Текст книги "Лягушка Басё"

Автор книги: Борис Акунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Я за ним перелез. Смотрю – землю под окном разглядывает.

– Осторожно! Не наступите! Г-глядите, чтó тут.

Я поглядел. Отпечатки двух ног. Глубокие.

– Кто-то тут с-спрыгнул, – сказал Фандорин. – Какие интересные следы!

Я ничего интересного не увидел. Следы как следы.

– Ай, интересные, – говорю. – Смотрю – удивляюсь.

Сыщик поставил свою ногу в след. Она оказалась намного меньше. Пригнулся к самой земле, чуть не носом в нее уткнулся, как охотничья собака.  Пошел-пошел мелкими шажочками. Я за ним. Ничего не понимаю, но помалкиваю.

Фандорин достал из кармана маленькую рулетку, стал что-то измерять.

– Ого! Ну и шаг! Восемьдесят семь сантиметров! Причем, не при беге, а при ходьбе. По формуле Бертильона стопа длиной тридцать три сантиметра при ширине шага в восемьдесят семь дает… минуточку… Рост от двухсот пяти до двухсот десяти. Да это настоящий великан!

И тут я сильно хлопнул себя по лбу, чтобы наказать свою голову за глупость.

– Вах, я должен был вам сказать! Вы сами виноваты, заморочили меня своим герметичным преступлением! У старого князя был враг! И какой! Каха Кобулетели, абраг!

– К-кто? А, абрек.

– Это в диких горах абреки, а у нас в Грузии абраги. Они не дикие, они грузины. Хотя тоже очень страшные. Каха Кобулетели ростом в сажень. Плечи – вот такие. Ручища вот такая. В ней арбуз, как яблоко! Если тут был Каха, он князя и убил! Какое счастье! – И поправился, а то нехорошо вышло. – Не потому что князя убили, а потому что  убили не свои. Пойду всех  обрадую!

Фандорин мне:

– Погодите. Что за Каха? Почему абраг враждовал с князем Гуриани?

– О, Каха не простой разбойник. Не бродяга какой-нибудь. Он из бедных азнаури, это грузинские дворяне.

– Как Д-Дубровский?

– Как кто?

– Дубровский, герой повести Александра Сергеевича...

– Знаю-знаю, – перебил я. – Александра Сергеевича у нас все знают, он на грузинке  Нино Чавчавадзе женился. И правильно сделал. Каха Кобулетели – из наших мест, из Кобулети. «Кобулетели» значит «Кобулетский». Широкий человек! И телом, и душой. Почти двадцать лет его поймать не могут. Потому что у Кахи закон: половину того, что награбит, беднякам раздает. Кто на такого героя в полицию донесет?

– То есть это такой Робин Гуд?

– А это кто?

– Английский  народный герой, благородный абраг. Вы рассказывайте, рассказывайте.

Но я так разволновался, что почувствовал: надо выпить. Без тоста пить я не привык.

– Совсем короткий тост скажу, – предупредил я Фандорина. – Пусть  люди всегда считают нас героями, что бы мы ни вытворяли!

Закусить он мне не дал, а вы можете. Только быстро. Сейчас такое начнется!

Стал я дальше рассказывать.

– Каха много лет разбойничал в северных горах, но недавно появился у нас. Луарсаб Гуриани похвастался: «Никто этого бандита поймать не может, а я поймаю! Утру нос болвану Гоголадзе!». (Это наш начальник полиции, тот самый, который не любит князей Гуриани).  Луарсаб велел Ивану Степановичу собрать всех сторожей с виноградников, всех пастухов с пастбищ и окружил дом, где прятался Каха Кобулетели.

– А откуда князь узнал, где он прятался?

– Э, где прятаться человеку, который двадцать лет не  был дома? У родственников, конечно. А то они обидятся.

– В Грузии, должно быть, очень легко искать п-преступников, – заметил Фандорин.

– Найти легко,  трудно взять. Потому что у всех родня, она не отдаст. А если брать силой – прольется кровь, и потом заварится каша на сто лет. Кому это надо? Но у Кахи только сестра-вдова с дочками, мужчин там в доме нет, поэтому Луарсаб Гуриани не побоялся. Только ничего у него не вышло. Кобулетели крикнул страшным голосом, что будет считать своим врагом всякого, кто войдет во двор, а если никто не войдет, то он будет считать своим врагом только князя Гуриани, потому что тот оскорбил достойную женщину, его сестру. И никто во двор не пошел, сколько князь ни ругался. Автандила Вачнадзе там не нашлось. Э, батоно Эраст, я вам еще не рассказывал, как мой троюродный брат Автандил арестовал знаменитого разбойника Валико Кривого? Сейчас расскажу, но это длинный тост.

– Потом-потом. Сколько людей привел с собой князь Гуриани?

– Человек тридцать.

– И они не решились арестовать одного-единственного абрага?

– Это не один-единственный абраг. Это Каха Кобулетели! Видели, как он князя кинжалом к полу пригвоздил? У него силища, как у слона. Слона я в Кутаиси видел. Он на свинью похож, только очень-очень большую, вот с такими ушами, и пятак длинный, как…

– Господин Ладо, не отвлекайтесь!

Такой нетерпеливый!

Говорю:

– Хорошо-хорошо, не буду… Князь один во двор тоже не пошел, потому что хотел еще пожить. Но Каха, видно, сам к нему пришел. Обиделся за сестру.

Батоно Эраст глаза прищурил, что-то прикинул.

– Вас ведь там не было. Кто же вам всё это рассказал?

– Иван Степанович рассказывал. Он там был. Издали смотрел, потому что умный человек.

– Что ж, расспросим свидетеля. Тут важны детали.

Мы пошли на Синюю половину дома.

Там у них как? Один коридор ведет в покои старого князя.  Они называются «Эрмитаж», это по-русски «убежище отшельника». Другой  коридор – к молодому князю. Всюду эти его уроды понаставлены, которые, оказывается, ангелы. Есть спальня, где он спит. Есть мастерская, где он мастерит. Есть столовая, где стол стоит. Диванная, где диван. Всё вместе называется по-иностранному: «Апартамент». А сбоку еще коридорчик к Ивану Степановичу. У него комнатка и контора. Это просто называется: «У Ивана Степановича». В убежище убитого… нет, складнее сказать в покои покойного нам было не нужно, в «Апартамент» тоже. Мы с Фандориным повернули к Ивану Степановичу.  Подходим к конторе – слышим громкий голос.

– Как это пуст? Почему пуст? А где же они?

Котэ говорил.

Мы постучали, входим.

Молодой князь над бумажками сидит. Готовится наследство принимать. Иван Степанович рядом, тоже с бумажками.

Молодой князь жалобно поморщился:

– Господин Фандорин? Неужели вы снова будете меня мучить?

– Мы не к вам, а к г-господину управляющему. Вы слышали, как разбойник Каха Кобулетели угрожал Луарсабу Гуриани?

– Абраг? Да, он угрожал отомстить Луарсабу Вахтанговичу. Многие это слышали, не только я. Но почему вы об этом спрашиваете?

– Потому что в оранжерее не заперто окно, а на земле отпечатки сапог абрага. Наше п-преступление разгерметизировалось.

 – Отца убил Каха Кобулетели?!  – воскликнул Котэ ( я уже говорил – у него что ни слово, то восклицание). – Это она виновата, бесстыжая тварь!

– О ком вы? – спросил Фандорин.

– О мачехе! Я видел их вдвоем, ее и абрага! Неделю назад! У нее в комнате! Я проходил по саду, они у окна стоят. Я глазам не поверил! Побежал к отцу! Он схватил револьвер, но разбойник уже исчез! Ах вот оно что! Волчица вступила в связь с бандитом, чтобы он избавил ее от мужа!

– Вы видели абрага у княгини? С-собственными глазами?

– Как вас сейчас!

– Так вот почему князь вдруг решил изловить разбойника! – Иван Степанович покачал головой. – Я, признаться, удивился, отчего это его сиятельство так развоевался. Костенька, почему мне не рассказал про абрага и княгиню?

– Дядя Ваня, отец с меня слово взял! Сказал: «Никто не должен знать, что Луарсаб Гуриани опозорен». – И как застонет: – Боже,  нет! Это моя вина, только моя! Если бы я не был трусом, я бы расправился с оскорбителем нашей семьи сам! И дорогой папá  остался бы жив! Я тряпка, я ничтожество!

Стоны перешли в рыдания. Иванэ стал совать молодому человеку платок.

– Что ты, милый, что ты! Не казнись. Если бы ты набросился на этого страшного человека, он тебя убил бы.

Но Котэ заливался слезами. Руками машет, кожаная блуза скрипит – хоть уши затыкай.

– Пусть лучше бы я умер, чем стал виновником смерти отца! Не утешайте меня! Я никогда себя не прощу! Господи Иисусе, милосердный и всепрощающий, смилуйся надо мной!

Еще и на коленки бухнулся, к иконам пополз, крестится. Вот как сильно переживал.

Тут дверь открывается – княжна Нателла.

– Дядя Ваня, я к вам шла. Слышу – крики. У Константэна опять истерика? Что стряслось на этот раз?

– Я виновен в смерти папочки! – всхлипнул Котэ.

– Да-а? – удивилась княжна. – А я была уверена, что мамá. Тогда вообще отлично. Ей наследство теперь не положено, ты на каторгу пойдешь. Всё мне достанется.

Иван Степанович за голову схватился:

– Наташенька! Костя  не в том смысле!

– Как это не в том? – Маленькая стерва ткнула в брата пальцем. – Он сам признался! Господа, вы свидетели!

– Ты вся в свою мать! Такая же гадина! – дрожащим голосом пробормотал Котэ.

И получил в ответ:

– От гадины слышу!

– Дети, дети, ради всего святого! – метался между ними Иванэ.

Я бы еще посмотрел и послушал, как собачатся эти аристократы, но батоно Эраст взял меня за руку и увел. Пойдемте-ка, говорит, с княгиней потолкуем. Есть о чем.

И мы пошли с Синей половины на Розовую.

К ее сиятельству  Фандорин вошел без стука. Грозный, как туча над горами Кавказа.

– Сударыня, что за отношения связывают вас с разбойником Кахой Кобулетели?

Ее сиятельство сначала вспыхнула, потом побледнела.

– Не понимаю, – говорит, – о чем вы… И как вы смеете ко мне врываться?!

– При аресте всегда врываются. Отвечайте, иначе я немедленно сопровожу вас в п-полицию! Абрага видели с вами за неделю до убийства. Здесь, у вас!

Она:

– Кто видел?!

– Неважно кто. Важно, что есть свидетель. Это раз. Вашего супруга убил Кобулетели. Это д-два. Вы мужа люто ненавидели. Это три. У меня все основания полагать, что абраг убил князя по вашему заказу, а свалить убийство вы намеревались на пасынка, чтобы потом оспорить завещание. Это четыре. Для полиции более чем достаточно. Рассказывайте, как было дело, иначе я немедленно ее вызову!

– Нет! Всё было совсем не так! – вскричала княгиня.

(Обратите внимание, что я говорю «вскричала». Это простые женщины кричат, орут или вопят, а ее сиятельство именно вскричала. Можно еще сказать «возопила». Потому что благородная дама, а не какая-нибудь кухарка).

– Каха… , – она поправилась, – то есть абраг Кобулетели действительно явился ко мне сюда. Но я его не звала. Он сам.

– Почему? З-зачем?

Лейла Гуриани  потупила взор (а кухарка просто повесила бы голову или опустила глаза).

– Я знала его когда-то… Почти двадцать лет назад, когда он еще не был абрагом… Мы любили друг друга, мечтали пожениться. Но у него не было ни гроша, у меня тоже… Когда меня насильно выдали за Луарсаба Гуриани, Каха с отчаяния ушел в горы и стал тем, кем он стал… Это очень печальная история…

– Почему же он вдруг явился сейчас, через столько лет?

– Он сказал, что все эти годы любил меня. Что теперь у него много денег. Звал меня бежать с ним от этой постылой жизни. Уехать за границу…

Вай ме, думаю, какая история! Будет что моей жене Мзие рассказать. И не только жене!

– И что же вы ему ответили? – спросил Фандорин.

Она помолчала немного, глаза платочком вытерла.

– ...Мужчины странные. Они живут прошлым. Мы, женщины – только настоящим. Да, когда-то я была влюблена в высокого, статного юношу. Но это было очень давно. Я стала другая. Я всё забыла. Моя жизнь постылая, это правда, но это не значит, что я готова бежать за тридевять земель с каким-то мизераблем. Так я ему и сказала… А потом в дверь начал стучать мой муж, и я помогла Кахе скрыться... Мужу сказала, что у меня никого не было. Он не поверил, но это его дело. Я знала, он будет помалкивать. Побоится слухов. Вот и всё, что было, клянусь вам!

Батоно Эраст смотрел на нее исподлобья пронзительным взглядом. Это называется «испытующе» – я тоже так умею. На дочек смотрю, когда набедокурят.

– Что ж, сударыня, если это правда... и если правда, что вы больше не любите этого «м-мизерабля», для вас не составит труда отправить ему записку, которую я сейчас продиктую. Это единственный для вас способ отвести п-подозрение. Если я правильно понимаю особенности грузинской жизни, Каха Кобулетели продолжает спокойно жить у сестры?

– Да. Он сказал, что будет ждать, не передумаю ли я.

– Полиция наверняка это з-знает, но, насколько я понимаю, соваться под пули не станет, – задумчиво произнес Фандорин. – Мне, пожалуй, идти туда тоже не стоит. Каха, вероятно, встретит чужого человека нервно, и вместо допроса произойдет п-перестрелка... Значит, нужно выманить подозреваемого сюда. Садитесь, пишите.

Княгиня послушно взяла листок, окунула ручку в чернильницу. Вот как выдрессировал тигрицу дрессировщик!

Он продиктовал:

– «Сегодня в восемь у меня». Полагаю, этого будет д-достаточно.

В восемь часов вечера в ноябре уже темно.

На столе горела одна-единственная свечка. Оно освещала только лицо княгини Лейлы. Ее сиятельство сидела и спокойно раскладывала пасьянс, вот какая это  была женщина. Я волновался, она – нет.

Нас с Фандориным было не видно, мы спрятались сбоку от окна. Играла тихая музыка. На столе тренькала маленькая шкатулка.

Я шепчу:

– Батоно Эраст, а у вас пистолет есть?

– Нет, – говорит. – В Турцию с оружием не пускают.

– Давайте, – говорю, – я принесу из оранжереи какую-нибудь саблю. Он настоящий Голиаф, этот Каха!

– Не надо саблю, – отвечает.

Я хотел поспорить, но тут – цок-цок-цок – в стекло постучали.

Пришел! Каха пришел!

Я вспомнил одну очень хорошую молитву, потому что в жизни бывают случаи, когда молитва полезнее тоста.

«Господи, творящий чудеса, сделай меня невидимым! Что Тебе стоит?».

Княгиня встала, отворила окно, ни слова не говоря. Потом так же молча отошла к стене и скрестила руки на груди. Приготовилась смотреть, что будет дальше. А дальше было вот что…

Через подоконник с кряхтением и шумом перелез человек-гора. Спрыгнул на пол – дом задрожал.

– Лейла, шен дареке – моведи, – сказал он густым басом.

Это значит: «Ты позвала – я пришел».

Она ему спокойно:

– Говори по-русски. Господин Фандорин по-грузински не понимает.

Каха повернулся, быстрый, как барс. Увидел нас. Ручищей хвать за кинжал.

Прорычал:

– Вы кто?

Я за себя ответил:

– Я Ладо Чхартишвили, батоно Каха, просто так тут стою. Не обращайте на меня внимания.

– Ну, а я сыщик, – сказал Фандорин, а больше ничего сказать не успел.

Каха еще громче зарычал, по-медвежьи. Выхватил кинжал и как кинется на батоно Эраста!

Но только того на прежнем месте уже нету. Только что был – и нету, честное слово! Каким-то чудом он оказался сбоку от Кахи, стукнул его ладонью по бычьей шее, мне показалось совсем несильно, но абраг повалился на пол и остался лежать.

– Полагаю, господа, я вам больше не нужна? – холодно произнесла княгиня Лейла. – Беседуйте без меня.

И вышла. Все-таки княгиня есть княгиня.

А Фандорин полил Кахе на голову водой из графина. И когда разбойник замычал, говорит:

– Не пугайтесь, господин Каха. Паралич временный. Нервный узел скоро восстановит свои функции. Отвечать на вопросы, однако, вы можете. Ну же, перестаньте хлопать г-глазами. Вопрос у меня только один: вы убили Луарсаба Гуриани?

– Очень хотел, – прохрипел Каха. – Она не позволила. Сказала: «Разорить меня хочешь?».

– Чем же з-закончилась ваша встреча с княгиней?

– В дверь муж стал колотить. Кричит: «Открой! Я убью его!». Я обрадовался. Говорю: «Открой ему, очень прошу». Она мне: «Ты с ума сошел! Вон отсюда и чтоб я больше тебя не видела!». Схватила за руку, потащила через другую дверь. Когда она меня за руку взяла, из меня вся сила ушла. Иду, как теленок, только на нее смотрю… Привела в какую-то комнату, большую. Как сад, только с потолком и стеклянными стенами. Открыла окно. «Прыгай, говорит. И прощай». Я так и сделал. Сказал только: «Ждать тебя буду». Посмотрел на нее… Прыгнул, пошел. Потом не помню…

Фандорин отвел меня в сторону.

– Вот что, господин Ладо. Вы, насколько я мог заметить, п-психолог. Я ненадолго отлучусь, а вы потолкуйте с подозреваемым. Меня интересует ваше мнение: правду он рассказал или нет.

Мне страшно стало.

– Я  – с ним? Наедине? А если у него нервный узел восстановит свои эти... функции?

– За пять минут не восстановит.

И ушел! Оставил меня с Кахой одного!

Он знаете какой, Каха? Как-то раз  четырех жандармов с моста в речку скинул.

Очень близко подходить к нему я не стал. И заговорил с ним по-русски, потому что – Следствие.

– Как вы, уважаемый? – спрашиваю. – Удобно лежите?

– Ничего так, – отвечает. – Только пить хочется.

Я налил ему вина. Пришлось из рук поить. А Каха еще и заплакал. Как маленький ребенок.

– Почему плачешь? – сказал я ему на «ты». Кто плачущему ребенку «вы» говорит? – Не надо плакать.

Он всхлипывает.

– Она меня не любит… Сейчас только понял. Любила бы – записку не написала бы... А, пускай в тюрьму ведут. Теперь все равно… Буду вспоминать, какая она красивая. За двадцать лет еще красивей стала!

И стало мне его жалко.

– Давай, – говорю, – я с тобой выпью. За то, чтобы та, кого мы любим, всегда была для нас самой красивой на свете.

Вы тоже за это выпейте. Это хороший тост.

И когда вернулся Фандорин – а он скоро вернулся – я ему сказал:

– Он не соврал. Когда человеку все равно, что с ним будет, зачем ему врать?

– Да, – кивнул сыщик. – Каха сказал правду. Княгиня подтвердила, что вывела его коридором в оранжерею. И показала то самое окно, под которым мы нашли отпечатки. Абраг выпрыгнул из него не минувшей ночью, а неделю назад. Стало быть, Кобулетели убийства не совершал.

– Отпустим его, а? – попросил я Фандорина. – Каха Кобулетели грабит только плохих людей. И половину добычи отдает беднякам.

– Грузинский последователь Китодо? – усмехнулся сыщик.

Я не понял.

– Последователь чего?

– В Японии есть «благородные воры», которые ведут себя примерно так же. Их даже полиция уважает. Там целая философия, называется Китодо, «Путь благородного вора».

– Каха Кобулетели не философ, – сказал я. – Но сердце у него благородное.

– Поступайте, как считаете правильным. Это ваши грузинские дела, – пожал плечами Фандорин. – Для моего расследования этот господин интереса не п-представляет. Или свяжите его, или отпустите. Я возвращаюсь в Оранжерею, нужно еще кое-что проверить. Мы ведь с вами, господин Ладо, снова оказались у нулевой отметки.

Вот вы, уважаемые, на моем месте как бы поступили? Отпустили бы абрага Каху Кобулетели или нет?

Я задал себе вопрос: какой мир лучше – с Кахой или без Кахи?

И честно вам скажу – понял, что не знаю. А поскольку в справедливом суде всякое сомнение толкуется в пользу обвиняемого, связывать Каху я не стал. Взял со столика вазочку, где у княгини стояла роза. Розу вынул, налил вина, поставил перед Кахой. Пусть выпьет, когда руки снова задвигаются.

Пожелал абрагу удачи и пошел в оранжерею к Фандорину.

Сыщик стоял над покойником в задумчивости, щелкал своими зелеными четками.

– В этом преступлении непонятно вот что: оно вызвано расчетом холодного ума или порывом г-горячего сердца? Что по этому поводу думаете вы, господин Ладо? Что подсказывает вам интуиция?

Интуиция мне ничего не подсказывала.

Может быть, убийство совершил кто-нибудь с горячим умом и холодным сердцем? Такие люди на свете, к сожалению, тоже есть. Много.

Давайте я у вас спрошу: что я должен ответить Фандорину?

Или нет, я лучше тост произнесу. Важный. Для важного тоста, вы уже знаете, два бокала нужно. Наливайте. И я себе налью.

Из-за этого тоста у меня тоже большие неприятности были. Только не с епископом, а с полицией. Потому что когда человек в Российской империи говорит что-нибудь важное, у него всегда бывают неприятности, и чаще всего с полицией.

Но здесь все свои, можно.

Берите в руки оба бокала и слушайте.

Почему у нас в Российской империи всё так трудно дается? Потому что нами правит орел, у которого две головы. Одна смотрит влево, на Запад. Она довольно умная, но немножко замороженная. Другая смотрит вправо, на Восток. Эта голова не очень умная, но очень горячая.

Почему у тебя Запад умный, а Восток глупый, спросите вы.

А я вам отвечу: не обижайтесь. Это медицинский факт. Мне знакомый врач рассказал. В мозгу левое полушарие отвечает за ум, а правое – за чувства. Так и с российским орлом.

Две головы орла все время ругаются друг с дружкой: «Налево полетим!», «Нет направо полетим!». Из-за этого орел никуда не летит, а только дергается, то влево, то вправо.

Восточная голова говорит: «Самое главное – жить по правде». «Дура ты, – отвечает Западная голова. – Самое главное – жить по справедливости. Потому что правда у каждого своя, а справедливость – она для всех одинаковая».

«Я тебя сейчас заклюю, и останется только моя правда!» – крикнула Восточная голова и как клюнет другую в лоб.

«Я сама тебя заклюю, и это будет только справедливо!» – закричала Западная и тоже шмяк клювом.

И пока они между собой воюют, хочу вас спросить.

Вы за Восточную голову или за Западную? За правую или за левую? Что важнее – правда или справедливость? Чем надо жить – умом или сердцем, если и тем, и другим вместе никак не получается?

А тост будет вот какой. Пусть у того, кто умен, будет побольше сердца, а у того, кто сердечен, побольше ума.

Выбирайте левый бокал или правый и пейте. До дна!

Выбор продолжения:

1. Жить умом.

Откройте оглавление и перейдите на Тост третий. Круги по воде.

2. Жить сердцем.

Откройте оглавление и перейдите на Тост третий. Плеск воды. Эхо.

Тост второй

На Розовой половине

Вот и я решил, как вы.

Говорю ему:

– Батоно Эраст, я вам такую вещь скажу.  Раз уж сам Фандорин разгадать не может, это что значит?  Что убийство тут очень хитрое. Я уголовной хроники много читаю, и что я заметил? Мужчины убивают намного чаще, чем женщины. Зато женщины убивают намного хитрее. Потому что они умнее нас.

– Я того же мнения касательно женского ума, – согласился Фандорин. – П-продолжайте, пожалуйста.

– Мужчина для чего хорош? Для всяких простых дел. Сломать что-нибудь или построить, убить кого-нибудь или спасти, тяжелое с места на место перенести. А женщина очень хороша, когда напролом в деле не пойдешь. Или очень плоха – если дело плохое. Я бы государством управлять только женщинам доверял. Грузией никто лучше не правил, чем царица Тамар, а Россией – чем Екатерина Великая. Это я к чему веду?

Батоно Эраст, светлая голова, сам понял.

– К тому, что нужно работать с Розовой половиной. Спасибо. Так и сделаем. Что ж, начну с медитации.

– С чего? – спрашиваю.

– Если ум работает недостаточно сильно, нужно его вообще отключить. Ответ п-придет сам.

И как сядет, прямо на пол! Ноги кренделем сложил, глаза прикрыл, руки на колени положил, ладонями кверху – и застыл.

Мне скучно стало.

– Пока у вас медитация, давайте я тост скажу про царицу Тамар, если уж я ее вспомнил.

Тост такой.

Однажды великая царица Тамар призвала к себе великого Шота Руставели и говорит ему с печалью: «Батоно Шота, устала я быть царицей. А ты, устал ты быть поэтом?».

Он говорит: «Разве соловей устает быть соловьем?».

Она закручинилась еще больше, говорит: «Почему же орлица устает от того, что она – орлица? Как бы я хотела быть тихой сойкой или беззаботной синицей!».

Шота ответил ей так:

«Орлица ты или синица,

Ты все равно моя царица.

Промчатся дни, пройдут года,

Царицей будешь ты всегда!»

Так выпьем за то, чтобы все женщины на свете были царицами, а мужчины – поэтами.

Выпейте, выпейте. Тут  нельзя не выпить.

Это очень красивый тост, всем нравится – и мужчинам, и женщинам. Я налил вина, протягиваю, а он не смотрит, рог не берет, голову не поворачивает. Фандорин сидит и сидит. Не человек – истукан. Я такого у старьевщика в лавке видел, «Будда» называется.

Думаю, чем без дела стоять, помолюсь за усопшего – пусть я бывший, но все-таки поп.

Подошел к покойнику. Встал на колени. Думаю, надо бурку снять. Не хочется, а надо. Через баранью шерсть молитва как пройдет?

Снял, а чтобы страшное лицо не видеть, стал смотреть мертвецу на руку. Вдруг вижу – блестит что-то. Наклонился – цепочка! Серебряная, разорванная!

– Батоно Эраст! – кричу. – Хватит сидеть, да? Смотрите, что я нашел!

Он подошел, поглядел, цепочку взял.

И спокойно так:

– Я же говорил, ответ придет сам.

Ничего себе «сам»! Это я цепочку нашел! Потому что не сидел истуканом! Но я это говорить не стал. У меня пошла дедукция.

– Мужчины таких цепочек не носят, – говорю. – Значит что? С князем была женщина!

– Браво.

Но это я еще только начал.

– Такие цепочки на шее носят. Луарсаб  схватил женщину за шею и порвал цепочку. А женщина его ударила кинжалом! Нет, сначала толкнула, что было мочи, и он упал. А она отбежала вот сюда. – Я подбежал к ковру с оружием. – Схватила со стены что попалось. Кинжал Мамуки Великого попался, да? Как размахнется, вся в аффекте! И пока он с пола не встал, как воткнет! Очень сердитая была, отсюда и такая сила!

– Версия п-правдоподобная, – признал Фандорин.

Еще бы не правдоподобная.

Но я дедуктировал дальше, не мог остановиться.

– Чья цепочка – тот, правильней сказать, та и есть убийца!

Сам все разгадал, без Фандорина!

– И чья же это может быть цепочка? Княгини? – спрашивает он.

Я покрутил цепочку.

– Нет, ее сиятельство такую носить не станет. У нее только золото, жемчуг, брильянты. А эта дешевая, ей цена рубль, два.

– Значит, княжна?

– Вы видели Нателлу. Она «Биржевые ведомости» читает. Цепочек-сережек не носит. Нет, это какой-нибудь служанки.

Говорю я это, а сам думаю: э, я сыщик не хуже Фандорина! Он на меня с уважением смотрит, не перебивает. Дедукция меня так и несет.

– В доме шесть служанок. Которая же из них князя убила?

Нет, не получается, думаю. Служанки все старые. Зачем князю старуху за шею хватать? И как старуха ни рассердись, как ни напугайся, не ударить ей кинжалом с такой силой.

Расстроился даже. А потом вдруг хлопнул себя по лбу.

– Я знаю! Знаю! Когда кухарка Софико хворает, вместо нее Дареджан приходит, ее невестка! Она баба молодая, сочная, и характер огонь!  Наверно князь позвонил в звонок, чтобы принесли еще закуски. Если на кухне была не Софико, а Дареджан, она зашла в оранжерею. Князь был пьяный, начал ее лапать, а она не стерпела.

– Так, версия развивается. Как будем действовать д-дальше?

Теперь я стал главный сыщик, и Фандорин меня спрашивал, что будем делать. Было приятно.

– Схожу на кухню, узнаю, кто ночью был – Софико или ее невестка. Здесь меня ждите!

Я не пошел – побежал. Сердце в груди прыгает. Как хорошо быть сыщиком! Еще лучше, чем застолье вести!

И что вы думаете? Так и оказалось! На кухне сказали, что вчера у Софико спина болела, вместо нее Дареджан приходила!  Ай да Ладо Чхартишвили!

Бегу назад в оранжерею.

– Батоно Эраст, ночью на кухне Дареджан была! Она и убила!

– Не торопитесь, – говорит он. – Осталось еще установить…

– Я знаю! Ее ли это цепочка.

– И как мы это с-сделаем?

Никогда в жизни у меня голова так быстро не работала. Э, думаю, у самой Дареджан спрашивать нельзя. Это раз. У служанок тоже не надо – разболтают, что мы хозяйку цепочки ищем. Это два. У мужчин спрашивать бесполезно, они никогда не помнят, что надето на женщинах. Это три...

Придумал!

– Спросим на Розовой половине.

И сразу пошел, не дожидаясь фандоринского согласия. Потому что теперь следствие вел Ладо Чхартишвили. Фандорин не спорил, сзади шел.

Только сказал:

– Не говорите, зачем вам нужно знать, чья ц-цепочка.

Без тебя бы не сообразил, подумал я.

Стучусь к княгине.

Дочка у нее была. Еще лучше, думаю. Одна не ответит – другая вспомнит. А сам уже знаю, как с ними говорить буду.

– Ваше сиятельство, мы с господином Фандориным делали обыск …

– Ага, нашли наконец улику! Мерзавец Котэ разоблачен! А я вам говорила!

– Нет. Мы нашли на полу красивую цепочку. Не иначе ваше сиятельство обронили. Решили вам лично занести.

Княгиня говорит:

– Покажите-ка. – Намощила нос. – Что вы, я такую дрянь не ношу... А, я знаю, чья она. Этой румяной толстухи, которая иногда вместо нашей Софико на кухне работает. Как ее?

– Дареджан, маменька, – подсказала Нателла. – Она не толстуха, она рубенсовская красавица. Ужасно она мне нравится! Веселая такая, смелая. Помните, все кричали, когда на кухню змея заползла? Одна Дареджан не испугалась, и поленом ее, поленом! Я когда в Америку уеду, Дареджан с собой возьму. В Америке гремучие змеи, жутко ядовитые.

Я молчал, ничего больше не говорил. Только на Фандорина покосился: что, съел, великий сыщик? Кто был прав?

За дверью говорю ему:

– Теперь надо Дареджан прижать. Сам с ней говорить буду. По-русски она не понимает.

Он спрашивает, скромно так:

– Ничего, если я тоже поприсутствую?

Я разрешил. Почему нет?

Пошли на кухню. Дареджан там была, ее свекровь Софико еще не выздоровела.

– Иди-ка сюда, женщина, – говорю я ей по-грузински. – Сядь. Говорить с тобой буду.

Села, смотрит. На квеври похожа – большой кувшин, где вино хранят,  – такая же бокастая, смуглая, щеки блестят. Фандорин у меня за спиной встал, тихо стоит.

– Мне говорили, у тебя красивая серебряная цепочка. Где она?

– Потеряла где-то, – отвечает. – Жалко, муж подарил.

Голос густой, как из бочки.

Я Фандорину перевел. Он мне шепчет: «Спросите когда».

Дареджан в ответ:

– Кто знает? Вчера утром была, а вечером хватилась – нету.

Я опять перевел Фандорину и тихонько говорю: «Врет. Почуяла, что мы ее подозреваем».

– Спросите, где она работала вчера днем?

– Где всегда, – говорит. – На кухне была. Потом обед разносила. Это такой дом полоумный, каждый у себя в комнате ест! Четыре раза ходила, в четыре разных конца. Сначала туда – с подносами, потом обратно, с грязной посудой. Чего удивляться, что моя бедная свекровь больная лежит! Другие семьи как семьи, за одним столом кушают.

Спрашиваю:

– А после обеда что делала?

– Сама покушала. Потом поспала. Проснулась – пора ужин готовить. Снова всем четверым носила. И ночью тоже не поспишь. Старый князь, чтоб его на том свете черти на огне жарили, после полуночи горячее требует.

Я тихонько, вкрадчиво:

– И как? Отнесла?

– Отнесла. Только он дверь не открыл. Я думала, налакался и задрых, а он вон чего… Кто его зарезал-то, батоно Ладо? Знаете уже?

– Знаю. Сейчас скажу. Только сначала господину сыщику переведу, что ты мне говорила.

Перевел. Батоно Эраст кивнул, будто услышал то, что хотел услышать.

– П-превосходно. Вы мне не переводите. Не отвлекайтесь.

И я решил, что больше в кошки-мышки с убийцей играть не буду.

Как крикнул:

– Зачем  ты врешь, Дареджан, что в оранжерею не заходила?! Твою цепочку, вот эту, мы в руке у мертвого князя нашли! – И сразу заговорил мягко. С женщинами как с лошадью: когда надо строго, когда надо ласково. –  Я тебе, дочка, что скажу. Ты не запирайся, не поможет. Лучше повинись и на суде плачь побольше. Ты свою честь защищала. Про Луарсаба все знают, какой он шакал был. Как знать, может быть, присяжные тебя оправдают.

Я с ней, как с дочерью. Добра ей хочу! А она, неблагодарная, как заорет:

– Что-о? Я его убила? Я?! Ах ты, старый ишак!

Как схватит меня за горло! Как тряхнет! А потом с размаху такую оплеуху влепила – искры из глаз. Пришел в себя – нет Дареджан. Убежала.