Текст книги "Белый шиповник. Сборник повестей"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Присмиревшая малышня, косясь на пятиметровый чёрный крест, гуськом потянулась по узкой тропочке за отцом. Они вышли на большую поляну, посреди которой стоял какой-то странный обелиск; возле него были сложены самодельные венки, и человек в городском пальто, держа шляпу в руках, что-то говорил толпе колхозников.

Петька подошёл ближе. Ох, да это и не обелиск вовсе! Это печная труба. Только чёрная вся. И доска на ней: “Здесь была деревня Староверовка”. Под доской тянулись двумя столбцами фамилии. “Партизаны” – было написано над одним. “Жители деревни” – над другим. Здесь было всего три фамилии (“Три семьи”, – припомнил Петька), и под каждой фамилией – несколько имён. “Пророковы Андрей Ипатьевич, Марфа Кондратьевна, Алексей Андреич, Касьян Андреич, Аграфена Кирилловна, Матвей, Алёна, Марфа, Серёжа…” От этой надписи Столбова по спине продрал мороз.

– Вопленица приехала… – услышал он Катин шёпот.

– Что?

– Вон Александра Ильинична стоит, из райцентра приехала. Вопленица она, ну, плакальщица, значит… Плакать будет.

– Как это? – не понял Петька. Он что-то туго соображал и всё не мог оторваться от последнего имени в эпитафии – “Серёжа”. Малыш совсем, наверное. “Серёжа…” Чем больше Петька смотрел на обелиск, на толпу у памятника, на алые ленты самодельных венков, тем сильнее становилась у него в груди какая-то странная боль. Похожая на ту, что появилась, когда отец рассказывал о своем детстве. Только теперь она была сильнее. Мешала дышать и думать…

– Снимите шапку! – прошептала Катя. – Минута молчания.

Петька оглядел поляну, стариков и старух, склонивших головы, колхозников помоложе, что столпились позади, детишек, прижавшихся к матерям и притихших, и увидел у всех на лицах то же выражение боли.

Из толпы вышла худая чёрная старуха. Поклонилась людям в пояс, и толпа ответила тем же поклоном. И, повернувшись лицом к памятнику, она вдруг громко сказала-пропела:

– Ой, взойди ты, заря алая! Растопи снега холодные! Расступися, мать сыра

земля!

Подымись, мой горький сынушка, партизан мой похороненный!

Разнесчастная моя кровиночка! Расскажи ты своей матушке,

Кто ж тебя убил-застрелил, кто оставил меня одинокою?..

Старуха уже рыдала в голос. Вместе с ней плакали люди в толпе. Многие мужики украдкой утирали глаза шапками. И Петька почувствовал, что и у него слёзы текут сами собой. И от этого становится легче.

И он вспомнил, что ещё в первом классе, когда мама пошла с ним один раз в театр слушать оперу, ему вот так же было горько и хорошо. Но там были артисты, симфонический оркестр, музыка Чайковского, Ленский, придуманный великим Пушкиным… А здесь – дикий лес, печка на поляне и старуха с фольклором. Он вспомнил это слово – “фольклор” – сказки, былины, народное творчество, в общем. Вспомнил, как с трудом заучивал “Не шуми мати зелёная дубравушка…” и веселился всем словам: “солнце красное, трава-мурава, уста сахарные…” – эпитеты они назывались. А всё вместе – народное творчество.

Он раньше бормотал эти слова, как одно – “народноетворчест”, и ему казалось, что народ – это что-то далёкое, бывшее в давнем прошлом. Крепостные крестьяне… Матросы и солдаты, бегущие к Зимнему… А тут он смотрел на плачущих людей и понимал, что это и есть народ: и человек в городском пальто, и старая плакальщица, и рабочие-мелиораторы в комбинезонах поверх ватников, и Катин отец с малышом в руках, и Катя, и сам он, Петька Столбов, – это всё народ!

И ему захотелось обнять этих людей, сделать для них что-нибудь такое хорошее, пусть даже умереть ради этого. Ему захотелось подойти к старикам и старухам и развеселить их. Увидел деда Клаву, стоявшего прямо, как вбитый гвоздь, и бабушку рядом с ним. “У меня есть бабушка и дедушка! – сказал он себе. – Какое счастье – иметь бабушку и дедушку!”

Совсем растрогался Петька, а когда начал шарить по карманам в поисках платка, чтобы утереть оттаявший нос, то такого предмета в куртке своей не обнаружил. “Вот незадача!” – подумал он. И тихонечко пошёл в сторонку, чтобы там как-то утереться. У леса он неожиданно откопал платок в кармане пиджака. “Нормально!” – обрадовался Петька и замер.

Прямо перед ним под заиндевевшей елью стоял огромный человек без шапки. Иней тихо опадал на его чёрную с проседью голову. Он стоял неподвижно. Глядя куда-то поверх Петькиной головы, словно рассматривал что-то, только ему одному видимое. Руки в кожаных галицах неподвижно лежали на ружье, перекинутом через грудь, и слезы блестели на густой кудрявой бороде.

Петька не удержал равновесия и сел в сугроб. А когда поднялся, никого под елью не было. Только с верхней ветки медленно сыпался иней…

– Это он! – решил Петька. – Это он – Антипа Пророков!

Глава одиннадцатая

МАТРЁШКА ДА РАСПИСНАЯ ЛОЖКА

Вечером раскрашивали дедовы изделия. Дело было весёлое! В глиняных плошках дед развёл приготовленные по своим рецептам густые краски, достал бутылку светлого лака. Рисовать уселись все. Бабушка и Катя взялись расписывать цветами фартуки матрёшкам, дед тоненьким пером обводил рисунок. А Петька выпросил себе на пробу одну корявую матрёшку.

– Раньше, – рассказывал дед, – мы больше по крупной части промышляли. Бочки там, по плотницкой линии чего… А посуду как вывезем на ярмонку, пока староверы свою не привезут – покупают, а как они со своим товаром приедут, так на нас никто не глядит! Словно нас и на ярмонке нету. Они вишь золотую посуду делали…

– Как золотую? – подскочил Петька. – А где они золото брали?

– Да не из золота! Деревянную! Только они её так расписывали да закаливали сколько раз в печи, в жару, да ещё как-то… Она золотой и гляделась. Ну-ко погоди, гдей-то у меня ложечка сохранилась…

Дед полез в сундук. Достал оттуда шинель, будёновку, какие-то свертки, пачку книжек.

– Вот! – он развернул тряпицу и достал небольшую, красивой формы ложку. – Это мне наш артельный подарил, когда я первый самостоятельный заказ сделал. Мастером, значит, когда меня признали.

Ложка действительно сияла золотом, а по золоту расцветал диковинный аленький цветочек, с чёрными лепестками и стеблем. Он был такого глубокого цвета, словно в ложку положили пылающий уголёк. Тонкий черепок завершался головою голубя, который поправлял у себя на груди перышки.

– Не клади её на стол-то рядом с нашим ремеслом, – сказал дед, передавая ложку, – а то вовсе рисовать расхочется. Пятнадцать годов я этой ложкой ел, а она цвета не потеряла…

Дед сел к столу. Пригорюнился.

– Вот ведь мог научиться! Не скрывали они от меня секретов своих. А теперь поди, кто расскажет… Нет староверов – погибли и мастерство своё с собой унесли!

И Петька вспомнил, как горевал реставратор, когда говорил об утраченном, забытом мастерстве. Чем-то напомнил ему дед Николая Александровича.

– А если у Антипа Пророкова спросить?

– Да Антипа топора в руках отродясь не держал! – махнул рукой дед. – Антипа – охотник, он с десяти годов ружьём, да силком, да неводом промышлял. У него и отец и дед охотники. Он деревянного дела вовсе не знал!..

– А правда, что староверы невидимыми умели делаться? – спросил Петька.

– Говорят! – сказала бабушка. И Катя, которая замерла от Петькиного вопроса, облегчённо вздохнула. – Говорят, что они глаза отводить умели. Которые есть такие люди, что умеют. Сказывают, ехал раз цыган через Никольское, – неторопливо водя кисточкой, стала рассказывать бабушка. – Попросился с детишками переночевать, а мужик его не пустил, дескать, грязь от вас. А цыган-то и говорит: “Отвожу я глаза твои от скотины…” Встал мужик утром, а дверь в хлев найти не может. Ходит вокруг, в стену тычется, слышит, как скотина голодная мычит, а войти к ней не может…

У Катьки глаза сделались круглыми от страха, она даже рисовать перестала.

– Ну и чего потом? – спросила она.

– Послали за цыганом вдогон, с деньгами. Только тогда дверь-то и оказалася…

– Да как же у него глаза отведены были? Почему он дверь-то найти не мог?

– А с перепою! – подмигнул дед. – Я раз в молодые годы напился, вышел на улицу. А дело на свадьбе было, вышел на улицу – да лбом в забор бревенчатый! Думаю: когда тут забор поставили? И всё никак ворота не найду: со всех сторон брёвна – ни взад ни вперёд. Замуровали! Стал людей кричать. А уж утром мне говорят, что я вокруг столба ходил да лбом в него тыкался. И всего-то напротив ворот один столб был… Это всё алкоголизма проклятая! Она так глаза отведет, что и назад не воротишься. Сколько через неё людей пропало!

– А как же староверы невидимыми делались? – сказала бабушка. – Никто ведь их сыскать не мог.

– Да я в этих болотах армию невидимкой сделаю! – сказал дед.

– Ай, слушать тебя! – махнула старушка рукой. – Сколько искали, а проходу через болота нет.

– Есть! Не найден! А есть! – вскипятился дед. – Скотина-то вернулась!

– Заговор кончился – вот и вернулась.

– Что ж она тощая такая пришла да в грязи по самы рога?

– Какая скотина? – спросил Петька.

– Да когда староверы исчезали. Исчезала с ними и скотина ихняя: и коровы и кони. А когда деревню немцы спалили, недели через три явилась скотина. Вот и Орлик мой прибежал… Утром пошёл я через Староверовку. Смотрю, а на пепелище жеребёнок ходит. Стал я его звать – не даётся! Два дня я его ловил. А уж какой конёк распрекрасный оказался! Мы бы без него пропали. Одна лошадь на весь колхоз! Спаситель наш, кормилец!

– Смотрите! – ахнула Катя. – Что Петя нарисовал! – Ух ты, плясун какой!

А Петька и сам не знал, как у него получилось. Нарисовал он не матрешку, а балалаечника в картузе и с усами.

– Вона! – всплеснула руками бабушка. – Да ты у нас, Петяша, художник.

Балалаечник и вправду был удачный – весёлый, пузатый, так и казалось, что сейчас он подмигнёт и пустится в пляс.

– И как же ты придумал такого нарисовать! Мы все матрёшек, а он, поди ж ты!

Петька покраснел от удовольствия. Его хвалили, наверное, первый раз в жизни.

– Художник ты, Пётра! Живописец!

Украдкой Петька глянул на Катю, а та смотрела на него восторженно, потому что открыла в нём ещё один талант.

– Да ладно, чего там… Я таких в сувенирном магазине видел, – сказал Петька и удивился сам себе. Он сказал правду! Ведь можно было рассказать, что он давно учится в художественной школе, или что лично знал художника Репина, или ещё что-нибудь… Что он, например, давно придумал таких балалаечников и их уже отправили на выставку в Монреаль… А он вдруг сказал правду!

Петька долго ворочался на своём поющем диване, а когда уснул, то увидел во сне Антипу Пророкова, который варил в расписном горшке какую-то траву и кормил белого жеребёнка.

Глава двенадцатая

КАКОЙ ЖЕ НОВЫЙ ГОД БЕЗ ЁЛКИ?

Ночью Петька несколько раз просыпался. Ему всё чудилась печка на полянке и плач, похожий на музыку. Никогда и ни к кому Столбов не испытывал никакой жалости. Случая не было. И даже если бы Петьку спросили: какой он, добрый или злой – ни он да, наверное, и никто не ответил бы.

А сейчас он мучался от нового чувства. Будь он постарше, он бы знал, что это новое чувство называется состраданием.

Опять в избе никого не было. Но светило весёлое солнце. Лазер возился, пытаясь поймать пылинки, плясавшие в солнечном луче.

Петька выпутался из одеяла. Встал. В комнате было тепло и весело. Петька впервые заметил, как красиво убрана горница, в которой он спал: белые кружевные занавески на окнах, пёстрые половики, ослепительно белый бок печки, резная лавка, расписной сундук. А на полках старинные синие тарелки, на них диковинные леса, охотники в заморских шляпах, олени с человеческими глазами…

– Лазер! – сказал Петька. – Это же можно на лыжах побегать!

Он быстро оделся. На столе на листочке в клеточку было написано: “Ушёл на поле. Ешь. Клавдий”. Петька быстро выпил молоко. Хлеб спрятал в карман и, схватив в сенях лыжи, вылетел на улицу. Снег сверкал так ослепительно, что Петька даже скривился.

Петька ещё издали заметил оранжевый Катин полушубок. Вокруг неё, как медвежата, копошились закутанные малыши. Визг и смех доносились оттуда.

– Привет!

– Здрассти… – сказала Катя, но голос у неё был совсем невесёлый.

– Ты чего? – спросил Петька.

– Катайтися! Катайтися! – сказала девочка насторожившимся малышам. Они покорно влезли в большие санки и покатили с горы.

– Сегодня же тридцать первое, – сказала Катя, – а ёлки нет! И папа уехал в район, там дорогу замело – он разгребает, и когда приедет, неизвестно. А эти, – она кивнула на малышей, – уже пыхтят: “Где ёлка?” Еле уговорила их, что Новый год послезавтра… Без ёлки какой Новый год?

– Это точно! – сказал Петька. – Так в чём дело? В лесу живёте. Пошли – срубим!

– У нас тут близко ёлок нет. Это надо за шесть километров в Касьяновский лес идти.

– Ерунда! На лыжах – два часа езды! – сказал Петька. – Знаешь, я как на лыжах бегаю. Момент и там!

– Вы дорогу не найдёте! Это далеко и через лес.

– Найду, – загорячился Петька. – По азимуту. Компас есть?

– Не уж, – вздохнула Катя, – надо вместе идти. Вот малышню домой загоню – и пойдём. Без ёлки им никак невозможно…

– Катя за ёлкой идёт! – закричал её братишка, и они все пропищали “ура”. Только тот, кто больше, всё волокся сзади и ныл:

– И я с вами! Меня возьмите!

– Идите по тропинке! – наказывала Катина мать. – От леса не отходите, а то так и в болото попадёте!

– А на нас волки не нападут? – со страхом спросил один малыш.

– Да тут волков отродясь не было, – сказала Катя, хотя немножко побледнела.

Они ваяли хлеба. Молока в бутылке. Нашёлся и компас. Петька тихонечко скрал с печи спички: “Мало ли что, придётся костёр разводить”.

Катя в тёплых вязаных чулках, в пуховом платке крест-накрест стала совсем круглой и похожей на тех матрёшек, что они разрисовали вчера. Лыжи у неё были старенькие, плохонькие и надевались прямо на валенки. Петька рядом с ней выглядел чемпионом.

– Слушай! – сказал он. – Уж коли мы за ёлкой идём, давай и в каждый дом по ёлке срубим! Всем старикам! А? Пусть у всех будет праздник.

Катя пошевелила губами.

– Не дотащим! – сказала она. Надо двенадцать штук.

Но не так-то легко было Петьке отказаться от своей идеи. Ему уже виделась деревня, вся убранная ёлками, и сияющие огни ёлок в каждой избе, и как они с Катей ходят из дома в дом и всех поздравляют. И старики смеются, и всем хорошо.

– Слушай! – вспомнил он. – А Орлик? Давай Орлика возьмём!

– Нельзя! Дедушка Клавдий не разрешит.

– Да его нету, деда-то! Он поле своё смотреть ушёл. Когда вернётся он, Орлик уж на месте стоять будет.

– Старенький он, не надо его мучить…

– А кто его мучить будет? Наоборот, пусть старичок свежим воздухом подышит!

Они вывели коня. И задами, чтобы никто не видел, пошли к лесу. Орлик плёлся, понурив голову, и передёргивал шкурой. Они вышли за деревню. Здесь была неширокая, но укатанная дорожка. Петька соорудил петлю, прикрепил к оголовью коня. Орлик, действительно, словно ожил от свежего морозного воздуха. Он вскидывал голову и старался пойти резвее.

– Но! Но, лошадка! закричал Столбов.

Орлик пошёл тяжёлой стариковской рысью. А Петька и Катя, уцепившись за верёвку, покатились за ним.

Глава тринадцатая

“ПРОПАДЁМ!”

Выбрать хорошие, красивые ёлочки оказалось не так просто, всё попадались какие-то однобокие, да кривые, да тощие. “Надо рубить на открытых местах, там они равномерно ветвями обрастают”, – решил Петька.

Ненадолго выглянуло солнце. Осветило розовым светом старую берёзу.

– Смотрите! – прошептала Катя. – Глухари! На дереве сидели огромные иссиня-чёрные птицы с раздвоенными хвостами и красными бровями. Петька глухарей видел только по телевизору, и у него дух захватило от этой картины. Глухари сидели молча, неподвижно.

Вдруг Орлик остановился. Поднял голову и запрядал ушами.

– Что это он? удивился Петька и потянул коня дальше в лес. Но старик стоял как вкопанный и только недовольно мотал головой и всхрапывал.

– Устал, наверное, – сказала Катя, почему-то опасливо озираясь. Петьке тоже стало не по себе.

– Ничего! Ничего! – сказал он преувеличенно громким голосом. – Ленится просто! Не хочет по снегу идти.

– Не надо его тащить! Он старенький! – заступилась за коня Катя.

– Не надо так не надо! – согласился Петька. – Пусть тут постоит.

Он привязал коня к дереву, но Орлик всё переступал, всё прижимал уши и тряс заиндевевшей шкурой.

Красивые ёлочки попадались реже. Лес как-то заметно стал ниже. Деревья были более корявыми. Между их чёрными стволами по насту стала заметать позёмка.

– Ну, вот и всё! – сказал, разгибаясь, Петька, когда увязал последнюю ёлку в тюк. – Пошли обратно!

Но это оказалось совсем не просто. Петька рассчитывал выйти по следам к тому месту, где стоял Орлик. Но на насте следы были неглубокими, и теперь их начисто замело позёмкой.

Куда ни глянь – меж деревьями струились, шурша, белые снежные флаги.

Петька заметался, пытаясь разглядеть следы, но следов не было. Уже сильно стемнело. И теперь на снегу вообще ничего не было видно. Катя покорно шла за Петькой, то проваливаясь в снег, то взбираясь на сугробы.

“Заблудились! Заблудились! – смятенно подумал мальчишка. – Нужно как можно дольше не говорить этого Кате”. Он совсем задохнулся. Огромный тюк с ёлками мешал ему идти. Но как только они сели отдохнуть, Петьку сразу потянуло в сон.

“Беда! – подумал Петька. – Замерзаем! Ах я болван! – ругал он себя. – Нужно было зарубки на деревьях оставлять, а на следы не надеяться. Нельзя сидеть! Нельзя, – говорил он себе. Но тёплая усталость заставляла его давать себе отсрочку. – Ну вот ещё минуточку посидим, ещё чуть-чуть…”

И вдруг из темноты на них двинулось что-то тёмное, мохнатое.

– Орлик! – вскрикнула Катя. – Нашёл! Нашёл нас! Милый ты мой!

Старый конь тяжело дышал и фыркал. Оборванная верёвка, которой он был привязан к дереву, волочилась за ним.

Катя целовала его в покрытые сосульками ноздри, а Петька мигом разделил свой тюк с ёлками на два вьюка, перекинул их Орлику через спину, а чтобы поклажа не свалилась, прихватил её верёвкой на манер подпруги. Где-то он видел такую – картинку, то ли у Купера, то ли у Майн Рида…

Неожиданно он вспомнил школу и ребят из класса, и учителя литературы Бориса Степановича, который говорил когда-то:

– Большое твоё достоинство, Столбов, что ты читать любишь! Настанет день – и всё, что ты прочитал, тебе пригодится! Книги – это чужой опыт… И не только жизненный опыт, но и нравственный…

Последних слов Петька, конечно, не понял, но сейчас подумал, что учитель был прав.

Вот и пригодилось! Не читал бы книжек, вообще бы пропал. Он вспомнил, как пытался растопить печку и подоить корову, и засмеялся: теперь это приключение казалось ему совсем не страшным и даже милым.

Действительно, как дедушка говорит, оставь горожанина в деревне, так он и с голоду помрёт… Ну, не совсем так…

– Многому можно по книжкам выучиться! – сказал Петька.

И ему ужасно захотелось домой. В город. Забраться на диван, включить торшер и читать, читать, читать…

Орлик вдруг храпанул и попятился. Петька удержал его за оголовье, а Катя стала гладить старого коня по дрожавшей шкуре.

– Орлюшко, милый, чего ты сбаламутился, пойдём, а то темно уже.

Но старый конь всё прядал ушами, нервно переступал и всё ловил ноздрями что-то, одному ему понятное в морозном ветре. Неожиданно порыв донес дальний замирающий вой. И в ту же минуту конь скакнул и поволок уцепившуюся за вьюки девочку по сугробам.

– Куда ты, куда?

“Волки, подумал Петька. – Вот беда”. Он чувствовал, как у него холодеет спина.

Орлик рвался и храпел. Катя гладила коня, приговаривая что-то ласковое, но голос у неё был такой, что вот-вот быть слезам.

– Вот что, – сказал Петька. – Давай залезай на коня! быстрее дело пойдёт!

Катя покорно полезла на вьюки.

“Так, – лихорадочно думал Петька. – Вперёд идти нельзя – там волки. А может, не волки, а ветер воет? Чего тогда конь бесится?”

Орлик опять скакнул и пошёл через поляну тяжёлым стариковским галопом. Катя уцепилась за гриву и моталась из стороны в сторону.

– Петя! Петя! – кричала она.

Петька догнал коня. Успокоил. “А вообще, все великие путешественники в таких случаях доверялись коням. Надо попробовать!”

– Катя! – сказал он. – Держись крепче и ничего не бойся! Орлик вывезет. Иди! Иди! Но! – крикнул Петька коню. Орлик развернулся и быстро пошёл в сторону, противоположную той, откуда они пришли. Он шёл уверенно, словно дорога была ему давно известна. Петька еле поспевал за ним на лыжах. Катя тихонько плакала, и оттого, что она не упрекала, не ругала Петьку, ему было ещё хуже.

Быстро темнело. Пошёл снег. Ветер гнал его, закручивая смерчами. По тому, с какой силой он дул, Петька догадался, что они вышли из леса и теперь где-то на открытом пространстве.

“Идиот! – ругал себя Петька. – Это же не парк! Это настоящий лес, и замёрзнуть в нём можно по-настоящему! Что ты знаешь? – говорил он себе, ложась грудью на ветер. – Что ты умеешь?”

– Катя! – кричал он. – Как ты там?

– Ничего! Не беспокойся, – отвечала девочка.

“Какое там “не беспокойся”! – думал Петька. – Чёрт этого коня знает, куда он тащится? Может, кругами ходим… Следов-то не понять!” Он глянул вниз, под ноги коню. И вдруг с ужасом увидел, что следы эти чёрные. Он оглянулся – и лыжни, что тянулась за ним, тоже быстро наполнялась водой. “Болото! – У Петьки оборвалось сердце. – Пропадаем!” Катя, сидевшая на Орлике, была уже совсем как снежный ком. У Петьки от ветра горело лицо.

– Только бы выбраться! Только бы выбраться! Никогда никому бы не врал… Я бы учился с утра до ночи… – шептал он.

– Ой! – крикнула Катя. Под Орликом чавкнуло, и он провалился передними ногами. – Вода!

– Сиди, не двигайся! – крикнул Петька. Он проскочил вперёд. Лыжи держали его. На них налипли огромные глыбы снега. – Сиди! Сейчас я помогу, сейчас! Давай ёлки! – сообразил Петька, вспомнив, что при падении в болоте нужно что-то подложить.

Катя лихорадочно стала развязывать верёвку. Но пальцы у неё закоченели, а узел был мокрый.

– Режь топором! Быстрее!

“Хорошо, что я топор плотницкий взял, острый”, – успел подумать Петька.

– Верёвку мне!

Он схватился за верёвку и потянул изо всех сил. Катя скинула несколько ёлок коню под ноги.

– Давай! Давай, Орлик! Давай, милый! – кричал Петька. Он тянул изо всех сил. Как бурлак в картине Репина. Падал на колени, разбивая их о собственные лыжи и проваливаясь в воду. Под ним зыбко ходила трясина.

Орлик, увидев ёлки, забился, встал и страшным рывком вышел на твёрдое место.

– Мамынька моя… – всхлипывала Катя. – Да куда же это мы идём?

– Не ной! – крикнул Петька как можно грубее, хотя ему было страшно жаль эту девчонку. – Не ной! Куда бы ни шли! Главное идти! Не стоять! Замёрзнем, если остановимся!

Казалось, они провалились в чёрную яму и теперь беспомощно тычутся в стены. Орлик, натруженно дыша, всё шёл и шёл на своих старческих трясущихся ногах. У него заиндевела морда, сосульки свисали с гривы. А он всё шёл и шёл как заведённый. И вслед за ним, теряя счёт времени, шёл Петька.

“Пропадём”, – билось у него в мозгу.

Неожиданно Орлик остановился. Петька прошёл вперёд и уткнулся в бревенчатую стену.

Глава четырнадцатая

“НУ, КАТЯ, ЖИВЫ!”

Сначала ему показалось, что это штабеля брёвен. Он пошарил руками. Нет, это была стена.

– Что там? – стуча от холода зубами, спросила Катя.

– Вроде дом… Эй! Есть кто-нибудь? – Ветер заткнул ему рот. Проваливаясь в сугробы и ушибаясь о брёвна, он пошёл вдоль стены, волоча за поводья Орлика.

Они обошли стену, за углом ветра не было, идти стало легче. Петька стянул рукавицу, вытер мокрое, исхлёстанное лицо. Опираясь на стену, побрёл дальше. И вдруг его руку что-то обожгло. Железо! Петька нащупал длинную скобу. Ворота! Они были чуть приоткрыты.

– Катя! Ворота! Слезай!

Девочка мешком свалилась с коня. Щель в воротах была достаточная, чтобы протиснуться внутрь изгороди. Но конь остался снаружи.

– Сейчас, сейчас, – бормотал Петька. Он шарил в темноте руками. Ушибался о какие-то углы, брёвна. И наконец, нашёл крыльцо. Катя держала его за рукав, и ему приходилось почти тащить девочку. Спотыкаясь, они вошли на крыльцо. С трудом открыли скрипучую дверь.

– Сейчас! Сейчас! – Петька достал спички. Отогрел руки во рту. Зажёг. Спичка сгорела быстро. Но он успел разглядеть, что изба устроена так же, как дедова. Они были на повети.

– Эй! – крикнул Петька. – Люди! Кто есть?

Никто не ответил. Петька нашарил дверь и ввалился в горницу.

– Спички надо беречь, – сказал он. – Ты смотри в одну сторону, а я – в другую.

Катя покорно повернулась. Вспыхнул слабый огонёк. Петька увидел длинный стол, лавки вдоль стен.

– Лучина! – слабым голосом сказала Катя.

Петька оглянулся. В углу у печки стояло маленькое деревянное корытце, а над ним железный прут, раздвоенный на конце; тут же лежала охапка длинных щепок. Спичка погасла, но Петька на ощупь нашёл лучину и зажёг её.

– Погоди, – сказал он, – как это… Я в музее этнографическом видел.

Он приладил лучину в светец.

Лучина осветила большую горницу, печь.

– Мы, наверное, в пустую деревню забрели. Сейчас печь затопим, отогреемся. Ну, Катя, живы! А я уж думал, совсем пропадём. Катя! – Он оглянулся и увидел, что девочка сидит на полу у стены и глаза её закрыты. – Катя! Катюша! закричал Петька. – Что ты! – Он принялся тормошить её. Девочка медленно открыла глаза.

– Плохо мне. Пить…

– Сейчас, сейчас! – Петька стал лихорадочно запихивать лучину в печь. Около печи он нашёл вязанку дров. Надёргал бересты. Зажёг. И сразу в избе запахло дымом. Петька глянул наверх и увидел, что печь без трубы, дым выходит прямо в комнату.

– Вот беда! Угорим!

Но дым не опускался – он уходил в отдушины под потолком.

– Катя, Катюша… обогрейся! – Он подтащил девочку ближе к огню. – Сейчас я молока принесу. У нас ведь молоко в мешке у Орлика. Ты мокрая вся! Погоди, я, может, найду тебе переодеться! Ты только не засыпай, Катя, Катюша! Пожалуйста, не спи!

Он вскочил, кашляя от дыма, заметался по избе. Под лавками стояли сундуки. Он открыл один и стал выкидывать оттуда какие-то тряпки, меха. Лучина догорела и погасла. Но в избе было светло от ярко пылавшей печи.

– На! – говорил он. – Это одёжка какая-то… Давай, хозяева нас не заругают, мы ведь сюда не нарочно. Мы ведь чуть не погибли…

Катя, как во сне, стала стаскивать тулуп, мокрые чулки.

– Катя, я пойду коня выручать…

Девочка ничего не ответила. Петька вскочил на поветь. Он прихватил с собой головешку и теперь на повети среди разной рухляди нашарил длинную палку. С крыльца он стал на колени, взял палку под мышку и, нащупывая руками следы, пополз к воротам. Орлик стоял сразу за оградой. Шкура его покрылась ледяной коркой. Петька стал разгребать палкой снег у ворот, потом отыскал свои лыжи и стал отгребать снег лыжей. Его трясло. В груди словно огонь зажёгся. Он вскакивал, пытался открыть ворота пошире. Он уже совсем отчаялся, когда створка вдруг подалась и открылась настолько, что конь смог протиснуться.

За воротами Петька пошёл на запах дыма и легко нашёл избу. Он нашёл и въезд на поветь и завел коня в избу.

– Эх, – сказал он Орлику, – сена-то тут нет! Ну ладно. На тебе хлеб! – Он вынул из мешка краюху и отдал коню.

Дверь светилась щелями, и когда Петька вошёл, его обдало приятным теплом. Дым облаком стоял под потолком, горела лучина. А у огня сидела Катя, но Петька не узнал её. На ней была какая-то странная одежда. Короткая кофточка, отороченная мехом, и платье в блестящих нитях. От неожиданности Петька выронил палку, которую нёс в руках, и, когда наклонился, чтобы поднять её, увидел, что это копьё с широким наконечником и перекладиной.

Глава пятнадцатая

ТАЙНОЕ ЖИЛЬЁ

Утром метель не утихла. Но всё-таки стало чуть посветлее и можно было осмотреться. Когда ребята вышли на крыльцо, им показалось, что они попали в заколдованное царство. Четыре старинных избы с крутыми крышами, все в резных наличниках и полотенцах, напоминали терема. Кое-где подгнившая крепостная деревянная стена окружала их. Огромные деревья росли повсюду. Высокие кусты поднимались до крыш. Почти во всех домах были закрыты ставни. И от этого избы казались уснувшими.

За стеной мела такая метель, что нечего было и помышлять выбраться отсюда. На всякий случай Петька закрыл ворота, чтобы волки не забрели.

– Нужно по избам пройти, может, где-нибудь сено отыщем Орлику.

Они стали заходить в избы. Везде царило запустение. Но казалось, что люди только что вышли. На столах стояла посуда, кое-где на окнах висели истлевшие занавески. В четвёртой избе они увидели странную скамью: наклонённая доска, а под нею ящик.

– Парта! Парта старинная! – догадался Петька.

В этой избе было особенно много икон, они закрывали всю стену от пола до потолка. Здесь стояли какие-то необычные, громадные, почти сплошь окованные железом сундуки. Катя опасливо ходила вслед за Столбовым. Испуганно вздрагивала при каждом шорохе. А Петька, хотя и побаивался в душе, первым шёл в тёмные горницы. Зажигал лучину. Открывал сундуки.

– Смотри! Книги!

Под тяжёлой крышкой, аккуратно переложенной сукном, лежали толстенные тома с медными застёжками. Петька с трудом поднял один, расстегнул замки, открыл. Странные красивые буквы вились на листе. И лист был гладкий на ощупь, холодный и гораздо тяжелее бумаги.

– Пергамент! – ахнул Петька. – Он подошёл к свету и разобрал с трудом несколько слов: “Хождение… Китай… Нипон, Камчатка”. С ума сойти! Рукописная книга! Ты представляешь! Но Катя не слышала его. Её уже давно знобило, а сейчас словно молоты стучали в голове.

– Петя! – прошептала она. – Нехорошо мне! Я, наверное, умру.

– Ты что! Ты что, Катюша! Не придумывай!

Он помог ей вернуться в ту избу, где была вытоплена печь. Вытряс из сундуков какие-то бархатные шубы на меху, тулупы. Уложил девочку на лавку, укрыл, но Катя всё никак не могла согреться. Петька сделал питьё. Для этого специально выбегал на болото и собирал под снегом клюкву. Вот когда пригодились вычитанные в книжке 14 способов жить в лесу. Руки у него совершенно распухли, он едва мог держать в пальцах спичку. Катя отпила совсем немного. Зубы у неё стучали о край деревянной плошки.

– Пропадём мы! – тихо сказала она. – Знаешь ведь мы где? Мы в скиту! Где староверы прятались. Сюда дороги никто не знает. Не найдут нас…

– Да ты что! – сказал Петька. – Как это не найдут! Обязательно найдут! С вертолёта найдут.

– Нет! – всё так же печально сказала Катя. – Здесь с вертолёта ничего но видно. Заросло всё. Ничего здесь сверху не найдут. Пропадём мы.

– Вот глупая какая! – закричал Петька. “Господи! – думал он, – она ведь правду говорит: если сами не выберемся – пропадём. Нужно только её успокоить”. – Знаешь что, ты лежи, постарайся уснуть. А я побегу книжку поищу и почитаю тебе. Помнишь, сколько в той избе книг?

Он вернулся в читальню, как прозвал избу про себя, лихорадочно стал шарить в сундуках. Открыл одну книгу, другую. И не мог оторваться.