Текст книги "Векша"

Автор книги: Борис Комар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

Глава семнадцатая
ВСТРЕЧИ

Как только печенеги в поле попятились, собрался было Векша в Киев близкий, родной помчать – не удалось. Возжелалось князю увидеть его, велел к себе привести.

Отрок, посланный за молодцем, сказал, чтобы Векша шел пешком к Игорю, а не ехал верхом. Так надлежит чтить князя простому смерду.

– Да не забудь еще шапку снять и поклониться низко, – наставлял он.

Дозорцы же, особенно рыжеусый, советовали:

– Просись у князя, пусть тебя к нам на курган служить пошлет. Только гляди, он грозный очень, не разгневай его... Осторожным будь.

Сдружились они с Векшей, полюбили его за смелость, за верность и силу и видели в нем доброго друга. После сечи с печенегами дали Векше одежду, какая у кого была, – тот совсем новые ногавицы-власянки, тот сорочку ратную, тот толстенную войлочную шапку. Хотя все это было и маловато на молодца, он охотно надел их на себя, сбросив ненавистную печенежскую одежду.

В Киеве, когда провожали поход, Векша не смог разглядеть Игоря. Далеко от него был, да и больше на Яну смотрел. Теперь же рассмотрел князя хорошо.

Снаряженный в дорогу, Игорь мало чем выделялся среди знатных дружинников, разве что меч у него на боку да сбруя на его белом коне сияли золотом и каменьями драгоценными. Моложавый еще, коренастый, с длинными свисающими усами и окладистой рыжеватой бородой.

Глянул он на Векшу пристально, пронзительно и, не отводя от него серых властных очей, молвил:

– Кое-что слышал о тебе, остальное сам поведаешь. Снаряжай коня, сопутным будешь мне до Киева.

И вот они уже скачут на конях рядом. Векша рассказывает князю все: и как к гостю нанялся, и как печенеги на них у днепровских порогов напали и продали корсунцам, и как служил у царя ромейского, и как сбежал из Греччины. Напомнил и о пленниках, что и поныне на чужбине маются, умолял князя выручить их из неволи.

Князь же молчал, нахмурившись, словно бы и не ему все это рассказывалось, и не понять было – слушает он Векшу или о чем-то своем думает.

О том, чтобы князь послал его служить на сторожевой курган, как советовали дозорцы, не сказал. Опротивела, ох как опротивела Векше в Царьграде ратная служба! Ненавистны стали и одежда железная, и оружие. Предпочел бы как можно скорее вернуться домой, пойти босиком за оралом по пушистой земле, беззаботно полежать на меже, послушать шелест трав, шум пущи, тоскливое воркованье горлинок в ней.

И пусть не осудят его за это дозорцы – ведь он не трус. Когда для Руси настанет тяжкая година, он первый возьмет в руки меч и встанет на ее защиту.

Разве что отца и матери уже нет в живых, а Яна не дождалась – лишь тогда снова как-нибудь добьется до князя и попросится...

Однако Игорь внимательно слушал молодца. А когда тот высказал все, сам начал расспрашивать его про Царьград, про царя, про его воев, про ратное уменье и еще пуще хмурился, Векшины ответы выслушивая.

Когда к вечеру подъезжали к одной из княжеских весей на полпути к Киеву, где дружине предстояло остановиться на ночлег, князь спросил:

– Дальше как мыслишь жить?

– Домой к отцу-матери вернусь.

– Состояние там свое имеешь?

– Состояние, великий князь, у древлянского смерда известное: топор и рало да к ним рук пара, – ответил присловьем.– Зимой дерево рубим, весной и летом пни корчуем, лядину скудную засеваем, чтобы хоть ползимы прокормиться. Недоимки и дань медом, воском, мехами платим. На небо, на Даждьбога некогда глянуть...

– "Топор и рало да к ним рук пара..." Хм... Присловье красное, – скривила усмешка губы Игоря.– А где же голова? Лишняя, наверное?

– Некогда нам, смердам, великий княже, о голове заботиться. Да и сил нет, потому как...

– Ну да, – не дал закончить Игорь, – конечно, нет силы, коли всю ее в пни убухали! Ты вот гонял степями, диким полем, что до самого моря пролегло, видел на них где-нибудь пни? То как полагаешь: нужно в пуще лесовой деревья рубить, пни корчевать, потом обливаться, чтобы лядину себе песчаную добыть, если на том поле стоит лишь травы выжечь, ралом поскородить да пригоршню зерна бросить, чтобы хлебом с головою засыпаться? А кто тому мешает, кто вынудил люд наш оттуда бежать, в пущах да болотах грибами осесть? Ясно кто: племена поганые бродячие, что разбоем да грабежами живут! А кто их на нас натравливал, сам хорошо ведаешь. И за что все это? Не по нраву, вишь царю ромейскому, что мы покориться ему не хотим, не хотим, чтобы он хозяйничал на нашей земле, как у себя дома, – сердито сверкнул очами Игорь.

Помолчал князь, гнев его постепенно спал. Молвил уже спокойно:

– Так что стыдно тебе, молодому и бывалому, волков в пуще дремучей пугать, когда на нас похищнее звери зубы точат. Вот мой тебе совет: послужил в войске чужому царю, теперь иди ко мне служить. В таких, как ты, ныне есть надобность. Усвоил ромейские ратные обычаи да порядки и моим воям о них расскажешь. Оно понадобится, когда будем зубы тем зверям ломать...

От столь неожиданного княжьего совета-пожелания Векша растерялся, не знал, что и ответить.

Верно молвит Игорь: родную землю надо оборонять. Вон ведь как зарятся на нее ромеи коварные! А он, Векша, и впрямь может княжьей дружине снадобиться.

Только ведь не хочется снова надевать ратные доспехи, снова служить!.. Но то было подневольное, немилое служение чужакам, даже врагам, а это будет вольное, желанное и своему князю, и своему люду! Но как же тогда быть с матерью, отцом? Они ведь не смогут одни прожить, старенькие уже, в помощи нуждаются. И о Яне подумал. Как она поступит, если верна ему, если его не забыла? Пойдет с ним или не сможет оставить родителей?.. Киев?.. – Ну то как желаешь поступить? – спросил через некоторое время Игорь.

– Почему молчишь?

– Прости меня, великий княже. Позже дам ответ. Хочу еще подумать.

– Подумай, молодец, подумай, – пробормотал недовольно Игорь, подозвал к себе отрока, что-то ему сказал и поскакал вперед. Отрок вынул из тайничка на поясе три небольших золотых монетки, сунул их Векше в руку со словами: – Князь дарует тебе за верность.– И потрусил вслед за Игорем.

Правду говорили про князя, что он неприветлив. Ни единого похвального или ласкового слова не слетело с его уст, даже на поклон не ответил. Да еще, как нищему, монетки сунул. Разве он, Векша, ради этого спешил весть предостерегающую подать?..

После ночевки Игорь больше не звал Векшу к себе. И только когда достигли Киева, подъехал отрок и сказал, что князь приглашает Векшу в терем на пир победный.

Ликует, веселится Киев. Всюду песни, смех, гомон, половодье людское улицы, дворы затопило. На требищах (священное место, где язычники-славяне молились и приносили жертвы своим богам) костры полыхают, возлагают там горожане дары богам ласковым, помогшим дружине княжеской, защитникам мужественным печенегов хищных в поле прогнать, от лиха Русь спасти.

Шумно и на подворье княжьем. Велел хозяин погреба, меду-ши свои отомкнуть, бочки с питьем хмельным-сладким выкатить, яетва вынести, дружину, горожан всех угощать. Свистят дудки, не утихают возгласы:

– Слава! – Слава! – Слава! – Слава!..

Гульба многолюдная, пышная. И хотя Векше тоже и весело, и мило на вольной волюшке, среди людей родных, в Киеве любимом, не пьет он княжеских медов и браг, на угощения и не взглянет, а все бродит среди киевлян, в лица их пристально вглядывается, ищет кого-то.

Но разве легко найти тут, в этом водовороте, где смешалось столько горожан и ратных людей, сколько зернышек в маковке.

И все же нашел! Увидел хмельного Путяту, кинулся к нему, обнял крепко, медведь бы не выдержал таких объятий, целует на радостях.

Путята остолбенел, уставился на Векшу.

– Перун меня побей, ты это или только призрак твой?..

– Разве же призрак на люди показывается? – тряс Векша Путяту.– Очнись! Скажи: все живы-здоровы?..

– Погоди-ко, дай опомниться, – хлопал глазами Путята.– Так это в самом деле ты, Векша?.. Братик мой!.. А я тебя иска-а-ал... Когда ты меня у печенега отбил, побежал я за мечом. Схватил да мигом тебе на помощь, хотел тебя вызволить. Я туда, я сюда, а от тебя и следа не осталось... Так где же ты был?..

– Потом об этом. Скорее говори: все живы?

– Живы, живы... Куделя снова в Царьград подался. Хотел еще раз меня с собой взять, но я заупрямился, сказал: "Не поплыву больше, хоть голову сними!.." Служу дома, у того же Кудели... А у тебя, гляди-ко, и усы отросли! Осунулся только и почернел с лица...

– О моих не слыхал?..

– Как же, как же, слыхал! Живы они! А ты боялся... Куделя обходит теперь десятой дорогой твою весь и мне заказал навещать... Просился – не позволил. Зато стрельник не забывает. Он к отцу твоему ездил не раз. Вот и недавно был. Помог недоимки уплатить. Рассказывал – старики тоскуют очень. Считают, что ты погиб. Тем летом, как ты в полон попал, кто-то там передал Куделе о тебе весть, а больше вестей не было. Решили: погиб. Одна Яна твоя тому не верит, истоптала ходаки, бегая, всех расспрашивая. О, у нее верности не меньше, чем красоты!..

– Будь же ты счастлив за радость эту! – от всего сердца воскликнул Векша.

– Так, может, и по ковшику меду перехватим за нашу встречу? Вон там угощают всех, кто хочет. Князь печенегов в степи прогнал. Говорят, хотели тишком напасть, но какой-то беглец из Греччины загодя сообщил. Ты не слышал об этом?

– Да слышал.. – улыбнулся Векша.

– Ну, так пойдем.

– Не могу, друг. Завтра встретимся. Бывай! – И исчез в толпе.

Сияет свет в тереме Игоревом. По всем углам светильники горят, во дворе, на воротах, в проходах факелы пылают. На пир победный собрались бояре, дружинники знатные Киева стольного.

Прибыли гости и из ближних земель – Переяславской, Черниговской, Древлянской. Сидят они, разряженные, на скамьях длинных, коврами устланных, вокруг столов дубовых, яствами, напитками заставленных, ждут слова хозяина мудрого.

И Векша там на краешке скамьи примостился. Но неохотно как-то поднялся со своего места Игорь... Бросил взгляд на Векшу, хмуро на гостей глянул, изрек:

– Сказать вам, мужи мои верные, радоваться нам нечему. Отцы, деды наши воздвигали славу Руси, а мы, лишь богам благодаря, от пастухов полуголых едва спаслись. Ворвись печенеги внезапно в Киев, мог бы он в руины и пепел превратиться... А говорил же я вам не раз: оставаться ли Руси здесь, – указал на помост десницей, – а потом и на солнце-поле снова выйти к морю Синему или на срам наш в трясины и болота древлянские да кривицкие назад отступать и осесть там печерицами? Пути-дороги водой и долами в земли чужинские за свои считать или, может, дань за них до скончания века платить кагану поганому? Будет ли Царев град и впредь словом-клятвой пренебрегать или, может, мечи наши вынудят его уважать то слово?.. Но прежде надобно забыть и ныне и присно вражду и усобицу в доме своем, зажить мирно, в согласии, как живут зерна в колосе едином. Тогда-то сможем соединить силы наши, как Днепр-Славутич реки соединил! И как ему, Днепру могучему, не страшны теперь ни поля знойные полуденные, ни пороги-горы каменные, так и нам тогда сокупно не страшен будет ни один ворог. Воистину же сказано: одно дерево буря легко свалит, а леса буйного вовек не одолеет... Помыслим же о том, мужи мои лучшие, а там и совет будем держать!

Замолк Игорь, стоит, обводит глазами гостей. Все сидят недвижно, головы опустив.

– Поднимем же эти чаши, – взял князь со стола серебряную чашу, за ним взяли свои чаши гости, – за богов наших добрых, за землю Русскую со стольным Киев-градом!

Зазвенели чаши, задрожал терем от возгласов громких. Пили еще за Игоря, за князей сиверского, переяславского, древлянского. А когда захмелели все, привели отроки в терем старого-престарого седого гусляра, усадили на почетное место, чтобы всем было видно, было слышно его. Пробежал гусляр пальцами по струнам звучным, начал неторопливо сказывать, басовитым напевом наговаривать давнюю полянскую думу-сказку про лес и поле, про их извечную вражду.

Векша слушает думу-сказку, и лес ему Русью представляется, а поле дикое ордой хищною печенежскою.

Когда закончил гусляр, снова поднялся Игорь-князь, молвил:

– А теперь почтим вон того молодца, – кивнул на Векшу.– Это он нам вовремя весть подал о черных замыслах Царьграда.– И, собственной рукой налив ковш, передал его Векше.

Поклонился Векша князю, пригубил ковш и поставил на стол.

– Что, тебе меды мои не по-вкусу? – разгневался Игорь.– К царским, видно, привык?

– Нет, великий княже, – смутился Векша, – горькими были меды на чужбине. А твои хоть и сладки, да пить мне их негоже.

– Почему? Скажи!

– Чту, князь, я твой обычай, почти и ты мой, древлянский. Не годится у нас хмельным являться на очи своей лады.

– Те-те! – зашелся веселым смехом Игорь, а с ним и гости. Отсмеявшись, к Малку, князю древлянскому, обратился Игорь: – Правду он молвит?

– Правду, – подтвердил, улыбнувшись, Малко.

– Когда же тебе к ней идти надо?

– Пойду хоть сейчас, коли отпустишь, великий княже.

– Я не перечу. Иди к своей ладе. Только не забудь про наш уговор.

Сияет огнями терем княжий, сияет и весь Киев-град, ночь темную в день ясный обратив. Радуются киевляне, что беда от них отступила. Одно лишь подворье в проулочке подгорном мрачно, с соседними жилищами радостью не делится. Тоскует, печалится там дочка, а с нею заодно и отец и мать. Дотлевает у девицы-красавицы надежда ладо свое встретить, увидеть. А без него и радость для нее не в радость, свет белый не мил.

Второе лето проходит, как поплыл любимый в чужую сторонку, и по сю пору нет его.

Подал когда-то весть печальную, путы железные слезами обливая, и нет с того времени просвета.

Не слышат соседи в том дворе ни смеха звонкого, ни песни девичьей веселой.

Обещал, лебедушка, прощаясь, привезти дары красные. Не надо ей никаких даров, сам бы вернулся. Ой, какая же она недобрая, та чужая сторона, коли братика родного забрала навеки, а теперь и суженого...

Не идет к девице сон в эту ночь. Лежит в постели белой, сорочку милого слезами обливает – одна она только и осталась от любимого на память.

Но вот слышит: постучал кто-то в ворота раз и другой, да нетерпеливо так.

"Может, беда с кем приключилась?.." – подумала, вскочила, зажгла лучину, разбудила отца.

Вышел отец, сразу же и вернулся. Успокоил:

– Подорожный на ночь просится. А пустить боязно...

Не сдержалась, укорила:

– Неужели людская нужда меньше нашего страха? Может, и мой где-то вот так стучится в сердце каменное...

Отвел подорожный коня своего в сенник, расседлал, корму подкинул, в горницу ступил, до земли с порога поклонился:

– Здоровы будьте! Узнали меня или, может, уже и забыли?..

Гай, гай, да разве ж забудет кто ладо свое милое?!