Текст книги "Векша"

Автор книги: Борис Комар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава седьмая
ДНЕПРОВСКИЕ ПОРОГИ

Теперь поход на короткие ночлеги останавливался поодаль от берега. На сушу не выходили. Спали в челнах. Гребцы притомились и обессилели без горячей пищи.

Когда же впереди показался скалистый, поросший лесом остров, все обрадовались. Наконец-то, можно будет и еды наварить, и отдохнуть в безопасности.

Как только причалили, Векша взял из челна тонкий с тремя остриями остень [острога], взобрался на низко склонившуюся над рекой вербу.

Солнце стояло в небе еще довольно высоко и хорошо просвечивало воду сквозь ветви.

Вот важно проплыл черноспинный окунь, смешно поводя красными плавниками, точно щеголял ими. Потом явилась стайка серебристых верховодок.

Рыбки долго играли на одном месте, пока на них не налетела большая щука. Она, как стрела, выпущенная из лука, шмыгнула сквозь стайку, на ходу схватив ненасытной пастью рыбинку. Стайку словно сдунуло.

Вскоре приплыла еще одна такая же крупная щука. А может, вернулась та же. Видно, надеялась еще тут поживиться. Как только она подплыла, Векша быстро ткнул в нее остенем. Хищница неистово забилась, но с острия соскользнуть не смогла.

Выбросив щуку на сухое, Векша снова уставился взглядом в воду. Довольно долго около вербы не показывалась никакая рыба. У Векши уже и рука онемела. Когда он устраивал ее поудобнее, невзначай сорвал с ветки лист, и тот, покружив, упал на воду. Сразу же из глубины вынырнул огромный сомище и, шевеля тонкими розовыми усами на непомерно крупной черной голове, медленно подплыл к листу.

Сначала Векша даже испугался, подумал, что сам водяной всплывает к нему, но это длилось одно мгновение. Подняв остень, он с разгона вогнал его сому в голову.

Пока Векша рыбачил, Куделя с Путятой заново перевязывали поклажу.

– Зачем это? – спросил Векша, бросая на траву нанизанных на лозину сома и щуку. – Вода ведь тихая.

– Тиха она, тиха, да берегись лиха, – мрачно ответил; гость.– Попадешь на камень, все через борт вылетит... О, добрый улов! – повеселел, завидев добычу.

– Камень на воде?! – недоверчиво усмехнулся Векша.– Это же не земля.

– То-то и беда, что не земля, – вздохнул Куделя.– На земле можно объехать, а тут... Камень дальше пойдет поперек реки. Ударишься о него – одни щепки от челна останутся.

Рыбу готовил сам Куделя. Почистил, посолил, завернул в какие-то пахучие, с прожилками, напоминающие лопушиные, листья, закопал в песок, а сверху разложил костер. Получилась такая вкусная вечеря, что они втроем за один присест и сома, и щуку съели.

С тех пор все в походе пошло по-иному. В путь трогались не затемно, как всегда, а ждали, пока совсем не рассветет. Били: поклоны ласковому Даждьбогу, приносили жертвы водяным духам, чтобы те не переворачивали челны, не подставляли под днище острые камни, не направляли челны на опасные водовороты, и отплывали с приспущенными ветрилами судно за судном.

И дальше еще попадались им большие и малые острова, но около них уже не останавливались. Русло сузилось, быстрее стало течение.

У Векши почему-то начало гудеть в ушах. "Видно, воды набрал, когда купался", – подумал. Тряхнул головой, приложив ладонь к уху. Однако гул не проходил, а усиливался.

– Кладите весла! Хватайтесь за борта! – вдруг закричал Куделя.

Челн качнулся, подпрыгнул, рядом мелькнули мокрые зубы камней, и не успел Векша что-либо понять, как они уже неслись по бурлящему течению.

– Ох, и хороше же! – засмеялся радостно.

– Это еще порожек, – сказал гость.– А вот на настоящих порогах не до смеха будет...

Вскоре могучий рев сотряс воздух. Векша глянул вперед: посреди реки выступали крутые скалы. Возле скал столбами стояла водяная пыль, а в той пыли, точно вышивка на сорочке, дрожала и переливалась всеми красками Дуга радуги.

"Дождь с ясного неба?" – не верил Векша своим глазам. – Вот это и есть первый порог, называется "Не спи", – пояснил Куделя.

Чальте к берегу, я вылезу, а вы проведете челн. Там, на быстрине, вам помогут переправщики. Да глядите, чтобы судно не лизнуло скалу, не то разобьется вдребезги.

Сначала вышли на берег вои, осмотрели его, нет ли случаем засады, а потом уже повыходили из челнов и гости.

На судах остались одни гребцы. Векша с Путятой, высадив Куделю, обули прабошни [сплетенная из лыка обувка, лапти], чтобы не поранить на острых камнях ноги, и повели однодревку к протоке. Течение было так сильно, что они еле удерживали суденышко. Его тянуло за водой и кренило на все стороны, как маленькую щепку.

Над рекой не слышно было ни восклицаний, ни перебранки, – все поглощал неистовый рев воды. Гребцы объяснялись между собой жестами, как безъязыкие. У переправщиков же были калиновые трубочки-слушалки и, когда нужно было что-то сказать, приставляли их друг другу к уху и говорили.

Переправщики стояли на скалах по обе стороны протоки с длинными шестами. Когда Векша и Путята добрались до них, те сразу уперлись шестами в челн и придерживали, пока гребцы не вскочили в него и не попадали на дно. Потом направили одно-древку к проливу между скалами и там одновременно отпустили ее. Бешеное течение подхватило суденышко и понесло, как на крыльях.

– Будто на саночках съехали! – по-детски радовались молодцы, миновав порог, и подгребли за Куделей, который, точно дикий козел, прыгал с камня на камень на берегу, догоняя челн.

– Не озоруйте тут! Не шутите с водой! – сердился гость. Прошли несколько маленьких порогов. Куделя сказал, что это они сейчас, при полной воде, такие, а когда вода спадет, окажутся большими.

Но вот путь им перегородил порог, еще больше и опаснее, чем "Не спи". Гости называли его "Островом-порогом", потому что напротив, у правого берега реки, возвышался красивый остров-скала. Он был весь – снизу доверху – увит диким виноградом. Вода неслась на этом пороге тремя мощными потоками. На самом спаде они вздыбливались, как шальные седогривые кони, и, яростно клокоча, переваливали вниз. Переплывали через него так же, как и через первый: гости и дружинники снова выходили на сушу, переправщики становились со своими шестами на проходах.

Когда переправщики пустили Куделину однодревку в поток, она сначала стрелой полетела по неистовому течению мимо высокой скалы, потом черкнула по камню днищем, взвилась торчком и нырнула в бушующую водяную пасть. От ужаса у гребцов перехватило дыхание, глаза невольно закрылись.

А когда челн выбросило из кипящего водоворота и Векша оглянулся, то даже не поверил, что они только что падали с такой страшной высоты.

Не у всех гостей на этот раз с переправой обошлось счастливо, как у Кудели. С нескольких суден посбрасывало в воду поклажу, некоторые получили пробоины. А одну княжескую ладью и совсем разнесло в щепки. Трое гребцов погибли.

Выловив из воды добро, какое еще не успело затонуть, починили челны и снова тронулись в путь.

На Куделиной однодревке долго царило молчание.

– Ну, теперь камням уже конец? – первым заговорил Векша.

Он заметно присмирел после перехода через последний порог. Был напуган его неистовством, а главное – потрясен гибелью гребцов княжеской ладьи.

– Нет, еще не конец, – вздохнул гость.– Худшее ждет впереди, возле Ненасыть-порога! Там уже придется тянуть челны волоком. Вот нагреете чубы...

Лишь к вечеру подплыли к тому порогу. Стали невдалеке на ночлег, чтобы завтра обойти его сушей.

Когда легли спать, Векша еще долго прислушивался к грозному рокоту, неугомонно громыхавшему в ночной темноте.

На следующий день поднялись рано – еще и денница [утренняя звезда] не появилась в небе.

И на этот раз первыми из челнов вышли вои. Осмотрели берег – нет ли печенегов. За ними, прихватив мечи, вышли и гости.

Куделя подпоясался кушаком, кроме меча взял еще и щит.

– Слушайте, – сурово сказал он своим гребцам. Брови гостя сошлись на переносице, глаза горели неспокойным огнем.– Боя с печенегами, полагаем, не будет, вои уже осмотрели все – никого не видно. Да и мир у нас с ними. Но между печенегами бывают и своевольники, которые даже кагану своему не повинуются, поэтому предосторожность не лишняя. Вои и гости про всяк случай будут охранять берег. Перетягивать суда и переносить поклажу придется вам и полоняникам. Вы должны делать все, что прикажут распорядители. Но если моему челну будет грозить опасность, бросайте все и спасайте его.

Векша и Путята согласно кивнули.

– И еще, – продолжал Куделя.– В дороге все может произойти. Жизнь наша – в воле Перуна. Если с тобой, Векша, что-нибудь случится, отцу отдам заработанное, ничего не утаю, а если со мной – соседа нашего, гостя Вишатича, как меня самого, слушайтесь. Полагаюсь на вас, как на родных сынов!..

– Верь мне, господарь, – ответил Векша гордо, – наш род предательства не знает. Я же прошу, если что...– у него на мгновение перехватило дыхание.Поклонись отцу, матери... А Яне отдельно поклонись...

– Даждьбогом клянусь! – торжественно воздел Куделя руки к солнцу.

Утро рождалось тихое и ласковое, только порог рокотал угрожающе и таинственно.

Сидя в челнах, похожане не без страха поглядывали на грозный порог: гладкое лоно реки наплывало на него неустанно, тяжело спадало в каменную пропасть. Вода в ней шипела, клокотала, разбивалась в брызги, а вырвавшись на волю, еще долго бурлила и пенилась, выворачивала со дна камни, подмывая берега. Даже раздавленные горем, равнодушные ко всему полоняники и те отворачивались от этого ужаса.

Волок – выстланная колодами дорога – пролегал вдоль самой воды. Его никогда не разбирали, а лишь время от времени чинили – заменяли отрухлявевшие бревна. И как же удивились и опечалились похожане, увидев, что от деревянного настила остались одни головешки.

– Это тех поганцев работа, – хмуро молвил Куделя.

От порога доносился ветерок, и пышная борода гостя развевалась, как куст ковыля.– Вот до чего осатанели... Теперь придется весь волок наново класть!..

Гребцы взяли топоры, веревки и пошли в дубраву неподалеку от берега. Вспугнутые птицы слетали с гнезд и с криком кружили над деревьями.

– Векша, хочешь, я научу тебя заговору от стрел? – сказал Путята, когда они забрели в чащу и шум порога стал не таким гулким.– Тогда ни одна в тебя не попадет.

– Научи.

– Но чтобы этот заговор подействовал, надо проговорить его в день полного месяца и чтобы никто не слыхал. Запоминай: "Стрелы могучие, стрелы летучие, стрелы быструщие, – приговаривал, придав своему голосу таинственность, – как дождь камень не пробивает, так чтобы и вы меня не пробивали, и как от камня капли отскакивают, так чтобы и вы от меня отскакивали. И как вода в водовороте, а ветер в вихре крутятся, так чтобы и вы вокруг меня крутились, а в тело не попадали. Лети, стрела, во сыру землю, а перья – в птицу, а птица – в небо! И пока глаза мои зрят, а ноги землю топчут, дотоле и слову моему крепким быть! Гур-мур, гур-кур, коловур!.." Вот и все. Произнесешь его раз – и никогда ни одна стрела тебя не поразит. Это меня один старик в Киеве научил, тот, что про Перуна рассказывал. Он когда-то отроком [младший дружинник, исполняющий обязанности придворного стража] у князя служил, много раз в сече бывал, а стрела его ни разу не зацепила, потому что заговор знал.

– Почему же он всех воев наших не научил?

– Да, наверное, учил... А то есть еще заговор от змеи. Хочешь, и ему научу?

– Успеешь. Давай рубить...

Они попросили лесовика не гневаться за то, что будут рубить в его дубраве деревья; а чтобы задобрить, положили ему на пенек по сухарю и по щепотке соли; и только после этого подошли к ближнему дубу.

Никто дома быстрее Векши не мог срубить дерево. Замахивался топором он широко, аж из-за плеча. Вот и сейчас: не успеет Путята ветки на поваленном дереве обрубить, как уже новый дуб ухает на землю.

– Берегись, Путята! – кричал разгоряченный Векша.– А то придавит тебя здесь, в дубраве, и Греччины не увидишь.

– Я уже видел! Будь она неладна!..

Путята развеселился и затянул задиристую ловецкую песню:

 
Как медведь в лесу темном гулял,
 
 
Медведицу, медвежат развлекал...
 

Векша подхватил обидную для косолапого песню, и гулкая роща сразу наполнилась их голосами:

 
Все искал он дупло пчелиное,
 
 
А попалось ему дупло осиное...
 

Они так распелись, что даже не услышали, как на берегу у порога тревожно затрубил рог, созывая всех похожая к челнам. Осознали опасность лишь тогда, когда в дубраве зазвучал крик, свист.

Ржали, храпели кони.

– Печенеги!.. Печенеги напали... – испуганно прошептал Путята.

Его затрясло, как в лихорадке. Векша зыркнул туда, сюда, заткнул топор за пояс.

– Бежим! – толкнул Путяту.

Но только они выбежали из дубравы, им сразу же преградило дорогу с десяток всадников, бородатых, в рыжих лисьих шапках. Они кричали что-то непонятное, свистели, размахивали луками и волосяными арканами. Еще несколько всадников везли на лохматых конях трех связанных похожая и одного не то убитого, не то раненого своего.

Не успели наши молодцы и опомниться, как на них полетели арканы. Векше посчастливилось увернуться, он быстрее, чем можно выстрелить из лука, юркнул в чащу. Но Путята был не столь проворен и сообразителен; От ужаса оцепенел на месте. Когда же петля оказалась над ним, он попытался откинуть ее рукой, и она гадюкой обвила его руку. Ухватившись другой за петлю, Путята старался ослабить и сбросить петлю, но печенег дернул веревку, и она затянулась еще туже.

– Топором, топором переруби! – кричал Векша.

Однако вконец перепуганный Путята его не слышал, а сообразить, как спастись, сам не мог.

Между тем печенег, зацепив веревку за крючок седла, поволок пленника за собой.

Путята споткнулся, упал. Тогда Векша выбежал из кустарника, как разъяренный вепрь, бросился вслед за ними, догнал, тюкнул топором по веревке.

Путята дико взглянул заплаканными глазами на Векшу, вскочил на ноги и что было силы помчался к берегу. На руке у него болтался обрывок веревки.

Сережки в ухе уже не было, из мочки капала на шею и на рубашку кровь. За ним погнались два всадника, но Векша уже не видел, поймали Путяту

снова или нет, так как теперь и на него напало сразу семеро печенегов и ему пришлось спасаться от них.

Но как спасешься, когда они окружили отовсюду и носились вокруг него на резвых конях?

Хотя Векша и понимал, что сражаться со столькими противниками не под силу, все же не поддавался, решил защищаться до конца. Прыгал, размахивал топором, только бы уклониться от страшных петель, которые, как змеи, извивались над ним, а тем временем все отступал и отступал к дубраве. Там, в чаще, легче обороняться, да и вряд ли стали бы его там преследовать, – ведь рыжеусый дозорец говорил, что печенеги леса боятся.

Всадники поняли, что им попался не простой русич, поймать его петлею трудно, слишком ловкий, сильный и хитрый. И это еще больше распаляло их желание схватить его.

Они, пожалуй, еще долго бы бросали на Векшу петли, если бы их старший не подал какого-то знака. Тогда всадники, нацелив на Векшу луки, стали сжимать вокруг него кольцо, давая понять, что нет ему спасения, чтобы он сам выбрал либо смерть, либо полон, надеясь, конечно, что молодец не захочет умирать и сдастся.

В этот миг Векша услышал долгожданные выкрики воев и увидел, как дрогнули печенеги.

Полный ярости и ненависти к этим бородатым людоловам, он бросился на ближайшего всадника. Размахнулся топором и что было силы рубанул его в грудь.

Печенег икнул, выпустил из рук поводья, лук и склонился коню на гриву. Не успел Векша замахнуться на второго всадника, как остальные сбили его с ног. Уже падая, успел заметить – неподалеку из-за холма показалось несколько копий. "Русские вои..." Больше ничего подумать не успел. Ударился теменем о бревно, которое бросили на полпути к волоку перепуганные гребцы, и потерял сознание.

Глава восьмая
ПОЛОН

 Гу-гу-гу-гу-гу...– гудело нестерпимо в ушах. Гу-гу-гу-гу-гу...– стонала, содрогалась земля, будто на ней ворочалось какое-то огромное чудовище. «Это сон... сон...» – думал в полузабытьи Векша. Что-то засопело над ним. Раскрыл глаза: его обнюхивал черный лохматый призрак. Векша вздрогнул от испуга, закрыл глаза. Призрак фыркнул, обрызгал его слюной и отступил. Векша снова открыл глаза. Вверху голубело утреннее небо, сбоку переступали конские копыта.

Отчетливо доносился гул от порога. Векша хотел было приподняться, шевельнулся – тело не повиновалось – онемело. Попытался выпрямить руки – они были заломлены за спину и связаны, он их не чувствовал. Ноги тоже были спутаны. Раскалывалась от боли голова, во рту пересохло.

"Да что это со мной?". – напрягшись, перевернулся на бок. Увидел вытоптанное травянистое поле, шатры, коней, скот, пасшийся всюду по стану. Рядом лежало еще много связанных людей. Поодаль сидел, прислонившись к копью, печенег, видно, дремал.

"Полон!" – понял Векша. Из большого черного войлочного шатра вышло несколько кривоногих мужчин в серой власяной одежде и лисьих шапках. Лишь на переднем, наверно, их старшем, была длинная до пят тканая цветастая рубаха и высокая, расшитая красным, синим и зеленым бисером войлочная шапка. Они направились к пленным, стали их разглядывать, потом развязали им ноги и погнали к шатрам.

Подошли и к Векше. Мужчины оживленно рассказывали что-то тому, в цветастом, размахивали руками, приседали, падали на землю, точно вели сражение с невидимым врагом, и все указывали пальцем на молодца.

Старший с удивлением глядел на Векшу раскосыми, точно прорезанными осокой глазами, поднимал брови.

Один из печенегов выхватил из-за пояса длинный нож, угрожающе покрутил им над Векшей, будто прицеливался ударить.

Векша стиснул зубы и так глянул на него, что тот отпрянул. Поколебавшись, печенег спрятал нож и, лишь чуть-чуть ослабив на ногах у Векши путы, приказал встать. Его погнали вслед за пленниками, среди которых Векша еще издали узнал пожилого гребца Сынка, плывшего впереди Куделиной однодревки в челне гостя Вишатича, и еще нескольких знакомых. Искал глазами Путяту, но его там не было.

Около шатра на Векшу набросилась с криком разъяренная взлохмаченная женщина, стала бить, царапать, рвать одежду.

Мужчины-печенеги с трудом отогнали ее, а Векшу втолкнули в толпу невольников.

Отведя их подальше, приказали сесть. Векша примостился рядом с Сынком. Хотел заговорить с ним, но охранник хлестнул его по спине нагайкой. Когда охранник отошел, Сынко, не шевелясь, повел глазами на Векшу.

– Чего это она так на тебя набросилась?

– Зарубил одного ихнего. Наверное, ее мужа...

Гребец лишь головой покачал.

– Скажи, добрый человек, как же это случилось, что они вон столько наших забрали? – шепотом спросил Векша.

– Еще бы не забрать, когда гости больше о товаре своем заботятся, чем о людях. Стали возле челнов и воев своих там оставили, а нас в лес послали без охраны, без оружия. Вот кривоногие подкрались овражком да и похватали нас.

Помолчали, пока мимо проходил охранник.

– Не осуди, если я тебя еще спрошу... Убежать отсюда никак?..

– Вижу, ты совсем еще молодой и неопытный...– прошептал Сынко. – И не мысли! Для печенегов мы самый дорогой товар, стеречь будут, как свой глаз. Продадут покупателям, а те дальше погонят или повезут, холопами сделают в своей земле. Я пять лет маялся в Греччине, пока гость не выкупил.

– Видно, правду говорил Куделя, что та Греччина всех сказок лучше, если ты опять в нее поплыл.

– Сгинула бы она! – в сердцах молвил Сынко.– Выкуп все отрабатывал, даром же не вызволяют! Греччина, голубь мой, одним только гостям мила: товар свой продадут, понакупают, чего надо, монету звонкую в кожаных поясах домой привезут. А наш брат, гребец, пожарится там на солнце возле причала на скудных харчах – и опять челн через море гони. С чем поплыл, с тем и приплыл. Лишь мозолями да горбами богатеем...

– А мой гость так хвалил, так уговаривал плыть с ним. Говорил: див наглядишься, подарки привезешь...

– О-о, див теперь наглядишься, если тебя прежде времени не прикончат за того зарубленного... Все они, гости, хорошо колышут, да только сон от их колыханья не берет...– И умолк, опустив голову.

Отчаянье охватило Векшу. "А что, если печенеги и правда меня, как говорил Сынко..." Больно защемило сердце. Ослабело от страха тело. Лег навзничь, смежил веки. "Неужели конец?" – даже застонал, не слыша своего стона. Сынко поднял голову, стал успокаивать:

– Ты не бойся. Если сразу не зарубили, то теперь уже не тронут.

Через некоторое время пленников повели к болоту, в котором поили скот, разрешили напиться. Потом вернули назад, бросили перекисшего сыру и десятка два вяленых окуней.

Векше кусок не шел в горло, он искоса наблюдал за печенежским станом. У них подошло время трапезы. Из всех шатров повылезали мужчины (Векша только тут увидел, как их много), подходили к огромным закопченным казанам, выхватывали оттуда куски горячего мяса, садились на траву и жадно жевали.

Женщины и дети тоже повыходили из шатров, несмело подступали к казанам, но пищи почему-то не брали. И только когда мужчины насытились, с криком набросились на остатки еды.

"А где же тот, в цветастом? – вспомнил Векша важного печенега. – Может, вон в той самой большой и ладной халабуде?.."

Поглядел на большой шатер. Вход в него широко раскрыт, и было хорошо видно, что там внутри. Печенег в цветастом сидел с тремя пышно разодетыми мужчинами на пестром ковре, заставленном блестящей посудой. Эти ели неторопливо, запивая каким-то питьем из высоких чаш.

После трапезы большинство печенегов снова укрылось в шатрах, а некоторые принялись готовиться в дорогу: осматривали конскую сбрую, острили кривые мечи, натягивали на луки новые тетивы из бычьих жил.

Женщины расчесывали большими костяными гребнями гривы коням, вплетали в них красные ленты, укладывали в кожаные торбы дорожную снедь.

Подростки бегали вокруг пленных и хлестали крайних нагайками. Оставили пленников лишь тогда, когда в поле начал меркнуть день и возле шатров задымили кизячные костры.

Охранники тоже развели костер, так как ночь обещала быть холодной. Ненасыть-порог дышал в поле влагой, понизу стлался редкий сивый туман.

Пленники долго не могли уснуть. Сбившись в кучу, согревая таким образом друг друга, они рассказывали каждый о своем. Но то свое у всех было одинаково безрадостно: куда ни ступи, как ни повернись, всюду им неволя. То князь, то бояре, то воеводы, то их тиуны, то гости, а то вот еще эти, печенеги...

Сынко все время молчал. Лишь под конец, когда все выговорились, рассказал про свой первый полон, про мытарства, каких он натерпелся, мыкаясь на чужой земле среди чужих людей.

 ...Десять лет миновало с тех пор, как Сынка впервые взяли в плен печенеги – тут же, возле Днепра. Когда поход переправился через пороги и причалил к большому острову, чтобы отдохнуть, отладить челны, принести под священным дубом жертвы богам, вои, взяв с собой гребцов, отправились в поле на ловы. Всегда так делали: дичь была немалым подспорьем в пути для похожан.

Вои с луками и копьями выстроились ровной шеренгой у берега на расстоянии полета стрелы друг от друга. Гребцы пошли по густому, высокому ковылю в поле, там они должны были разойтись, стать полукругом и с улюлюканьем и свистом двинуться к реке, гнать туда вспугнутого зверя. У них не было никакого ловецкого снаряжения, они служили воям загонщиками.

Гребцы уже начали расходиться, как неожиданно увидели: из-за холма, на котором маячила каменная баба, вынырнул конный отряд печенегов.

Тогда еще не бывало такого, чтобы печенеги нападали на походы, они придерживались условий мира между князем и каганом. Бывало, встретятся, поговорят на пальцах, похожане даже угостят их чем-нибудь или выменяют кое-что на свое и разъедутся. Поэтому, увидев печенегов, гребцы совсем не испугались, еще махать им стали, чтобы объезжали стороной, не мешали ловам.

Но печенеги не послушались, мчались прямо на них. Когда приблизились, мигом спешились, похватали загонщиков, связали их одной длинной веревкой и погнали в поле.

Гребцы кричали, звали своих на помощь. Надеялись, что вои их услышат, спохватятся, что слишком долго нет загонщиков, и бросятся искать. Но тщетно. Вои не вызволили их из полона.

К вечеру печенеги переправились с пленниками через Днепр на левый берег, заночевали в камышах, а потом, шли на восток, пока не добрались до такой же большой, как и Славутич, Дон-реки.

На Дон-реке стоит хазарский город-крепость Саркал, куда съезжаются гости отовсюду. Там печенеги и продали пленников маврским (мавры – арабы (с VIII в.), в древние и средние века – европейское название коренного населения Северной Африки (кроме Египта)) гостям. Те надели им на ноги цепи, запрягли в повозку быков, сложили на нее свои пожитки и двинулись в край полуденный.

Поле ровное, хоть катись по нему, пожелтевшее от зноя. Небо высокое, чистое.

Заглядится Сынко на небо – кружат в нем птицы вольно, куда хотят, туда и летят. Ему бы крылья!.. Вздохнет и дальше бредет за возом, быков погоняет, а цепи звенят на ногах, не дают забыть, что он невольник.

Не раз, не два замышляли пленники побег. Но как убежишь, когда за ними и денно и нощно следят недремно мавры, когда на ногах цепи железные, а руки безоружны.

Вскоре стали попадаться холмы, и чем дальше, тем выше и выше. Потом начались горы. Повсюду среди тех холмов и гор были селения с хижинами и оградами каменными, садами. Во дворах кони добрые, быки огромные. Живут там племена касо-гов, ясов, абхазов (Касоги, ясы, абхазы – племена, населявшие в X столетии Северный Кавказ).

А однажды ранним утром, еще и солнце не взошло, увидел Сынко: впереди высокая гора, снегом покрытая. Думал – почудилось. Стал вглядываться пристальнее – и правда снегом покрытая. А за той горой другие виднеются. И тянутся они в такую даль, что уже и не отличишь одну от другой.

Пленники были поражены: "Снег в такую пору?!" "Диво какое!" "Наши никогда бы не поверили..." "А ты попробуй добраться до наших и рассказать", – отозвался кто-то мрачно, и разговор о горном диве обернулся грустью. Но вскоре снизу на горы стал надвигаться туман, постепенно заволок их совсем, и небо над ними стало облачным. Подошли к селению. Жилища в нем, как и в тех, что встречались раньше, тоже каменные, но без высокой кровли – одни потолки. Сбежались люди – глаза у всех черные, острые. У женщин косы до пят, серебряными побрякушками увешанные, на плечах широкие накидки. Мужчины – в длинных, без рукавов, мехом наружу кожухах, в сапогах, у каждого нож на поясе. Женщины угощают пленников коржиками ячневыми, молоком свежим, лепечут что-то приветливое, но никто их не понимает.

А у Сынка стало легко на сердце: видно, везде есть добрые люди, хотя и разная у них речь, и обычаи свои у каждого, и с виду не схожи они между собой.

Мавры бросили тут повозку, поменяли быков на коней, повязали на них поклажу и направились с полоняниками в край неизвестный по каменистой тропе, вившейся у подножия горы.

Внизу река катила свои волны. Она и не глубокая – коню по брюхо, и не широкая – камешек можно перекинуть, но быстрая-быстрая. От нее пар до вершины горы поднимался и там тучей становился. Туча эта все разрасталась, делалась все гуще и к вечеру уже и солнце собой заслонила. Загремел гром, засверкали молнии.

Вошли в ущелье темное. Туда же и речка свернула. Ярится она, шумит, о камень бьется, вот-вот тропу подмоет. Грохот от нее такой, что даже голоса своего не слышишь. Там и на ночлег остановились. Прислонился Сынко к камню спиной, грустный, усталый, да так и заснул.

Проснулся: небо над ущельем ясное, солнце невидимое вершины гор золотит, а тут, внизу, как в яме, – холодно, туман синий клубится.

А тропка все круче и круче к горе лепится. Идут кони, каждый камень копытом пробуют, поклажей о стену каменную трутся. Сбоку пропасть, дна ей не видно, сорвешься – костей не соберешь.

Вышли в долину, обрадовались. Тут тоже селение раскинулось неподалеку от снеговой горы. Возле селения полоски ячменя. У моря давно уже обмолотились, а тут ячмень только колос выбрасывает.

Снова сбежались к ним люди, угощают ячниками пленных, и снова у Сынка повеселело на душе от такой приязни.

Дальше долина сузилась, тропа снова вверх зазмеилась, да так круто, что приходилось вперед наклоняться, чтобы навзничь не упасть. И чем выше взбирались на гору, тем становилось холоднее. А когда поднялись на самый верх – глубокая осень вокруг: отовсюду тучи непроглядные низко плывут, чуть голову не задевают, ветер с ног валит, дождь ледяной с градом льет, не видать ни зги.

Замерз Сынко, поник духом: погибнуть, видно, придется в этом страшном краю...

Но вот проглянул один просвет, другой... Солнце засияло, разогнало туман, тропка пошла вниз, вокруг буйные травы, густо цветами пересыпанные; впереди долина кустами кудрявится, к ней с гор ручей серебряный струится-пенится. Небо чистое, ясное.

Ожил Сынко, словно волю почуял. Спустились в долину. Река по ней вьется белая, как молоко. Припал Сынко к воде, вода как вода – студеная, вкусная, только глина белая в ней размешана. Потом тропка перешла в утоптанную дорогу. По сторонам все чаще стали попадаться жилища. А вскоре и город большой показался меж холмов отлогих. Через сады и дворы небольшие копаные речушки с гор текут, жилища одно на другом стоят – теснота такая.

Чей это город – так и не узнали, потому что мавры сразу же загнали пленников, как овец, в длинную каменную загородку, а вывели из города до восхода солнца.

Невеселым путь был и дальше. Поля вокруг начисто выжжены, ни единого деревца для тени, разве что кустики сухой травы то тут, то там от зноя звенят. Солнце, когда восходит, сочное, ласковое, а поднимется – маленьким становится, слепящим и жжет, печет невыносимо. Ветер подует – как из печи. Сначала хоть вдоль речки шли, каким-то чудом не высохшей в этой степи. А дальше все пустыня и пустыня: ни озерка, ни травинки, ни птицы, ничего, кроме солнца, песка и голого камня. Днем пустыня, как сковорода раскаленная, все в поту купаются, а ночь придет – от холода коченеют, сна нет.

А хуже всего – воды не хватает. Везут ее, как и поклажу, в кожаных мешках на спинах невиданных чудищ, которых на коней выменяли. Зверь не зверь, но и не домашняя скотина: ноги столбцами, голова – змеиная, шея – гусиная, на спине два горба, а повод в ноздрю продет. И вода не просто вода, а мукой замешана: сразу и пей, и ешь.

Будто в угаре идут пленники. Голова туманится, дышать тяжело, ноги едва переставляют. Кто уже совсем обессилеет и падает на песок, того мавры на чудище то, как поклажу какую, взвалят, подвезут немного и снова ссаживают. Сами привычны, видно, к зною и одежду теплую и длинную надели, рушниками головы обмотали.

Сынко среди пленников самый выносливый. Хотя ему тоже нелегко идти пустыней, однако он ни разу не споткнулся, не упал, а, гляди, еще и другого поддержит. Тоскливо ему только. Всюду в пустыне много костей и человеческих, и звериных, и скота домашнего солнцем выжаривается. Вот так и его кости, может, будут валяться здесь, на чужбине, и никто из родных не узнает, где он погиб. И жалел очень, что не попытался бежать от печенегов. Может, и повезло бы, может, и домой бы добрался, а теперь... Давно уже мавры путы с ног пленников поснимали и не стерегут так строго, как прежде. Знают: все равно никто не убежит. Куда тут бежать – везде неизбежная смерть.