Текст книги "Жизнь как она есть"

Автор книги: Борис Костюковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

МОЙ «ЗАПОРОЖЕЦ»

«Запорожец» с ручным управлением я получила только в июле 1964 года. Хотя я и знала, что мне по всем законам положена была такая машина, я как-то не очень стремилась к тому, чтобы использовать это свое право.

А машина во многом облегчила жизнь, сделала ее красивее, полнее, и не только мне, а и моим детям, что и говорить.

Я на ней свободно разъезжала в другие школы города и области, по предприятиям и учреждениям, по пионерским и туристским лагерям, где мне приходится часто выступать.

Машина приблизила ко мне Станьково и Марата. Я езжу туда так часто, как только могу.

Я побывала по приглашениям в Дзержинске, Борисове, Молодечно, Заславле, Родошковичах, во всех селах и деревнях на десятки километров вокруг Станькова, во многих городах и поселках Белоруссии.

В 1967 году совершила турне Минск – Брест – Минск и Минск – Полоцк – Витебск – Минск. Это было незабываемо.

Люблю ездить, нравятся дороги, знакомые и незнакомые места, встречи со старыми друзьями, знакомства с новыми. Услышу запах бензина, так и тянет за руль.

И везде меня расспрашивают о Марате, и который раз я все переживаю заново.

В душе у меня рождается иногда фантазия: хорошую бы машину – объездила бы полсвета! Прежде всего – из конца в конец свою Белоруссию, а после – все республики. Много у меня приглашений, но дело, конечно, не только в машине: не хватает времени.

Несколько лет назад Ариадна Ивановна ездила в Москву на конференцию сторонников мира. Там ее избрали в состав президиума конференции.

Потом в Минске участники этой конференции рассказывали, что, когда председательствующий предоставил слово от Белоруссии Ариадне Ивановне Казей и коротко сказал о ее личной судьбе, все делегаты стоя приветствовали эту женщину и, из особого уважения, стоя выслушали ее речь.

Да, такой человек, как Ариадна Ивановна, имеет полное право говорить от имени своего народа и от его имени требовать предотвращения новой войны, новых человеческих жертв и страданий.

Я не знаю другого человека, который бы нес на себе такую нагрузку, как Ариадна Ивановна. Кроме преподавания предмета, музея, внеклассной работы всей школы, партийной работы (она секретарь школьной парторганизации, член райкома и Минского обкома партии, а на республиканском съезде партии, делегатом которого она была, ее избрали членом Центральной ревизионной комиссии Коммунистической партии Белоруссии), почти нет дня, чтобы она не выступала перед школьниками Минска, перед рабочей и учащейся молодежью институтов и техникумов, перед всеми, кто ее просит об этом. А просят ее многие.

Каждое выступление Ариадны Ивановны стоит ей немалой затраты нервной энергии – ведь она каждый раз заново переживает трагедию своей семьи.

Только подумайте: надо каждый день подготовиться к урокам, проверить тетради, выступить в другом конце города, а то и за городом, принять участие в очередном совещании в райкоме. И десятки других дел.

А еще свой дом, семья, заботы. Она хозяйка, на плечах которой и стирка, и готовка обеда… И время от времени открываются старые раны… Но все, кто рядом с ней, так привыкли, что Ариадна Ивановна Казей со всем справляется, все «вытянет», всем поможет в беде, что, может быть, подчас и забывают, как же трудно ей все это достается.

Она не терпит в отношении к себе никаких скидок…

ПОСЛЕДНИЕ ПОДРОБНОСТИ

В декабре 1970 года Ариадна Ивановна получила письмо, очень ее взволновавшее. Письмо пришло из Челябинска, написала его бывшая учительница станьковской школы В. В. Уржумцева. Она сообщала Аде о том, что встретила в Челябинске Бориса Митрофановича Цыкункова.

Ариадна Ивановна тут же отправила в Челябинск письмо, с нетерпением ждала ответа. И вот наконец он пришел.

Здравствуйте, уважаемая бывшая маленькая партизанка Ариадна Ивановна.

Спасибо за письмо, спешу ответить, как смогу, на Ваши вопросы.

Начну почти по анкете.

Я был начальником штаба 2-го батальона 59-го стрелкового полка 81-й стрелковой дивизии, и наш полк стоял в Станькове до 7 мая 1941 года. В этот день полк был поднят по тревоге и двинулся в Гродно, где нас и застала Отечественная война.

Мы вели беспрерывные бои с превосходящими силами и техникой врага. С каждым днем наши силы все больше редели: на третий день я уже командовал батальоном, а на 6-й день – полком.

5 июля 1941 года наш полк вышел к деревне Старое Село, западнее Минска. Здесь к нам присоединились разрозненные группы бойцов, оказавшихся в окружении.

Я взял с собой 62 человека и попытался прорваться, но, потеряв 11 человек убитыми, вынужден был отойти в станьковский лес и там остановиться. Из 51 оставшихся бойцов и командиров только трое были здоровы. Я тоже был ранен в этом бою. У всех гноились раны, перевязочных средств и медикаментов не было. Положение становилось просто угрожающим: над каждым раненым кружились рои мух, все нижнее белье было разорвано на бинты, мы уже изголодались: никаких продуктов питания и надежд на их получение!

Посоветовавшись с комсоставом, я решил раскрепить бойцов и командиров по деревням. Необходимо было и подлечить раны, и накормить, и вымыть, и одеть дошедших до крайней степени истощения людей.

Итак, все бойцы и командиры были распределены по деревням, а Дозмарев, [1]1
  От автора.Хочу отметить, что и во всех последующих письмах Б. М. Цыкунков везде пишет не Домарев, как его запомнила Ариадна Ивановна и все, кто знал его в Станькове, а Дозмарев. В ответ на мое письмо по этому поводу Б. М. Цыкунков ответил следующее: «Мне пришлось служить вместе с политруком тов. Дозмаревым И. А. с осени 1936 года и до станьковских событий, поэтому я утверждаю, что его настоящая фамилия именно Дозмарев Конечно, я допускаю, что в Станькове товарищи по подпольной rpvппе могли называть его без этой буквы „з“ – на слух она могла выпасть. Но Комалова в Станькове тоже звали Коля, а настоящее его имя – Гетта. Он, кажется, откуда-то родом из Средней Азии…»


[Закрыть]Тактасинов и я остались за нашим бывшим стрельбищем, недалеко от лесничего Лукашевича и в трех километрах от лесничей Ефросиньи Вернадской. Там мы вырыли две землянки. Вскоре из Станькова пришел наш молодой командир Комалов и рассказал о Вашей матери, Анне Александровне Казей. О том, какую помощь она оказывала с первых дней войны раненым советским бойцам и командирам.

Я решил познакомиться с этой женщиной и пошел в Станьково.

Первый мой разговор с Вашей мамой произошел у плетня Вашей маленькой избушки.

…Вас я увидел в тот же день. Вы вышли на крыльцо, Анна Александровна позвала Вас и сказала:

– А это моя дочь Ада.

Вы очень неприветливо почему-то посмотрели на меня и даже не улыбнулись.

Не знаю, запомнили ли Вы эту встречу. Но я с этого дня знал о Вашей жизни все, и Вы, не подозревая того, выполняли мои задания.

Ночью я и Тактасинов проводили Ивана Андреевича Дозмарева на кладбище, и там нас встретил Марат.

Вскоре Марат стал выполнять наши разведывательные задания. Под видом «снабжения» немецких постовых солдат (он продавал им яйца, молоко) Марат проникал в военный городок и добывал необходимые сведения.

Это ему удалось обнаружить никем не охраняемые наши бывшие военные склады.

Как только раненая нога Ивана Андреевича Дозмарева стала подживать, Марат показал нам эти склады. (Они были левее ворот военного городка в густом лесочке, заросшем крапивой.) Дозмарев, я и Тактасинов ночью взломали двери двух складов. Анна Александровна и Марат стояли на посту. За одну ночь мы вынесли 132 ручных гранаты «Ф-1», 250 капсюлей и 30 метров бикфордова шнура и все это переправили на нашу партизанскую базу в станьковский лес.

Марат стал связным между Дозмаревым, Анной Александровной и мною. Несколько раз он доставлял мне в ботинке очень нужные и срочные сведения.

Мне было известно; что некоторые разведывательные задания выполняли также и Вы. Вместе с Маратом Вы расклеивали сводки Совинформбюро, извещали членов станьковской группы о местах сбора и тому подобное.

Еще до ареста Вашей матери, Дозмарева и Комалова почти каждую ночь мы ходили на боевые операции, а после заходили в дом жены Ивана Привалова.

В конце ноября 1941 года к нам в партизанский лагерь пришли мужчина и женщина из деревни Добринево, они якобы искали пропавшую корову. Мы их пожалели и отпустили.

А на второй день они привели к нашему лагерю отряд немцев. Они окружили на рассвете наш лагерь, мы приняли бой, который продолжался весь день, почти до ночи. Мы уложили немало немцев, но и у нас осталось 19 человек, с которыми я и решил уйти на восток в Глусский район, Бобруйской области, где и стал командиром партизанского отряда имени Буденного. Дозмарев и Анна Александровна создали в Станькове большую группу, и все задания эта группа получала непосредственно от меня. Некоторые засады и операции они проводили самостоятельно, а иногда мы объединялись.

Я хорошо помню многих моих товарищей по этим дням партизанской борьбы. На всю жизнь запомнил Вашу мать, Вашего брата Марата и Вас, хотя Вы-то меня видели всего один раз. Правда, был еще случай ночью, когда Вы и Марат указали нам дома станьковцев, в которых хозяева прятали военное обмундирование. После этой операции весь наш отряд был целиком одет и обут. Я был в ту ночь с ребятами, но едва ли Вы могли узнать меня, да еще ночью.

…В наш отряд часто приходили Дозмарев и Ваша мать. Они принесли нам и радиоприемник на батареях. Раза два или три вместе с ними приходил и Марат. Знали Вы об этом?

Ваша мать знала все, что происходило в нашем партизанском лагере, принимала участие во многих засадах и операциях. Многое знал и Комалов. Остальные из станьковской группы знали только то, в чем сами принимали участие.

В первых числах сентября и в октябре наша партизанская группа взорвала три небольших железнодорожных моста на линии между станциями Негорелое – Минск, сожгла 4 деревянных моста на различных дорогах, убила около двухсот вражеских солдат и офицеров и даже одного генерала. Последнее совершила станьковская группа, когда находилась в засаде на Минском шоссе. После ареста Вашей матери и Дозмарева мне стало известно от связных, что на их след навел один станьковский предатель. Мы приговорили его к расстрелу, но, к сожалению, осуществить приговор не смогли. Комалов и партизаны станьковской группы пытались освободить своих товарищей, но Комалов был тут же схвачен, а остальные растерялись. Вы знаете, что Дозмарева, Анну Александровну и Комалова фашисты подвергли пытке, но они ничего им не сказали, не выдали месторасположение нашего лагеря.

Я и обрадовался, и очень огорчился, получив Ваше письмо, дорогая Ариадна Ивановна. Дело в том, что всего неделю назад я возвратился из Белоруссии, где пробыл более месяца, посетил район действий партизанского отряда имени Буденного, которым я командовал, да и в Минск заехал, где живут мои боевые друзья. Девять дней я гулял по Минску, любовался и восторгался им, и не знал совсем, что Вы тоже здесь живете…

…Письмо было длинным. Цыкунков рассказывал Ариадне Ивановне, что пишет книгу воспоминаний о войне, просил ее помощи в уточнении некоторых фамилий, фактов, названий, связанных с деятельностью белорусских партизан.

Здравствуйте, Борис Митрофанович!

Пожалуй, за все годы после окончания войны ни одно событие не взволновало меня так, как получение Вашего письма.

Если я скажу, что вот уже двадцать семь лет я разыскивала командира отряда, с которым были связаны мама, Домарев и Комалов, то Вы поймете мою радость.

Долгое время я думала почему-то, что этим командиром был Гриценевич, хотя теперь мне ясно, когда мама с Домаревым ходили в лес, Гриценевич как «портной» жил еще в Борисовщине, и я ему носила от мамы «челноки», в которых, как теперь понимаю, были какие-то записки. Позднее Гриценевич стал командиром отряда «Боевой».

…Теперь многое для меня прояснилось. И прежде всего роль Ивана Андреевича Домарева и мамы в создании подпольной организации в Станькове.

…В общем, Ваше письмо поставило все на свои места.

Я попыталась нарисовать схему-карту деревень вокруг Станькова. Посылаю Вам ее и буду рада, если она Вам поможет в деле, которое Вы задумали.

…От имени совета музея, от своего собственного и от имени бывших партизан бригады имени Рокоссовского приглашаю Вас приехать к нам в Минск. Как мы будем рады!..

Двадцать шестого декабря прошел традиционный «День Марата». Как всегда, собрались наши партизаны, пришли гости из многих общественных организаций, приехали из других городов. Все было хорошо, хотя ребята из совета музея и я очень волновались.

А тут еще затеяли мы с партизанами встречать в лесу Новый, 1971 год. Эта мысль пришла кому-то в голову у меня на квартире (после «Дня Марата» обычно все приходят ко мне).

Решили послать «квартирмейстеров» в наш партизанский лес и восстановить одну из землянок. Вспомнили, как однажды, после окружения, посылали на такое же дело из Копыльского района Михаила Бондаревича с друзьями. Вот и на этот раз решили поручить моему бывшему взводному Мише Бондаревичу, как «имеющему опыт», да еще Саше Ломко поехать в лес и подготовить все к нашему приезду.

Саша Лойко – славный парень. Он ровесник Марата, пришел в отряд четырнадцатилетним мальчишкой, храбро воевал и по характеру, мне кажется, всегда останется молодым. В отряде он был награжден медалью «За отвагу», а позже в армии получил орден Славы.

Они дружат – не разлей водой – с Мишей Бондаревичем, вот и отправились вместе в лес. К 31 декабря выяснилось, что поедет 30 человек.

Командир бригады Баранов поехал с женой и дочкой. Я забрала своих «чад» – Андрюшку и Аду.

Выехали часов в 11 утра специальным автобусом; погода не баловала: слякоть, ветер, мокрый снег.

Нытики поначалу бурчали, но «здоровое ядро» постепенно победило, стали петь наши партизанские песни и так распелись – что твой хор. Давно не пели с таким чувством гимн нашей бригады!

От проселочной дороги надо было свернуть к партизанскому лагерю. Каково же было наше удивление, когда из «заставы» выскочил Саша Лойко и потребовал пароль.

Николай Юльянович Баранов не растерялся и сказал:

– Не забудем всех погибших за Родину. Отзыв?

– Не забудем о Чулицких-братьях.

Саша Лойко верен себе и памяти двух отважных парней, которые предпочли сгореть в огне, но не сдаться врагу.

Дорога от поворота была расчищена. Мы не узнавали нашего леса. За эти десятилетия деревья повырастали, от бывших землянок остались только бугорки и ямы. Только одна землянка стояла честь по чести, как в давние годы. Из железной трубы валил дым.

Михаил Бондаревич отдал Баранову рапорт:

– Товарищ командир бригады! Землянка к встрече Нового года готова. Докладывает командир взвода Бондаревич.

– Благодарю. Вольно!

С каким чувством мы переступили порог землянки!

Стояли вкопанные столы, были устроены нары, а в бутылках, заправленных жиром и фитилями, сквозь срезы сырой картошки, горели наши партизанские «светцы».

Неподалеку от землянки был заготовлен сухой хворост для костра. Ребята добыли где-то большой котел, мне даже показалось, что он так здесь и оставался с сорок третьего года.

Погода изменилась к лучшему, а может, просто здесь, в лесу было затишье.

Мы бродили по нашему бывшему лагерю, пытались отыскать места своих землянок и, несмотря на то, что все было припорошено снегом, кое-что опознали.

Запалили большой костер.

И опять пели песни.

…С давнего 1945 года, когда я на вокзале в Минске от Ларисы узнала страшную весть, что Марата нет в живых, и посейчас для меня непостижима его смерть, как и смерть многих людей, близких и родных мне по духу, идеям, устремлениям. Для меня Марат – это не только мой брат по крови, это мой единомышленник, однополчанин, какими я считаю и Бронислава Татарицкого, и Володю Тобияша, и Женю Сороку, и братьев Чулицких, и Мишу Урсола, и многих-многих других, кто сложил свои головы в войну. Все годы живет во мне неугасимое чувство их бессмертия…

Вот почему в Андрее для меня всегда жив Марат, вот почему я каждый раз вздрагиваю и жду чуда, когда вижу мальчика, похожего на Марата.

Но больше всего и чаще всего, называйте это мистикой или как угодно, мне кажется, что и Марат и все эти ребята – герои нашей бригады – еще не отвоевались и где-то далеко от меня борются, побеждают: им просто некогда вернуться домой, а я за их спинами (может быть, они стоят на рубежах нашей страны) спокойно живу, работаю в школе, ращу детей, радуюсь жизни, тревожусь по пустякам и никак не могу найти только одного: такого большого дела, которое бы сравнилось с их подвигом, длящимся вот уже 30 лет.

Что бы я ни делала и сколько бы ни делала – мало для того, чтоб сравнить мой труд с их бессмертием и величием, с их самоотверженностью и жертвой, с их духовной красотой и благородством.

Николай Юльянович Баранов рассказал, как Марат спас ему жизнь и обеспечил победу в крупной операции. Это было тогда, когда штаб бригады почти всю зиму стоял в Румке. Неожиданно, большими силами, немцы окружили Румок. Баранов оказался вдвоем с Маратом. Нужно было пробиться в отряд имени Фурманова, который был поблизости, и предупредить, чтобы он ударил в тыл немцам. Не было другого пути, кроме как через обстреливаемое поле. И Баранов решил идти сам. Но Марат сказал:

– Товарищ командир, вы очень большой, они вас все равно убьют, а я на Орлике проскочу.

Он так просил Баранова, что тот наконец нехотя согласился и написал записку командиру фурмановцев.

Марат вскочил на Орлика, будто сросся с ним, и галопом помчался через поле. По нему стреляли, но не ранили ни Орлика, ни Марата.

Предупрежденный отряд Фурманова вовремя пришел на помощь, а позже и вся бригада ударила по немцам…

– В другой раз, – рассказывал Баранов, – Марат, находясь в разведке, увидел идущую по шоссе легковую машину. Он обстрелял ее и убил шофера. В машине сидел перепуганный немецкий майор. Марат разоружил его и привел в лагерь. Майор вез из Минска секретнейшие документы, план новой карательной операции против партизан. Все документы вместе с майором тут же переправили на Большую землю.

Потом Михаил Иванович Колечиц, бывший заместитель командира бригадной разведки, рассказал одну забавную историю, тоже связанную с Маратом.

Вместе с Маратом они были командированы на поиски рации, сброшенной для партизан советским самолетом на парашюте, недалеко от деревни Самохваловичи, летом 1943 года.

Чтобы добраться туда, нужно было ехать по шоссейной дороге Минск – Негорелое, которой широко пользовались фашисты.

Для конспирации Михаил Иванович облачился в наряд попа – рясу, крест и прочее он достал в добриневской церкви. Ехали на подводе, Марат правил лошадью. На возу под сеном спрятали автоматы.

Когда встречались фашисты, Михаил пел церковные псалмы – советские частушки на церковный мотив. Но когда на дороге появились два фашиста на велосипедах, Марат выхватил автомат и открыл по ним огонь. Велосипедисты были убиты, но в это время из-за горочки появилась целая группа велосипедистов и открыла огонь по «батюшке» и его вознице. Колечицу и Марату пришлось бросить подводу и, прикрывая друг друга, отходить через поле к лесу.

– За что ты, кажется, и получил выговор? – спросил Баранов.

– Уж не помню, – дипломатично ушел от ответа Колечиц.

– А я помню, приказ-то выполнен не был, рацию в бригаду ты не доставил.

Это всех развеселило.

Сколько тут рассказов и воспоминаний посыпалось! Никого не надо было уговаривать – рассказывали и о себе, и о товарищах. И почему-то оказалось, что в трудной партизанской жизни было много и смешных историй.

Андрейка привез с собой пластилин и, слушая рассказы, стал заниматься своим любимым делом. На этот раз он лепил Орлика и Марата. А потом – лошадь, запряженную в возок, «батюшку» и Марата на возке. Когда он лепит, то забывает обо всем на свете. Но живых лошадей этот «крестьянский потомок» почти не видел, и они у него не очень-то получаются. Советчиков было столько, что Андрей уже стал сердиться: он ведь мужчина самостоятельный…

Еду приготовили партизанскую: вареная бульба, крестьянская колбаса, вареное мясо (оно получилось ужасно пересоленным, но и это вызвало смех: чего-чего, а соли у нас в отряде было мало). Бондаревич и Лойко раздобыли малость настоящего самогона у старых партизанских связных, настоящую «моршанку», которую почему-то все с удовольствием курили.

Ровно в полночь мы салютовали Новому году из охотничьих ружей.

Выбрали красивую молодую ель, и Лойко с Андреем украсили ее игрушками и электрическими гирляндами. Питание шофер приспособил от автобусных аккумуляторов. Это уже было «сверх программы» – такое партизанам и сниться не могло! Не мог нам сниться и приемник с проигрывателем «Бригантина», и пластинки из коллекции Бондаревича.

Спать не хотелось.

Под утро мы бродили по лесу, и ребята, забравшись на деревья, обсыпали нас сверху снегом.

Никогда не забуду этот Новый год!

Мои старые друзья на глазах помолодели. Словно к ним вернулось все лучшее из тех далеких партизанских лет. Будто мы возвратили себе кусочек нашей трудной боевой юности…

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Часто ее одолевает несбыточная, какая-то навязчивая мечта: собрать бы всех, кого она узнала за эту войну, кто помогал ей, выручал из многих бед, делился последним куском хлеба, отдавал с трудом добытое оружие и патроны, одевал и обувал, прятал от фашистов и полицаев, рискуя жизнью, выносил на носилках, вывозил на лошадях, нес на руках, вывез на самолете через линию фронта, делал операции в лесу и госпиталях, лечил и ухаживал, давал для переливания кровь, ободрял в трудные минуты…

Да, это ее мечта.

Но с тех пор как я вновь, через двадцать пять лет, встретился с Ариадной Ивановной, эта мечта овладела и мною.

Вот я и попытался, как мог и успел, собрать некоторых «под одну крышу» своей книги.

Много их, этих добрых, прекрасных и незабываемых людей, куда больше, чем здесь упомянуто. Память о них – живых и мертвых – Ариадна Ивановна Казей свято хранит в своем сердце. Навсегда.