Текст книги "Жизнь как она есть"

Автор книги: Борис Костюковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

А задалась мне иная жизнь, иная судьба, от которой, как мне казалось, никуда уже не уйти.

Учиться моему мужу было некогда: карты, водка… Дома по любому поводу скандалы, оскорбления. Только вот странность: упреки во всем и за все, но никогда, ни единым словом или намеком о моих ногах. Может быть, только на это и хватало у него ума, да и то, пожалуй, потому что знал: этого бы я ему уж не простила.

Надо было что-то придумать, на что-то решиться.

В 1953 году приехала в отпуск Лёля с мужем. Она стала уговаривать меня закончить институт, обещая материальную помощь.

Иногда человеку нужен только небольшой толчок, чтобы опомниться и взяться за ум.

Надо было браться за ум и мне.

В институте, несмотря на трехлетний перерыв, меня сразу же восстановили на четвертом курсе. Ошеломленная, счастливая, как вновь родившаяся на свет, приходила я в аудитории. Мною овладела такая жадность к лекциям, книгам, какой, пожалуй, я не испытывал даже на первом курсе.

Когда я окончила институт, Николай стал терпимее. Нет, он не оставил совсем ни пьянства, ни других своих привычек, но я уже была довольна даже тем, что появились длительные «просветы», а значит, и надежда на исправление.

Не стоит, пожалуй, перебирать все мои усилия сделать из него человека. Мне все казалось, что я его сумею «привести в чувство», усовестить. Иногда силы и уверенность оставляли меня. Был даже случай, когда я не только решила уйти, но с помощью директора школы, где работала после окончания института, получила ордер на однокомнатную квартиру. Может быть, на этом бы и кончилась моя семейная жизнь, если бы не случай.

В нашей школе работала молодая учительница Галина Павловна Морозова. Жила она с мужем и сыном на частной квартире и мучилась без постоянной жилплощади уже несколько лет. Конечно, учителя в школе узнали, что я получила ордер, все меня поздравляли, поздравила и грустная Галина Павловна. Мне стало почему-то так совестно, что я не могла найти себе места ни днем, ни ночью. Назавтра я отказалась от ордера и попросила переписать его на Морозову. Уже значительно позже нашей семье дали двухкомнатную квартиру.

Вскоре у нас родился мальчик.

Боже! Что это был за ребенок: одни косточки и кадычок, как у старичка. В больнице твердо и бесповоротно решила: как бы мне ни было трудно с двумя детьми, но больше с пьяницей жить не стану. Вернувшись домой, объявила об этом Николаю. Он принял мое решение безропотно и стал жить отдельно. На время бросил пить, пытался даже проявлять заботу о ребенке. Но мне уже было все равно: я больше не верила ему.

На этот раз я уже сама регистрировала сына, сама дала ему имя. Хотела назвать Маратом, но передумала: каждый день повторять это дорогое, незабываемое, мучительно горестное имя двух погибших Маратов… Пусть лучше будет Андрей.

После декрета я взяла в няни к ребенку девушку и вышла на работу. В то же время загорелась желанием поступить в аспирантуру. Все подготовила, написала реферат по языку.

Помешал уход няни. Андрюше было десять месяцев, но няня боялась приходов пьяного Николая и покинула меня. Тут уж я поняла, что даже «сосуществование» в одной квартире невозможно.

Мы развелись.

Ни разу за прошедшие годы Николай не делал попытки встретиться с нами. И я все реже и реже вспоминала о нем.

Только во сне иногда всплывает все: я просыпаюсь, как от кошмара, долго не могу прийти в себя и с детской полузабытой радостью понимаю, что это сон. Ужасный сон. И ничего больше.

Еще на третьем курсе института, мы, студенты, проходили в школах педпрактику: сначала пассивную, потом зачетную и стажерскую, по предмету и по классному руководству.

Мой первый зачетный урок в шестом классе прошел хорошо.

Немного сложнее было с классным руководством. Меня и Лену прикрепили классными руководителями к 6 «В» классу женской школы. Девочки отличались воинственностью и непослушанием; класс считался худшим и по успеваемости и по дисциплине.

Первое время классные руководители опасались даже войти к ним: крик, смех, шум, залихватский свист. Лена вела математику, а я – все остальные предметы. Но мало-мальского контакта с девочками мы найти не могли.

И вот накануне празднования Дня Советской Армии я предложила завучу провести беседу с нашими подопечными девочками на тему: «Дети в годы Отечественной войны».

Нечего говорить о том, как я волновалась: это ведь мое «зачетное мероприятие». Как буйные девчонки отнесутся, как будут слушать, станут ли хоть сидеть молча: не разговаривать, не петь, не свистеть? О большем уж я и не мечтала.

Я постараюсь построить беседу по всем правилам: расскажу сначала, как началась война. И не просто, как началась где-то, а в наших родных местах, в моем Станькове. Потом – дети в тылу страны и дети на фронте и в партизанских зонах. И не просто дети, а впервые я расскажу о судьбе пионера Марата Казея. Это ничего, что о нем еще почти никто не знает, я постараюсь рассказать все спокойно, правдиво, как оно было. Это ничего, что он мой брат, и дело даже не в этом: он ваш товарищ, скажу я им, он был в таком же возрасте, как вы, и он отдал за вас жизнь…

Когда я стала говорить о Марате, класс замер.

Я стояла перед ребятами и боялась одного: только бы не разреветься. Впервые вслух я говорила о самом дорогом, о самом больном и поняла, как это невероятно трудно.

С тех пор я выступала сотни раз на встречах с пионерами, школьниками, комсомольцами, и не было случая, чтобы я не волновалась. Не было случая, чтобы ком не подступал к горлу. Только ни разу я не дала своему горю вырваться наружу. Да, это мой брат, моя боль, но и моя гордость. Разница, пожалуй, только в том, что сейчас имя Марата Казея знают дети не только в Белоруссии, но и во всей стране. Это имя носят улицы в городах и селах, школы, пионерские отряды и дружины. Это имя носит корабль на Тихом океане. За эти годы я получила тысячи писем, и в каждом из них и горе, и боль, и гордость за Марата.

Ничего особенного я не говорила, просто вспоминала о нашем детстве, о том, как пришел Марат в партизанский отряд, как он ходил в разведку, переодевшись в рваную одежду, с холщовой сумой за плечами. И как он погиб.

…Я уже закончила свой рассказ, а класс не двинулся с места. Тишина такая непривычная, что просто даже и не верилось. Потом поднялась староста класса и попросила меня рассказать побольше о партизанах. Это уже было совсем не по плану, но, наверное, часа два, без всякого перерыва, я рассказывала о нашей партизанской бригаде.

И с тех пор мы с Леной были в классе желанными гостями, девчонки стали неузнаваемы. Мы приходили к ним свободно и смело.

И я и Лена поняли, что главное в нашей будущей работе – заинтересовать ребят, не бояться раскрыться перед ними, видеть в каждом человека и будить в нем человеческое, доброе.

С таким же настроением я прошла практику на четвертом курсе, когда через три года снова вернулась в институт.

С этим же настроением переступила порог 28-й школы Минска после окончания института.

Настроение-то у меня действительно было такое же, но некоторая уже обретенная уверенность вдруг исчезла. Одно дело, когда ты студент, ребята часто и помогают тебе, и сочувствуют, «болеют» даже за твою отметку на практике, расценивая ее в некотором роде как свою. Другое дело, когда ты приходишь в школу «новенькой» преподавательницей. Тут уж заново держи экзамен и перед учениками, и перед учителями.

Под конец моего первого урока поднялся такой шум, что я уже не могла перекричать класс. Подхожу к доске, пишу задание на дом. Звонок, спасительный звонок. Но почему, почему такой шум, почему повскакали с мест? Пытаюсь успокоить, чтобы произвести «урок окончен», но не тут-то было…

Вышла из дверей под громкий смех, свист, хлопанье партами. Неужели это все из-за моих ног? За весь урок я нарочно не присела для того, чтобы не подниматься. И теперь на все годы сохранилась эта привычка – уроки провожу только стоя. Не так уж и заметно. Как это жестоко и несправедливо… Почему они перестали меня слушать?

Слезы душили меня, и я еле успела дойти до учительской, чтобы не разреветься в коридоре.

Только через несколько лет узнала от бывшей своей ученицы, что ребята смеялись и шумели потому, что им уже все давно было ясно и понятно, а я продолжала быстро-быстро, ничего не видя и не слыша, повторять заученный материал. И говорила я так смешно, по-ученически, как это делают все зубрилки, даже закрыв глаза.

В этот первый год моей работы я так и не могла до конца наладить дисциплину на уроках. Дети быстро раскусили мягкость моего характера и, конечно, по-своему использовали мои слабости и отсутствие опыта. А подчас и сами меня учили.

Часто посещали мои уроки и директор, и завуч. Сколько терпения проявили они, «натаскивая» меня, иногда не в силах понять, что же происходит. При них дисциплина на уроках была идеальной, меня слушали и слушались. Без них иной раз поднималось бог знает что.

На второй год было уже полегче. Я не могу сказать, что и сейчас так уж легко работать. Но поведение учащихся никогда не беспокоит меня. Я не добиваюсь мертвой тишины, зная, что она может быть в двух случаях: из-за страха перед учителем или из интереса к уроку. Предпочитаю второе. Но если подчас в классе стоит рабочий шумок или стихийно разгораются споры, считаю, что это не так уж плохо.

МУЗЕЙ

Прошло около тридцати лет со дня гибели Марата, а его имя и до сих пор объединяет всех оставшихся в живых партизан «Двадцать пятого» отряда и всей бригады имени Рокоссовского.

В 28-й школе Минска создан музей Марата Казея. Все здесь собрано и сделано ребячьими руками. Это плод их многолетних поисков и усилий. Директор музея, экскурсоводы, «технички» – на всех этих должностях пионеры. Есть только один взрослый человек в дружном коллективе энтузиастов – почетный директор музея Ариадна Ивановна Казей.

Каждый год в конце декабря друзья Марата собираются в 28-й школе.

Поседевшие партизаны, при всех орденах и медалях, стоят в шеренге и принимают парад юных маратовцев. Проходят пионеры отряда имени Марата Казея и тех, кто борется за это звание.

Ветеранам и гостям торжественно прикрепляется к груди, рядом с орденами и медалями, алая ленточка со значком, изображающим памятник Марату Казею в Минске.

И все испытывают при этом чувство необыкновенной гордости.

По традиции после линейки в актовом зале проходит торжественное собрание.

Боевые друзья Марата рассказывают, как он жил и воевал в отряде. Особенно тепло всегда говорит о Марате бывший командир партизанского отряда имени 25-летия Октября Иосиф Иосифович Апорович, известный в годы войны под кличкой Вишневский.

Впервые он встретился с Маратом в его родной деревне Станьково.

В начале ноября 1942 года, когда отряд только-только начал свою боевую деятельность, Апорович с группой партизан, пришедших из-за линии фронта, отправился в Станьково, чтобы установить связь с тамошними подпольщиками.

Они собрали нужных им людей, беседовали с ними о возможности организованной партизанской борьбы с оккупантами и предложили тут же вступить в отряд. К ним подошел мальчик лет двенадцати-тринадцати и стал проситься, чтобы и его зачислили в партизаны.

Для отряда это была тяжелая пора. Да и никто не мог поверить, что из этого худенького мальчонки может выйти хороший боец. Не очень-то хотелось командиру отказывать этому мальчику, тем более что он тут же узнал его печальную историю.

Апоровичу рассказали, что мать Марата Казея (это был он), Анна Александровна, была схвачена гестаповцами как активная подпольщица и казнена год назад на площади Свободы в Минске.

Марат смотрел на командира такими преданными глазами, что он должен был собрать всю свою волю, чтобы не сдаться.

Нет, не могли они взять на себя такую обузу.

Через несколько дней – это было 11 ноября 1942 года-с внешней заставы партизанского лагеря Апоровичу доложили, что задержан какой-то мужчина. Им оказался житель Станькова Николай Казей, который попросил принять его в отряд.

Каково же было удивление, когда из-за кустов вышел мальчонка. Это был Марат.

– Что же ты его привел сюда? – напустился Апорович на Николая Казея. – Он твой родственник?

– Племянник. Но я его не приводил. Просился он – это правда, да я ему велел оставаться, а он, вишь, увязался. Я его, окаянного, и не видел даже, и патруль ваш его не видел.

Тут уж командир на патруль напустился: как это мальчик мог незамеченным проникнуть в лагерь? Те только разводили руками и в оправдание свое говорили, что это, видно, очень ловкий мальчонка, если так неслышно прокрался.

Патрульных Апорович все же наказал, а Марата и его дядю решили зачислить в отряд.

До сих пор сохранилась у него тетрадь личного состава отряда. 11 ноября 1942 года он сделал здесь запись: «Марат Иванович Казей, 1929 года рождения, житель д. Станьково, Дзержинского района».

К этому времени в отряде уже имелась своя швейная мастерская и мастер Иосиф Гроданс, который, как сам о том любил рассказывать, шил в Варшаве мундир «самому Пилсудскому». Вот и приказал Апорович этому знаменитому мастеру сшить новому партизану, Марату Казею, шинель, брюки галифе и гимнастерку «не хуже чем Пилсудскому». Разведчики раздобыли ему шлем-буденовку, и через несколько дней юный новобранец преобразился.

Форма на кем сидела как влитая, и носил он ее так аккуратно, подтянуто, ловко, как будто уже давным-давно привык к ней.

Мальчик оказался серьезным, дисциплинированным, исполнительным. При проверке знаний материальной части оружия он обнаружил такие знания по винтовке, автомату «ППШ» и нагану, что присутствовавший на занятиях начальник штаба отряда Егоров только диву давался.

С первого же дня, когда Марат таким неожиданным образом проник в расположение отряда, разведчики решили взять его к себе, шутили: «Ничего, будет сыном разведки».

Ежедневно рано утром Марата можно было увидеть в конном взводе разведки. Он задавал лошадям корм, носил в ведре воду, а после скребницей и щеткой чистил каждую лошадь. Лошади знали и любили Марата.

Поначалу никто и не думал отпускать Марата на задания. Но начальник разведки Парамонов все чаще стал приставать к Апоровичу, к комиссару отряда Мартысюку и начальнику штаба Егорову, чтобы они разрешили взять Марата в «настоящее дело». Командование наконец сдалось: он внушал им доверие. Парамонов добыл ему маленькую заморенную лошадку. Через две-три недели ее невозможно было узнать: шерсть у нее блестела, как шелковая, грива расчесана – волосок к волоску, круп гладкий, голову держит высоко. «Ишь ты, не бежит, а танцует», – шутили партизаны. Так и окрестили ее – Танцоркой. Парамонов и один старый партизан-шорник, которого все звали дедом Талашом, умудрились снять с какой-то старой шлеи медные бляшки и сделали Марату седло и уздечку с «овсяным» набором – на загляденье. «Ну, парень, настоящий казак!» – восхищались в отряде, глядя, как юный разведчик гарцует на своей Танцорке.

Первого декабря 1942 года отряд был построен на поляне для принятия партизанской присяги. Короткая это была присяга, и Марат произносил ее тоже.

– Я, партизан отряда имени Двадцать пятой годовщины Октября, перед лицом своих товарищей клянусь бить врага наверняка и живым врагу не сдаваться.

Торжественный, он стоял впереди всего отряда. Все с лаской смотрели на юного пионера, который первым давал клятву. И хотя в тот день все уже верили, что этот мальчик не посрамит чести партизана, никто еще не знал, что он станет гордостью и знаменем отряда на вечные времена.

Шестое декабря, воскресный и очень морозный день, тоже был памятным.

До этого Апорович посоветовался с комиссаром отряда Мартысюком, и решили провести демонстрацию отряда с красными флагами по деревням Новая Родина, Глинищи, Даниловичи и Станьково. Надо было показать силу партизанского движения. Гитлеровцы распускали слухи, что в лесу прячется горстка «воров» и «бандитов». В отряде уже было до двухсот человек, неплохо вооруженных и одетых.

Когда в лагере был построен отряд для выхода на демонстрацию и вынесли из штабной землянки красный флаг, к Апоровичу подошел Марат и попросил разрешения нести его впереди отряда. Командир согласился.

Стояла снежная зима.

Расстояние от лагеря до деревни Даниловичи – десять километров – Марат шел впереди отряда и отказался кому-нибудь передать знамя, как его ни уговаривали.

Путь был нелегкий, по глубокому снегу. Командир уже раскаивался, что дал мальчику знамя с тяжелым древком. Но в Даниловичах он не только забыл о своем раскаянии, но понял, что поступил правильно.

Все жители деревни – и стар и млад – высыпали на площадь. Здесь провели митинг, рассказали об успехах Красной Армии на фронтах и о размахе партизанского движения в тылу у врага.

А потом уж так получилось, что молодежь окружила Марата, стоявшего с флагом, и расспрашивала о жизни партизан.

И тут партизаны увидели нового Марата, которого еще не знали. Он с таким жаром и увлечением рассказывал о боевых делах партизан, о том, как принимал присягу, что комиссар отряда Мартысюк сказал Апоровичу:

– Ты только послушай его, Иосиф Иосифович, он же прирожденный агитатор.

После Даниловичей, уже имея опыт, партизаны прошли еще две деревни и закончили митингом в Станькове. Тут Марата все знали, да и в отряде уже было около пятидесяти станьковцев.

Результаты этого праздничного шествия не замедлили сказаться. Население этих деревень с охотой стало помогать отряду питанием и вооружением, усилился приток добровольцев.

Демонстрация навела страх на немцев и полицаев. Гитлеровцы пустили новую молву: в станьковском лесу находятся не партизаны, а большой десант регулярных советских войск.

Партизаны и не пытались никого разубеждать: пусть будет так. Гитлеровцы уже боялись показываться где-либо в одиночку или небольшими группами, как это было раньше, а вблизи леса и вовсе не появлялись. Население вздохнуло свободнее, немцы притихли.

К этому времени относится первая самостоятельная разведка Марата, которая принесла отряду большой успех.

На торфопредприятии в Мелешеве был расположен немецкий гарнизон. Мелешевский торфозавод обеспечивал целиком электростанцию в Минске. Сам гарнизон был укреплен бревенчатыми засыпанными землей дзотами. Взять этот гарнизон в открытом бою с силами отряда и вооружением в ту пору было невозможно.

Пока решили уничтожить шефа-комиссара торфозавода и его охрану, когда они будут возвращаться из Минска.

Но когда именно он поедет?

Этот вопрос обсуждался в штабной землянке в присутствии Марата.

Сначала начальник разведки хотел ехать в разведку сам и взять с собой Марата.

Но Марат вдруг предложил другой план. Он переоденется в одежду нищего мальчика и пойдет в Мелешево один. Там он узнает, когда машина выйдет в Минск и когда примерно будет возвращаться.

Апорович заколебался. Отпустить мальчика одного на такое опасное дело было очень рискованно.

Марат смотрел на него умоляюще своими большими синими глазами и все время повторял: «Вы не бойтесь за меня, товарищ командир. Вот увидите, я все сделаю незаметно для немцев, они даже не догадаются. Я ведь по-немецки понимаю».

Занятия с учительницей не прошли даром. За полтора года Марат действительно стал неплохо понимать немецкую речь. Для разведчика, да еще мальчика, это было неоценимым качеством.

Марат так настойчиво просил Апоровича, Мартысюка и Егорова, что они уступили.

Шестнадцатого декабря, на рассвете, Марат переоделся в какие-то лохмотья, ловко сшитые из старья все тем же Иосифом Гродансом, нацепил на себя две сумы из мешковины, основательно выпачкался и отправился в свою первую самостоятельную разведку.

Шел он якобы в Минск, потеряв родителей, к своей тетке.

Благополучно пробрался в гарнизон, пел немцам песни, и они «платили» ему за это кусками хлеба.

Марату удалось узнать, что семнадцатого декабря утром шеф-комиссар с охраной уедет в Минск и будет возвращаться вечером в шесть-семь часов.

Вечером шестнадцатого декабря Марат вернулся в лагерь и обо всем доложил.

Апорович дал приказ начальнику разведки и командиру второй роты Сундукову выйти с ротой в район гарнизона Мелешево и сделать там засаду.

Сведения, добытые Маратом, были точны.

Семнадцатого декабря в семь часов вечера идущие из Минска машины были обстреляны из засады. Убиты шеф-комиссар и десять человек охраны. Взята автомашина, оружие, боеприпасы, приведены в лагерь два пленных немца, от которых были получены очень ценные сведения.

Своих потерь партизаны не имели. Марат тоже участвовал в этой засаде.

Позже Марат еще не раз ходил в разведку, используя свой «маскарадный» костюм. Но бывал он и в конной разведке, при всей своей партизанской форме.

Однажды он вернулся из такой разведки, приведя в поводу Орлика – лошадь начальника разведки Парамонова. Самого Парамонова убили немцы. Марату удалось, отстреливаясь, скрыться.

Орлика решили отдать Марату, Так он и воевал на Орлике до последнего своего дня, одиннадцатого мая сорок четвертого года. Но это и многое другое произошло уже тогда, когда Марата взяли в бригадную разведку.

26 декабря 1970 года лауреат Ленинской премии, автор памятника Марату Казею в Минске Сергей Иванович Селиханов преподнес музею макет памятника.

Самый юный подпольщик Минска, потом воевавший вместе с Маратом в бригаде имени Рокоссовского, Саша Остроухов подарил музею свою фотографию того времени.

Минский художник Юрий Нежура, который уже давно бескорыстно и влюбленно работает для музея, создав большое количество полотен, посвященных Марату, его матери Анне Александровне и всей партизанской бригаде, на этот раз написал картину «В последний путь». Мы увидели на полотне незабываемый момент, когда боевые друзья навсегда прощались с Маратом.

До слез всех растрогала Зоя Васильева – в годы войны и она была маленькой партизанкой.

История ее тоже примечательна.

До войны она училась в Минской экспериментальной хореографической студии при Театре оперы и балета, в классе народной артистки БССР Зинаиды Анатольевны Васильевой. Зоя участвовала в декаде белорусского искусства в Москве в сороковом году, когда ей было всего двенадцать лет. В конце сорок второго года мать увезла Зою в деревню Скворцы, недалеко от Станькова. Зоя жила там в семье партизана Петра Корочуна.

После того как под новый сорок четвертый год гитлеровцы сожгли хутор Подболотье, где пряталась семья Корочуна, Зоя упросила командира отряда Апоровича принять ее в отряд и была с отрядом до самого изгнания немцев из Белоруссии.

Она очень подружилась с Маратом, в шутку их называли женихом и невестой. Это их обоих очень смущало.

Маленькая «артистка» Зоя полюбилась партизанам. Как все, она несла службу: стояла на посту в заставах по охране лагеря, носила и расклеивала листовки в селах.

А вот в свободное время всегда пела и танцевала для партизан. Что уж говорить: она казалась всем просто непревзойденной артисткой.

Был такой случай.

Стояла Зоя на посту внутри лагеря и видит, что на нее идет запряженная в повозку лошадь, а на повозке лежит человек. Вместо лица у него кровавое месиво и красная борода.

Зоя очень перепугалась, но тут неподалеку оказался Марат. Человек заговорил. Это был дед Талаш. Зоя и Марат привели лошадь к штабной землянке, все партизаны сбежались сюда и услышали страшный рассказ деда Талаша.

Гитлеровцы поймали его в деревне, куда он ездил за продуктами для отряда, отрезали ему уши, нос, выкололи глаза, вырезали на лбу звезду, а потом положили на повозку, нахлестали лошадь, и она привезла этого изуродованного, истекающего кровью старика в лагерь. Фашисты, смертельно ненавидя и боясь партизан, сделали это для устрашения, но вызвали такой гнев, что все рвались отомстить им. В любую засаду, в любую операцию было столько добровольцев, что командованию отряда стоило больших усилий сдержать и направить этот боевой порыв.

Годы и годы прошли с тех пор…

И вот мы стоим в классе-музее, и каждая вещь, каждая фотография, каждая картина здесь много говорит нашим сердцам.

Сколько любви, старания, розысков потребовалось для того, чтобы создать этот музей!

Вот морской костюмчик совсем маленького Марата, чудом сохранившийся у родственников. Партизанская шапка Марата с красной лентой. Его стеганка, в которой он пришел в отряд. Вот его «нищенский» костюм и сумы, с которыми он ходил в разведки… Его кобура от нагана, подаренная им одному из партизан.

Его письмо сестре Аде в госпиталь на Большую землю, написанное детским старательным почерком:

Здравствуй, сестра Ада! Пишу письмо уже третье, получила ли ты два предыдущих? Я теперь в разведке в штабе бригады…

…Потрепанная справка об окончании четырех классов станьковской школы…

…Его фотография вместе с сестрами Адой и Еленой. В той самой морской форме. А над фотографией – картина, присланная недавно в подарок музею из Владивостока. На ней изображен красивый теплоход, на корме которого красуется: «Марат Казей»…

Макет партизанского лагеря в станьковском лесу.

Стенд с фотографиями родных Марата: матери Анны Александровны, отца Ивана Георгиевича, сестер Ариадны Ивановны и Елены Ивановны, дяди Николая, с которым Марат пришел в отряд, двоюродного брата Леонида Балашко – отважного партизана «Двадцать пятого» отряда.

…Стенд «Боевые друзья отряда». Множество знакомых лиц. Это только самые близкие.

Стенд «Партизанский быт».

Совсем недавно приезжал из ГДР один немец-антифашист, перешедший в бригаду имени Рокоссовского в сорок третьем году. У него был тогда фотоаппарат. И вот через двадцать шесть лет он приехал в Минск и подарил музею эти бесценные фотографии, может быть, единственные в своем роде.

Огромный стенд документов.

Привожу некоторые приказы командования партизанской бригады, найденные в Институте истории партии при ЦК Коммунистической партии Белоруссии. За скупыми, лаконичными словами каждого приказа – героический поступок юного разведчика.

Из приказа № 15 по партизанской бригаде имени Рокоссовского от 23 ноября 1943 года:

За хорошее и достойное выполнение задания командования бригады старшему группы т. Мясникову и бойцам-разведчикам Сетуну В. и Казею Марату Ивановичу от лица службы объявляю благодарность.

Из приказа № 17 от 15 декабря 1943 года:

За проявленную смелость в бою 14 декабря 1943 года от лица службы объявляю благодарность бойцу-партизану Марату Казею.

Через три дня новый приказ № 18:

17 декабря во взаимодействии с партизанскими бригадами им. Чапаева и Ворошилова бригадой был нанесен удар по колонне автомашин противника на шоссейной дороге Минск – Слуцк. В результате противник понес большие потери в живой силе и технике.

За удачно проведенную разведку, за смелые и решительные действия в данной операции от лица службы объявляю благодарность бойцу-партизану Марату Ивановичу Казею.

Из приказа № 26 от 23 февраля 1944 года:

В честь ознаменования праздника 26-й годовщины Красной Армии, учитывая, что в этот день им было отлично выполнено боевое задание, от лица службы объявляю благодарность по штабу бригады разведчику Марату Казею.

Приказ № 28 от 2 апреля 1944 года:

За отличное несение караульной службы 2 апреля 1944 года от лица службы объявляю благодарность бойцу-партизану Марату Казею…

О том, что произошло 2 апреля и почему потребовалось издать отдельный приказ с благодарностью Марату рассказал бывший командир бригады Николай Юльянович Баранов.

– Марат обнаружил разведку карателей и полицаев и один завязал с ними бой. На помощь к нему подоспели партизаны, и вся разведывательная группа немцев была уничтожена. За каждый бой, за каждую разведку, по правде говоря, нашему Марату полагался бы орден. Да не очень мы думали в то время о наградах.

1 мая 1944 года по бригаде был издан приказ № 30, в котором «бойцу-партизану Марату Ивановичу Казею за отлично проведенную боевую операцию» объявлялась благодарность.

А следующий приказ был издан не так оперативно – только через месяц после выполнения боевого задания.

Я видел, как седой мужественный комбриг Баранов, читая приказ за приказом, которые он сам когда-то подписывал, остановился у этого последнего и сказал:

– Я ведь за войну много повидал. И смертей, и трагедий, а вот гибель Марата… Целый месяц не хотел я подписывать этого приказа. Вот и сейчас его спокойно не могу читать.

Он тоже короткий и немногословный, этот приказ № 31:

Считать героически погибшими в неравном бою с немецко-фашистскими захватчиками начальника разведки штаба бригады т. Ларина В. и разведчика Казея Марата Ивановича, погибших в неравном бою 11 мая 1944 года в деревне Хоромицкие.

И то, что в приказах этого мальчика называют часто полным именем и отчеством, подчеркивает то особое уважение, которое питали и командование бригады, и все партизаны к юному бойцу-разведчику.

В музее хранится Указ Президиума Верховного Совета СССР от 8 мая 1965 года:

За особые заслуги, мужество и героизм, проявленные в борьбе против немецко-фашистских захватчиков в период Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., Казею Марату Ивановичу присваивается звание Героя Советского Союза.