Текст книги "Белый шиповник. Сборник повестей"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

“…Возьми доску липовую… ловкась добро… закали в печи и пиши с лазури…” – читал он. – Это же живописные секреты! “Что надобно творить для состава красок…” Схемы ловушек! Старинные гравюры! “Город Амстердам”. “Вологда”. – У Петьки глаза разбегались. – Вот это да! Вот это да! – только и шептал он. – Ведь это клад, клад. Это же музей настоящий! Только бы выйти отсюда!

Он схватил несколько книг поменьше, вернулся к Кате.

– Вот, – сказал он, усаживаясь у лучины. – Слушай! “Государю нашему, Атаману войска донского Кондратию Булавину послание…” – прочитал он. И даже взмок. Письмо Булавину!

– Огонь! Горит всё, – внятно сказала Катя.

Петька вздрогнул.

– Мама, не пускайте Колю на улицу без валенок – простудится ведь.

– Что? Что с тобой, Катя? – спросил Петька и понял, что девочка бредит.

Ему стало страшно. Он почувствовал, что и его самого знобит. Не ели они уже второй день. Он уселся у пылающей печи и стал глядеть в огонь. “Вот оно, приключение! – думал Петька. – Да если бы мне рассказали о таком, я бы босиком по снегу сюда пошёл! Скит, сотни книг, которым цены нет… Кому расскажи – не поверят. Да ради этого можно жизнь отдать… Да, но только свою жизнь собственную! А не жизнь этой рыжей девчонки.

Он вспомнил деда Клаву, бабушку. Как они, наверное, сейчас тоскуют и мечутся. Как, наверное, едет на тракторе Катин отец, проламывает метель, ищет их. Как наехала милиция, как идут люди сквозь буран с собаками… И ничего отыскать не могут. Он вспомнил отца, маму. И поймал себя на том, что он ничего про них не знал.

– С ума сойти! – сказал он себе. – До тринадцати лет дожил и не спросил, где мой родной дед и бабушка, пока отец не рассказал. Он вспомнил, как однажды отец пришёл домой ужасно расстроенный. Как он хватал себя за голову и кричал, что больной погиб по его вине, что он преступник… А Петьке было страшно смотреть из другой комнаты, как отец еле стоит на ногах. А может быть, в тот самый момент отец нуждался в нём, в Петьке? Почему он не расспросил его на следующий день, что случилось? А мама? Что о ней мог сказать Петька? Ничего! То, что она физик? И всё! Она как-то пыталась рассказать ему о своей работе, но он не стал слушать. Ради своей выдумки, чтобы похвастать перед деревенской девчонкой, устроил он этот поход за ёлками. А теперь смотрит, как она страдает, и ничем не может помочь!

И никто никогда не узнает о том, как погиб он, Петька Столбов. Никогда о нём не заплачут, как о тех погибших героях-партизанах. А ещё жальче было, что никогда и никто не узнает о тех сокровищах, что отыскал он, Петька Столбов. Ведь его находка могла осчастливить десятки людей. Наверняка в этих книгах есть и рецепт золотой росписи, и старинные сочинения, и, кто знает, может быть, ещё неизвестные летописи. Он вспомнил Николая Александровича. Два года он будет раскрывать книгу, отклеивать страницу за страницей. А здесь десятки книг умирают. Их некому читать. Кто знает, о чём кричат эти страницы? И он, Пётр Столбов, ничего не может сделать.

– Нет! – сказал он громко. – Нет! Не имею я права умирать! Я должен книги спасти! И спасу! Полумёртвый, мёртвый дойду до людей! И Катю выручу. Как только вьюга уляжется, возьму Орлика и пойду искать тропу. – Ему представилось, как бредёт он по болоту, как проседает под ним трясина и он проваливается без крика в ледяную дымящуюся жижу. “И кто только эти приключения выдумал?”

Конь на повети вдруг затопал, заходил. Петька очнулся. Ему показалось, что кто-то прошёл в сенях. Волки! Он схватил рогатину и вскочил, заслонив собою Катю.

Дверь отворилась. На пороге стоял в клубах морозного пара Антипа Пророков.

– Мир дому сему! – пророкотал он низким басом, снимая шапку и обметая ею валенки. – С Новым годом! Вот вы где. А вас весь район ищет. Ну, слава богу, живы!

Петька выронил оружие.

Глава шестнадцатая

ХОЗЯИН БОЛОТА

Антипа поднял рогатину. Усмехнулся.

– Я как узнал, что вы Орлика взяли, – сказал он, – сразу понял, что, если вас волки пугнут, конь сюда подастся. Он ведь здесь родился. До году тут, в этой повети, стоял. Я ему сено на болоте косил. Мой это конёк. Ну, а потом, как стало мне кормить некого, так я его и отпустил.

Антипа говорил очень медленно. Словно отвык он от слов. А руки у него ходили проворно. Он открыл банку с тушёнкой, налил из фляги молока, достал из мешка котелок и через несколько минут уже поил с ложки Катю каким-то снадобьем. Петька уплетал тушёнку с хлебом, он не мог дождаться, когда согреется молоко, и пил его так, ледяное.

– А что, – спросил Антипа, глянув искоса на Петьку, – заколоть меня, как медведя, мог?

Хотел Петька соврать, но не так на него смотрел Антипа, не вранья он ждал.

– Мог! – выдохнул Петька и добавил: – Страшно ведь было. Волки!

Антипа помолчал.

– А ведь ты, паря, – сказал он, откашлявшись, – тоже простуженный весь. Дай-ка я тебя полечу. Я тут, наверное, лет десять не был. А банька-то, наверное, цела ещё. Пойдём попаримся.

Он ушёл топить баню. А Петька побежал в читальню. Вытащил книги и стал увязывать их в какое-то широкое полотенце.

Два больших тюка набрал он. “Нет! – подумал он, – так нельзя. Всего не увезёшь. Надо опись составить. Пересчитать всё. Десятки книг! Десятки икон! А костюмы! А утварь! А посуда!”

– Малой! – крикнул из сеней охотник. – Ну, ходи… Взгрел я баньку.

Раздевались на улице, за маленькой загородкой. Одежду Антипа аккуратно раскладывал где-то там, в чёрном жерле банной двери. Ворочался он медленно, как медведь в берлоге. В дверь плечищи свои старый охотник просунуть не мог. Входил боком. Вот на боку и увидел Петька шрам, похожий на маленькую воронку.

– А вон ну-ко русской баньки попробуй!

Петька сунулся в темноту, и ему показалось, что он попал в огонь.

– Ходи, не бойся, – рокотал Антипа. – Давай на полок.

Хватая воздух ртом, Петька завалился на горячие доски. Дрожь колотила его, неё тело покрылось гусиной кожей. Ему казалось, что он промёрз насквозь и от жары этот холод стал ещё сильнее. Две горячие ладони опустились на Петькину спину, и ему почудилось, что он попал под пресс.

Антипа мял его, выворачивал суставы, но не было больно от этой жёсткой ломки, наоборот, казалось, простудная ломота выдавливается из тела. Потом охотник взял два веника и стал махать ими в воздухе, и жаркие волны окатили мальчишку. Веники гуляли по нему от пяток до макушки, находя остатки холода и озноба, выгоняя их из тощего Петькиного тела. Ему показалось, что если он сейчас выскочит наружу, то сможет огромными прыжками понестись по снежной равнине. Лёгкий, упругий, как пружина!

Антика парился долго, со стонами и всхлипываниями, несколько раз выбегал и катался в сугробах. А Петька блаженствовал, лёжа на полу и чувствуя, как остывает баня, но не уходил ровный жар из его пропаренного тела.

– А что это у вас, Антипа Андреич? – спросил он, дотрагиваясь до шрама.

– Гм… – кашлянул охотник и вдруг спросил заметно дрогнувшим голосом: – А откуда ты моё отчество знаешь?

– На памятнике прочитал. Догадался… – прошептал Петька.

– Гм… – помолчав, сказал охотник. – Это правильно, что на памятнике прочитал. Должен и я там быть. Вот не привёл господь. Стало быть, нет моего часа, надо жить. Может, и хранил меня, чтобы вот я вас отсюда вывел. А может, чтобы возмездие свершил… Ты вот рогатиной на меня – это правильно. Бойся коня сзади, быка спереди, а человека со всех сторон. – Он поворошил в каменке угли. – Моих-то вот поубивали…

– Так ведь это фашисты были!

– Фашисты, – согласился Антипа. – В чёрных мундирах все. Между собой, как собаки – гам-гам-гам… Я к деревне-то вышел, да опоздал. Там уж и дым развеялся. – Антипа говорил словно сам с собой. – Нагнал я их. “Не в ту сторону, – говорю, – идёте. Давайте я вас через болото проведу, на ту, значит, сторону”. Обрадовались. “Гут!” – говорят. Ну, я им “гут” и устроил. – Антипа улыбнулся, глядя в огонь, но от этой улыбки Петьке стало не по себе. – Один офицерик мне напоследок и сделал моточку.

– А сколько их было?

– Все тута, сколько ни было. Вот с тех пор и зовут меня хозяином болота. Моё это болото. Моя вотчина. Царство моё! – Антипа горько усмехнулся, и Петька увидел, какой он старый. Как по-стариковски сутулится его спина, как набухли вены на руках.

– Антипа Андреич! – сказал он. – Приезжайте к нам в город! В гости.

Старик растёр грудь холщовым длинным рушником.

– Нельзя мне! – сказал он и погладил Петьку по голове. – Нельзя мне. Какой же я хозяин, если я хозяйство брошу. Мне моё болото нельзя бросать. А то его начисто разорят. Здесь дичь непуганая, её моментом всю перебьют. Людишки – они жалости не знают. Хорошо, сейчас волки появились, так народ аккуратнее стал ходить – опасается. Вот его, народ-то, так и надо – страхом держать.

Не понравились Петьке эти слова. Но возражать он не стал, да и не знал, что возразить.

После бани они долго пили чай. И Катя тоже поднялась и сидела с ними за столом. Помогло Антипово лекарство. А ещё больше помогла еда и уверенность, что теперь они выйдут отсюда.

– Ну ладно! – сказал после чая Петька. – Пойду в читальню опись составлять.

– Какую опись?

– Книги перепишу, какие тут есть, для музея…

Антипа вдруг нахмурился.

– Зачем это? Глумиться! Мало тут коробейников этих ходит, у бабок прялки выманивают! А книги не прялки – это мысль человеческая! Я тебе ни одной книги стронуть не дам.

– Так ведь они пропадут тут! – пытался возразить Петька.

– Двести лет лежали и ещё столько же пролежат… Пусть лучше пропадут, чем шаромыжникам каким-нибудь достанутся. – Антипа взял мальчишку за плечи. – Всё, что видел тут, забудь! Никому рассказывать не смей! Да тебе никто и не поверит. Скажу, что, мол, замерзали ребята, а я вас в Гончаровке отыскал. Где эта Гончаровка, ведь тебе тоже неведомо! Есть такая – три дома пустых. А тропу к болоту только я знаю! Ни тебе, ни кому другому не найти!

Глава семнадцатая

ВОН ИЗ НАШЕЙ ДЕРЕВНИ!

Антипа Пророков был прав. Как ни старался Петька запомнить дорогу – не запомнил. Уж больно много было поворотов. Порой охотник останавливался и начинал считать шаги.

– Пятнадцать вправо, семь прямо, двенадцать направо… – шептал Петька, но запомнить этого не мог.

В серых сумерках, в снегопаде всё болото было ровным, белым и одинаковым. По каким приметам вёл его Пророков, Петька понять не мог.

Встретили их как выходцев с того света. Бабушка готова была задушить Петьку, обнимая, дед прослезился и уговорил старушку устроить ему особливое угощение. А вот Катя расхворалась всерьёз. И Орлик на болоте простудился и так страшно кашлял и хрипел, что было в горнице слышно.

Все – и милиционер из района, и отец Катин – поверили, что ребята ночевали в Гончаровке. Хотел Петька сказать, что это неправда, но глянул на сутулую спину Антипы и почему-то не сказал. “Выйдет, я говорю правду, а этот старый, несчастный человек – врун?” – решил Столбов. Он-то знал, каково быть вруном.

На следующий день он проснулся, как всегда, от беготни Лазера, от вздохов бабушки, от визжания дедовского станка. И всё это показалось ему удивительно родным и необходимым. Петька удивился, как это он жил раньше без бабушки и дедушки, без деревни.

– Дедунь, – попросил он сразу же, как явился после завтрака в мастерскую, – а дай мне резать попробовать…

Дед засуетился, вытирая рукавом резец, разгребая ногами стружки:

– Ну-ко, ну-ко…

Петька взялся за дрожащую сталь. Дед обнял его и положил свои крепкие узловатые руки поверх Петькиных.

– Давай, милай, полегонечку… Аккуратно веди от плеча. Помаленечку. Ровненько, ровненько. Веди-веди…

Петька припомнил, как в первом классе, когда мама учила с ним уроки, она вот так же приговаривала: “Веди, веди, веди…” И он взмок от усердия. Несколько первых заготовок он запорол. Резец вдруг вырывался из рук – и получалась такая зазубрина, что всё шло насмарку. А один раз Петька чуть себе глаз не выбил.

– Отдохни, отдохни, – сказал дед, усаживая запыхавшегося Петьку. – Ничего! Не враз Москва строилась, научисси…

И ловко и спокойно стал исправлять те огрехи, что наковырял мальчишка.

– Дело-то нехитрое, – приговаривал старик, – а сноровки требует. Надо помаленечку, не торопясь; веди резец, как песню…

Петька залюбовался им. Щуплый, с остренькими плечишками и тонкой морщинистой шеей, дед был удивительно ловким. Резец, такой непослушный в руках Петьки, был совершенно покорен деду. Дед вырезал посуду, словно лепил её, отсекая всё ненужное.

– Дедунь! – сказал он восторженно. – А ведь ты художник!

– Эва! – засмеялся старичок. – Хватил! Художник! Я и расписывать-то не умею как надлежит, а резать да точить – это ума не надо.

– Это талант надо! А рецепт, как краски делать, я тебе достану!

– Ну-ну-ну. Достань! Вот все химии-физики изучишь и достань!

– Тут химии да физики мало, – сказал Петька задумчиво. – Тут надо историю знать! Человеком надо быть…

– Это точно! А мне бы топором способнее. Нам хоть избу скласть, хоть часы починить, только в часах топором не развернёсси… – Старик сказал старинную прибаутку.

Столбов вспомнил обветшавшие избы скита, провалившуюся стену. “Вот бы кого на реставрацию поставить…”

– Мир дому сему! – Он даже вздрогнул от этого знакомого приветствия. На пороге стоял Антипа.

– Антипушка, гостенька дорогой, – захлопотал дед Клава. – Милай ты мой, не забыл, вспомнил, сейчас мы тя к столу…

– Не сепети, Клавдий! Я к тебе за делом. Малого твово хочу взять. Работа есть.

– Кака-така?

– Он у тебя на лыжах знатно бегает. Вот ему дело и есть – осины со мной для лосей валить… Согласный? Лесничество оплатит.

– Согласен! – выдохнул Петька.

– Вот и ладно! – нахлобучил шапку Антипа.

Они до темноты ходили тропами, ведомыми только Пророкову. Выбирали осины посочней и, подрубив с одного края, брались за двуручную пилу.

– Ты от себя-то не толкай! – приговаривал Антипа. – Ты только на себя тяни, а потом отпускай и ровней веди!

– Мы ведь хорошие деревья губим! – сказал Петька, когда они уселись на срубленный ствол закусить ледяным молоком и хлебом.

– Не губим, а спасаем! – улыбнулся Антипа. – Этого дерева лосю надолго хватит. Он его по всей высоте обгложет, а так только бы у корня. Там и кора хуже, и больше деревьев загубил бы. Да ещё сосёнками молодыми стал бы лакомиться – верхушки сгрызать. А так и сыт будет, и лес цел. Ну-ко… – Он встал и замер. – Идут!

Тёмная тень с хрустом двигалась по лесу.

– Становись с подветра! – прошептал Антипа. Они быстро обежали поляну так, чтобы ветер дул на них. – Смотри!

На белый чистый снег вышли лоси. Их было пять. Впереди шёл огромный величественный старый самец. Он остановился, чутко принюхался и пропустил остальных вперёд. Два голенастых лосёнка принялись за только что срубленную осину, а старик стоял, высокий, сильный, мощно вдыхая морозный воздух.

– Вот это да! – сказал Петька, когда они отошли на порядочное расстояние. – Красота-то какая!

Антипа только усмехнулся.

– Вы знаете, я никогда не видел диких зверей. Они необыкновенные. – На Петьку напал приступ разговорчивости, он говорил и говорил. – Спасибо вам большое, что вы меня взяли с собой! Вы не смейтесь, что я говорю много.

– Я не смеюсь, – ответил старик. – Чего смеяться.

Они вернулись в сумерках. В избе деда громко играла гармошка. Они вошли в горницу, и Петька увидел своих попутчиков по поезду.

– Петяша, – обрадовался дед. – Вот ко мне покупщики пришли. Работу мою покупают.

– Да уж выручим тебя, старик! – сказал длинноволосый парень в свитере, разливая водку и тыча вилкой в капусту. – Пятак штука!

– Да что ты, милай, да побойся бога! По пятаку – это ж насмешка над моим трудом!

– Как хошь! – сказал покупщик и опрокинул в глотку стакан. – Кому твой товар нужен? Так, для любителя, и всё. Больше пятака не могу. Это ж деревяшки. Вот иконы если б, тогда по трешнице за доску…

Они пили водку, чавкали капустой. А дед, принаряженный в новую рубаху и пиджак, всё пытался возражать, что, мол, не за деньгами он гонится, а что труд его не ценят.

– Дед, не ломайся! – похлопал старика по острому плечу “коробейник”. Голова деда мотнулась. Грустно поник задорный вихор.

Петька смотрел на этих наглых парней, на тощего подвыпившего старика, на его острые плечи, на тонкую морщинистую шею.

– Дедунь! – сказал он громче и совершенно неожиданно для себя. – Ты зачем эту погань в дом пустил?

– Ты что, это ж гости! – ахнула бабушка.

– Какие гости! – закричал Петька. – Это воры! Они тебя, дедуня, обирают!

– Ну ты, – пьяно развернулся длинноволосый в свитере.

– Бабуля! – закричал не своим голосом Петька. И ярость захлестнула его. – Спускай Лайнера! Гони их! – В каком-то исступлении он подскочил к Антипе и сорвал у того с плеча ружье. – А ну, вон отсюда!

– Чокнутый! Ненормальный! – Покупщики шарили и не находили шапки.

– Ты, дед, укороти мальчишку. Мы к тебе и не придём в другой раз!

– Петя! Петяша… – растерянно заговорил старик.

– Сядь! – рявкнул Петька. – Старый человек! А со всякой дрянью за стол садишься! И не смейте сюда приходить! И в деревню нашу не заявляйтесь! А ты, дедуня, не бойся. Я твои работы сам в город отвезу в музей и в сувенирный магазин сдам. Вон отсюда, спекулянты. Ну! – Петька поднял тяжёлое ружьё.

Глава восемнадцатая

ХОЖУ ВПЕРЁД – СМОТРЮ НАЗАД

– Далёко ль собрался? – спросил Петьку Катин отец, когда мальчишка вышел на крыльцо.

– Егерю помогать пойду.

– Садись, подвезу. – Тракторист приветливо открыл дверцу газика, в котором возили на работу мелиораторов. Они выехали за деревню. Лес стоял, словно накрытый матовым молочным колпаком. Белёсая дымка застилала деревья.

– Хороший день! Серебряный! – сказал тракторист, начиная разговор. – Когда солнышко – тогда день золотой. А нет его – серебряный. Вот тридцать семь лет живу на свете, а всё решить не могу, какие дни мне больше по нраву.

– Здесь хорошо, – нехотя отозвался Петька. – Здесь и морозный туман какой-то сухой. А у нас в городе мороз хуже переносится.

– Стало быть, в деревне лучше?

– Кто где привык, – уклончиво ответил мальчишка.

– А я вот деревню предпочитаю. Тут природа, тут хорошо.

– Так вы эту природу всю тракторами перевернёте. Вместо вольной природы сделаете цех по производству продуктов.

– Э… – посмотрел на Петьку тракторист. – Не Антипа ли Пророков тебя научил?.. Его речи.

– А хоть бы и Антипа, что, не так?

Странное дело: с Антипой Столбов постоянно спорил, а стоило заговорить с кем-нибудь, он начинал повторять всё, что говорил ему старый егерь.

– Да, брат, я гляжу, вы большие приятели…

– Да уж какие есть. – Почему-то Петьке всё время хотелось защищать старого егеря. Хотя на него вроде бы никто не нападал, да и сам он за себя постоять мог.

– Человек-то Антипа Андреич не худой, да сложный, не простой человек.

– А простота, говорят, хуже воровства…– ответил Петька любимым присловием деда Клавы.

– Не современный он человек, – словно не слыша его, говорил Катин отец, ловко объезжая ухабы.

Газик подпрыгивал в обледенелых колеях. Весело было катить по лесной дороге.

– Я раз ему сказал, что, мол, устарелые твои взгляды, Антипа Андреич, а он вроде тебя отвечает: какие есть. Ты вроде на него похожим делаешься.

– А что, он человек красивый и честный, на него походить не беда.

– Да, это точно. Он что твой Илья Муромец. На коня да палицу в руки. Только сейчас время палиц прошло. – И вдруг тракторист совершенно серьёзно, как к взрослому, обращаясь к Петьке, добавил: – Твой Антипа упёрся в прошлое и ничего, кроме него, видеть не хочет. Его бы воля – он бы и спички запретил – кремнем да кресалом огонь бы добывал.

“А он вроде и не спичками огонь в бане растапливал, а точно кремнем да кресалом…” – припомнил Петька.

– А так жить нельзя. Это вроде как машиной управлять да не на дорогу смотреть, а в зеркальце заднего обзора. Так и в кювет слететь недолго…

– Ничего, Антипа Пророков ещё нас всех переживёт. – Петька посмотрел на Катиного отца, и ему показалось, что тот похож на старого егеря. Такие же густые кудри, только русые, а не чёрные с проседью, такой же упрямый взгляд. Только лицо молодое, бритое.

– Нельзя жить одним прошлым, твёрдо сказал тракторист. Твой вот Антипа на лыжах бегает, а ему мотосани предлагали – не взял! Бензопилу давали – не взял. Вот и корячится по лесам на лыжах да с топором.

– Ваши мотосани громче трактора громыхают, всё зверьё разбежится, – сказал Петька.

– Не разбежится. Погрохотал полчаса и уехал. А так трое суток в одном месте топором стучит, вот тут-то оно и разбегается. Жизнь – она на месте не стоит, и худо, если человек от неё отстаёт.

– Ну так чего ж! Давай всё ломай! Круши! Заводи новую жизнь.

– Зачем ломать! – ответил спокойно тракторист. – Разбираться надо – всё хорошее оставить, а худое долой. Вон у нас избы – что раньше строили, что теперь, потому польза, опытом выработано. Была изба и осталась. А лучина – шабаш. Нет лучины. Электричество теперь.

– Живой-то огонь красивее… – не уступал Столбов.

– Чего? – Тракторист даже руль отпустил. – А ты жил при этом живом-то огне? Вот то-то, что нет… А я в войну при лучине насиделся, так пропади она пропадом. Горит, проклятая, быстро. От “живого-то огня” угар, копоть, а свету никакого… Нет уж, ну её к бесу. Погоди, у меня тут кормушечка прилажена.

Они вышли из машины, по еле заметной тропке пробрались на небольшую полянку.

– Смотри, – прошептал взрослый.

А смотреть было на что. На высокой берёзе, совершенно запушённой инеем, словно малиновые яблоки, сидели снегири. Их было больше десятка. Они тоненько посвистывали и степенно клевали развешенные повсюду гроздья рябины. Тут же сновали желтогрудые синицы, а чуть поодаль исследовал дерево красноголовый дятел. Он чем-то напоминал начальника станции в красной фуражке. Деловито и важно ходил он по дереву и выбивал звонкую дробь крепким носом.

– Лет пять уж тут им столовую устраиваю. Выходи. Птицы меня знают, не боятся. Только движений резких не делай.

Птицы и правда не собирались улетать. Наоборот. Синицы стали кружить над людьми и норовили вырвать из рук корм.

– Когда-нибудь всё так будет, – сказал тракторист, когда они вернулись к машине. – Будут люди и звери вместе жить и друг другу не мешать. А природа будет не дикая, а культурная… И голодных на земле не будет, и леса останутся, и поля и болота тоже, чтобы рекам основание давали… Только для этого техника нужна. Сейчас с одним топором много не наработаешь.

Г лава девятнадцатая

МИР ДОБРОМ ДЕРЖИТСЯ

Удивительно, как стало Петьке времени не хватать! Подымался он теперь вместе с дедом и не успевал умыться, как приходил кто-нибудь из соседей или бригадир.

– Клавдий Потапыч, – говорил он, снимая каракулевую ушанку с лысой головы, – сделай милость. С парнишкой своим двумя санями сгоняйте на станцию. Там, вишь ты, трубки керамические привезли для мелиорации. А у нас послать некого.

И катили они с дедом на станцию. Не успевали погрузить эти короткие, тяжёлые, как кирпичи, трубки и накормить лошадей, как приходил Катин отец.

– Петруша! – говорил он. – Ты у нас лыжник знаменитый – свези на Касьяновское поле напарнику моему подшипник. У него трактор встал, сейчас по рации передали.

И Петька летел на свистящих своих лыжах через Касьяновский лес на край поля, где застыл трактор, и тракторист, промасленный и пропахший соляркой, ждал Столбова, как спасения! А после обеда приходил Антипа, и они шли в лес заготовлять осиновые жерди, или возить сено на дальние участки, или сыпать соль в лосиные кормушки. Антипа исподволь учил Петьку разбирать следы, примечать дорогу, обращаться с ружьём и всем тем сложным наукам, без которых не обойтись охотнику.

– Глянулся ты Антипе! Привязался он к тебе! – сказал как-то дед. Он вырезал ложку, а Петька вытачивал на станке большого деревянного снеговика, Кате в подарок.

– Он мне тоже нравится, – сказал Петька. Точить было сложно: три шара да ещё ведро на голове. А выточить он хотел большущую фигуру, почти в метр высотой.

– Мужик-то он золотой! – подтвердил дед. – Да только всё злодеев вокруг видит. Я тебе толкую, что одинокий он. И в голову себе втемяшил, что так оно лучше. А так нельзя. Я к тому, Петяша, говорю… Ты резцом-то не ковыряй, но ковыряй! Ты веди плавно! Я к тому, Пётра, что вот он к тебе расположен, дак ты его не гони от себя-то. Он душой застыл. Пущай он к тебе привыкнет! А? – И старик жалостно посмотрел на Столбова, словно для себя просил.

– Дед! – сказал Петька. – Знаешь чего?

– Ну?

– Я тебя люблю! – И Петька чмокнул старика в морщинистую щёку. – Ты у меня самый лучший на свете.

– Ты наговоришь! – расцвёл дед. – Фулюган я!

Петька расписал снеговика цветами и поставил сушиться. А сам взял мороженой рябины и пошёл Катю проведать: он к ней всё время ходил, а то и по два раза в день.

– Петя пришёл! – закричал Васька, тот самый, кто на горшке катался. Петька сделал ему большущий деревянный грузовик, и теперь он раскатывал на собственном транспорте. – Садись с нами картошку есть!

Катя лежала в светёлке. Она очень обрадовалась и Петьке и рябине.

– Можно бусы сделать, – сказала она, перебирая ягоды тоненькой, похудевшей до синевы рукой.

– Ты ешь! Сладко! Необыкновенный какой-то вкус! – сказал Петька. Не мог он спокойно смотреть на эту девчонку, всё его совесть мучала, что загубил ей каникулы.

– Петя! – прямо глядя ему в глаза, сказала девочка. – А что ты не расскажешь, где это мы на болоте были?

– Да не на болоте вовсе! В Гончаровке были.

– Да? А я всё царство какое-то деревянное видела… И будто на мне сарафан парчовый и кокошник, как у принцессы. И огни горели…

– Нет, – отвёл глаза Петька, это тебе в бреду…

Зачем ты меня обманываешь, Петя? – Катя потянулась и вынула из-под подушки ту самую книгу, что читал ей Столбов там, в скиту. – Это вот ты в мешок сунул.

Петька покраснел так, как не краснел никогда.

– Катя! Ты должна меня понять, – запинаясь, начал он. – Это не наш секрет…

Катя внимательно выслушала всё, что он сбивчиво говорил ей и про ценность находок, и про одиночество Антипы, и про опасность со стороны барахольщиков, и про совершенно справедливые опасения старого егеря. Девочка машинально перебирала ягоды, рассыпанные на одеяле.

– Знаешь, – сказала она, подумав, – ты отдай Антипе Андреичу книжку эту. Скажи, мы случайно унесли. Пусть он нас за воров не считает. И ты, Петя, на него не обижайся. Это ведь его родной дом, скит-то. Хочет – пустит туда, а хочет – не пустит… А знаешь, почему наше болото не замерзает? Там ключи горячие. Я в этой книжке прочла. И ещё: как эти ключи начинают сильно бить, так во всей окрестности неурожай. В этой книжке за сто пятьдесят лет наблюдения записаны…

– Видишь – сказал Петька. – Это ж научные сведения! Им цены нет! А он их прячет.

– Нет, – сказала Катя. – Силой ничего брать нельзя.

Глава двадцатая

КАЛЁНАЯ СТРЕЛА

– Ты на меня не серчай! – говорил Антипа. – Я от людей добра-то немного видел, всё больше зло. И никаких у меня обязанностей к людям не имеется.

Они сидели на поваленной осине. Петька только что отдал старику книгу, и тот говорил растерянно, словно убеждал самого себя.

– Сам посуди. Все мои прадеды двести лет в болоте от людей прятались. А ведь не воры, не разбойники! Одного только хотели – воли. А их за это в тюрьмы и в рудники, и в Сибирь! А эти вот пришли, поджигатели-то! Стариков, детишек невинных пожгли. Это как?

– Это фашисты! Понимаете, фашисты! Они не люди! По ним нельзя о людях судить!

– Те фашисты, эти царисты, а то и вовсе пятые-десятые… Все одинаковые!

– Неправда! Неправда! – доказывал Петька. – А дед Клава? Он детей всю войну прятал, жизнью рисковал!

– Пошли! – сказал охотник. – Сам-то ты небось меня рогатиной встретил. А барахольщиков-то чуток не пострелял? А?

– Так ведь это не со зла, а в защиту. А в скиту вообще, я думал, волки забежали…

– Пойдем! Нам ещё двадцать третий участок надо посмотреть. Что-то вчера там двое городских шныряли, не учинили бы беды какой!

Старик оттолкнулся палками и покатил под гору. Петька за ним.

Он бежал легко и сильно, выбрасывая вперёд палки, дышалось свободно, хвойный лесной запах бодрил.

– Замотал ты меня! – закричал Антипа. – Здоров ты на лыжах ходить. Становись первым, я отдохну.

Они поменялись местами. Теперь Петька шёл первым, а старый егерь бежал позади.

– Что, не любишь, когда на пятки наступают? – смеялся он. – А всё ж удивил ты меня с этой книгой! – прибавил он вдруг. – То вон как дрожал, а тут отдал! Удивительно…

– Ничего удивительного! – повернулся к нему Петька. – Это ж ваше!

– Да уж я и то гляжу, – примирительно сказал Антипа. – Хороший ты парень, Пётра. Я к тебе привык, знаешь…

Но в этот момент Петька ткнулся в какую-то проволоку грудью. Она сорвалась, резанула его по горлу. И в ту же секунду что-то свистнуло над головой мальчика. Падая, он услышал, как охнул Антипа. Когда Столбов вскочил, он увидел, что старик лежит навзничь. А из груди у него торчит, Петька не сразу понял что… Стрела? Что тут, индейцы? Большущая стрела, толщиной в два пальца с наконечником в мужскую ладонь, пробила ватник старика и глубоко вошла в грудь.

– Всё! – хрипло сказал Пророков. – Конец мне, Пётра!

– Что это? – испуганно выдохнул Петька.

– Самострел, – тяжело опуская веки, сказал охотник. – Браконьеры на лося ставили. Прощай, сынок!

– Антип Андреевич! Что вы! Антипа… – заголосил Петька, падая на колени. – Не умирайте! Не надо! Пожалуйста!

Он хотел вырвать стрелу, но вспомнил, что в “Трёх мушкетёрах”, как только вытаскивали кинжал из груди раненого, так фонтаном била кровь и тот испускал дух.

– Что же делать? Что делать? – причитал он, ползая на коленях.

– Ничего! – прошептал старик. – Ступай, сынок. Волки доделают.

– Нет! – закричал Петька. – Потащу вас! Не дам помереть. Не дам!

Он стащил с Антипа лыжи, пошарил в кармане, нашёл два гвоздя, этого было мало. Тогда он вернулся к той проволоке, что приводила в движение самострел. Раздирая кожу на ладонях, отломал несколько кусков. Потом без сожаления сломал свои лыжи и обломки их укрепил на лыжах охотника. Получилась волокуша.

– Антипа Андреич, помаленечку давай переползай! Дорогой мой, давай!

Старик со стоном перевалился на эту волокушу.

– Не дам помереть, не дам! – приговаривал Петька, впрягаясь в проволочную лямку.

Старик был страшно тяжёлым, а снег глубоким. Петька, опираясь на лыжные палки, тянул и тянул вперёд. Он не помнил, сколько он шёл. Сердце у него колотилось где-то в ушах, голова раскалывалась от боли, а дышать было так трудно, словно он дышал огнём.

– Ничего, ничего! – приговаривал он во время остановок, растирая старику побледневшие щёки. – Не дам помереть! Не дам!

Старик был в полузабытьи, он иногда что-то говорил, просил оставить его. Потом стал называть Петьку разными именами.

– Матвеюшка, – шептал он, – сильный ты у меня какой! Серёженька мой!