Текст книги "Векша"

Автор книги: Борис Комар

Одни пески – куда ни глянь, а Сынку мерещатся воды тихие, прохладные, деревья густые, тенистые. Слышится щебет птиц веселых, речь родная, приветная. И сам уже не знает, видел ли, слышал ли это когда-то или это только химеры.

 Никто уже не считал, сколько раз всходило и заходило палящее полуденное солнце, сколько раз останавливались после тяжелого пути на короткий ночной отдых. Думали, ни конца ни края не будет этой пустыне.

Однако конец их странствию все же настал. Как-то под вечер, после особенно знойного дня, на окоеме забелели дома, засинело за ними озеро, повеяло оттуда прохладой, и усталые пленники, выбиваясь из последних сил, поспешили туда.

Это был большой город, в нем жили маврские гости. Пленники за время пути исхудали, почернели от палящего солнца, губы потрескались, носы облупились, израненные ноги распухли. Долго держали их за оградой, не обременяли работой, кормили сытно. А когда они вошли в тело и раны поджили, их вымыли, подстригли чубы, смазали с головы до пят какими-то мазями, после чего кожа стала мягкой, гладенькой, скрипучей. Некоторым светлые волосы перекрасили в черные, другим, наоборот, из черных сделали светлые или рыжие. А нескольких еще заставили и зернышки обжигающие жевать, от которых губы, язык и десна сделались красными-красными.

"Зачем это они?" – спросил Сынко у бывалого гребца, которому мавры перекрасили волосы в рыжие, от чего он сразу словно бы помолодел.

"Чтобы покупателей обмануть. Хотят старого за молодого продать, немощного за здорового..."

Сынка мавры только вымыли хорошенько, подстригли и причесали. Рано начинается трудовой день в земле полуденной. Не успеет еще и солнце встать, как узкие улочки заполняются людом. Гости раскладывают свои товары, умельцы выстукивают молотками.

В городе деревья дивные растут: ствол высокий и голый-голехонький, лишь на верхушке с десяток больших листьев торчит, на лопухи похожих. А чудищ со змеиными головами сколько!.. И все овощами всякими нагружены, прямо через толпу продираются. И коники маленькие, ушастые, не больше жеребят, а ревут, как оглашенные. На них люди ездят, ноги по земле волоча. Даже смотреть страшно, кажется, вот-вот спины конькам сломают. На мужчинах рубахи длинные, головы рушниками обмотаны, а ноги босые. И все торопятся, спешат, хотят дневной зной опередить.

Совестно было Сынку голым стоять на торжище, куда мавры его с другими пленниками на продажу вывели. Ладно еще, что никто не глумился над ними Подойдет, осмотрит со всех сторон, ощупает, спросит что-то у мавра и отходит прочь.

Стояли рядом с ним и такие люди, каких Сынко еще в жизни своей не видывал: черные-черные, точно сажей вымазаны, одни зубы да глаза белеют, губы толстые, синевато-красные, носы широкие, а головы шерстью овечьей кудрявятся. Их тоже выставили на продажу.

Взглянул один из них на Сынка, улыбнулся, сверкнул зубами, ткнул пальцем на себя, потом на солнце. Затем перевел руку и остановил над самой головой. Понял Сынко – это он показывает, откуда его привезли. Даждьбог-солнце у них, мол, над головою светит. Показал и Сынко, где солнце в его земле ходит. Покачал головой черный, вздохнул жалостно, понурился. Сынко тоже вздохнул, голову опустил.

Купил Сынка с двумя другими пленными гость-ромей. Он долго и внимательно осматривал их, заглядывал и в рот, и под бок толкал, и кожу мял, и к груди и к спине ухо прикладывал, слушал что-то.

Заметил Сынко, что этот покупатель хорошо разбирался в людях, ни одного не взял из тех, кому волосы красили или зернышки жевать давали.

Заплатил и повел с собой. Грустно было пленным расставаться со своими. Вместе хоть не так страшно. Да что поделаешь?..

И снова отправился в путь Сынко, теперь уже в ромейскую землю, в Греччину.

Когда добрались до Царьграда, тех двух пленных ромей сразу же перепродал. Сынка оставил себе, потому что нуждался в кузнеце, а Сынко знал кузнечное ремесло, даже когда-то держал в Киеве возле Почайны свою маленькую кузницу.

Семь лет служил ромею Сынко. Ковал мечи и копья на продажу. А жил как в порубе: запрещалось ему со двора выходить, разговаривать с кем-либо, даже на глаза показываться чужим людям.

Но вот однажды услышал Сынко в кузнице (закалял в эту минуту меч) знакомый голос. Хотя человек и говорил по-гречески, все равно голос у него от этого не изменился. Говорил неторопливо, шамкал, словно был совсем беззубый или же держал во рту непрожеванную галушку.

"Чей же это голос? Кто это?.. Может, послышалось мне, почудилось?.." – взволновался Сынко.

Еще послушал. Нет, не померещилось. Голос в самом деле знакомый, очень знакомый.

Где-то, когда-то он его слышал. Но где, от кого?.. И вдруг... Забыв о строгом запрете, забыв, кто он тут, бросил в бочку с водой меч и опрометью выскочил из кузницы. Во дворе с хозяином-ромеем разговаривал киевский гость Вышатич, с которым Сынко плыл по Днепру до Царьграда. Упал в ноги изумленному столь неожиданной встречей гостю, просил, молил вызволить из неволи, и тот смилостивился, пообещал. Ромею очень не хотелось лишаться работящего холопа-кузнеца, но что поделаешь, пришлось. Есть между их царем и киевским князем такой уговор, чтобы возвращать пленных домой: ромеев в Греччину, русичей – на Русь.

Заплатил ромею-хозяину Вышатич за Сынка, сколько надо было, и забрал с собой.

Три года должен был отрабатывать Сынко гостю за тот выкуп. Два уже отработал, а третий не успел...

Куда-то теперь закинет его судьба? И удастся ли когда-нибудь снова спастись?

Кроме Сынка, все гребцы-пленники были молоды, а молодые, известно, всегда надеются на лучшее. Потому и повествование Сынка посеяло среди них утешение-веру в непременное грядущее освобождение.

Глава девятая
ВМЕСТО ПУТ – ОКОВЫ

 Утром всех пленников связали длинной веревкой в цепочку и погнали в поле. Чем дальше уходили они от реки, тем тише и тише становился шум порогов, пока наконец и совсем не стих. Векша думал, что их ведут в сторону от Днепра, но вот впереди сквозь высокую траву, достигавшую до плеч, блеснула вода.

Печенеги спешились, развязали невольников, развернули на земле сшитые и стянутые по краям шнурами воловьи шкуры. Один из печенегов подошел к пленникам, нагнулся, вырвал пучок травы и бросил в кожаное гнездо, давая этим понять, чтобы и они делали то же самое.

"Зачем это?" – подивился Векша. И только тогда понял, когда печенеги, заведя в воду коней, привязали к их хвостам набитые травой шкуры и поскладывали на них торбы с харчами, оружием и одеждой:

"Челны из шкур..." Потом печенеги велели пленным садиться в те челны, сами умостились с ними и поплыли на противоположный берег. Кони, видно, привычные к воде, плыли быстро, отфыркивались.

Векша с тоской вглядывался в днепровскую даль. Может, там появится поход, увидит их и бросится вызволять...

Но тщетны были его надежды: на светлой глади до самого окоема не было ни единой движущейся точечки – только вода и вода.

Догадаются ли гость и Путята, где он теперь, вернутся ли и они сами домой и расскажут ли обо всем отцу, матери... Яне?

Хотя бы весточку какую послать, чтобы знали: жив-здоров он. А так могут и забыть.

Нет, мать никогда его не забудет, ночей не будет спать, дожидаясь. Отец тоже будет горевать и раскаиваться, что послушался уговоров чужого человека и пустил сына в такую опасную дорогу. А вот Яна? Долго ли она будет его ждать?.. Отговаривала плыть... Чуяло ее сердце...

"Да неужели же та неволя навек? Неужели никогда больше не увижу родных?.. Нет, пустое: куда бы ни забросила судьба, все равно вырвусь и вернусь на родную землю. Разве что погибну...".

Пристав к берегу, печенеги попрятали кожаные лодки в лозах, снова связали пленников и погнали по широкой, выбитой скотом и конями дороге.

За весь день им встретился только один подорожный, и тот был печенег. Он ехал верхом на худой-прехудой лошаденке, весь в лохмотьях, лук поломанный, без колчана, вместо копья – кол заостренный.

Печенеги даже не взглянули на него.

– А тоже людьми называются! – тихонько сказал Сынко, бревший рядом с Векшей.– Встретятся, разминутся, словом не перемолвятся.

Спать укладывались на берегу гнилого озера, когда на небе уже густо проступили звезды, а из высоких трав выкатился полный червленый месяц. Но отдохнуть не пришлось: среди ночи печенеги подняли страшный шум, затеяли между собой драку. А когда угомонились, хлестнули пленников нагайками и погнали уже не по дороге, а переярками, долинами и балками. И так, нещадно стегая, гнали всю ночь.

С рассветом невольники заметили: печенеги были уже другие, и распоряжался ими вчерашний встречный, ехавший на су-хореброй лошаденке.

"Ты гляди, какой хитрый да коварный! – удивлялся Векша. – Даже жаль было его, когда встретились на дороге. А он, выходит, только прикинулся бедняком. А на самом деле выслеживал, куда мы пойдем, чтобы напасть ночью и отбить пленников себе... Пожалуй, он из другой печенежской стаи, и она не ладит с той, что засела возле порогов...".

С тех пор шли только по ночам, днем отдыхали в каком-нибудь глухом буераке или овраге.

Тяжелым был тот путь. Поле всюду поросло высокой, точно камыши, травой, ноги путались в ней, но охранники на это скидку не давали, они спешили, нагайки беспрерывно свистели над головами пленников. Да еще донимала жажда. Их кормили соленой кониной, а вода попадалась редко, и та застоявшаяся, смердящая.

А когда однажды утром засинел вдали голубой плес, пленники сами, уже без принуждений, из последних сил побежали к нему и, как отара овец, жадно припали к воде.

Однако, глотнув раз, другой, все стали отплевываться; вода была и горькой, и соленой.

– Море...– услышал Векша кем-то сказанное слово.

Так вот оно, то море, о котором он столько наслышался! Какое же оно и впрямь неохватное и красивое, точно небо спустилось на землю! Как ласково, приветливо плещут-играют на нем волны! Воли бы только да челн без весел, руками бы догреб до Киева.

А печенеги хохотали, аж за животы хватались, да все показывали на море – пейте, мол, чего же вы?

Векша спросил у Сынка, далеко ли отсюда до того места, где Днепр в море вливается.

– Далеко, – махнул тот рукой.– Из этого моря надо еще в Русское выплыть, объехать Корсунскую землю (Крымский полуостров, которым владели в X столетии греки, подданные Византии), и только тогда в Днепр попадешь.

– Разве это – не Русское?

– Нет. В том вода солонее, не такая на вкус. Это Сурожское (Азовское) море. В него Дон-река вливается.

Печенеги, поиздевавшись над пленниками, привели их к небольшому озеру с хорошей водой, позволили искупаться. Там, на его берегах, и расположились. Трое печенегов куда-то поскакали и утром следующего дня появились с двумя десятками всадников в пышной одежде, с мечами.

– Кто это? – шепотом спросил Векша у Сынка.

– Корсунцы. Ромеи, которые живут на Корсунской земле.

Те долго осматривали пленных, точно какой-нибудь товар на торжище, спорили с печенегами, наверное, о цене. То отходили сердито, то вновь возвращались. В конце концов, видно, все же договорились, дали печенегам торбочки со звонкой монетой, и те умчались в поле.

Греки развязали пленных, надели каждому на руки железные цепи – оковы и погнали дальше вдоль морского побережья.

Город, в который корсунцы привели в полдень невольников, стоял на самом берегу Сурожского моря, где вливалась в него Дон-река. Постройки все каменные, лишь изредка попадались глинобитные хижины... У причала покачивалось на волнах много больших ладей со спущенными ветрилами.

Корсунцы не дали пленным даже отдохнуть после тяжелой дороги. Сразу сняли с их рук тяжелые оковы, приставили надсмотрщиков и велели носить из клети на огромную многовесельную ладью мешки с зерном. Сами же направились к высокому каменному дому, стоящему вблизи причала.

Перебегая в который уже раз от клети к ладье, Векша услышал в толпе сердитое:

– Куда лезешь? – Обернулся, увидел маленького шустрого человечка, укорявшего в чем-то долговязого возчика. Векша запомнил его и, когда выдался удобный случай, подошел, спросил:

– Прости, добрый человек, ты не русич, случаем?

– Русич, – радостно откликнулся тот.– А ты как сюда попал?

– Тут нас много. Полонили печенеги возле порогов, когда в Греччину плыли. Потом другие перехватили у них и продали вот этим корсунцам, – кивнул в сторону надсмотрщиков.

Те, увидев, что пленник разговаривает с чужим, сердито прикрикнули на него, и Векша снова помчался за мешком.

В другой раз удалось поговорить подолыне. К причалу подошел какой-то старичок ловить рыбу. Собственно, он ее совсем не ловил, ловили за него две длинноклювые прирученные птицы. Полетит птица-рыболов в море, хватит рыбину, а проглотить не может: горло перевязано, вот и несет добычу своему хозяину, а тот берет ее и бросает в деревянное ведерко.

Надсмотрщики так загляделись на этих птиц, что и про пленников забыли. А Векша, воспользовавшись этим, снова подошел к земляку.

Земляк этот был распорядителем у гостей, которые цриплывали Дон-рекой в Великую Булгарию (Великая Булгария – Булгарское государство на Волге) и Хазарию (Хазарское царство). Готовил им тут всякие припасы для странствий.

– А нельзя ли сбежать отсюда? – спросил Векша, с надеждой глядя на распорядителя.

– Зряшное дело. Вдоль Днепра пойдешь – если с голоду не помрешь, то печенеги встретят, а в Хазарскую землю попадешь – хазары перехватят...

– Помирать мне, наверное, в полоне, – понурился Векша. Земляку, видно, стало жаль его.

– А ты не горюй до времени, – попытался утешить.– Может, на твое счастье хозяин хороший попадется, передашь своим, чтобы выкупили. Эти ромеи не для себя вас купили, а на перепродажу. Себе не могут оставлять. В Корсунской земле немало наших живет, да и гости киевские часто там бывают. Узнают, что корсунцы держат у себя русичей-холопов, хлопот им тогда не обобраться.

– Где же они продают? Прямо тут?

– Когда и тут, если найдутся купцы, а нет, так переправляют тайком в Греччину, в Царьград.

– Будь ласков, добрый человек, как отца родного, прошу тебя! Скажи киевским гостям, если встретишь: видел Куделиного гребца Векшу, и клялся он, что если живым останется, всеми силами будет пытаться вернуться домой... Гостя своего, мол, просил, чтобы тот узнал, кому продали, и выкупил, а Векша потом ему за все отработает...

– Обещаю, передам, даже в памятку запишу.

Он достал из-за пазухи кусочек тонкой белой кожи, макнул гусиное перо в пузырек, висевший у пояса.

– Как, говоришь, звать твоего гостя?

– Куделя.

Распорядитель черкнул что-то черной водой по тому кусочку кожи.

– И еще не забудь сказать: в полоне со мной Вышатичев Сынко и двадцать других гребцов: Литай, Прыйма, Гостей, Нетреба, Нечай, Смило, Лютавор...

– Ладно, не забуду и про них, – начертав и их имена на лоскуте, пообещал распорядитель.

Точно камень свалился у Векши с души. Узнает Куделя, что он жив, то и Яна, а может, и отец и мать узнают. Корсунцы, видно, торопились. Как только пленники перенесли все зерно из клети на ладью, надсмотрщики позвали тех, что были в каменной постройке. Они тотчас явились на пристань. Велели сначала пленным и надсмотрщикам идти на судно, а потом и сами на него взошли.

На ладье помост настелен, в нем дыра широкая прорублена, ляда с задвижкой прилажена, чтобы запирать отверстие. Вот через ту дыру-отверстие и затолкали надсмотрщики пленных под помост.

А там темным-темно. Только сквозь щели в бортах, в которые продеты держаки весел, чуть-чуть свет пробивается.

Вскоре под настил спустились два надсмотрщика со светильником. Рассадили пленных по лавкам, расположенным поперек ладьи, приковали цепями, положили перед каждым по коржу, дали жбан воды и полезли наверх.

Никто даже не притронулся к еде, сидели все опечаленные" Вскоре ладья качнулась, – ее отвязали от причала. Вниз сбежал надсмотрщик, голый до пояса, велел пленным браться за весла. Векша в эту минуту к щели глазом приник, хотел получше рассмотреть, куда судно поплывет. На надсмотрщик изо всех сил огрел его бичом по спине, полоса кровавая вспухла.

Быстро ладья по морю мчит, слышно лишь, как волны об нее бьются, а надсмотрщик ходит между гребцами и бичом подгоняет, чтобы гребли еще быстрее.

Четыре дня плыли без передышки от зари до сумерек. Сначала – на полудень, потом – на запад, затем свернули на полунощь. Огибали Корсунскую землю.

С наступлением вечера приставали к берегу, и не к еде бросались пленники, а к щелям этим, из которых весла торчат, припадали, воздух свежий пили – напиться вдоволь не могли...

На пятый день, незадолго до вечера, остановилась ладья возле большого города. Сынко узнал его через щель, был когда-то в нем со своим гостем. Херсонес, главный город корсунцев.

На ладье остались только надсмотрщики, чтобы наблюдать за невольниками, все остальные корсунцы-ромеи сошли на берег.

Город стоял на горе над самым причалом. Оттуда долетал веселый гомон, песни, звуки дудочек, как будто там играли свадьбу.

Пленники тоже затянули песню, но печальную, тоскливую.

 
Ой, на море серы гуси против волны бьются,
 
 
А для бедных невольников оковы куются.
 
 
Ой, взлетели серы гуси под самые тучи,
А на бедных невольниках оковы-наручья.
Ой, куда вы полетите, гуси вы, гусятки?
Полетим мы в край родимый, в край, где наша матка.
Полетим мы, понесемся за поле, за реки,
А вам, бедным невольникам, горюшко навеки...
 

Векша растянулся на голой лавке, закинув руки за голову, и такая его охватила тоска! Был и он когда-то вольный, жил среди людей родных и милых, ходил куда хотел, делал что хотел. Теперь же загнала его доля в чужой край неведомый. И кончатся ли когда-нибудь эти муки-страдания или так и помирать придется в неволе?

На следующее утро на судно пришло много херсонитов. Они уже сами, без пленников, выгрузили на берег мешки с зерном.

А ладья поплыла дальше на закат солнца.

Глава десятая
ЦАРЬГРАД

 Прошла целая седмица (семь дней, неделя) морского странствия. Сверху через дыру в помосте крикнули что-то надсмотрщику. Он велел поднять из воды весла и, когда ладья остановилась, отковал пленников от лавок.

Вышли наверх – солнце ослепило, заслезились глаза. Смахнул Векша слезу – ладья их в широком заливе колышется. Судов вокруг множество, и не сосчитать, еще никогда столько не видел. Людей на берегу видимо-невидимо. Город большой на горе раскинулся. Дома белые, кровли золотом сияют.

– Царьград! Царьград! – узнали гребцы, побывавшие здесь со своими гостями раньше.

Сбились в кучу, зорко в берег вглядываются.

– Неужели Греччина?! – не верилось Векше.

– Она, она...– подтвердил Сынко.

Затеплилась у Векши надежда: ведь русские гости уже, наверное, тут, может, удастся с их помощью из плена освободиться. Хотел было расспросить Сынка, как и где искать своих. Но надсмотрщик уже бичом стегает, сгоняет в челн.

Как только уселись, погребли от пристани в тихую заводь. Заперли их там в каменном подземелье.

– Вот если бы дать знать нашим, где мы, – сказал Векша.

– Как же ты дашь из этого поруба каменного?

– Не вечно же здесь будем сидеть, когда-нибудь да выведут. Вот тогда...

– Вывести-то выведут, но куда...– сокрушенно покачал головой Сынко. Или цепями к ладье прикуют, или под землю пошлют камень долбить... Не отпустят по-доброму нас ромеи. Хоть и есть между ними и Русью уговор, чтобы возвращать пленных людей домой, да ромеи все равно сокрывают наших, – правды у них столько, сколько у жабы перьев.

– Я все равно домой сбегу! – решительно заявил Векша.– Куда бы меня ни загнали!

– А чего ж, были такие, что убегали. Тебе, может, и удастся. Ты молод, здоров, не то что я...– горько вздохнул Сынко.– Меня если и выкупит гость снова, то радости в том мало. Навеки уже его рабом стану. Только и того, что дома погибну, а не на чужбине...

Залегло длительное молчание. Первым нарушил его Сынко. Он положил руку Векше на плечо, сказал: – Не следует нам так печалиться; сказано же – печаль сорочки не дает.

Нужно думать, как вырваться отсюда. Если повезет кому-нибудь из нас, ищите своих в Царьграде возле церкви СВЯТОРО Мамы. Там всегда наши гости останавливаются. Ромеи дают им жилье, харч, а когда приходит время отплывать домой, то еще и ветрила да укоти (якорь)для ладей.

– И все это задаром? – удивился Векша.– Тогда чего же гости так злы на ромеев, все их хулят?..

– Эге, "задаром"... Дали бы они, если бы их не заставил князь Олег, когда стал со своею дружиною под Царевым городом. Они рады бы и совсем не пустить наших к себе на торг, но ведь это не в их силах... Полсвета уже цари ромейские держат в покорстве, а вот Руси боятся...

– А если гостей наших не будет в Царьграде, куда тогда можно податься?

– Было такое, что кое-кто убегал в Болгарию, а то дожидался гостей на Дунае у моря. Но там, говорят, трудно горы высокие перейти, надо тропки знать. Стоят они, горы, на самом краю земли ромейской. Перейдешь их – и уже Болгария...

Корсунцы дали пленникам отдохнуть, пока у них поджили на руках волдыри, натертые веслами, и повели куда-то по дороге, мощенной камнем.

Навстречу неслись красивые колесницы, накрытые от солнца навесами. Всюду люди в пестрых одеждах сновали. По сторонам дороги – дома, густо деревьями обсаженные.

Подошли к стене такой высокой, что пятеро должны были друг другу на плечи встать, чтобы через нее заглянуть. У ворот стража в шлемах с гребнями, в кольчугах, наколенниках булатных, со щитами круглыми и секирами длинными.

Корсунцы сказали что-то страже, она раскрыла ворота, пропустила всех. Двор широкий, как поле, стенами обнесенный. В нем люди ратные, конные и пешие, рядами стоят. По сторонам хоромы длинные. За хоромами роща густая, в ней просвечивает золотой купол большого терема.

Оставили корсунцы пленников с надсмотрщиками во дворе, сами в хоромы пошли. Побыли там долгонько и вернулись с двумя мужчинами: один еще молодой, но уже тучный, в длинном красном одеянии, другой – старичок хцлый, с перекошенными плечами, в штанах узких полосатых и в сорочке белой.

Тучный подошел к пленникам, окинул их свысока сердитым взглядом, стал выбирать. На кого укажет пальцем в золотых перстнях, в того старичок так и вопьется, как клещ: щупает со всех сторон, мускулы на руках и ногах пробует, рот велит раскрыть, на зубы смотрит, пройтись заставит и что-то потом скажет тучному. А тот молча кивнет головой – и пленника отводят в сторону.

Векшу разглядывали всех дольше. Велели камень поднять большой и бегать с ним по двору. Тучный даже собственноручно его пощупал.

Когда всех осмотрели, корсунцы с тучным пошли в одну сторону, а Векшу старик повел в другую.

Глядит Векша – жилье светлое, опрятное, но пустое. Один лишь стол каменный на лапах когтистых посредине стоит да скамья рядом. В углу, на золотом полотне, глазастый человек с бородкой нарисованный. Ну как живой! Одну руку к груди приложил, сжав три пальца, в другой рушничок белый держит, а на том рушничке что-то начертано черной водой. А перед тем человеком огонек в крыночке стеклянной горит.

Сел старичок на скамью и начал что-то приветливо говорить. Но Векша ничего понять не мог. Когда же старичок произнес "рус", юноша даже вздрогнул, услышав родное слово.

– Да, русич, – подтвердил.– Из древлянского племени.

Усмехнулся старичок и дальше уже говорил по-русски. Расспрашивал, кто такой Векша, где жил, чем промышлял, как в полон попал.

Векша обрадовался, все рассказал: и про дом, и про поход, и про печенегов, и как плыли через море – ничего не утаил. Старичок слушал внимательно, разве что иногда переспрашивал.

Когда же Векша замолк, старичок почему-то нахмурился и заговорил уже строго:

– Теперь послушай, что я тебе скажу. Запомни: ты – холоп, проданный человек. Нет у тебя сейчас ни рода, ни отчизны, ни имени даже. Отныне в жизни и смерти твоей волен один лишь человек – твой хозяин. Захочет – пошлет тебя долбить с утра до вечера камень твердый, как булат. И будут тебя надсмотрщики нагайками стегать, забудешь про сон и про отдых. И так весь век твой пройдет, пока не свалишься мертвым возле того камня...

Векша похолодел. Ужасные слова и голос старика терном острым кололи. А старик, помяв хищно пальцы, вытянув, как гусак, голову к Векше, продолжал стращать:

– Копи еще есть такие под землей, глубже самого глубокого колодца. И туда может послать тебя властелин. Там, прикованный к волокуше, будешь ковырять и на ощупь таскать тяжелую землю. Горячий пот омывать тебя будет, ледяные капли с потолка станут тебя морозить. Глаза ослепнут в темноте, сырость разъедать будет тело. И никогда уже не вынесут тебя из-под земли, никогда, даже мертвого, не осветит тебя ласковое солнце!..

Векше стало трудно дышать. Показалось на мгновение, что страшная эта земля на него обрушивается.

Посмотрел старичок на молодца, обрадовался его испугу, усмехнулся, заговорил уже не так строго:

– Если же будешь верно служить властителю твоему, голову за него готов будешь сложить по одному его слову, то он сможет оказать тебе неслыханную милость: дать тебе харч и питье, каких не знают даже князья твоей земли. Светлейший, боголюби-вейший, благочестивейший василевс (Василевс (греч.) – властелин. Так в Византии называли императоров) ромеев, – торжественно произнес старичок, встав со скамьи, – сделает тебя своим воином. Ответствуй: что ты выбираешь?

Долго думал Векша, потом сказал: – Буду служить властителю в его рати...

Старичок посмотрел ему испытующе в глаза, – наверное, хотел убедиться, искренно ли он это сказал, хлопнул в ладони.

Сразу же вбежал челядник. Старичок что-то ему сказал. Челядник взял Векшу за руку, повел в моечную, где из каменных столбов текла теплая вода.

Пока Векша мылся, челядник принес ему новую ратную одежду, легкие сандалии. И одежда, и сандалии были ему тесноваты, но челядник только руками развел, – нет, мол, попросторнее.

Векша хотел оставить себе сорочку, подаренную Яной, но челядник накричал, вырвал ее из рук и бросил в печь.

Потом вывел Векшу во двор. Пленников там уже не было. Старичок прохаживался неподалеку. Глянул на Векшу, расплылся в довольной улыбке.

– О-о, какой ты!.. Правда, одежонка маловата. Разве побольше не нашлось?

– Не нашлось, – ответил Векша.

– Конечно, до сих пор у ромеев не было таких рослых воев. Ничего, я велю сшить по тебе. Ну, а теперь иди к своим новым друзьям, – показал на длинную-предлинную хоромину.– С завтрашнего дня будешь ходить с ними на учения ратные, чтобы вышел из тебя настоящий воин василевса великого.

Подойдя к хоромам, Векша открыл дверь и остановился на пороге: в помещении было полным-полно ратных людей. Завидев его, они подняли шум, крик, свист, хохот, словно ума лишились. Обступили со всех сторон, словно чудо какое-то; тот по спине хлопает, тот по голове гладит, тот одежду одергивает.

Векша стоял оторопело, не зная, что ему делать. Но вот к нему подошел один из ратников, коренастый, заросший волосами до самых глаз, как леший, ударил Векшу кулаком в грудь и отошел. "За что?" – растерянно поглядел Векша на ратников. А они хохочут, расступаются вкруг, оставляя Векшу один на один с волосатым. "Ох, какие же вы недобрые!.." – тоскливо повел по ним взглядом. Волосатый втянул голову в плечи, сжал челюсти, стал вытанцовывать перед Векшей: скок, скок, скок... Знай кулаками перед ним машет. Помахал немного, потом подскочил поближе, намереваясь снова ударить в грудь.

Векша поймал его руки, стиснул их крепко, как это делал дома с забияками.

Но волосатый вырвался и саданул изо всех сил Векшу в грудь. Ратные захохотали еще пуще. Рассердился Векша и сам толкнул волосатого, отбросил, как сноп. Тот еле на ногах устоял. После этого он, может, и не стал бы больше задираться, но ратные принялись подталкивать его и Векшу в спину, подбивать на драку.

Вскипел Векша, крутнулся веретеном и давай молотить всех, кто под руку попадался. Потом прорвал круг, схватил скамью, замахнулся. В страхе ратники бросились врассыпную.

Опомнился Векша, огляделся вокруг: стоит один посреди хорома просторного, а ратных точно ветром сдуло. Бросил взгляд на дверь – там тучный во все горло хохочет. И старичок щербатые зубы щерит.

"Конец мне!" – проняло Векшу морозом. Поставил скамью на пол, опустил голову. Тучный подошел, одобрительно похлопал Векшу по спине и вложил в руку серебряную монету. Векша же словно одеревенел.

– Бери! – подсказал старичок.– Это на вино тебе – за смелость.

"Вот оно что!" Сбежались ратные. Тучный что-то сказал им, кивнув на Векшу, и пошел со старичком к выходу. Как только за ними затворилась дверь, ратные снова обступили Векшу, теперь уже льстивые и добрые, будто и не было только что между ними драки. Волосатый дружески обнял молодца за плечи, мигнул на монету.

Векша понял ют знак, протянул монету волосатому. Ратные схватили Векшу за ноги, за руки и давай подбрасывать вверх.