Текст книги "Белый шиповник. Сборник повестей"

Автор книги: Борис Алмазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Идут дни. Сильно похолодало. Теперь, когда они выходят из манежа после тренировки, от конских потных крупов идёт пар. Лошади шумно издыхают, передёргивают кожей. А рядом с ними на дрожащих ногах, шатаясь от усталости, шагают мальчишки.

А завтра опять:

– Лечь на круп! Покачать шенкелями! Поменять лошадей!

Панама уже всех учебных коней знает. Вон шагает злобный истеричный Нерон, который, кажется, только и ждёт момента, чтобы укусить или лягнуть. У него есть излюбленное издевательство: с разбегу прижаться боком к стене. И когда всадник, скрючившись от боли, хватается за колено, Нерон его мгновенно сбрасывает и ржёт заливисто и нагло, точно смеётся.

Тяжело ступает огромный, как слон, Формат, нет такой силы, которая подняла бы его в галоп. Панаме кажется после тренировки, что не он на Формате ездил, а Формат на нём.

У Ромбика на правом глазу бельмо, поэтому он очень пуглив. Хлопнет бич – он сразу влево шарахнется, боится, что его со слепой стороны опасность подстерегает.

Раз в две недели Панама получает “хорошую встряску для массажа кишок”, как говорит Денис Платонович, – на Карантине. Карантин был в прошлом довольно порядочным рысаком. От его спортивного прошлого осталось неудержимое стремление быть первым и невероятно крупная рысь, от которой у всадника глаза готовы выскочить на лоб. Ехать на нём – всё равно что скакать на взбесившемся паровозе.

– То ли дело у Бориса Степановича Конус, – мечтательно сказал как-то Панама Бычуну, когда они вместе шли с тренировки.

Мастера тренировались в той части манежа, куда на учебных лошадях лучше и не показываться. Там пофыркивали, мягко ступая точёными ногами, кровные красавцы. И всадники неуловимыми движениями заставляли выделывать их сложнейшие фигуры высшей школы. Плавно, как во сне, длинные гнедые тела взмывали над барьерами. Это был другой мир, прекрасный и недосягаемый.

– Наши-то не виноваты, что они такие, – ответил Бычун. – Надо любить их такими, какие они есть. И дурных, и хороших. Я так считаю.

– Ха! Любить. Вот меня Вермут так крупом в доннике придавил – думал, умру, – вспомнил Панама. – Вот его и люби.

– А ты знаешь, что Денис Платоныч Вермута на улице из телеги выпряг. Вермута возница поленом по голове бил. Вот он теперь людям и мстит. Люди сами виноваты.

– Плохо, что на этих лошадях сегодня один, а завтра другой. Они привыкнуть не успевают. Закрепили бы за каждым коня.

– Нельзя, – сказал Миша Бычун. – К одному привыкнешь – на другом ездить не сможешь, у нас ещё класс низкий. А так, конечно, хорошо иметь своего коня. Это друг. А у тебя есть друг?

– Был, – сказал Панама, – мы с ним рассорились. Понимаешь, тут всё тренировки да тренировки… Столбов его фамилия.

– Да, – задумчиво ответил Миша. – Нам дружить трудно… Но лучше всего с хорошей девчонкой дружить.

– Да ну их! – И Панама почему-то покраснел, ещё хорошо, что темно было на улице.

– Конечно, смотря какая девчонка, – сказал Миша. Я про хорошую говорю. Чтобы раз подружиться и на всю жизнь.

– Можно с мальчишкой дружить всю жизнь. Ещё и лучше даже.

– С девчонкой интереснее. Мальчишка – он такой же, как ты сам, а девчонка совсем-совсем другая. Девчонки, они смешные… А тебе какая-нибудь девчонка нравится?

– Не-а…

– Так как же ты живёшь? – Бычун даже остановился. – Это же скучно. А мне нравится. Только она в другом городе живёт, я туда на каникулы к бабушке ездил.

– А она кто?

– Как это кто?

– Ну, какая она?

– Хорошая! – твёрдо ответил Миша. – А что мне там сказали, что она с нахимовцем переписывается, так это врут от зависти, что она со мной дружит. Ну, мне в метро. Пока! – И он протянул жёсткую сухую ладонь.

Панама две остановки прошёл пешком. Всё думал. Накрапывал мелкий дождь. Шуршали по асфальту шинами троллейбусы, а Панама думал о Юле Фоминой.

Хорошо бы приехать к школе на коне. Только так, чтобы по всей форме. Алый сюртук, белые брюки, высокие сапоги и рубашка с кружевами. А конь чтобы был вороной, и белые подпруги, скромно и нарядно. Тогда бы она наконец увидела, что такое Пономарёв на самом деле. Он бы прошёл кружок по спортивной площадке коротким галопом, потом в центре свечку и прыжком через изгородь.

“Да. тогда бы она поняла, – вздохнул Панама. – А то и не замечает”.

Он никому не рассказывал, что учится ездить верхом. На это было много причин. Ну, во-первых, это была не только его тайна, но и Бориса Степановича, тот ведь тоже никому ничего… А во-вторых, Панама хотел сразу всех удивить. Прийти в класс и сказать так небрежно:

“Завтра всесоюзные соревнования, кто хочет за меня поболеть – приходите, я билеты на проходной оставлю”.

Все так и ахнут. А то всё “Панама, Панама”, вот вам и будет “Панама”!

“Только когда это будет! – вернулся он с небес на землю. – Ещё и барьеры прыгать не начали, всё шаг да рысь. В других группах давно прыгают. А Денис Платонович одно знай кричит: “Ноги макаронные! Спина, пятка, подбородок, локоть…” А то ещё: “Что зад, как пузырь, отставлен? Сесть под себя!” – и шамбарьером”.

Панама вздохнул: “Поделиться-то не с кем. Бычун так же мучается. Эх, вот Столбов был бы… Всё-таки друг”. Хотя Столбов вряд ли понял бы Панаму. Он всё – “я” да “я”. И болтает всё время, как радио.

А как Денис Платонович говорит: “Только тот настоящий конник, для кого “я” интересно только после коня. Не будете чувствовать лошадь – никогда ездить не научитесь. А чувствует лошадь только тот, кто о ней постоянно думает”.

Как он Спицына-то выгнал! У него лошадь стала в коридоре – сзади кричат: “Чего стал!” А Спицын коня тянул-тянул, а потом как даст ему ногой. Денис Платонович подходит и тихо так говорит: “Вон из манежа”. Только Спицына и видели.

Панама уже много всего про лошадей знает. Недаром у них раз в неделю теория. Два часа сидит он в классе и, раскрыв рот, слушает удивительные истории о конях и всадниках. А Денис Платонович мастер рассказывать. Услышанное Панаму распирает, а вот поделиться не с кем. Он бы всё Юле Фоминой рассказал. И про его мучения она бы тоже всё поняла – ведь она спортсменка. Нет, Панама не стал бы жаловаться, а просто обидно: он так старается, ему так трудно, и никто об этом не знает. Родителям нельзя рассказывать, а то ещё, чего доброго, запретят в манеж ходить.

“Надо с Юлей подружиться”, – решает Панама.

Глава тринадцатая

“НЕ МОГУ БОЛЬШЕ!”

“Не надо было вчера телевизор смотреть!” – думает Панама.

Идёт второй урок, и его неудержимо тянет в сон. Учительница что-то объясняет у доски, стучит мел, доска быстро покрывается цифрами. Стоит Панаме посмотреть чуть подольше на них, как глаза у него начинают сами собой закрываться. “Квадратные скобки… Круглые скобки… Умножение и деление делаются прежде вычитания и сложения… Масти бывают: чубарая, каурая, вороная, гнедая, соловая. Чистокровные скаковые бывают в основном гнедые… При делении простой дроби знаменатель делителя пишется… Чтобы поднять лошадь в галоп с левой ноги, нужно сделать правое постановление, то есть повернуть голову коню поводом так, чтобы видеть правый глаз коня…”

Страшный удар в бок заставляет Панаму открыть глаза. Он сидит на полу рядом с партой, а все ребята просто умирают от смеха. Напрасно учительница стучит по столу ладонью. Класс развеселился! Ещё бы, не каждый день ученик на уроке засыпает и с парты падает!

Домой Панама несёт замечание в дневнике: “Сорвал урок математики. Рассеян. Стал хуже учиться”. Дневник отец подписывает в субботу. Значит, попадёт только в субботу.

“Ой, – говорит сам себе Панама. – Сегодня среда – сегодня вольтижировка”. И у него заранее начинают болеть мышцы рук и ног.

В манеже сначала идёт общая подготовка.

– Лечь! Встать! Лечь! Встать! Взять скакалки! Бегом со скакалками марш!

Панама машет скакалкой, и она то и дело захлёстывается у него на шее, того гляди, сам себя задушит.

– Сесть на корточки, “гусиным шагом” марш…

Панама кряхтит, ему кажется, что у него уже не то что ног, а вообще ничего до самой груди нет, что он уже превратился в бюст, памятник, который торчит на их улице ещё с дореволюционных времён…

Но самое страшное ещё впереди. Лафет – огромная вороная лошадь, на его широкой спине может уместиться вся группа мальчишек. Лафет бежит по кругу, а они один на другим должны вскакивать в седло.

Для Панамы вскочить на высокого – коня всё равно что вскочить на крышу идущего автобуса. А спрыгнуть – всё равно что спрыгнуть с парашютной вышки.

– Бычун!

Ну, Мишка хоть куда запрыгнет. Вот он переминается на месте, вот побежал рядом с конём, вот своими тонкими жилистыми руками схватился за седло, раз – и уже едет…

– Пономарёв!

Панама тоже хочет сделать всё так же легко, как Бычун. Он переминается на месте, бежит и ударяется о бок коня.

– Вы что, мальчик, – кричит тренер, – забодать коня хотите? Ещё раз!

Панама переминается, быстро бежит, зажмурившись, прыгает – и попадает лбом в стенку! Не успел! Лошадь уже пробежала.

“Не могу я больше! Не могу!” – думает он, а слёзы градом катятся из глаз: ещё бы, так треснуться! Вот какая шишка на лбу напухает.

– Без соплей! – кричит тренер. – Не разводите в манеже сырость, а то у коней мокрец заведётся! Кстати, что такое мокрец? Пономарёв!

– Болезнь, – всхлипывая, отвечает Панама, – от сырости она…

– Точнее! Бычун!

– Поражение венечного и путового сустава, возникает при…

“Чего ради я мучаюсь? – думает Панама. – Всё равно я никогда не научусь прыгать, как Бычун. Да и зачем это? И без этого можно прожить. Вон папа вообще ничего не умеет, а какой сильный! Выбрал я спорт какой-то несовременный! Умные ребята в фотокружок ходят, в радиокружок, а я как дурак – лошадей выбрал! Брошу, не могу я больше!”

Ему от этой мысли даже радостно стало.

“Ну и что, – думал он, – а кто сейчас умеет верхом ездить? И ничего…”

Он шёл по улице домой, пытался сумкой размахивать, а руки-то болят, намотались за тренировку. Быстро идти тоже не может ногам больно.

“Прошу, брошу! – твердит он. – Столько мальчишек уже бросили. И тренер попался какой-то… Вон в соседней группе ездят себе потихонечку, уже барьеры прыгать начали, а мы всё “лечь-встать, отстегнуть стремена”! А ну-ка, поезди всю тренировку без стремян! Это он специально, да ещё шамбарьером бьёт. Старый, а злой какой! Брошу! Завтра же брошу! Не могу я больше!”

Глава четырнадцатая

ЖЕНСКИЕ СЛЁЗЫ

Панама вошёл в свою подворотню. У них во дворе был маленький садик и песочница, в которой по утрам копошились малыши, а вечером собирались взрослые мальчишки, громыхали на гитаре, пока их дворничиха не прогоняла. Сейчас темно и холодно, и в садике никого нет. Нет, есть! Посмотрите, кто-то идёт навстречу Панаме. Да это же Маша Уголькова!

– Здравствуй, Игорь!

– Привет. Ты чего?

– Я ничего. Игорь, ты не бойся. Вот держи…– И она суёт в руки Панаме узелок, из которого сыплются какие-то монеты, звякнув, катится по дорожке блестящее колечко.

– Машка, ты что, сдурела? Зачем мне это?

– Бери, бери! Теперь они не будут тебя обижать!

– Кто? – совсем сбивается с толку Панама.

– Бандиты! – шепчет Маша.

– Какие бандиты?

Панама только обалдело смотрит на неё.

– Игорь, я сегодня смотрела на тебя на физкультуре, когда мы в ручеёк играли, ты же весь в синяках. У тебя прямо рубцы на теле. Я читала, одного мальчика так басмачи пытали – били его проводами. Игорь, ты им, наверное, задолжал? Скажи, да? Угадала ведь? Вот мои деньги и колечко, – приговаривает Маша, ползая по песку и собирая рассыпавшееся богатство. – А ещё можно у бабушки попросить – она даст, и ты расплатись с ними. Игорёк, ты ничего не бойся! Они тебя вовлекли и запутали. Тебя дома нет, из школы ты прямо бегом бежишь… Я давно хотела с тобой поговорить, да за тобой разве угонишься! А сегодня как посмотрела на тебя… Нет, думаю, хоть до утра сидеть буду, а дождусь, не могу я, когда человек на глазах пропадает.

– Ты что, – сказал Панама, – чернил выпила? Вот девчонки, начитаются всякой дряни, телевизора насмотрятся и выдумывают! – Его прямо душило возмущение. И тут он услышал странный звук.

– И-и-и… – тоненько так, жалобно. А это Маша плачет.

– Да не реви ты!

Но Маша только руками замахала. Встала и пошла, только плечи дёргаются да помпон на шапочке дрожит.

– Стой, Маш, да не реви ты! Ну подожди. Ну, Маша!

– И… и… – и всхлипывает.

– Ну, послушай, только я тебя очень прошу, никому пока не говори!

Всхлипывания стали потише.

– Я занимаюсь в школе верховой езды. – Панама сам удивился, как это торжественно прозвучало.

– Не хочешь правду сказать, – сквозь слёзы проговорила Маша.

– Нет, честное-пречестное! Бориса Степаныча спроси, он тоже там занимается. Он меня и устроил.

– И ты учишься кататься верхом? – выдохнула Маша.

– Не кататься, а ездить, – солидно поправил Панама. – Катаются верхом на палочке.

– Игорь! Какой ты смелый! Я бы никогда не смогла к лошади близко подойти! Я даже мышей боюсь.

– Чего там, – ответил Панама, но потом ему стало неловко. – Вообще-то я тоже мышей боюсь.

– Всё равно, всё равно ты очень смелый! Игорёк, а можно мне когда-нибудь посмотреть, как ты катаешься там?

– Езжу, – поправил Панама. – А чего ж нельзя! Можно. Вот будут соревнования, и приходи, я тебе билет достану, с ребятами познакомлю.

– А на тренировку нельзя?

Панама представил, как Маша, в своём чистеньком платьице, смотрит, как они, потные, грязные, злые, крутятся в пыли манежа, как хлопает бич и слышатся такие слова, которые лучше вообще никогда не слышать.

– На тренировку неинтересно, – сказал он. – Вот скоро конкур будет – приходи. Борис Степанович выступать будет.

– А что это – конкур?

– Конкур – это препятствия ставят и нужно их перепрыгнуть в определённом порядке. Высота метр тридцать.

– А если перепутаешь? – испуганно спросила Маша.

– Снимут с соревнований. Вон на Олимпийских играх всадник перепутал, и золото тю-тю! Но паркур обычно один и тот же.

– А что такое паркур?

– А это препятствия и есть…

Домой Панама пришёл поздно.

– Почему так поздно? – сказала мама. Ты ведь знаешь, и так за тебя волнуюсь, на этот твой манеж провожаю тебя, как на фронт.

– Да я около дома погулял немного, – уминая ужин, ответил Панама.

Когда он залез под одеяло, спать почему-то совсем не хотелось. “А всё-таки Маша – хороший человек, – думал он. – Я даже не боюсь, что она кому-нибудь разболтает. А было бы лучше, если бы это была не Маша, а Юля”

– Папа!

– Ну, – откликнулся сонным голосом отец.

– Я, оказывается, не выношу женских слёз…

– Это у тебя наследственное… Спи, – ответил отец.

Глава пятнадцатая

КАВАЛЕТТИ, ЗАБОРЫ, ПОДСЕЧКИ…

Кавалетти – это тренировка перед прыжками. Лошадь просто перешагивает через жерди, одним концом лежащие на земле, а всадник в это время, опустив повод, ведёт себя так, словно это прыжок.

– Да! – говорит Бычун. – В первой группе давно уже вон какие барьеры прыгают, а мы все перешагиваем.

Наступила зима, теперь белые звёздочки падают на спины коням, когда их ведут в конюшню через двор. Панама чувствует, как сильно изменилось его тело, он словно бы подсох. Натянулись и стали каменными мышцы живота, окрепли ноги – хоть сто приседаний подряд делай. Теперь уже он не болтается в седле, а сидит прочно, уверенно. Экономно расходует силы и коня не затрудняет. А поседлает лошадь теперь хоть с закрытыми глазами за полторы минуты.

– Равняйсь, смирно! Тема занятия: преодоление препятствий. Высота барьера – тридцать сантиметров. Садись! Размять лошадей.

“Ну вот, – думает Панама, разъезжая по манежу: вольт-поворот налево, вольт-поворот направо, шагом, рысью. – Ну вот, сегодня самое интересное начинается. Сегодня будем прыгать”.

Денис Платонович рывком поднимается в седло. Резко набирает повод. Рысью, рысью, поднял в галоп.

– Посыл! – вскрикивает он, и конь перелетает жёрдочку. – Ясно? Повторяю! Теперь попробуем сами. Пономарёв, пошёл! Посыл!

Лошадь вдруг проваливается вниз, и седло больно ударяет Панаму.

– Отстал! Огладить лошадь. Повторить. Пошёл… Посыл! Поторопился. Огладить коня, повторить.

Второй, третий, седьмой раз… Панама уже всё понял, а вот сделать не может.

– Пономарёв, не горячись! Спокойнее! Коня нервируешь. Повтори.

– Денис Платоныч, – говорит Панама, – помогите шамбарьером, Я никак момент поймать не могу.

Что-то дрогнуло в лице старика.

– Хорошо, – говорит он, – только не горячись.

Длинный бич змеится по песку.

– Вперёд! Посыл! – Короткий удар по голенищу Панаминого сапога.

– Есть! радостно вскрикивает мальчишка. – Есть! Поймал!

– Конечно, есть! – весело отвечает тренер. – Раз сам бич попросил, не может не быть. Мне кажется, Пономарёв, вы становитесь всадником.

У Панамы от этих слов делается горячо в груди.

– Можно ещё?

Ну, разве что разок, а то ты совсем коня замотал. Повод не натягивай. Руки мягче в кистях. Пошёл!

А в дальнем углу манежа тренируются мастера. Манеж заключил контракт с киностудией, и вот теперь конники учатся падать. Панама вышагивает усталого коня и следит, как падает Борис Степанович. Вот он поднял коня в галоп. У того на передних ногах, чуть выше копыта, привязаны ремни-штрабаты, концы их у всадника в руках. В короткое мгновение, когда передние копыта отрываются от земли, нужно дёрнуть за ремни: конь и всадник летят через голову.

Каждый раз, когда всадник делает подсечку, у Панамы обрывается сердце, и в то же время ему хочется попробовать самому.

– Что, Игорь, – кричит Борис Степанович, – похоже?

– Здорово! Очень здорово! – откликается Панама. – А вы не устали?

– Нельзя уставать! Во вторник съёмка. А конь ещё надает плохо, если упадёт на жёсткий грунт, может пораниться. Нужно научить его на бок падать. Я ещё плохо ему голову поводом направляю… Так что никак нельзя уставать.

Глава шестнадцатая

ОПЕРАЦИЯ “ПОДКОВА”

И название придумал и сам себя руководителем назначил Столбов. Он раздобыл тёмные очки, которые закрывали пол-лица, берет, а подбородок прятал в поднятый воротник пальто. И вообще напустил на себя такой таинственный вид, что прохожие останавливались и ошарашенно смотрели ему вслед.

– Так! – сказал он через два дня на совете звена. – Всё узнал. Объект расположен во дворе дома в двух автобусных остановках отсюда. Охрана: две собаки-дворняги на цепи и старуха. Старуха иногда уходит пить чай, тогда её сменяет старик. Вот план местности.

Четыре головы склонились над листом кальки.

– Ясно? – шёпотом спросил Столбов.

– Не-а! – так же шёпотом ответили заговорщики.

– Забор. Две доски. Я их уже выломал – висят на одном гвозде. Проходим во двор. Я нейтрализую собак. Девочки: одна следит за проходной, вторая у забора. Ты, Панама, и Бычун, твой партнёр, проходите на объект. По окончании работ операция свёртывается в обратном порядке. Время операции: двадцать ноль ноль – сейчас уже рано темнеет. Сбор в сквере у автобусной остановки завтра. Пароль: “Панама”, отзыв: “Подкова”!

Вечер следующего дня был на редкость гадким. Мелкий дождь вперемешку с какой-то мглой висел в воздухе. Тускло светили фонари. Панама и Бычун спрыгнули с автобуса и, озираясь, вошли в сквер.

– Пароль! – Из темноты выступил Столбов.

– “Подкова”! – сказал Панама.

– Сам ты подкова! То есть ты Панама, а это пароль. Тьфу, напутал… Специалист – он?

– Да. Знакомьтесь.

– Не нужно, – остановил Столбов. – Лучший способ не проболтаться – ничего не знать. Ну что ж, пошли. Наши люди уже на местах.

Прижимаясь к стенам домов, они дошли до ворот.

У проходной стояла Юля.

– Бабка ушла. Дед сидит, – сказала она.

– Тихо, – зашипел Столбов, – ты что, всю операцию провалить хочешь?

Маша заботливо придерживала доски, когда во двор.

– Так! Где же тут собаки?

– А их дед в проходную забрал.

– Тем лучше. Путь свободен. Вперёд!

– Слушай, спросил Панама Бычуна, – а ты ковал когда-нибудь?

– Вообще-то нет, – ответил Бычун. – Но ты не волнуйся, всё будет нормально. Я вчера специально главу в учебнике коневодства чуть не наизусть выучил. Подкуём!

В бараке было темно, маленькая лампочка, желтевшая в коридоре, казалось, только подчёркивала эту темноту.

– Ну, давай с крайнего и начнём. Сначала снимем старые подковы. Ну-ко, дай ногу! Кому говорю, дай! Ах ты, чтоб тебе!.. Игорь, давай вместе ногу подымем!

Они отодрали одну подкову, вторую… Лошади хрупали сено и грустно, по-стариковски, вздыхали время от времени.

– Эх! Вот незадача! – сказал Бычун. – Наши подковы не подходят – малы.

– Что же делать? – спросил Столбов.

– Ничего. Мы старые поставим. Только копыта расчистим и поплотнее поставим.

– Подождите, – сказал Столбов. – Давайте посмотрим, может, у какой-нибудь лошади копыта подходящие… Дай подкову. Сейчас примерю. – И он пошел и соседнее стойло.

– Стоп! – выпрямился Бычун. – Здесь кто-то есть.

Они замерли. Осторожно скрипнула дверь.

– Мальчики! – раздался шёпот. – Вы где? – Это была Юля.

– Ты почему покинула пост? – взвился Столбов.

– Да, – капризно сказала она, – я тоже хочу посмотреть, как лошадок подковывают! И ещё мне нужна старая подкова на счастье, я вообще уже вся промокла. Давайте работайте, я буду нам помогать… Ты ноги у лошадки смотрел, ну и смотри себе на здоровье, а я ей сена дам. – И она стала шарить в кормушке.

– Ну знаешь… – начал возмущённо Столбов и вдруг, как-то странно рявкнув-икнув, отлетел к стене. – Ой! – завопил он, схватившись за живот. – Ой, лягнула! Ой, лягнула!

– Тише ты! Тише! – шептал Панама.

И тут раздался такой вопль, что на него разом откликнулись собаки в проходной.

– Крыса! Крыса! – истошным голосом визжала Юлька.

– Бежим! – крикнул Бычун.

Они подхватили Столбова – тяжёлый, чёрт! – и поволокли к дверям; когда подбежали к двери, то услышали, как торопливо громыхает замок.

– Есть! – как-то отчаянно сказал Бычун. – Попались…

Глава семнадцатая

“КУЗНЕЦ, ТЫ КУЗНЕЦ, РАСКОВАЛСЯ ЖЕРЕБЕЦ…”

– Что там стряслось, папаша? – спросил капитан Никифоров, слезая с мотоцикла. Капитан был грузный, в свете мотоциклетной фары его плащ блестел и делал Никифорова похожим на пожилого кита, зачем-то вылезшего на берег.

Старик сторож, с трудом сдерживая собак, заторопился:

– Я так понимаю – воры!

– Прямо так сразу и воры. Тихо! – сказал Никифоров собакам, и те, жалобно вякнув, сразу замолчали.

– Воры, воры и есть! Несколько человек! А может, фулюганы какие…

– Вот это скорее! Ну давай глядеть, кого ты там запер.

– Товарищ милиционер! – услышал Никифоров тоненький голосок.

У забора стояла девчонка. Она вся промокла, и дождевые капли покрывали её лоб и щёки, как роса. Они скатывались за воротник, но девчонка этого не замечала, а только нервно сдувала капли с верхней губы.

– Товарищ милиционер, мы не воры и не хулиганы…

– А кто это “мы”?

– Ребята!

– Так, уже легче! – сказал Никифоров и отбросил капюшон. – А вы, папаша, сразу: “Воры, воры”… Хорошо ещё, целый наряд не взбаламутился. Ну что, девочка, на лошадках поездить захотелось? “Неуловимых мстителей” насмотрелись? Только, брат, адресом ошиблись. На этих лошадках только навоз в поля вывозить…

– Нет, мы не кататься, мы подковать.

– Чего?

– Лошадей подковать. А то они подкованы плохо…

– Видал, папаша? А ты говоришь, “воры”. Это, брат, юные кузнецы или, как там, отряд “Красный молоток”…

– Нет, – сказала девчонка, – просто Панама сказал, что если лошадей не перековать, то у них к весне копыта совсем пропадут.

– Ну, батя, что на это скажете?

– Дак ведь кузнец у нас уволился. Ковать-то некому. Лошадки, конечное дело, ногами страдают. А возчики сами ковать не решаются.

– Ну и что, ждёте, когда лошади обезножат?

– Кузнеца ищем, по всему городу объявления развесили.

– А чего вам его искать – вот вам кузнецы. Сколько вас?

– Пятеро.

– Вот вам, папаша, сразу пять кузнецов. Ну, давай открывай конюшню. Да собак привяжи, а то напугают ребят.

– Момент, момент… – засуетился старик, зазвенел ключами.

Никифоров завёл мотоцикл и прямо на мотоцикле въехал в распахнутые двери конюшни, быстрая тень метнулась мимо мотоцикла, но Никифоров не успел её схватить. А прямо перед ним в снопе света плечом к плечу стояли трое мальчишек.

– Так! – сказал милиционер. – Будем знакомиться: капитан Никифоров.

– Бычун.

– Пономарёв.

– Столбов.

– А где четвёртый?

Мальчишки молчали.

– Не бойтесь, – сказал Никифоров. – Вон девочка мне уже всё объяснила. Где четвёртый? Он, что ли, в дверь-то прошмыгнул? Бросил вас, а вы его выдавать не хотите.

– Это не он, а она, – сказал Столбов. – Мы ещё с ней поговорим.

– Не надо с ней ничего говорить! – возразил Бычун. – Она для меня больше как человек не существует.

– И для меня, – согласился Столбов. – Накажем её всеобщим презрением.

– Ну-ну! – Никифоров прошёлся по конюшне. – Накажите-накажите. “Кузнец, ты кузнец, – запел он вдруг, – расковался жеребец… Кузнец, ты кузнец… – Он переходил из стойла в стойло, светил фонариком. – Кузнец, ты кузнец…” Кто у вас начальником, папаша? Надо будет участковому его навестить.

– Да начальник в больнице лежит, уж второй месяц… У него инфаркт, сердце, значит…

– На такие копыта посмотришь – моментом инфаркт заработаешь. “Кузнец, ты кузнец, расковался жеребец…” А ну-ка давай вот этого, разутого, в проход. – Никифоров скинул плащ, снял китель и засучил рукава рубашки. – Ну, ребятки, посмотрим, помнит ли бывший сержант конной милиции Никифоров П. И., как он лошадей ковал…

Никифоров зажал заднюю ногу коня коленями и ловко начал срезать старый роговой слой.

– А вот теперь стрелочку. “Кузнец, ты кузнец…” А вот подкову. Ну-ка посвети. “Кузнец, ты кузнец…” Ну, а теперь краешки щипцами обкусим, спилим… Картинка! Так как это вы надумали коней-то перековать? Подай клещи!

– Да на сборе… – неохотно начал Столбов.

–Ты веселей, веселей! Вот на сборе, значит, решили коней ковать.

– Да нет. Решили тимуровские дела делать, а то мы по тимуровским делам план не выполняем…

– О господи, – вздохнул сторож, – и здесь план.

– Ну вот, а поручили это дело Пономарёву.

– Это специально, – заговорила Маша взволнованно, – это Васька Мослов специально придумал, чтобы Игорь поручение не выполнил, а его за это из пионеров исключить…

– Ишь, ты! – Капитан Никифоров даже фуражку на затылок сдвинул. – И послал вас в конюшню коней перековывать? Пойди, значит, туда, не знаю куда… Как в сказке?

– Да нет, – сказал Панама. – Это я сам придумал. На коней же смотреть жалко.

– Так “Кузнец, ты кузнец…” А Мослов, это кто?

– Председатель совета отряда.

– Начальник… – сокрушённо вздохнул старичок.

– А вы его переизберите! – сказал милиционер, приколачивая последнюю подкову. – Выводи следующего. Переизберите, и вся музыка, чтобы интриги не разводил…

– Вот и именно что! – сказал старичок. – И вся музыка.

– Ну да, – возразила Маша, – его старшая пионервожатая очень ценит.

– А вот я к вам в школу зайду… Какая школа?

– Не надо в школу, – сказал Панама, – мы же сами в конюшню-то пошли, он нас не посылал.

– Да! – вдруг возмутился Столбов. – Он говорит: “Соберите макулатуру, сходите старикам в булочную… Только, говорит, обязательно старикам скажите, чтобы они отзывы о вашей работе в школу написали, мне для отчёта нужно…” Разве это тимуровские дела, разве так Тимур поступал?

– О господи, – вздохнул старичок, – и тут отчёт давай!

– Тимур никогда не делал хорошие дела в расчёте на похвалу. Нужно, чтобы тайна была… Понимаете, тайна!

– Понимаю. Давай подкову… Тайны я вам хоть килограмм отыщу. “Кузнец, ты кузнец…” Мне от этих тайн некуда деваться. Ты давай вот что, ты приходи ко мне в пикет, будешь мне помогать.

– Будем преступников ловить?! – задохнулся Столбов. – И пистолет дадут?

– Будем следить за порядком! А оружие… “Кузнец, ты кузнец…” В зависимости от обстоятельств…

Утром следующего дня Панама. Столбов и Маша специально побежали смотреть, как выезжают лошади в новых подковах.

– И звук-то совсем другой, – сказала Маша.

– Конечно, – объяснял Панама, – подкова плотно сидит, вот и бряканья нет.

Разномастные кобылки, весело мотая чёлками, разбредались по городу, и ребятам капалось, что лошади украдкой им подмигивают.

Глава восемнадцатая

“ТАКОЕ НЕСЧАСТЬЕ!”

– Литературы не будет! – ворвался в класс Сапогов. – Борода в школу не пришёл.

– Ура! – закричали мальчишки.

Панама вздрогнул. Он поймал испуганный взгляд Маши Угольковой и быстро пошёл к двери.

– А! – закричал Сапогов. – Сорваться хочешь! Не выйдет! – И он растопырил свои огромные ручищи.

– Пусти, – сказал Панама и голосу своему удивился. Голос был резкий и дрожал. – Пусти, говорю!

– Предъяви документы! – заорал Сапогов.

Но в этот момент получил такой толчок в грудь, что от неожиданности сел на пол. Когда он опомнился и выскочил в коридор, Панама был уже в учительской и дрожащими руками набирал помер телефона манежа.

– Алё! Кто это? Денис Платоныч, что с Борис Степанычем? Как разбился! Как разбился! В какой больнице? Да какие теперь занятия! Да как же он так… Вот беда-то… – приговаривал он, вешая трубку. И тут он увидел, что на него тревожно смотрят учителя, что были в комнате. – Борис Степаныч вчера на съёмках разбился! – сказал он, словно оправдываясь.

– На каких съёмках? Где?

Но Панама уже бежал в класс. У него было такое лицо, что Сапогов, ждавший его с мокрой тряпкой в руках, ошалело отступил.

– Вот беда-то, вот несчастье… – приговаривал Панама, запихивая книжки и тетрадки в портфель. – Борис Степаныч вчера на съёмках разбился, – ответил он на испуганный взгляд Маши, не знаю как. Денис Платоныч говорит, что крепко. Коня привели, всё седло поломано, оборваны стремена и подпруги в клочья! Побегу в больницу…

Но в больницу Панаму не пустили. Дежурный врач, заглянув в какие-то бумаги, сурово спросил:

– Это что, твой отец?

– Учитель. Учитель мой. Что с ним?

– Перелом рёбер, перелом лучевых костей со смещением, но самое скверное: перелом коленного и голеностопного сустава. Вот, брат, скверно…

– Ногу отрежут? – похолодел Панама.

– Ногу не отрежут, но это будет уже не та нога. В лучшем случае двигательные функции восстановятся года через два-три. Это, повторяю, в лучшем случае.

– А в худшем?

– А в худшем – нога не будет сгибаться ни в колене, ни в щиколотке.

– Как же он ездить верхом будет, доктор?

Эх, малыш, сейчас вопрос в том, будет ли он без костылей ходить, а не то что ездить. Иди домой. Я тебя всё равно к нему не пущу – ему сейчас не до тебя.

– Доктор, вы ему передайте, чтобы он за Конуса не волновался. С ним будет всё в порядке, всё как следует…

– А что это за конус?

– Это его жеребец. Конь его. Борис Степаныч на нём… – Панама чуть было не сказал “ездил”, но проглотил невесть откуда взявшийся в горло комок и сказал твёрдо: – Это его конь!

– Хорошо, я, как видишь, ни на конус, ни на цилиндр не претендую, ступай, малыш, домой. Всё, что мы можем, для твоего учителя мы сделаем.

Панама медленно вышел в больничный сад. Холодный ветер мёл по асфальту снег и пыль, свистел в кустах, что, как веники, торчали вдоль дорожки.