Текст книги "Хозяин тайги (сборник)"

Автор книги: Борис Можаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

11

Иван Чубатов считал себя временным жителем Уйгуна. Он жил здесь месяца два, от силы три, остальное время в тайге, да еще в Приморске. Такая сезонная маета ему, кочевому человеку, была по душе. В Приморске он снимал комнату на Пекинской улице, в бывшем китайском квартале, где, по рассказам, когда-то темные замкнутые дворики оглашались пьяными криками и визгливой китайской музыкой из ночных притонов.

Его воображение рисовало потешные картины шумного портового города той стародавней поры: веселые ватаги заморских матросов в окантованных бескозырках с бантиками на боку, в черных блестящих смокингах морских капитанов с шикарными красавицами в злаченых ложах двухъярусного ресторана "Золотой рог", а в ночных шалманах китайского квартала на низеньких сценах, освещенных разноцветными фонариками, китайских да японских танцовщиц в красных кимоно, с роскошными опахалами-веерами из черных страусовых перьев – точь-в-точь какие висели у него, прикнопленные на стенах, выдранные из старых японских журналов, – всю ночь напролет танцевавших свои загадочные и влекущие танцы.

"Над городом ветра и снега прибой, и всходят над городом рыжие луны… А ты мне приснилась желанной такой, как в белом наряде голландская шхуна", – любил он декламировать где-то прочтенное и переиначенное им четверостишие. Он был поэтом и посему часто жил в иллюзорном мире.

Эта привычка к сочинительству и беззаботной жизни появилась у него на флоте. Тамбовский парень, окончивший строительный техникум, попал на Тихий океан в начале шестидесятых годов, когда стихия сочинительства от расхожих анекдотов до забористых частушек и дерзких песенок под нехитрое бренчание гитары захватила и старого, и малого. Столичные менестрели и барды, как полые воды, как зараза, проникали без всякого на то дозволения в самые отдаленные и глухие места провинции, вызывая к дерзкому сочинительству бесчисленных поклонников и подражателей. Ражий и музыкально одаренный парень Иван Чубатов, поклонник Джека Лондона и Булата Окуджавы, быстро научился перекладывать на музыкальный речитатив под гитарный аккомпанемент забавные матросские пародии на классиков: "Дела давно минувших дней, как в довоенной обстановке. Владимир с ротою своей однажды завтракал в столовке". А потом стал сочинять сам.

С той поры и повело его на "уклонение от службы", как сам он говаривал. Мичманская карьера сверхсрочника закрылась перед ним из-за "потери авторитета в результате безответственных выступлений на неорганизованных вечерах". Демобилизовался в звании старшины первой статьи.

Поступил в пединститут и два года усердно посещал лекции и литературные кружки при всех газетах и даже при Союзе писателей. Стихи его называли традиционными, слишком простыми, говорили, что теперь так не пишут, что поэт эпохи НТР должен видеть мир иррациональным, сдвинутым с места и даже перевернутым вверх дном. Везде одни пятна да углы. Даже груша имеет три угла. А у вас, мол, гейши да голландские шхуны. Старо.

Не выдержал Иван литературной бурсы, перешел на заочное отделение и подался на краболов. Сезон целый прожил в этом плавучем гареме, как зовут краболовное судно моряки. Триста пятьдесят красавиц и дурнушек, собранных со всех концов света, приехали сюда не столько ради накопления денег в долгом рейсе, сколько при тайном намерении найти счастье хоть в море и кончить мыкать свое одиночество. Бедные доверчивые души! Разве знали они, что на краболове их собираются многие сотни на двадцать мальчиков команды, среди которых большая часть отпетых мерзавцев "по части клубнички", как говаривали в старину. Нагляделся там Иван на потешные развлечения, наслушался проклятий и рыданий.

В тайгу потянуло, где вековая тишина… Увы, и там ее не нашел. Сперва подрядился строить поселок лесорубов в должности мастера. Вспомнил свою первую профессию. Рабочие подобрались – ух! Едят за двух, за день отсыпаются, а ночью слоняются. То теса нет, то кирпича нет, то извести, то цемента. Не работа, а сплошные побирушки да выколачивание строительных материалов и поиски рабочих. Не успеешь нанять его, глядь – он уже рассчитывается. Вот здесь, в тайге, Чубатов и присмотрелся к редким старателям вольных лесозаготовок. А через год и сам стал брать подряды от Уйгунского района.

Эта работенка пришлась ему по душе. Здесь все зависит от самого себя, от собственной расторопности и смекалки. И потом, великое дело – воля. Отработал в тайге семь-восемь месяцев, и свободен как птица. Достаток позволял и в Приморске жить, и на Кавказ слетать, а то и в Крым. Да куда хочешь! Ему пути не заказаны. Душа веселья просит – веселись. Учиться хочешь уму-разуму? Учись. Правда, с этим делом он не больно продвинулся за пять лет заочного студенчества успел подняться до четвертого курса. А куда с этим делом торопиться? В педагоги Иван не рвался. Хотя Даша не раз и намекала ему: пора, мол, костям на место.

К Дарье привязался как-то нечаянно. В прошлом году пришел отчитываться в райфо и в коридоре встретился с ней: на плечах ее зеленый, в красных бутонах японский платок, по нему целый водопад распущенных черных волос аж до пояса, и с лица хоть картину рисуй – эдакая волоокая душечка, улыбка во весь рот, и зубы ровные, как кукурузный початок. С ходу предложил ей полет на Кавказ с остановкой в лучших отелях Черноморского побережья. Она только рассмеялась и, как-то внезапно изменившись, хмуро посмотрела на него и пошла к себе в кабинет. На пороге он догнал ее: "Послушайте, я вовсе не шучу. Вы мне очень нравитесь". – "Оставьте меня с вашими глупостями! Покоритель сердец…" – и сердито захлопнула дверь перед его носом.

Чубатов узнал потом, что у нее не ладилось с мужем и она хлопотала о разводе.

Теперь Даша не на шутку была расстроена внезапными угрозами начфина и чуяла, что здесь кто-то умышленно заваривает кашу. Уж не бывший ли муженек ее старается? У него в районе осталось много влиятельных дружков, и он человек мстительный.

Чубатов успокаивал ее, обещал сходить с самого утра к председателю райисполкома и все уладить. Они же почти друзья. Сколько раз выручал их Чубатов с лесом? Неужели они оставят его в беде? Да быть того не может!

Успокаивал ее, а у самого кошки на душе скреблись. Он даже созвонился с Лелечкой, с секретаршей, просил устроить так, чтобы никого с утра у председателя не было:

– Вообрази на минуту, что к тебе придет сам Бельмондо!

– Все будет как по заказу! – ответила та.

И слово сдержала. Она встретила его на пороге приемной – светленькие завитушки, белая кофточка, подпоясанная узким черным ремешком, и коричневые брючки.

– Все как по заказу! – повторила она ту же самую фразу, протягивая ручку. – Хозяин на месте.

– Один?

– А как же! К нему сунулся было председатель райпотребсоюза, а я ему номер занят. Ха-ха-ха! Он говорит: я подожду. А я ему: ждите, с минуты на минуту "сам" придет. На секретаря намекнула. Приятной компании, говорю, втроем. Он сразу на попятную. Извести, говорит, когда горизонт прояснится. Ха-ха-ха!

– Молодец, Лелечка! Я тебе привезу из Крыма коралловые бусы.

– За эти бусы мне Дашка глаза выцарапает.

– Хорошо. Прихвачу еще защитные очки.

– По мне, так лучше песню. Говорят, вчера ты здорово пел.

– Ну что ж, песню так песню. Я в долгу не останусь.

Он потрепал ее королевским жестом по волосам, по щечке и прошел к председателю в кабинет.

Тот встретил его как брата – руки вразлет, словно обниматься шел:

– Иван Гаврилович! Рад видеть, рад. Проходи к столу, дорогой. Председатель исполкома, еще относительно молодой, но грузный человек с двумя подбородками, одетый в светлый костюм цвета какао с молоком, предупредительно поздоровавшись, усаживал гостя: – Вот сюда, в кресло. Давненько не виделись, давненько, – говорил и все улыбался, садясь на свое председательское место.

– Обыкновенное дело, Никита Александрович. Наши рейсы дальние, отвечал и Чубатов, так же вовсю улыбаясь. – Мы, как моряки, в большом каботаже.

Каждый из них под этой улыбкой прятал тревогу, поэтому глаза их смотрели пытливо и настороженно: чем ты меня огорошишь?

– В этом году вы что-то припозднились, Иван Гаврилович.

– Зато взяли две тысячи кубов, Никита Александрович.

– Это хорошо… А где же плоты?

– К сожалению, все еще там… На месте.

– Жаль, жаль…

Улыбки кончились, лица потухли. Председатель взял сигарету, протянул пачку Чубатову, закурили…

– Мы просто задыхаемся без твоего леса. Завьялов каждую неделю звонит у него к зиме новый коровник строится. Столбы, перекладины – весь каркас поставили из железобетона, а стены бревенчатые, по типу шандоров. Ну и сам понимаешь… Стала стройка.

– Я для него четыреста кубометров заготовил.

– Он тебе в ножки поклонится. – Никита Александрович в упор и строго посмотрел на Чубатова. – Но как доставить эти кубометры? Ты можешь что-то предпринять? Ну хоть посоветуй!

Чубатов, потупясь, тяжело выдавил:

– Боюсь, что до весны лес не притянем. Дорог нет. Осталось только одно – ждать большой воды.

– То-то и оно… – Никита Александрович побарабанил пальцами о стол, отрешенно глядя в окно. – Вот так номер! И как ты ухитрился обсушить плоты?

– Кто знал, что в августе будет засуха? А весь июнь-июль вода держалась высокой. По нашей-то нужде не хотелось налегке возвращаться.

– Так-то оно так. Да вот видишь, что получилось. Где твои люди-то? Вербованные?

– Четверо на запани осталось, шесть человек подались в леспромхоз. А двое где-то здесь болтаются. Для связи – на случай, если деньги дадите.

– Окончательный расчет, что ли? Откуда взять деньги-то? Мы же не можем твой лес на баланс поставить? Он пока ничей… Обесценен. Вот когда пригоните его, тогда будет и окончательный расчет, и премиальные, и все такое прочее.

Чубатов, слушая эти слова, все ниже опускал кудлатую голову. Потом сказал с глухой обидой:

– Вот не ожидал, Никита Александрович. Но хоть расходы списать по заготовке леса сможете? – Он достал из кармана толстый бумажник, раскрыл его, положил на стол.

Здесь было множество мятых бесформенных расписок, сделанных на тетрадных листках, на блокнотных листочках и просто на клочках бумаги.

– Сколько у вас расходов-то?

– Шестнадцать тысяч с небольшим. Две с половиной тысячи в райфо списали. Осталось четырнадцать!

– Подходящая сумма…

– Так ведь две тысячи кубов заготовлено! – с горечью и силой сказал Чубатов. – Я же не вру.

– Понятно, понятно! – Никита Александрович озабоченно опустил на грудь голову, выдавливая еще и третий подбородок. – Только на чей счет мы теперь запишем эти четырнадцать тысяч?

– Половину спишет райфо на зарплату лесорубам. А семь тысяч погасит Завьялов, как обычно, на такелаж спишет. Я ж ему четыреста кубов заготовил!

– Но пока лесу у него нет.

– Так будет! Куда он денется? Подтвердите, что лес заготовлен. Если хотите, пошлите туда комиссию, обмерят плоты, обсчитают.

– Комиссию послать – дело нехитрое. Но финансами своими распоряжается сам Завьялов, а не я. Понимаешь?

– Понимаю, как же! Не первый год так делаем. Вы ему визируете, чтобы оплатил такелаж. Он оплатит, то есть принимает расходы. Лес-то ему идет. И другим занаряжаете таким же образом.

– Тебе придется самому съездить к нему и договориться, – карие глаза Никиты Александровича смотрели теперь грустно на Чубатова.

– Но, Никита Александрович, не может же Завьялов принять эти расходы без вашего разрешения, – Чубатов еле удержался на подвернувшемся упреке: "Не дурачьте же меня!"

– Хорошо. Я ему позвоню. Поезжай!

12

Василий Иванович Завьялов слыл в округе человеком широкой натуры и крепким хозяином. Он сам приехал за Чубатовым. С утра пораньше! Дарье поставил корзину красных помидоров величиной с детскую голову каждый, да трехлитровую банку ароматного меду, чистого, темного, словно янтарь, да копченой свинины. Хоть и пожилой, но еще крепкий – не ладонь, а каменная десница. Лицо обветренное, загоревшее до черноты, с глубокими извилистыми морщинами, как из мореного дуба вырезано. Но сам такой обходительный, деликатный. Присел на краешек стула, будто боялся обломить его. Разговор вел легкий, утешительный:

– Это хорошо, что вы надумали съездить в отпуск куда подальше. Погодка теперь хоть на Тихом океане, хоть на Черном море благоприятствует…

Чубатов, звоня ему, заикнулся насчет денег: одолжите, мол, на отпуск. "Это мы всегда пожалуйста!" – был немедленный ответ.

И Дарья, провожая Чубатова в гости к Завьялову, впервые за эти дни воспрянула духом: а что? Если сам Завьялов благоволит к Ивану, то, может, все и утрясется. У Завьялова авторитет. Он и самого начфина убедить сможет.

Но в "газике" Завьялов как-то погас, тяжело навалившись на баранку, насупленно молчал всю дорогу, пока выбирались из города.

Заговорил, когда вырвались на простор, в поле, сказал, не глядя на Чубатова, не скрывая горечи:

– Крепко ты нас подвел, Ваня. Мы на тебя надеялись как на бога.

– На бога, говоришь? – вспыхнул Чубатов. – А кто засуху в августе послал? Я, что ли?!

– Мог бы и поторопиться, в июле пригнать плоты.

– А кто меня упрашивал? Заготовь сотни четыре кубов! До зимы ждать буду. Не ты ли, друг ситный?

– Я, Ваня, я. По нашей нужде не только попросишь – на колени встанешь, молиться будешь: пошли, господи, леса, кирпича и цемента!

– Ты просил, я заготовил. Как уговаривались – четыре сотни кубов только для тебя! В чем же моя вина?

– Да разве я тебя виню? Я плачу. Мне коровник до зимы построить надо. Коровник на четыреста голов! Понял?

– Я ж тебе не начальник строительного треста.

– В том-то и беда, что нет у нас начальника и треста нет. Для нас, для колхозов, строить некому. И деньги есть у нас. Много денег, Ваня. У меня полтора миллиона чистых денег в банке. Хоть сейчас пускай в оборот. Полтора миллиона! Да я бы на них не то что коровник – коттеджи всем построил бы. Но стройматериалы купить негде, нанять строить некого.

– У вас же есть областной Межколхозстрой?

– А-а! – только покривился. – Это – худая контора. Она может строить только дворы дорогие, сплошь из железобетона. Одно коровье место обходится в две с лишним тысячи рублей. Представляешь? Да и то на пять лет вперед ей все уже заказано и расписано. Мы стараемся строить и подешевле, и побыстрее. Упросил я ПМК-90, что геологов обстраивает: поставьте мне, говорю, только каркас для коровника. А стены я сам заполню. Построили они каркас, а стены твои в тайге, в заломе остались.

– Ты говоришь так, будто я во всем виноват.

– Да не в том дело. Извини, брат. Это я от безысходности, от тоски то есть.

Они свернули в распадок по грунтовой дороге и остановились возле недостроенного коровника. По внушительному периметру на бетонированной площадке стояли железобетонные столбы, связанные поверху единой балкой. Тут же, рядом со столбами, были сложены в четырех штабелях стальные легкие фермы для крыши. На площадке неприбрано и безлюдно, как бывает на заброшенных стройках.

Завьялов и Чубатов вылезли из машины, подошли к железобетонному остову.

– Видишь, – указывал на пазы в столбах Завьялов. – Эти пазы оставлены для бревен. Затесывай с торцов бревна, закладывай в пазы шандором – и стены готовы. И дешево и сердито. Сами придумали. А крыша вот она лежит, указал он на фермы.

– Что и говорить, досадно! – сказал Чубатов. – А может, кирпичом заполнить проемы-то?

– Какой кирпич? Где он? На печки, на плиты кухонные и то не могу допроситься.

– Да, жаль, конечно. Ну, ничего… Долго ждал – подожди еще немного. Пригоним плоты. Лес тебе заготовлен, занаряжен… Так что никуда он не денется.

– Но куда я коров на зиму загонять буду?

– Ты ж только недавно построил себе коровник!

– Я его под молодняк отвел. Растем, Ваня, растем. Ты знаешь, какие у нас теперь планы на молоко и мясо? Ого-го! Дают под самый дых, только поспевай поворачиваться.

– Молоко… мясо… Все это хорошо, – начал терять терпение Чубатов. Но давай о деле поговорим. Я ж к тебе сам знаешь зачем приехал. Спишем семь тысяч моих такелажных расходов?

– Дак я их на что спишу? Кабы лес был – проще пареной репы. А теперь по какому каналу их пустить?

– Привет! То ты не знаешь. По тому же самому – за приобретение леса. Четыреста кубов по тридцать рублей за кубометр – и то двенадцать тысяч стоит. А если по сорок рублей? Ну, что для тебя семь тысяч?

– А где он, лес-то? В тайге, у черта на куличках?

– Дак он же заготовлен! Документ у меня есть. Прими себе на баланс. С райисполкомом согласовано.

– Милый Ваня, близится завершение года. А там – отчет! Придет ревкомиссия и спросит: а ну-ка, Василий Иванович, покажи, где твой лес хранится? А я им что? Он у Деда Мороза, в тайге на перекате?

– Погоди! Тебе звонил председатель райисполкома?

– Звонил. Говорит, Чубатов приедет к тебе, не обижай. Прими, как дорогого гостя…

– А насчет семи тысяч ничего не говорил? – спросил Чубатов, меняясь в лице.

– Ни-че-го. Намекнул на такелажные расходы. Гляди, говорит, сам. Отчитаться сумеешь – действуй. А как я отчитаюсь?

Чубатов только головой покачал.

– Значит, покрывать расходы за лес отказываешься?

– Пока не могу. Не сердись, Ваня. Не могу без приказа свыше. А тысячи рублей взаймы тебе – это пожалуйста. Бери хоть на год, хоть на два. Поехали ко мне, пообедаем, и деньги получишь.

– Спасибо на добром слове. Отвези-ка меня на автобусную остановку. Не хочется мне обедать у тебя. Аппетит я потерял, – сказал Чубатов и вяло поплелся к "газику".

– Ну, как знаешь…

Всю обратную дорогу до автобусной остановки ехали молча. Так и расстались – ни прощай, ни до свидания.

13

Капитан Коньков на другой день после посещения пасеки успел побывать и в леспромхозе, и на запани, – никаких особых претензий к бригадиру Чубатову со стороны этих контор не было. Да, знают, что работал он на протоке Долгой, что плоты его сели – тоже знают. «А что он топляк подымал, знаете?» – спрашивал Коньков. Возможно, подымал. Это никого не удивляло. Топляку много. «За кем-то числится этот топляк?» – пытался выяснить Коньков. Нет, не числится. Ни у сплавщиков, ни у лесорубов потерь в этом сезоне нет. Баланс – вот он, в порядке. Можно не сомневаться.

"А кто кран ему выделял?" – допытывался Коньков. А никто не выделял. Работал у них кран в верховьях реки. Может быть, в сверхурочные часы или в выходные и помогали Чубатову крановщики. Тайга большая – за всем не уследишь. Да и греха особого в том нет. Не для себя же заготовлял лес Чубатов!

О пожаре на лесном складе конторщики знали и говорили без особого удивления. Такое бывает. Огонь теперь не редкость, в лесу – засуха. Словом, ничего интересного, за что бы можно зацепиться, Коньков не нашел ни в леспромхозе, ни на запани.

Возил его Голованов на удэгейском бате. Вернулись обратно к вечеру. Хотел было Коньков проверить приходные журналы лесного склада, но Боборыкина и след простыл. Удэгейцы сказали, что уехал еще с утра в город. А председатель Гээнту хоронит.

Кялундзигу нашел он возле крайнего домика, заросшего бузиной и жимолостью. Тот стоял в окружении зевак и что-то шумно доказывал маленькой старушке в цветном расшитом халате и в олочах.

Заметив Конькова, Кялундзига заговорил с ним, ища поддержки:

– Опять, понимаешь, пережитки капитализма. Сколько воспитываем – ничего не помогает. Вот какое дело, понимаешь! – У него от недоумения поползли кверху черные редкие брови, морщиня лоб.

– А в чем дело? – спросил Коньков.

– Пора хоронить – вечер подходит. А старики все в избе сидят. Покойника провожают.

– А, это интересно! Давай поглядим.

Коньков с председателем вошли в избу. Посреди избы на табуретках лежала широкая доска, а на ней стоял гроб, накрытый черным сатином. Несколько стариков сидели на скамье у стены и внимательно слушали, как Арсе, простирая руки над гробом, закрыв глаза, торжественно и тихо произносил нараспев что-то давно затверженное, как стихи читал.

– О чем говорит Арсе? – спросил на ухо Коньков Кялундзигу.

– В загробный мир отвозит Гээнту, про дорогу говорит, все приметы называет, а старики слушают – правильно везет или нет, – отвечал тот тихо.

– А ну-ка, ну-ка! Переведи мне что-нибудь.

Кялундзига, поглядывая на Арсе, стал потихоньку говорить на ухо Конькову:

– Давай, собачки, вези скорее! Га, га! Снег перестал, солнце светит, теперь все видно. Вон перевал храброго Нядыги. Здравствуй, Нядыга! Помогай немножко нарты толкать. Далеко едем, Гээнту везем. Хороший охотник Гээнта! Никого не боялся, как храбрый Нядыга. Га, га! Вот и Заячья протока. Кто ехать мешает? Зайцы! Прочь, тукса туксани! [удэгейское ругательство (заяц тебя выплюнул)] Га, га! Вон перевал Соломога. Юрта его стоит на самом небе. Ой, беда! Увидит нас Соломога – съест, как он съел медведя Одо. Может, Нядыга поможет? Эй, Нядыга! Помоги проехать! Мы тебе богдо [меховая шапочка с кисточкой (удэг.)] дадим…

Выходя на улицу, Коньков спросил:

– А почему он про снег говорит? Лето же.

– Для покойника все равно, что лето, что зима, – ответил Кялундзига. В нартах летом нельзя ехать. Отвозят туда только в нартах.

– Да, брат… У вас все продумано, – невесело сказал Коньков. – А у меня – в голубом тумане. Однако ехать надо.

– Куда поедешь на ночь? Оставайся ночевать.

– Нет, заночую у Голованова. Там заберет меня почтовый глиссер. В леспромхозе договорились.

В Уйгун Коньков добрался только на исходе следующего дня и наутро явился в прокуратуру. Савельев ждал его.

– А, капитан! Легок на помине, – приветствовал прокурор Конькова. – А мы только о тебе говорили. Председатель райисполкома интересовался. Куда пропал наш следователь? А я ему – тайгу тушит. Героический порыв охватил его, говорю…

– Я гляжу, у вас информация налажена.

– Чистая самодеятельность, капитан. Как у нас официально пишут патриотическая помощь населения.

– Ну, ну. Выкладывай мне свою информацию, а я тебе скажу, какой патриот сочинил ее, – усмехнулся Коньков присаживаясь.

– Не увлекайся Шерлок Холмсом, Леонид Семенович! Это называется индивидуализмом в сыске. А сила наших действий в общественной поддержке.

– И что ж тебе сообщила общественность?

– Сперва доложи, где лес? И можно ли пригнать плоты?

– Лес заготовлен хороший, плоты связаны надежно и сидят прочно на Шумном перекате. Обсушены будь здоров! Никакой силой не сорвешь и не протолкнешь. Придется ждать весеннего паводка.

– Невесело, что и говорить. Н-да. А что с дракой – серьезное избиение?

– Не думаю… Правда, я не уточнял. Мне кажется, не столько драка виновата, сколько болезнь. Простуда, должно быть.

– А что за пожар случился?

– Лесной склад сгорел. И тайгу малость прихватило. Полагаю, что не случайно.

– И я думаю – за всем этим кроется преступление.

– Но улик нет. Сторож умер, заведующий складом был на запани.

– Значит, пожар не по нашей епархии, коль нет улик? – усмехнулся Савельев. – Ищи улики, ищи! Зато мне поступили некоторые бумаги, они касаются нас с тобой. Хлопаем ушами, братец мой.

– В чем же мы провинились?

– Плохой надзор у нас. Вот в чем наша вина.

– Плохой надзор? – удивился Коньков. – Не понимаю. И где же?

– Все там же. При заготовке леса, в бригаде лесорубов.

– Вот те на! Не ты ли мне тут толковал о золотой прибыли от наших лесорубов – и вдруг? Что же изменилось?

– Просто кое-что прояснилось, Семеныч.

– Например?

– Бригадир Чубатов под видом заготовки леса поднимал топляк. Это во-первых…

– Я в этом не вижу криминала, – перебил его Коньков.

– Как не видишь? Ему никто не давал разнарядки на топляк.

– Кто же даст на топляк разнарядку, если он топляк? То есть ничейный, бросовый лес. Он валяется под водой и портит реку.

– У нас ничейного леса нет, все принадлежит государству. – Савельев строго посмотрел на Конькова, и краска возбуждения пятнами проступила на его щеках. – Топляк валяется? Мало ли что! Там есть запань, лесопункт. У них должны быть сведения на топляк. Вот и оформляй, бери разнарядку.

– Нет у них сведений на топляк. Я проверял. Он давно уж списан.

– Кем?

– Дядей Ваней! Мало там начальников сменилось за последние двадцать пять лет? Каждый год топили этот лес и каждый год отчитывались, накалялся и Коньков. – Небось концы прятать в воду у нас умеют. Нет его на балансе, понял? Да кто теперь поставит на баланс этот топляк? Кому такое взбредет в голову?

– Зато каждому может взбрести в голову прихватить так называемый даровой лес и наживаться за этот счет.

– Каким образом?

– Тем самым, каким действовал Чубатов. Во-первых, он ни у кого не спросил позволения насчет заготовок топляка; во-вторых, "слева" нанимал подъемный кран, рабочих, плавсредства.

– Они работали в сверхурочное время, по субботам, по выходным…

– Во-во! Еще и по ночам.

– Так без ущерба для основного производства, чего ж тут плохого?

– А еще расплачивался наличными, деньги шли из рук в руки… Смену отработал – получай десятку и не чешись! Сколько за кран платил, никому не известно. А сколько пива выпито, водки? Ты знаешь, сколько тысяч потратил он на топляк?

– Сколько?

– Четыре тысячи рублей.

– Но заготовлено более пятисот кубометров топляка. Это же лес! И всего по семь рублей за кубометр. Даровой лес!

– Откуда ты знаешь, что он потратил четыре тысячи рублей? А может быть, он истратил всего половину, а две тысячи прикарманил? – Савельев даже радостно преобразился от того, как просто посадил в калошу своего оппонента.

– Но это ж надо доказать! – удивленно развел руками Коньков.

– Нет! – Савельев погрозил кому-то пальцем. – Это уж пусть он теперь докажет, куда потратил деньги. Ты знаешь, у него нет ни нарядов, на накладных – одни расписки.

– Я понял, кто тебе дал информацию. – Коньков понимающе покачал головой. – Заведующий лесным складом Боборыкин.

– Допустим, – сухо согласился Савельев. – Но к делу это не имеет прямого отношения. – Он раскрыл папку, лежавшую на столе, и подвинул ее к Конькову: – Вот, ознакомься… Выводы начальника райфо на так называемые документации Чубатова. Четырнадцать тысяч рублей списанию не подлежат. Понял? Надо, брат, открывать уголовное дело. Так вот.