Текст книги "Золотой треугольник"

Автор книги: Богуслав Шнайдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– Порой я говорю себе, – продолжал он, – возможно, сегодня карта Юго-Восточной Азии выглядела бы иначе, не будь тогда Сианук так упрям и успей мы с ним прийти к соглашению.

Я раздумывал: зачем все-таки он мне это рассказывает? События Индокитайской войны ушли в прошлое, и ее эпизоды интересуют уже только историков. Но и те без дополнительных доказательств не поверили бы какому-то неизвестному владельцу отеля.

И все же я слушал его со вниманием. Он не страдал многословной хвастливостью старых европейских вояк, рассказывающих под раскидистой липой о битве на Пьяве. По непонятным причинам старик давал мне понять, какие высокие были у него связи. Как из рога изобилия сыпались имена государственных деятелей, генералов и послов, с которыми он вел переговоры, причем были представлены все воюющие стороны. Пожалуй, не было лишь китайских имен.

– Отель меня не интересует. Область моих интересов – политика, – вздохнул он минутой позже.

У меня закралось подозрение, что оба мы зря теряем время. В семьдесят пять лет он оказался на мели, все его покинули. С концом войны и резким изменением ситуации в Индокитае все участвовавшие в войне стороны потеряли интерес к предприимчивым старикам, способным пересекать линию фронта. Их служба имела смысл лишь в военное время или в пору открытого разрыва отношений, когда враждующие стороны поддерживали контакт через таких вот посредников. С наступлением мира эта роль перешла к дипломатам. В момент, когда в Сайгоне отзвучал последний выстрел и части Патет-Лао вступили во Вьентьян, господин Манн стал анахронизмом. Оказавшись на запасном пути, он не понимал, что причиной неожиданной потери интереса к его персоне был вовсе не недостаток влиятельных покровителей и даже не его старость. И потому любому готовому его слушать он в завуалированной форме предлагает свои услуги и похваляется, как много мог бы еще сделать при своих связях, если бы это кому-нибудь понадобилось. И разумеется, тщетно. Вряд ли человек, который выслушал бы его с подлинным интересом, мог принадлежать к числу лиц, ночующих в дешевом отеле «Атланта».

Меня эти разговоры заводили в тупик. Ведь наверняка он не скажет мне ничего серьезного – из предосторожности, из недоверия, из упрямства. И менее всего он, вероятно, собирался рассказать мне об опии, возможно – кто знает? – источнике его богатства. Не верил я и в то, что его фамилия Манн (по-немецки она означает «человек», «мужчина»), вряд ли свою карьеру в абвере он начинал под этой же фамилией.

Эта фигурка, одна из множества встреченных мною в странствии за наркотиками, лишь заронила во мне сознание, что азиатские государства ведут между собой сложную игру. Ибо там, где господствует политика, нет ни дружбы, ни вражды, а есть только интересы.

– Что я могу для вас сделать? – спросил я его вечером перед отъездом.

– Передайте от меня привет лаосскому королю Саванг Ваттхану, если вам удастся выяснить, где он интернирован.

Богатство равнин

– Не ездите в Чиангмай автостопом. Автобус безопаснее, – предупредил меня господин Манн.

Я и прежде слышал, что на Севере, где вместо мотыг мужчины нередко носят оружие, ограбление иностранцев – «фарангов» – любимейшая забава. В беспокойных горах грабеж – не большее преступление, чем, скажем, браконьерство. Риск минимальный, поскольку ограбленный не имеет понятия, кто на него напал, да и пожаловаться некому. Когда путешествуешь налегке, твоя особа не представляет соблазна, но у меня были две японские кинокамеры, и я не хотел искушать судьбу, ибо подобным же образом уже лишился трех фотоаппаратов. Первый у меня украли в Соединенных Штатах, второй – в Африке и последний – в Амстердаме на скамейке. Я не строил иллюзий: от опытных воров не убережется даже человек, прошедший огонь и воду. Всегда найдется миг, когда внимание ослаблено или когда ты столкнешься с трюком, до сих пор тебе незнакомым. От воровской шайки спасения нет. А кто мне за это заплатит?

Итак, я сидел в автобусе и глядел в окно.

В сезон дождей, который в Таиланде длится с марта по сентябрь, одна из самых урожайных житниц Азии напоминает море. Сотни миллионов рисовых саженцев залиты водой, лишь кое-где виднеются более темные островки бамбуковых рощ или деревни.

Одно из главных различий между европейским и азиатским мышлением возникло из различия между выращиванием хлеба и риса – так по крайней мере объяснял мне видный вьетнамский философ. Пшеницу, ячмень или овес мог засеять на вспаханной почве и один человек, живущий где-нибудь на прогалине среди лесов. Сам или с помощью членов своей семьи он мог скосить зрелые колосья и обмолотить их.

Рис же нуждается в воде. Все великие цивилизации Азии родились на берегах рек или больших озер. От воды зависела жизнь миллионов крестьян, селившихся по берегам Красной и Желтой рек, близ Меконга, на Яве или в Бирме. Для увлажнения рисовых полей приходилось рыть тысячи канав и каналов и справедливо распределять текущую по ним воду. Плотины и дамбы, порой достигающие десятиметровой высоты и протяженности в сотни километров, предохраняли от наводнений всю низину. С подобными задачами никто бы не справился в одиночку. Только мощное централизованное государство с деспотом-правителем могло отрядить на такое строительство миллионы подданных, и только деревенская община могла решить, как разделить между крестьянами воду, чтобы никто не был обездолен. И потому каждый человек подчинял свои интересы и стремления высшим целям коллектива. Индивидуализм представлял собой угрозу. Высшей добродетелью считались гармоничные отношения между людьми.

Такой коллективизм проявляется в Таиланде и во время полевых работ. Каждый год в мае, в конце засушливого сезона, Центральную низменность заполняют миллионы земледельцев в синих рубахах и широкополых шляпах из рисовой соломы. С помощью буйволов они переворачивают сухую, потрескавшуюся почву. Месяцем позднее задует северо-западный муссон и пригонит сюда вереницы дождевых туч.

Влага пробуждает жаждущую землю к новой жизни, заставляет затвердевшие семена очнуться. Начинается пора пересадки саженцев, пожалуй самой трудоемкой крестьянской работы на свете. Дети, восседая на хребтах буйволов, кричат от восторга, а взрослые держат в левой руке кустики рисовых саженцев, напоминающих всходы наших злаковых, а правой делают ямку, куда сажают несколько стеблей, следя, чтобы грязь хорошенько затопила нежные корни. Сотни тысяч раз на каждом поле повторяется одно и то же движение, год за годом, поколение за поколением.

После посадки риса наступает короткая передышка. Земледельцы отступают перед ливнями в сухие хижины и только время от времени поглядывают, чтобы их крошечные поля, окруженные низкими запрудами из дерна, были хорошо увлажнены.

В октябре дожди кончаются так же внезапно, как начались. Слабые растеньица налились силой, выросли. Наступает пора созревания. Весь край вокруг меняет окраску – яркая зелень сменяется коричневатым золотом. И вновь на крошечные поля высыпают люди.

Мужчины, проводившие сезон дождей в буддийских монастырях, снимают оранжевое монашеское одеяние. Сыновья, искавшие приработка в городе, возвращаются домой: на счету каждая пара рук. Специальными кривыми ножами срезаются колосья, загорелые руки бьют высохшие стебли о землю или о днища широких корзин, чтобы из высохших метелок высыпались белые зернышки. Урожай должен прокормить не только Таиланд, население которого после конца второй мировой войны выросло с 16 до 40 миллионов. Его должно хватить и на экспорт.

Конец сбора урожая знаменуется густым дымом от костров, превращающих рисовую солому в пепел, удобряющий почву. Почва высыхает, трескается и вновь ожидает человеческих рук. А люди в сотнях деревень тем временем празднуют конец сезона – танцуют и поют.

Техника и поныне не коснулась жизни в долинах, образ мышления и обычаи крестьян почти не изменились. Автомобили проносятся мимо, ни в ком не вызывая зависти. Ни рубашки из ткани, сотканной на современных фабричных станках, ни сандалии на прежде босых ногах почти не изменили быта тайцев: жизнь по-прежнему вращается вокруг семьи, поля и пагоды, не нарушаемая спешкой и сомнениями, честолюбием, страстями и погоней за фальшивыми приманками. Зачем восставать, зачем возвышать голос, если плодородная почва дает столько, что никто не страдает от голода, а уверенность в завтрашнем дне наполняет душу покоем и смирением? Буддизм учит покорности. Различия между богатыми и бедными невелики, а чувство общности устраняет зависть и жадность, гонит прочь дурные мысли. Награда за нетребовательность – душевный покой и жизнь, которая, как и сбор урожая, проходит в неизменном круговороте: рождение, детство, зрелость, старость и смерть.

Время определяется здесь не тиканьем часов, а шумом дождя и солнечным светом, час или месяц – мерила неизвестные. В ритме сбора риса течет и история, направляемая отнюдь не волей правителей, не приездом и отъездом иноземных послов и даже не падением империй. Впрочем, время – не слишком важный фактор и для многих городских жителей.

От Бангкока до Чиангмая 700 километров; автобус мчится на север мимо храмов и развалин древних дворцов, мимо рисовых полей и полицейских постов, в места, где зеленые холмы возвещают о близости Гималаев. Терпеливые крестьяне, которые трудятся на полях, не имеют ничего общего ни с опием, ни с контрабандистами. Богатая и смиренная низменность сменяется строгим, бедным и беспокойным краем гор, где малоплодородная почва и капризы природы способны загнать целые семьи в костлявые объятия голода.

Там, где не растет рис, выращивают мак.

Цветок Севера

– У вас есть свободные комнаты? – спросил я китайца.

В общежитии ХСМЛ [3]3
  Христианский союз молодых людей (международная организация). – Примеч. ред.


[Закрыть], судя по названию предназначенном для христианской молодежи, сразу бросалось в глаза, что добродетель обходит этот дом стороной так же, как и христиане. Но китайца, который взял его в аренду, такие мелочи не волновали. Впрочем, и меня тоже. Дело в том, что этот крошечный отель я выбрал не случайно.

В Чиангмае, который называют ключом к «золотому треугольнику» и где торговля наркотиками почти полностью в руках китайцев, подобные отели служат местом, где соприкасаются щупальца купцов и заказчиков – неуверенно, почти что вслепую. В отелях и ночлежных домах обе стороны могут неделями настороженно приглядываться друг к другу, преодолевая – с помощью случайных на первый взгляд словечек и фраз – взаимное недоверие. Дешевые бунгало и гостиницы типа «Солнечный дом» или «Орхидея» показались мне неподходящими для моих целей: в них слишком много иностранцев. Отель «Бан Рим Пинг», напротив, носил слишком местный характер. Я искал китайцев.

– Желаете отдельную комнату или совместную? – спросил хозяин и молча меня оглядел.

– Отдельную комнату, – ответил я.

Спокойнее, если в ваше отсутствие никто не будет рыться в ваших вещах.

Общежитие – два низких деревянных домика с общей столовой – находилось на боковой улочке неподалеку от улицы Мани Нопарат; кругом деревья, тишина. В стеклянном бачке, похожем на аквариум, бурлит охлажденный апельсиновый сок. В большом холодильнике с висячим замком всегда найдутся жестянки с пивом и кока-колой. В плетеных креслах развалилась обычная публика: студенты, проводящие здесь затянувшиеся каникулы, бродяги со всего света, двадцатилетние юнцы и девицы, скопившие денег, чтобы здесь, в Азии, немного покуролесить.

– Питаться будете у нас? – спросил китаец. – Большинство жильцов тут хотя бы завтракают.

– Нет, – ответил я. – Я предпочитаю тайскую кухню.

Китаец с улыбкой поклонился. Оба мы знали, что в любом киоске за углом можно купить еду втрое дешевле, чем здесь.

В одном котле, установленном на двух кольях, варился коричневый суп с мясными фрикадельками в кляре из рисовой муки. От другого приятно пахло подливой, приготовленной из кокосового молока и карри. В следующем котле готовилась «каупат» – рисовая запеканка. Те, кто победнее, покупали тарелку отварного риса и поливали его одной из приправ, стоящих на столе в больших бутылях, например черной «нампла», напоминающей магги, с острым рыбным запахом. Ее готовят из молотых, сильно просоленных и сдобренных кореньями рыб. В течение нескольких месяцев ее хранят в огромных керамических сосудах. К ней добавляют сладкий красный перец или сушеные рачки. Другая приправа к рису – ужасно острая «намприк». Благодаря пикантным добавлениям даже самый обыкновенный рис без мяса может приобретать разнообразный вкус.

У крайнего столика я столкнулся с тайным агентом полиции, приземистым мужчиной лет пятидесяти. Он не пожелал остаться анонимом и, чтобы я обратил на него внимание, с выразительной улыбкой задрал рубаху и постучал по рукояти засунутого за пояс револьвера. Я сказал ему что-то по-английски, но он ни слова не понял и отрицательно покачал головой. Просто ему захотелось похвастаться. А поскольку полицейской формы на нем не было, он решил хотя бы показать револьвер, который отличал его от простых столующихся.

В таиландском обществе почти все социальные отношения содержат элемент подчинения, что проявляется в еле приметных жестах и словечках. Полицейский, как государственный служащий, стоит значительно выше простого крестьянина, но, в свою очередь, несравненно ниже генерала. Выше всех, выше самого верховного правителя, стоит монах.

Таким образом, я сразу понял, что большинство тайных полицейских агентов страдают из-за неясности своего социального положения. В тропической жаре они не могут носить пиджаков, скрывающих кобуру от постороннего глаза. Чтобы хотя бы формально спрятать оружие, они ходят в широких, свисающих ниже пояса рубахах, но кобура при этом все равно заметна.

Город переполнен полицейскими в форме и в штатском. Здесь размещены и элитарные армейские подразделения. Бдительное полицейское око следит и за туристами, что не так-то легко, в особенности если учесть, что тайцы питают еще меньшее пристрастие к иностранным языкам, чем, скажем, французы. А количество туристов исчисляется здесь десятками тысяч в год. Их привлекают молва о красоте здешних девушек, возможность дешево приобрести художественные изделия, неизведанные приключения.

При взгляде на переполненные улицы кажется невероятным, что второй по величине город Таиланда еще совсем недавно был так же мертв, как развалины Ангкора.

Легенда повествует, что в XIII столетии, когда предки нынешних тайцев покинули Южный Китай, их правитель Менграй, владыка одного из первых королевств на севере Таиланда, пригласил окрестных властителей совершить необычное путешествие: сообща они должны были найти место для новой столицы. Долго блуждали в джунглях и по склонам гор, пока в широкой долине не увидели двух трубящих оленей, белую мышь с пятью мышатами да белого, ныне уже вымершего оленя-самбара. Тут они сразу поняли, что наличие стольких необычайных животных – знак свыше.

Старые хроники не так поэтичны. Они ничего не сообщают о белых мышах, а лишь повествуют о том, что правитель Менграй, выбирая место для своей резиденции, руководствовался более земными соображениями. Когда монгольский хан Хубилай, правитель Китая, разрушил в соседней Бирме Паган, Менграй заключил союз с правителями государства Сукотаи, расположенного на Центральной равнине. Обезопасив себя с юга, он напал на царство монов и в 1292 году завоевал их столицу Лампун. Присоединение новых провинций вызвало потребность перенести столицу империи в центр ее территории. Примерно около 1298 года в исторических анналах впервые появляется название Чиангмай.

Сто лет длились победоносные войны с монами и кхмерами, но потомки правителя Менграя рассорились с империей Сукотаи. Почти четыре столетия с переменным успехом посылали они боевых слонов на юг, пока счастье окончательно не склонилось на сторону противника.

В XVI веке Чиангмай стал терять свое могущество. Последний удар нанесли бирманцы. Пятьдесят лет спустя защитникам города наконец удалось прогнать пришельцев за пограничные горы, но, обессиленные беспрерывными войнами, они сами добровольно покинули Цветок севера. Дожди подмывали остатки святынь, лианы обвивали каменные статуи, пока наконец джунгли не поглотили все дворцы и дома. В сумерках на опустевших подворьях слышался рев тигров.

Только с присоединением к современному королевству Таиланд северных областей в развалины вернулся человек. Распугал диких зверей, вырубил вековые джунгли, подпер столбами готовые обвалиться пагоды. Мертвый город обрел новую жизнь.

Но прежде всего я отправился не в древний Ват Чианг Ман, где настоятель монастыря покажет вам Будду из хрусталя; стороной обошел я и пагоды, построенные во времена, когда в Европе господствовала готика. Мне показалось, что после острова Бали и яванского Борободура, после даосских, конфуцианских, мусульманских и буддийских храмов в Паданге, на Пенанге и в Малакке памятники древности могут немного и подождать. Я разыскал тюрьму.

Тюрьма в Чиангмае весьма примечательна. Он напоминает пышущую жаром, шумную и тесную переднюю преисподней. В одной из камер здесь сидят австралийцы Баллок и Борсестер, осужденные на тридцать три года за торговлю героином, что по нынешним временам еще довольно умеренное наказание, ибо местный житель за такой же чемодан наркотиков поплатился бы жизнью. Австралийскому журналисту, единственному, кому удалось навестить их в тюрьме, земляки пожаловались на суровое обхождение: им выдали слишком тесные шорты, двадцать два часа в сутки они находятся в узком, темном помещении величиной с ванную комнату.

– Здесь дают книги, но только на тайском языке, – жаловался Борсестер. – В течение восемнадцати месяцев я тщетно пытался научиться читать, пока кто-то не сказал мне, что я держу книгу вверх ногами.

– Мы закованы в кандалы, – посетовал его сообщник, – нас губят недостаток движения и скверная пища.

Оба знали, что их ждет. Если они проведут в тюрьме пятнадцать лет, есть надежда (отнюдь не уверенность) что власти их амнистируют. Правда, еще ни один заключенный в Чиангмае так долго не сидел: пяти лет достаточно, чтобы недоедание, апатия, жара и болезни сломили самый крепкий организм. Многолетний приговор для заключенных с белой кожей практически равен смертному.

Если же их переведут в столицу, это сулит еще более скорую гибель, потому что тюрьма в Бангкоке переполнена. Многие месяцы, а то и годы гниет в таиландских тюрьмах более сотни иностранцев, пытавшихся разбогатеть на торговле белой смертью и не сумевших вовремя дать полиции взятку. Большинство из них случайные бедолаги, мелкая рыбешка, бродяги с пустым карманом, захотевшие подработать, чтобы иметь возможность продолжить путешествие, туристы, польстившиеся на легкий заработок, а порой молодые сумасброды – искатели приключений. За двумя исключениями, мужчины в основном от двадцати до тридцати лет. Большинство заключенных – американцы.

Ни один из них не был гангстером или профессиональным преступником, но от этого их прегрешения не становятся меньше. Из жадности или от голода, из безрассудства или равнодушия они хотели нагреть руки на несчастье других. Они не думали о детях, не без их участия погибающих от наркотиков в возрасте, когда обычно переживают первую влюбленность. Не желали помнить о подростках, расставшихся с жизнью после слишком сильной инъекции и стынущих где-нибудь на полу общественной уборной. Только в тюремной камере поняли они, что за деньги всего не купишь, порой даже собственной жизни.

– Держитесь подальше от наркотиков, – напутствуют туристов работники посольств и предостерегают, что в случае ареста помочь ничем не смогут. В большинстве стран Юго-Восточной Азии каждый, у кого обнаружено более 20 граммов героина, приговаривается к смертной казни. Времена, когда ради одного задержанного американца правительство Соединенных Штатов посылало военные корабли, навсегда ушли в прошлое. Как правило, ни заступничество из-за рубежа, ни вмешательство консулов на вынесение приговора не влияют.

За примерами не нужно ходить далеко.

Случай с двадцатидвухлетней медсестрой Ритой Найтингейл, задержанной в бангкокском аэропорту с пакетом героина, привлек к себе внимание всего мира. Суд приговорил ее к двадцати годам лишения свободы. Жестокость приговора вызвала немало протестов. Но безрезультатно. Верховный суд отклонил ее прошение, и теперь ей остается лишь уповать на амнистию или на смягчение приговора, иными словами – на милость короля или королевы, проявляемую чрезвычайно редко. Не исключено, что королеву Сирикит тронет молодость Риты и по случаю дня своего рождения она сократит ей срок заключения, но такое может произойти очень нескоро – чтобы другим было неповадно. А меж тем тюрьма, несомненно, наложит отпечаток на всю дальнейшую жизнь англичанки.

Баллок и Борсестер рассчитывать на королевскую милость не могут. В мире, где за контрабанду наркотиками сажают в тюрьмы кинозвезд и популярных футбольных форвардов, судьба обыкновенных бандитов не вызывает интереса газетных репортеров, для которых это просто два ничего не значащих имени. Их даже не пожалеют, особенно в семьях, где от героина погибли дети.

Законы Таиланда более снисходительны к жертва наркотиков, нежели к тем, кто эти наркотики поставляет. Наркоману грозит менее жестокое наказание, чем торговцу; квалифицированный химик, перерабатывающий опий-сырец в героин, наказывается строже, чем полуграмотный контрабандист. Естественно, имеют значение и количество и вид конфискованных наркотиков.

Задержанные, имевшие при себе в момент арест менее десяти граммов героина, под залог отпускаются на свободу. По закону они должны впоследствии пред стать перед судом. Но, конечно, они не станут ожидать процесса. Почти все стараются раздобыть фальшивый паспорт и исчезнуть из страны, точно за спиной у них ожил огнедышащий вулкан. Пусть уж лучше пропадет залог!

Однако все это уже не касалось заключенных, переполнявших тюремные камеры. Бездеятельность притупила их чувства, все воспоминания уже исчерпаны. Они слишком хорошо знают друг друга и потому предпочитают молчать. Кое-как влачат они существование в тесных загонах, без пения птиц и без запаха цветов без единого приветливого слова. И без надежды.

Высокая белая стена с галереями наверху скрывает тюремные здания. Каменные сторожевые башни по углам зевают от скуки: караульные солдаты покинули их, перебравшись на галерею, откуда можно переброситься словечком-другим с девчонками.

И все-таки эта неприглядная тюрьма стала местом паломничества, которое привлекает сюда иностранцев. Они не задерживаются в Бангкоке, спешат на север. Им до мелочей знакомо понурое, не обозначенное ни в одном путеводителе здание. Оно привлекает их больше, чем королевский дворец и Изумрудный Будда. Для них это самое важное здание во всей Азии. Это родители заключенных-иностранцев, которые приезжают сюда, чтобы, может быть, в последний раз увидеть своих детей и попытаться испросить для них милость.

Разумеется, тщетно.