедлив, ответил Савельев. – В чем дело?

– Появились серьезные улики в виновности Боборыкина. Необходимо задержать его. Прошу вашей санкции.

– Кажется, я отстранил вас от дела. Так вот… Боборыкиным займется тот, кому следует.

На том конце положили трубку и послышались частые гудки.

– Ах, вот как! – воскликнул Коньков, придавливая рычаг трубкой. – Ну, ладно…

Злой и решительный вошел он в кабинет начальника милиции и спросил от порога:

– Почему прокурор не дает санкцию на арест Боборыкина? Я ему звоню по телефону, а он трубку бросает. Даже разговаривать не хочет. В чем дело?

– Ну, что ты кипятишься, капитан? Садись, и поговорим спокойно, подполковник, грузный, с залысинами, кивнул на стул. – Боборыкин никуда не денется, возьмут его, успокойся. А указание прокурора следует исполнять.

– Я исполняю… задержал Чубатова. Но прокурор необъективен. И я с ним не согласен по ходу дела.

– Если прокурор берет следствие в свои руки, ты обязан отдать.

– Пожалуйста! Бумаги я отдам.

– И продолжаешь вести это самое расследование. Какое ты имеешь право?

– А если я не согласен с выводами прокурора?

– Ты обязан прекратить расследование. Если не согласен, пиши рапорт.

– Я напишу рапорт. Но к рапорту я добавлю кое-что другое. Я подробно изложу, что за порядки сложились у нас по заготовке леса. Что за отчетность! Что за снабжение! И все хотят из воды сухими выйти. На стрелочника свалить! Я попытаюсь разобраться в этом до конца.

Подполковник Колесов с долгим укором смотрел усталыми, отечными глазами на Конькова, выражение лица его было печальным и скучным, ему жаль было, что взрослый и вполне разумный человек порет горячку и не хочет считаться с элементарными правилами.

– Прокурор требует отстранить вас от дела, – произнес он наконец. – Я надеюсь на ваше благоразумие.

– Я буду проводить расследование, – сказал упрямо Коньков.

– В таком случае вы будете наказаны.

– Благодарю за предупреждение. – Коньков учтиво склонил голову и пошел к двери.

Подполковник встал и сердито сказал:

– Остановитесь, товарищ капитан!

Коньков остановился, развернулся по-военному, щелкнул каблуками.

– Слушаюсь, товарищ подполковник!

Тот подошел к Конькову.

– Леонид Семенович, мы с тобой больше года проработали… Зачем же так открыто рвать? Зачем не уважать старших?

– Я вас уважаю, товарищ подполковник.

– Формально. А по существу не слушаешь. Ну, поверь моему опыту – нельзя лезть на рожон. Прокурор для тебя, для следователя, одно и то же, что ротный командир для отделенного. Хоть субординацию соблюдай.

– Чем же я нарушил субординацию?

– Ну, как же? Прокурор отдал приказ – арестовать подследственного. А ты что сделал? Мало того что целый день проманежил… только вечером взял его. Так еще и с гитарой вел через весь город!

– Мне совестно вести под конвоем невинного человека.

– Суд покажет, виновен он или нет.

– Вот именно. Будем готовиться к суду.

– Что это значит?

– А то, что я вам сказал. Буду жаловаться. Действовать, как сочту нужным.

– Ну что ж, вольному воля. – Подполковник насупился и сухо сказал: Можете считать себя свободным. Я отстраняю вас от расследования. Ступайте.

Коньков вышел из милиции, свернул на тихую пустынную улочку и рассеянно побрел по узенькой бетонной ленточке тротуара. Стоял хороший денек ранней осени – ни жары, ни ветра; сочно зеленела на обочинах трава-мурава, светились чистые голубенькие заборчики из штакетника, палисадники с высоким малинником, яблоки на ветвях и тревожные пятна красной рябины. Но Конькову было невесело от этой благодати.

"Вот и повернулось все на круги своя, – думал он. – Пойду я опять околачивать пороги. Правду искать! Отчего это так получается? Или не везет мне? Или самолюбие заедает и я лезу в самом деле на рожон? Может, прав Савельев? Нарушения есть? Есть. А там пусть суд решает. Чего ж я бью тревогу? Или я вправду обязанности свои перепутал, вместо обвинителя хочу защитником выступать? Ведь будет же на суде и защитник, будет. А как же я? Я ведь знаю, что причины этих нарушений не вскрыты, что виноваты не только заготовители, но и те, которые сами обвиняют, и промолчу? Дак ведь совесть замучает! Кто же я? Страж закона или исполнитель чужой воли? Если закон превыше всего, тогда что за беда, коли перепадет мне по шее. Надо терпеть, Леня…"

Его вывел из раздумья скрип тормозов на мостовой. Оглянулся – "газик". Из растворенной дверцы высунулся председатель райисполкома Стародубов и машет рукой.

– Капитан! Шагай сюда, подвезу!

Коньков свернул на мостовую.

– Здоров, Никита Александрович!

– Давай, давай! – Тот сидел за рулем, жестом указывая на место рядом с собой.

Коньков влез в машину.

– Тебе куда? – спросил Стародубов.

– Да ведь я к тебе…

– Иди ты! На ловца и зверь бежит.

Стародубов закрыл дверцу, "газик" тронулся.

– По какому делу?

– У меня есть идея. Давай позвоним в райком первому. Предложим бюро созвать. Разберемся, как у нас отчетность ведется. Снабжение и все такое прочее. – Он хлопнул по своей планшетке: – У меня тут собрался материалец: и по лесным делам, и кое-что от председателей колхозов, от финансистов…

– И когда же появилась у тебя эта идея? – спросил иронически Стародубов. – После того, как прокурор отобрал у тебя дело?

– А при чем тут мое дело?

– При том. Типичная логика обиженного человека: ах, меня сняли! Ну, так я вам докажу – один я прав, а вы все виноваты. Знакомо, Леонид Семеныч.

– Ну, ну… И мне знакома одна старая побасенка: что может толковое сказать человек, изгнанный из Назарета? Что ж, не хотите слушать здесь, так в области разберутся.

– А если и там охотников не найдешь? – ехидно спросил Стародубов.

– Пойду выше. Останови-ка!

Они остановились напротив красного двухэтажного особняка с вывеской на дверях – "Райком КПСС". Коньков вылез из машины.

– Ну, ступай! – сказал ему вслед Стародубов. – Только смотри не ушибись о дверной косяк.

– Благодарю за внимание!

Коньков легким поскоком через две ступеньки поднялся на второй этаж и прошел в приемную к первому секретарю.

Его встретила полная седая дама в черном костюме.

– Я вас слушаю.

– Як Всеволоду Николаевичу, – сказал Коньков.

– Он будет в конце дня. Что передать? – Она сидела за столиком перед пишущей машинкой.

– Передайте вот это. – Коньков вынул из планшетки голубенькую папку, положил на стол, и сверх этого – еще листок бумаги, исписанный от руки. Скажите Всеволоду Николаевичу, я буду ждать приема весь день сегодня и еще завтра, до вечера. В ночь на послезавтра уеду в область. Дело не терпит отлагательства. Впрочем, тут все написано.

– Хорошо. Я доложу, – сказала секретарша.