Текст книги "Векша"

Автор книги: Борис Комар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Глава четырнадцатая
ПО ОТЧИЗНЕ И КОСТИ ПЛАЧУТ

 По сердцу пришлось Векше рыбацкое товарищество, но нельзя было упускать время. Нужно на Русь спешить, весть предостерегающую родному люду подать. Рассудил так: пора летняя, с пути не собьется – пойдет берегом Днепра-Славутича, он его до самого Киева доведет, он же и прокормит. Разве что сетку взять, соли немного, чтобы рыбу свежую присолить, да сухарей – и вся забота.

Покормил три дня мошку, невод таская, а на четвертый обратился после вечери к рыбакам:

– Други мои, поглядываете вы на меня молча, а сами, верно, думаете: "Что это за человек чужой к нам прибился?"

– А зачем нам о том думать? – удивленно посмотрел на него Любен.– Невод таскаешь, как и мы, ешь с нами из одного котла и ковшик, сами видели, мимо рта не пронесешь, значит, наш. Чего еще нужно?..

– Это правда. Но когда болит, то заговоришь поневоле.

– Притомился, может? Так полежи, отдохни. А если занемог, мы трав тебе целительных сварим, оно и пройдет.

– Моя беда не тем лечится, – покачал головой Векша. – Слышали поговорку: "По отчизне и кости плачут"?

– Да слыхали...

– Долго я в неволе ромейской маялся, насилу вырвался. Теперь на Русь, к Киеву пробираюсь. Так вот, если у вас добрыe души, то не откажите, отпустите.

– С этого бы и начинал, а то развел!..– сказал Любен недовольно.– А как же ты туда пробьешься?

– Пойду вдоль реки, она и доведет.

– Ха, – усмехнулся Любен.– Доведет-то она доведет, только не туда, куда хочешь... Разве не знаешь – там полно печенегов? Вот к ним и попадешь.

– Я по ночам буду идти, а днем – прятаться.

– Нет, так не годится! Все равно где-нибудь да схватят.

– Как же тогда?..– растерялся Векша.

– Порыбачь с нами еще, может, кто из ваших будет мимо проплывать и возьмет тебя с собой.

– Не могу ждать. Надо весть предостерегающую в Киев подать: царь подговаривает печенегов напасть внезапно на Русь.

– Коли так – правда твоя, нельзя ждать, – согласился Любен.– Что же делать?..

Думали-гадали товарищи Векшины, как ему помочь, и придумали.

– Вот что, – сказал Любен, – бери нашу долбленку, с которой мы невод забрасываем, и плыви в свой Киев. Мы обойдемся без нее, а понадобится – у соседей попросим, тебе же она, может, жизнь спасет. Печенеги в воду не полезут!..

– Други мои!..– воскликнул радостно Векша. Снарядили товарищи Векшу в дальний путь. Харчей дали ему столько, что от них затонула бы долбленка, еле умолил половину обратно забрать.

– Счастливо тебе! – обнял Векшу старший, когда все уже простились. Если дома надоест, знаешь, где нас искать. Будь осторожен, к берегу не приближайся, чтобы печенег какой стрелой тебя не достал.

Принялся Векша грести – вода за бортом закипела! Всю ночь не выпускал весла из рук, сорочка от пота не просыхала.

Остановится на мгновение, плеснет воды прохладной на разгоряченное тело, прислушается и дальше гребет.

Улыбнулось из-за окоема розовое солнышко брату своему младшему – месяцу полнолицему, ветерок легонько повеял. Вода на реке заискрилась, заиграла, точно обсыпал ее кто-то множеством золотых монет.

Уже вконец обессилел Векша, немочь стала одолевать. Поглядел вокруг, куда бы причалить на отдых.

Левый берег крутой, глинистый. Самому можно наверх вскарабкаться, в траве спрятаться, но ведь долбленку негде укрыть. Правый – лозняками, осокой буйной покрытый.

А вот и сага тихая. На воде цветов много, будто бы девицы венки свои побросали в ночь на Ивана Купала.

Заплыл в сагу, нарвал осоки, постлал в долбленке и лег. Поспать бы ему, сил набраться, но заснуть не может. Все мерещится Киев далекий, родное селение, отец, мать, друзья, Яна...

Вот будет неожиданность, когда он явится! Только не с радостной вестью он к милому краю стремится...

Так и не уснул. Отдохнув, размочил в воде сухари, подкрепился и снова в путь.

Плыл вдоль берега, где камыши густые и высокие, непролазные, с метелками величиной с лисий хвост.

Птиц по зарослям видимо-невидимо – еще никогда не встречал столько! Вспугнет их, взлетят вверх, солнце словно облаком закроют. Воля им тут – от века, пожалуй, никто не пугал. Поглядит Векша на них – и чувствует себя птицей вольной, которая по весне к дому отчему из странствия далекого возвращается.

Не раз опускалась ночь златозвездная, не раз сменял ее день ясный, пока Векша достиг острова лесистого, делившего реку надвое. Вот тут-то пришлось ему потом умыться!.. Течение упругое, могучее, весло из рук вырывает, долбленку крутит. У острова хоть и тише, но заросли, коряги всюду. Только под вечер причалил.

Вытащил долбленку из воды, отдышался, огляделся. Не тот ли это остров, на котором после порогов останавливаются похожане-русичи, чтобы набраться сил, суда свои починить, пожертвования богам принести под священным дубом?

Он, он! На поляне черные кострища, пакля смолистая, весла поломанные валяются. А поодаль дуб-великан стоит, доставая вершиной неба высокого.

Замер, прислушался Векша и услышал тихий несмолкаемый гул, словно непрерывные перекаты далекого грома. То голос порогов днепровских долетает!

Обрадовался. Ну, и отдохнет же он тут на славу: заросли густые – терем зеленый, ночь теплая, как мать родная, гул от порогов – песня колыбельная, птица выпь закричит – всех духов злых разгонит.

Но не удалось ему отдохнуть и на этот раз. Поглядел на левый берег и обомлел.

На прибрежном холме десятка три печенегов на конях гарцуют. Руки к глазам прикладывают – на него глядят, кричат что-то.

"Вот и доплыл..." Покрутились-повертелись печенеги и поскакали куда-то, оставив одного на часах. Стемнело. Ночь надвигалась темная, облачная. На небе – ни звездочки. Лежит Векша, распластавшись, на земле, мысли черные, как и ночь эта, одолевают. Теперь печенеги прицепятся к нему, как репей к кожуху, сопровождать будут до самых порогов. А там – хочешь не хочешь – надо выходить на берег. А может, еще и раньше нападут. Наверняка нападут. Привезут свои кожаные челны, переплывут сюда и накинутся на него, как коршуны.

Что делать? Как избавиться от них? Разве назад поплыть? За ночь далеко можно уйти. Но нельзя Векше возвращаться, да и они за ним вслед ринутся. Если бы можно было на противоположный берег выбраться, обойти беду стороной, но там камыши непролазные стеной стоят, болота вязкие далеко тянутся. Ступи только – сразу затянут тебя злые духи.

Напрасно, ох, напрасно радовался он прежде времени, потому и неосторожен был, прямо зверю в пасть попал. Зачем было днем плыть? Разве ночи мало? Теперь к своим не прибьется, весть тревожную не подаст и с волей, наверное, опять распрощается.

Но нет, в плен его печенеги больше не захватят. Уж лучше мертвому быть, чем полоненному...

А пороги гремят, гудят призывно издали, сердце растравляют. Поднял Векша глаза на холм. Конь маячит, печенега не видно ; верно, лежа за островом наблюдает.

"Будь что будет! – отважился, когда над Днепром уже совсем стемнело.Переплыву на тот берег, где печенег сторожит". Лег в долбленку и пустил ее наискось по течению. К веслу даже не притронулся, рукой подгребал, направляя суденышко. Когда долбленка стукнулась о твердое дно, поднялся, прислушался настороженно.

Тихо вокруг. Только птица спросонок в камышах вскрикнула, рыбина вскинулась, точно кто-то по воде ладонью хлопнул, коряга на плаву перевернулась, земля подмытая в воду плюхнулась, и снова тишина.

Куда же теперь? Может, спрятаться в травах, а потом, когда уйдут печенеги, пойти дальше берегом? Но доберется ли он пеший, безоружный до Киева?..

Эх, был бы у него конь быстроногий, тогда и ветер не догнал бы его! "А что если..." – осенила мысль. Схватил весло, припал к земле и осторожно стал подкрадываться берегом.

Проползет немного, остановится, прислушается и снова вперед. Течение, наверное, уже далеко отнесло долбленку, потому что Векша уже долго крадется, а печенега с конем все не слыхать и не видать. Но вот наконец впереди что-то зашуршало, ухнуло. Ага, конь пасется. Значит, где-то тут должен быть и хозяин. От волнения у Векши сжало в груди, бросило в дрожь. Чуткоухий конь фыркнул, видно, почуял чужого. Векша замер на месте. Долго лежал неподвижно, потом снова пополз, бесшумно извиваясь в траве, как ящерица. Каждую былинку, каждый стебелек осторожно пригибал рукой, чтобы не зашелестели, не выдали его. Не чувствовал, что больно впивались колючки, ранили тело сухие пни.

Выполз на вершину холма. От печенега его отделяло несколько шагов. Тот лежал ничком на краю обрыва и смотрел в сторону острова.

Конь его уже насытился, лежит, отдыхая, неподалеку в траве. Векша, попросив мысленно помощи у Перуна и пообещав принести ему за это жертву, весь напрягся, затаил дыхание. Потом стремительно вскочил на ноги, вмиг очутился возле печенега и, как цепом по снопу, изо всех сил ударил его веслом по голове. Печенег даже не вскрикнул. Векша, тяжело дыша, с трудом натянул на себя печенежскую одежду.

Неподвижное тело столкнул в Днепр. Кто может знать, почему вдруг всплеснет ночная вода?.. Рыбина ли вскинулась, коряга ли на плаву перевернулась, земля ли подмытая в воду плюхнулась...

Схватил кривой меч, лук, тул со стрелами, подошел к коню. Всполошенный конь заволновался, почуяв на себе чужую руку, но Векша быстро его успокоил, вскочил в седло, толкнул под бока и поскакал во тьму.

Глава пятнадцатая
РОДНАЯ ЗЕМЛЯ

Молчаливая, мрачная безлунная ночь в степи необозримой. Не развеет ее печали глубокой ни огонек жилья приветного, ни песня молодецкая, радостью или тоской из сердца вызванная. Спят птицы непоседливые, головки под крылышки теплые спрятав. Не колышутся травы-цветы высокие. Всех сморил за долгий день зной палящий, всех убаюкал ласковый сон-дремота.

Нет отдыха лишь порогам воинственным. День и ночь ведут они ожесточенный бой с врагом своим извечным – Днепром-Славутичем, сильным, неугомонным. И чем чернее тьма вокруг залегает, тем громче пороги меж собой перекликаются, рядами нерушимыми поле боя широкое перегородив.

Возьмет Будило-порог на плечи крутые вал ледяной, перекинет его через себя, выпрямится, расправит плечи, загудит во всю мощь свою богатырскую:

– Го-гото-го-гой, Ненасыть-порог, брат наш самый старший! Как ты день пережил, с Днепром-Славутичем борясь? Не сломила ли вода неукротимая твоих копий каменных острых? Не пробила ли она нагрудников твоих гранитных?..

И затихнет, прислушиваясь.

– Гу-гу-гу-гу-гу-гу... – отзовется грозно Ненасыть-порог.– А что мне вода бешеная, текучая? Не борюсь я с нею, лишь забавляюсь, копья каменные острые от ила прополаскиваю, нагрудники гранитные от жара своего остужаю...

Полетит по просторам окрестным голос брата старшего. Заговорят-заплещут пороги младшие, уверенным словом брата старшего утешенные, подбодренные.

Притихнет и Будило-порог успокоенный. Но надоест ему, неугомонному, молчание долгое. Снова подает голос брату старшему:

– Го-го-го-го-гой, Ненасыть-порог, брат наш самый старший! Что-то давно не слышу я ржания конского, не замечаю племени скулящего печенежского. Не мор ли какой, случаем, его выморил? Или все в бою полегли?

– Гу-гу-гу-гу-гу-гу...– гремит-раскатывается голос Ненасыть-порога.Нет мора на племя грабительское, бродячее. Из лужи болотной напьется – здоровья не лишится. Не встанет оно на честный бой. Лишь пыль за конями его, как увидит оно, племя -трусливое, своего супротивника...

– Го-го-го-го-гой... Ненасыть-порог, брат наш самый старший! – не унимается Будило-порог неугомонный.– А не видно там хоть издали русичей отважных, не виднеются ли на окоеме челны их легкокрылые? А то надоела уже битва эта бесславная с водой никчемной. Так хочется вволю силой помериться с русичами хоробрыми!..

– Гу-гу-гу-гу-гу...– гремит-грохочет Ненасыть-порог. – Не желай ты боя преждевременного с русичами хоробрыми, отважными, неведомы их силы потаенные, сокрытые. Еще наглядишься и навоюешься, еще натешишься и напечалишься. Вещуны лишь одни знают-ведают, кто в битве навеки поляжет...

Гомонят-грохочут пороги неусыпные, развлекают речью своей властной и величественной ночь мрачную в степи нескончаемой.

Скачет Векша вдоль берега, к гриве коня припав, взглядом острым в темноту всматривается. Конь добрый попался, быстрый, как ласточка: ярок повстречается – перескочит, река – вплавь кинется, на берег вынесет.

Засветлело на востоке, облака заалели. Вот-вот и солнце выглянет. Впереди дубрава засинела. Не та ли то дубрава, где печенеги его схватили, в неволю продали? Она, она – предательница. Остановил Векша коня, вскочил в чащу, как серна всполошенная. Развернул кусты – выглянул, нет ли погони? Нет, никого не видать. Ближе подошел к реке – и на глаза слезы навернулись. Узнал он берег знакомый, хотя много времени утекло... А вон и волок... Эге, одни головешки от него. Снова сожгли его лютые враги земли Русской – печенеги.

Зачерпнул в ладони воды прохладной, что из края родного течет, напился вволю, и словно бы сил ему вода эта прибавила.

Напоил и коня печенежского, пастись пустил. Потом уже и сам заглянул в кожаные торбы, к седлу притороченные.

Снаряжала печенега, видно, добрая жена, всего положила вдоволь: сыру, конины сушеной, семечек каленых.

Не осуди, прости меня, жена чужая, что не вернется к тебе муж, к деткам – отец!.. Жил он, властитель твой, корыстью неправедной, сердцем глух был к горю чужому. Что было Векше делать: не убей гадюку – она тебя ужалит...

Солнце уже взошло, все выше и выше вверх поднимается, зайчиками-лучиками пугливыми порхает по зеленой листве, на свет ясный выманивая.

"Чего, – подумал Векша, – день долгий в глуши этой тратить? Пойду по опушке, дорогу на ночь высмотрю..."

Обогнул дубраву, ползком на холм вылез. Степь безлюдная в дымке прозрачной. Только птицы над нею парят. Сбоку

Днепр-Славутич поблескивает, путь к отчизне серебром устилает. И вскипела в молодце удаль: "А что мне, человеку вольному, степи этой бояться? Даже если и увидят печенеги, издали за своего примут. Одежа на мне ихняя". Меч кривой о камень наострил, подпруги на коне поправил и полетел, как на крыльях. Цветы, травы в стременах венки ему вьют, дух степи горячий в лицо, грудь бьет...

Весь день без передышки мчал. Не заметил, как и вечер на землю опустился. Стреножил коня, пустил его выбирать себе корм по вкусу, сам улегся на траву.

Предчувствуют ли родные, что он рвется, птицей летит к ним? Или, может, уже и не надеются увидеть его, считают мертвым? Где они теперь, как живут?..

Раньше, бывало, об ту пору мама, посыпав терновыми колючками стежки к кринице, пообтыкав ими все входы и выходы со двора, чтобы злые духи не бродили там ночью, идет в хижину готовить вечерю. Пока варится, печется, отец ложку деревянную вырезает или снасти ловецкие ладит. Векша же сеть рыбацкую плетет.

Нет у них уже ни снастей ловецких, ни сетей на рыбу... Пустое, зато конь теперь будет. Приведет Векша этого вот коня печенежского, приучит его к работе. Можно бы снова понемногу хозяйство заводить, но ведь подать... Удалось ли отцу заплатить ее? Ой, нет, пожалуй, и он, и мать уже в холопах...

Прискачет Векша в Киев, поклонится Куделе, умолит его выручить из беды, дать взаймы на откуп, а там уж как будет. Неужели гость откажет?

Можно бы еще и Яниного отца попросить. Но будет ли у него что дать, сами, видно, не в роскоши живут. А впрочем, может, Яна его уже и забыла – столько времени прошло... Если же забыла – на глаза ей он не появится... Надо сначала разыскать Путяту в Киеве, он, верно, жив остался, и расспросить его обо всем.

Трижды уходил Даждьбог в свой терем, трижды останавливался Векшана ночлег, трижды подхватывался рано поутру, чтобы дальше во весь опор скакать. Скачет все берегом, берегом, зорко вглядывается в даль, подставив грудь свежему ветерку, на травах душистых настоянному. А даль та – безлюдная, ясная. Вот такой бы ему путь до самого дома!

Но нет, не к тому шло... На четвертый день видит Векша – в степи травы густые вытоптаны, земля рудая копытами конскими побита. А вот и стая воронов кружит, каркает над ложбиной широкой. Не побоище ли какое там произошло?

Подскакал – и ужаснулся: все большие ложбины заняло племя печенежское неисчислимое. Поддался-таки хан уговорам царя греческого – теперь силы свои собирает, чтобы саранчой на землю русскую тайно налететь.

Знает ли люд родной про эту беду? Готовится ли встретить врагов лютых как положено?..

Завернул Векша коня в объезд ложбин, ударил его ногами в бока. Рванул конь с места, земли, казалось, не касались его копыта, птицей мчался, ветер обгонял... Но не смог обогнать ночь темную: споткнулся и упал камнем, изнеможенный, в высокую траву. Упал и Векша в беспамятстве, землю с разгона обняв...

Поднял его ветерок предрассветный, прохладный. Глянул: конь стоит рядом, в дорогу просится, далеко справа Днепр широкий плывет, в него речка небольшая вливается, а в излучине меж Днепром и речкой курган высится, за ним лесная полоса чернеет.

Не те ли это леса-пущи, где украина земли родной? Не тот ли это курган высокий, где русские дозорные недремно днем и ночью отчизну сторожат?

Она, конечно, она!.. Вон и дозорец на вершине виднеется. Там уже родная земля, родные люди!..

И охватила Векшу такая радость – слезы выступили на глазах. Вскочил на коня, вымахнул из трав густых, высоких. И так ему петь захотелось! Ведь с тех пор, как в полон попал, ни разу не пел веселой голосистой песни. Только грустные, печальные. И то потихоньку, чтобы никто не слыхал.

 
Пасла девица утку,
Размечталась не в шутку,
Потеряв птицу, хватилась,
Стала искать – заблудилась!
Ой гой-гой, и Лада,
Стала искать – заблудилась.
Выбрела в поле – машет,
Там ее милый пашет,
Поле пашет да плужит,
По своей девице тужит.
Ой гой-гой, и Лада,
По своей девице тужит!..
 

Но не вовремя эта песня из груди его вырвалась. Разбудила она стражу печенежскую, затаившуюся в травах у межи русской. Увидели печенеги всадника-одиночку и стремительно поскакали к нему.

Глава шестнадцатая
ВЫСОКИЙ КУРГАН

 Только начало светать, когда сменилась стража на кургане. Стоит на вершине рыжеусый дозорец, потягивается со сна, воздух свежий утренний полной грудью вдыхает и в степь глядит.

Но что это – спросонок глаза запорошило? Чудится, словно в дали над травами четыре птицы летят. Да все низом, низом, а вверх не взлетают.

Протер глаза, перевел взгляд на землю заречную Переяславскую, туманами утренними окутанную, на дальнюю Киевскую поглядел, где боры от края до края синеют, как тучи над окоемом, – все обычно, никаких птиц. А глянул в степь, все тех же птиц увидел.

– Подойди-ка сюда! – крикнул он дозорцу, хлопотавшему у огня.– Погляди еще и ты свежим оком на поле.

Тот подбежал немедля, уставился вдаль, приложив руку козырьком ко лбу.

– Видишь что-нибудь?

– Вижу. Птицы не птицы, и зверей таких нет, чтобы из травы настолько были видны...

Переглянулись, помолчали. Между тем немного посветлело. Вот-вот и Даждьбог улыбнется с неба.

– Нет, – сказал взволнованно рыжеусый.– Не птицы то и не звери. Печенеги к нам на конях скачут.

– И правда они, теперь и я вижу, – отозвался огневик.

– И еще кажется мне, что один из них наперед выхватывается, от задних будто отбивается... Не перебежчик ли к нам рвется, а те его перехватывают?

– Ге, как же лихо они сцепились! И как ловко тот передний мечом орудует.

Но не веселила эта сеча рыжеусого дозорца. Брови его нахмурились, велел подать коня.

– Что-о-о ты, – придержал его за руку огневик, – может, и сам в драку встрять хочешь? Не к лицу нам, дозорцам, волков хищных разнимать.

– Молод, вижу, ты очень! – недовольно молвил рыжеусый.– Обычай не знаешь ратного, если сечей неравной, будто забавой, тешишься.

Принял коня, отцепил от пояса шишковатую булаву и помчался навстречу печенегам. Речку мигом, будто челном, переплыл.

Передний всадник сразу же, пригнувшись к луке седла, поскакал к нему, громко что-то крича. Задние придержали коней, покрутились немного, погрозили кривыми мечами и исчезли в травах.

Съехался рыжеусый дозорец с тем, кого считал перебежчиком, смотрит на него: лицом будто и не печенег, но черный-черный, как земля, не то солнцем полуденным припаленный, не то умышленно перемазался чем-то.

– До самой смерти буду тебе благодарен! – изрек растроганно по-русски беглец, сняв с головы печенежскую шапку, и низко поклонился.

Однако дозорец не доверял ему, держал булаву на отлете, глядел сурово.

– Да неужели ты не узнаешь меня? – удивился Векша.– Позапрошлый год я с гостями плыл в Греччину, дичь ловил вон на той реке, у костра с тобой всю ночь сидел. Векшей прозываюсь...

Вспомнил рыжеусый, опустил булаву.

– Узнал, чего же не узнать... Только что это ты в поле носишься с печенегами? – спросил сурово.

– Из неволи бежал, вести важные несу. Печенеги идут, хотят внезапно, как тати (злодей, вор), на Русь напасть. Видел вчера: своры свои в низинах собирают. Там их без счета, как осенью туч...

– Лжа! – прервал Векшу дозорец.– Каган вечный мир с нами заключил.

– Предал каган. Его царь ромейский дарами купил.

– А тебе откуда знать о том?

– Меня в Царьграде заставили в страже царской служить. Варяг-придворный о том сказал.

Хорошо знал рыжеусый дозорец предательский нрав печенегов. Легко, ох, легко можно склонить их дарами на всякий разбой, страшно они до них охочи! И, наверное, правду говорит этот беглец, – вон сколько раз нападали печенеги на русских гостей. Не придерживается каган обещания князю, сваливает все на непослушание некоторых своих подданных... Но мало верить, надо самому убедиться, так велит ему служба княжья.

Спрашивал-выспрашивал у Вешни и про Царьград, и про бегство, и про те своры печенежские, которые видел молодец в степи неподалеку от земли Русской. Все, все рассказал ему тот и ни разу не запнулся, не спутался в словах своих ответных.

Под конец дозорец велел Векше поклясться на оголенном мече.

– Клянусь всемогущим Перуном, Даждьбогом, пращурами своими. Если молвлю лжу, пусть посечет меня этот меч на куски, а святой огонь тела моего не сожжет, а сырая земля праха не примет...

Дозорец больше не сомневался: если русич такой страшной клятвой поклялся, значит, речет он истинную правду.

Повернул коня, поднялся на стременах и помахал рукой издали своим, чтобы те первый тревожный сполох давали.

На кургане сразу же взвился рыжий столб дыма. Вскоре отозвался и холм предкиевский, который, как исполинский шелом, поднимался вдали посреди леса.

– Есть хочешь? – спросил Векшу рыжеусый, когда они подъехали к кургану, расседлали и пустили пастись коней.

– Хочу. Но пить еще больше.

Принесли воду и харч. Векша жадно припал к бочонку, а потом и на еду набросился.

Однако трапезничал он недолго, тревожный окрик дозорца: "Гляньте в поле!.." – поднял всех на ноги.

На дальнем окоеме показался печенежский отряд.

– Будите людей! Ведите коней с пастбищ!..– бросал приказы рыжеусый, всматриваясь в даль.

– С десяток будет, – заметил Векша.– Это передовые. Те трое, что за мной гнались, из этой же своры. А вся рать, думаю, не позднее завтрева подойдет.

Сбежались дозорцы, стали совет держать, не верится им, чтобы печенеги так ни с того ни с сего вдруг напали. Решили выехать им навстречу.

– Тебе же, – показал перстом рыжеусый на огневика, – курган не оставлять. Если начнется между нами брань – сполох другой давай, смоляной. Поляжем мы – мчись к своим. Меч, копье и щит отдай вот ему, – кивнул на Векшу.

Выбрались за курган подальше, ждут: с добрыми намерениями идут печенеги или с лихими?

Но тщетны надежды на хорошее – поганцы арканы от седел отвязывают. И снова держат совет русичи: принимать бой или отступить? – слишком уж силы не равны. Тогда сказал Векша твердо:

– Воля ваша, други, как вам поступать. Своей же воле я сам хозяин. Мечи, копье и щит дали мне, и на том спасибо вам. Стану один супротив ворога лютого.

– Тому не быть! – вскричали все. – Друга на поле брани мы никогда не оставляем. Да и надоело нам тут бока отлеживать, салом обрастать. Пришло времечко руки поразмять.

Рыжеусый молвил рассудительно:

– Все может статься... Говорите, высказывайте слово свое последнее. Пусть тот, кто в живых останется, в сердце своем то слово схоронит, все иные забудет ради этого последнего.

И начали дозорцы поклоны-слова свои последние говорить, кто отцу, кто матери, братьям, сестрам, кто жене, кто любимой, другу верному. Не сказал своего слова лишь Векша.

– Что же ты молчишь? – удивились дозорцы.– Безродный ты, сирота сызмалу? Да и сироте, хоть мимоходом, а сделает кто-то добро, навек запомнит он ту искренность теплую, человечную. Или сердце у тебя окаменело в чужой стороне, яростью звериной наполнилось?

– Нет, не безродный я. Но далеко мой род добрый живет. Вот я о чем попрошу того, кто живым останется. Пусть пойдет он к стрельнику киевскому Доброгасту, поклон ему и семье его передаст. И еще скажет: любил Яну, день и ночь о ней думал, к ней спешил... Дальше сами знаете, что сказать... Пусть она не печалится, найдет себе другого милого... Стали русичи конь к коню, копья к бою изготовили. Как только приблизились печенеги, русичи метнули в них копья. Сразу трое в траву росную покатились. Потом мечам дали работу. Вот тут-то и пригодились Векше учения ратные ромейские. Играет он мечом булатным, точно прутиком, конем давит, щитом валит, товарищу в нужде помощь подает.

Дозорные тоже вои бывалые, хорошо знают привычки печенежские, трудно их обмануть хитрым супротивникам. Швыряет печенег волосяную петлю – они щитом себя прикрывают, мечом кривым коротким замахнется – своим длинным отбивают.

Труднее уберечься от тонких острых ножей, которые метают печенеги. Нож тот может кожаный щит пробить, кольчугу плетеную прорвать, да и мечом его не отобьешь – как стрела Перунова, летит из вражеских рук. Уже и не одного дозорца ранило. Вот и у рыжеусого торчит нож в спине... Но рыжеусый этого словно и не замечает, двух супротивников сразил, а третьего с коня на землю столкнул.

Не выстояли печенеги в сече, дрогнули, бросились наутек. – Не выпускайте!..– крикнул Векша дозорцам и первым помчался вдогонку.

Разметали, посекли убегавших. Кони разве что осатаневшие да мертвецы, в стременах запутавшиеся, весть своим подадут.

Потом поймали двух печенегов, попадавших с коней и укрывшихся в траве. Этих забрали с собой – допросить, что они знают о намерениях своего кагана.

Притомились русичи, кровь, пот руками натруженными вытирают. Ладно, хоть туча солнце заступила, прохладой на лица разгоряченные повеяло.

О, нет, не туча то! Огневик дозорный второй сполох дал. Смоляной дым поднялся с кургана до самого неба и расплылся по нему.

– Теперь, други милые, раны заживлять едем, – молвил рыжеусый.– Завтра, может, новые, поглубже этих, будут...

Черный дым завитками-вихрями в небо высоко взвивается, с холма на холм перебрасывается – весть неутешную, горестную подает:

"Печенеги идут!.." Тужат жены, жмутся к матерям заплаканные дети. Волнуется, тревожится русский люд. Смелый к сече готовится, трус в дебрях-болотах, борах дремучих приют выискивает. Пастух табуны в чащи лесные гонит, ратай зерно – хлеб свой насущный – в тайники прячет.

"Печенеги идут!.." Растут валы возле засек-городищ, кольями острыми ощетиниваются; углубляются рвы окрестные, смола кипит в котлах кованых, гостей непрошеных дожидается. Оружейники мечи булатные, копья острые куют.

"Печенеги идут!.." Гулом земля полнится, гудят, стонут пути-дороги от топота ратного. Спешат по ним дружины хоробрые в поле дикое на сечу смертную с ворогом коварным. Растормошила, всколыхнула весть черная землю Русскую. Встали на защиту ее мужи отважные, смелые. Да не знали, не ведали о том печенеги неверные, надеялись внезапно набег учинить. С утра до ночи они зверем хищным подкрадывались, гадом-змеей подползали. И все надежду-мечту лелеяли, как заполыхают, задымятся города и веси русские, а в поле дикое покатятся нескончаемые обозы телег-кибиток с добром награбленным, потянутся табуны скота сытого, толпы невольников измученных.

Когда вечер на землю опустился, печенеги скопом уже и к украйнам полуденным русским подступали, на отдых у реки-межи расположились станом.

Но не суждено было помыслам-намерениям вражьим сбыться. Промелькнула ночь-звездница летняя, утро ясное настало. Проснулась орда, глянула .за реку и окаменела от испуга-изумления.

Там супротив нее, сколько видит глаз, грозная рать русская развернулась во всю мощь свою, готовая на сечу-защиту встать.

Первыми щитоносцы в три ряда плечо к плечу выстроились, щитами своими левады заречные перегородили.

За ними копьеносцы копья острые воздели, как нива густые колосья. А за ними до самого леса меченосцы, секироносцы, лучники поле покрыли, запрудили, а высоко над ними стяги русские реют, полощутся. Впереди дружины князь Игорь на белом, как лебедь, коне. Высмотрел, взвесил те силы каган печенежский и не стал на открытую сечу с русичами. Вперед к реке выехал на своем черном, как ночь, коне, князю Игорю льстиво поклонился, молвил лукаво:

– Выпасли мы траву край Дуная-реки, сюда вот пришли, пока новая там нарастет...

– А мы жатву закончили, теперь веселимся, тешимся на просторе, – в тон ему ответил Игорь, князь русский.

– Осмотрительны будьте! Травы тут слишком буйные, можно и заблудиться! – предостерег каган.

– Правду речешь! – согласился Игорь-князь.– Ваших двое вон уже заблудились, да мы спасли... Возьмите их, коли желаете.

– Благодарствую, великий княже!

Отпустили вои двух пленных печенегов-лазутчиков, коих до-зорцы с Векшей изловили. А князь и каган еще раз подтвердили клятвы нерушимые о жизни мирной соседской и разъехались.