Текст книги "Bambini di Praga 1947"

Автор книги: Богумил Грабал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

2

В магазине было темно, а на прилавке сияла серебряная касса, похожая на макет плотины.

Пан Виктор Тума, агент «Опоры в старости», войдя, поклонился в сторону мастерской, где возле длинного стола сидели четыре девушки: перед каждой лежали кучки искусственных листьев, которые они тоненькими пальчиками прикрепляли к проволочным стеблям.

– Здравствуйте, красавицы! А где же ваш хозяин? – вот что спросил он, отвешивая поклон. И молодые работницы подняли глаза от искусственных цветов и тоже поклонились ему. И каждая продемонстрировала посетителю свою макушку, когда ткнулась носиком в цветочки без запаха, лежавшие на столе.

– Возле кассы есть звонок, позвоните! – сказала одна, и все девушки снова вернулись к работе и снова принялись то ли вывязывать крючком малюсенькое покрывало, то ли придерживать за крылышко живую яркую птичку.

Тут в дальнем конце магазина под желтой электрической лампочкой появился лысый мужчина и зашагал вдоль охапок искусственных роз, и георгинов, и ландышей, и нарциссов, и примул, висевших на скобах, словно хомуты… Он был в очках с толстыми стеклами, и оттого под глазами у него светились два полукружья, напоминавшие турецкие полумесяцы. Мужчина остановился возле прилавка, положил на него руки, и обнаружилось, что обе они искусственные, цвета табака, как руки Богоматери Ченстоховской.

– Пан Краусе? – спросил Виктор.

– Да. Что вы желаете? – подставил ему свое мохнатое ухо пан Краусе.

– Я студент-философ, и Министерство образования и народного просвещения дало мне отпуск, чтобы я в качестве представителя «Опоры в старости» составил список тех, кто хотел бы получать пенсию. Пан министр выразил желание, чтобы этой работой занимались достойные люди.

– Замечательное дело вы делаете, – сказал торговец. – Пенсия меня интересует, это задача поистине математическая… однако что за философию вы изучаете?

Задавая свой вопрос, он тщетно пытался нажать на свинцовую кнопочку на протезе.

Страховщик нажал на кнопочку, и искусственный большой палец отскочил, как клешня, и пан Краусе взял сигарету.

– Этот механизм мне знаком, – сказал Виктор. – Когда был авианалет на Пардубице, как раз такая рука висела на гвоздике на втором этаже, – сказал он и скрыл между ладоней горящую спичку.

Торговец выпустил дым.

– Молодой человек, так какую же философию вы изучаете?

– Метафизику.

– Замечательная наука! Но какую именно метафизику? Ante rem? In rebus? Post rem?[1]1
  До опыта? В ходе опыта? После опыта? (лат.)


[Закрыть]

– Ante rem,[2]2
  До опыта (лат.).


[Закрыть] идеи Платона.

– О, значит, главнейшую из наук! – Пан Краусе даже похорошел при этом известии, и отражения толстых линз серебряными рыбками заплескались по его лицу. – Да, юноша, праздность халдеев и сияющий дух Эллады замечательно переработали мудрость евреев… ах! Вот почему я так люблю царя Соломона и эти его мнимые метания между двумя полюсами, между «Екклесиастом» и «Песнью Песней», – слабо шептал торговец, мешая слова с ароматом табака, и веки его опускались все ниже.

Было тихо, только девичьи руки в мастерской шуршали работой, и сигарета исходила дымом, который раздваивался под подбородком пана Краусе, подобно медицинскому стетоскопу.

– Так стоит ли после этого удивляться, – продолжал он после паузы, – что я полюбил Филона Александрийского, философа рационального и хрупкого, словно мои цветы? И кто посмеет упрекнуть меня за то, что я боготворю Гермеса Трисмегиста? – воскликнул пан Краусе и ударил протезом о край прилавка, отчего недокуренная сигарета упала на черный пол.

– Все это свидетельствует о тонкости вашей натуры, – проговорил страховщик, – но вернемся же в мир яви… Каких размеров пенсию вы бы хотели?

И он подал ему новую сигарету и зажег ее.

– М-да, – протянул торговец, – но кто задолго до Гермеса сумел графически выразить субстрат его изумрудной философии?

– Вы говорите о царе Соломоне с его печатью? У вас будет десятый разряд, – сообщил Виктор и принялся писать.

– А может, лучше седьмой?

– Светильник, конечно, о семи свечах, но мы будем исходить из Десяти заповедей.

– Отлично, вы весьма образованный молодой человек, – восхитился торговец. – Но что изображено на печати царя Соломона?

– То же, что и на Изумрудной табличке, – ответил страховой агент и начертил ручкой в воздухе магазина два вписанных друг в друга треугольника, и пан Краусе закрыл глаза, точно его хлестнули бичом. Потом он ударил обоими протезами по серебряной кассе, и из ее недр со звяканьем выскочил коричневый ящичек.

– А как передать это словами? – вопросил пан Краусе, охлаждая голову о металлическую кассу.

– Что вверху, то и внизу. Что внизу, то и вверху, – процитировал агент.

И руки молодых работниц замерли, и двоеточия их глаз переполнились знаками вопроса.

Тогда Виктор повторил медленно, глядя в сторону мастерской:

– Что вверху, то и внизу, что внизу, то и вверху.

И снова начертил пальцем два вписанных друг в друга треугольника.

А по мостовой городка приближалось, с каждой секундой усиливаясь, дребезжание, и весь магазин дрожал, потому что мимо его витрины ехал огромный комбайн, похожий на какую-то сказочную птицу со сложенными крыльями; на железной скамеечке сидел под полосатым навесом молодой деревенский здоровяк с волосами цвета соломы, которые выбивались из-под берета и падали ему на ухо, точно крыло подстреленной утки, и он пел, а комбайн грохотал, грозя вот-вот рассыпаться, потому что это и впрямь было слишком – взваливать на спину паровика целых шесть молотилок!..

Но пан Краусе не слышал грохота комбайна, ибо был сражен двумя вписанными друг в дружку треугольниками.

– Вот она, единственно верная картина мира, – шептал он.

Когда же он неспешно возвратился в реальность, то увидел, что молодые работницы сидят сложа руки и смотрят на него.

– Девушки, девушки, а за что же я вам плачу? – взвился он и топнул на пороге мастерской ногой. – Работать, работать!

И девушки взялись за искусственные листочки и ловкими пальчиками принялись невероятно быстро приматывать их к искусственным стебелькам.

– Хорошему коммерсанту всегда кажется, что у него припасено мало товара, – извиняющимся тоном сказал пан Краусе.

– Именно поэтому я уполномочен получить с вас деньги за три месяца, – отозвался агент.

– Правильные расчеты только укрепляют дружбу, – заметил торговец.

– Тогда распишитесь вот здесь или поставьте какой-нибудь значок, – проговорил пан Виктор и подал ему авторучку, одновременно указывая место на документе. – С вас тысяча девятьсот пятьдесят крон.

Пан Краусе расписался и прорвал пером бумагу.

– Это ничего, – сказал агент.

Тут звякнула входная дверь и появилась девушка в тирольской шляпе и пыльнике. В пальцах она сжимала искусственный цветок кувшинки, обрамленный двумя зелеными листьями.

– Купите ее, – сказала она.

– Что это? – перепугался пан Краусе.

– Конкуренция, – объяснил Виктор.

– Какая прекрасная работа, – с видом знатока сказал торговец, – милое дитя, но кто сделал эту кувшинку?

– Маменька с папенькой. Я продаю эти цветы, где только удастся.

– И сколько же она стоит?

– Двадцать пять крон.

– Неимущие конкуренты нуждаются в поддержке, – мечтательно протянул Краусе. – Красивая девушка, которая приходит и предлагает мне, владельцу магазина искусственных цветов, искусственную кувшинку… молодой человек, неужели это может быть простым совпадением? Да ведь эта девушка – живое воплощение Изумрудной таблички, печати царя Соломона, воплощение моей судьбы, появившееся, чтобы подразнить меня… – Вот что говорил торговец, ловко выпуская на прилавок из-под своего протеза, точно из печатного станка, стокроновые купюры, девятнадцать стокроновых купюр, которые агент, пересчитав, аккуратно спрятал в портмоне.

– А вот, милое дитя, вот ваши двадцать пять крон, и повесьте, пожалуйста, эту кувшинку в витрину.

Девушка вошла со своей кувшинкой в витрину; на спине у нее был вещевой мешок с зелеными шнурками. Обернувшись, она поглядела на пана Виктора, покраснела и вместо стеклянной двери попыталась выйти наружу через витрину. Она дергала за ручку, и пан Краусе опять перепугался:

– Что это вы там делаете?

Девушка вбежала в магазин, оттолкнула протезы, которые расставил на ее пути торговец, и выскочила на улицу.

– Мы подобны оливкам, – грустно произнес торговец. – Отдаем самое лучшее, только если на нас надавить… Юноша, когда вы снова заедете в наш городок, навестите человека, чьи бухгалтерские книги всегда в порядке, но чьи руки зато навеки отрезаны от красивых девушек.

Он пошел прочь, и его желтая голова мелькнула под душем желтого света лампочки и затерялась среди искусственных роз, георгинов, примул и нарциссов.

– До свидания, красавицы! – поклонился страховой агент пан Виктор.

И молодые работницы тоже поклонились ему, коснувшись лбами кучек искусственных зеленых листочков.

Пан Виктор выбежал на улицу, огляделся, встал на цыпочки и попытался было взобраться на капот легковой машины, но ее владелец высунул из окошка голову и прокричал:

– Только посмейте!

К уличному фонарю была привязана цепочкой приставная лестница, и агент вскарабкался по ней на самый верх и посмотрел по сторонам. Девушки с кувшинкой нигде не было.

Городской подметальщик, великан, весь запорошенный пылью и, точно кактус, заросший щетиной, длинными взмахами метлы мел мостовую, насвистывая мелодию из симфонии… Он остановился, оперся спиной о приставную лестницу и пожаловался:

– Какие же люди идиоты, какие идио-о-ты. Во тоска-то!

А Виктор, спускаясь по лестнице, поставил ногу подметальщику на голову. Подметальщик нащупал ботинок, потом щиколотку. Поднял глаза, заглянул в штанину.

– Эй, вы откуда?

– С неба.

– Ну, и как оно там?

– Отлично.

– Везет же католикам, – сказал подметальщик и отступил в сторонку.

Потом он взял метлу и снова принялся размеренно, как метроном, гнать перед собой бумажки, листья и облачко пыли.

– Какие же люди идиоты, какие идио-о-ты. Да уж! Не знают они, что такое настоящая музыка! – восклицал подметальщик и задавал себе метлой такт.

– Это же адажио ламентозо из «Патетической»! – воскликнул агент пан Виктор.

– А я Вацлав Юржичка из Писковой Лгуты, – ответил великан и продолжал свистеть и гнать перед собой с одной улицы на другую пыль, бумажки и увядшую листву…

А представитель страховой компании «Опора в старости» зашагал вдоль неглубокой мельничной запруды, где плескались голые дети, которые брызгались водой и визжали от радости. Несколько фиолетовых ребятишек с руками у подбородка стучали зубами под тонким одеялом. Садики домов выходили на запруду, и женщины окунали в воду ноги. Одна из них лежала на мелководье, а когда поднялась, то юбка врезалась ей в зад.

Но Виктор все шел себе да шел, направляясь к высокому зданию пивоварни, к которому прилепился домик престарелого бочара пана Котятко. К стене были прислонены буковые и дубовые дуги. Войдя в мастерскую, служившую одновременно и кухней, Виктор увидел бочара, который сидел на скамейке и обстругивал кусок дерева. На старике был тулупчик, хотя за окном и слышался смех купавшихся в запруде детей.

– Вы будете пан Котятко, который обращался к нам по поводу пенсии? – спросил Виктор и сел.

– Я, – ответил бочар. – Вот только не знаю, подойду ли я вам, очень уж я старый… И старость пугает меня. – Бочар откашлялся. На стене за его спиной блестели плотницкие топоры и струги. Несколько деревянных кружек стояли на подоконнике, а на полу среди стружек и опилок виднелись два начатых ушата.

– Для того и существует «Опора в старости», – сказал агент и положил на стол папку с бланками заявлений. А заметив старый граммофон с трубой, похожей на огромный цветок вьюнка, добавил: – Поставьте мне что-нибудь!

– С радостью, – ответил бочар и завертел ручку. – Эту пластинку любил мой внук, единственная моя опора в старости.

– Ну нет, не единственная, – возразил Виктор, – для кустарей опора в их счастливой и обеспеченной старости – это пенсия… Потому-то я и здесь. Однако у вас свежо!

Бочар опустил иголку, и послышалась чудесная игра духового оркестра:

– Это играет в мюнхенской пивной «Пейпус Капелле», а эта песенка называется «Фиделе Гезельшафт». Мой бедный внук очень любил ее. Он выучился на столяра и однажды пилил циркулярной пилой полено, но нога у него соскользнула, и он разрезал себе голову до самой шеи… Подумать только, в каждый аванс и получку он приходил ко мне с бутылкой рома – «Вот, дедушка, подлечитесь!», и мы с ним заводили эту самую пластинку…

– Какую бы вы хотели пенсию? – спросил агент.

– Ну… восемьсот крон в месяц… или, может, тысячу?

– Значит, тысячу… Котятко Вилибальд… Какая удивительная пластинка! Даже посетители поют, надо же! А кто-то из них зовет официанта…

– Так уж заведено в Мюнхене. Я там когда-то работал. Пиво у них развозят воловьи упряжки, и у каждого вола на конец рога насажен латунный шарик. Идешь себе бывало, а навстречу – телега с пивом, и шарики эти так и блестят… Что вы сказали?

– Подпишите здесь, пожалуйста, – показал пан Виктор, поднялся и потер руки. – Итак, в рамках своих полномочий я получу с вас…

– Сколько? – испугался бочар.

– Семьсот пятьдесят крон, пятьдесят – это вступительный взнос, – объяснил агент и снова опустил иглу граммофона, чтобы услышать звуки, вылетавшие из похожей на гигантский цветок вьюнка трубы: оркестр «Пейпус Капелле» играл в мюнхенской пивной «Фиделе Гезельшафт».

– Вот, пожалуйста, я расписался, – сказал бочар и зашаркал деревянными башмаками к буфету. Он принес молитвенник, раскрыл его на столе и принялся отыскивать стокроновые бумажки, вложенные между священных картинок.

– Я тут многим в долг пораздавал, – извинился старик, унес молитвенник прочь и достал с полки чашки, украшенные золотыми эмблемами юбилейной пражской выставки. Он высыпал их содержимое на стол. Это были монеты, из которых бочар принялся строить столбики, по десять штук в каждом.

С запруды доносились плеск воды и смех.

Пересчитав все монеты, бочар виновато поднял глаза:

– Я еще в карманах в гардеробе поищу, вы не беспокойтесь…

И он открыл дверцы шкафа и стал один за другим выворачивать карманы.

– Почему здесь так холодно? – дрожал агент.

– Потому, изволите ли видеть, что к моему домику пристроен ледник пивоварни и прямо за вашей спиной находится ледяная гора высотой в четыре этажа… Сейчас еще ничего, а вот когда дети были маленькими, так летом вообще бывало невмоготу… Мы спали одетыми и все равно стучали зубами от холода, а в пруду при этом плескалась молодежь и еще и песни распевала, если ночь выдавалась лунная… – рассказывал старик, принося одну за другой мятые банкноты, и расправляя их, и разглаживая уголки.

– Не сердитесь, пожалуйста, но все равно пока не хватает, – сказал он и полез в карман тех брюк, что были на нем. Оттуда он извлек кошелек, высыпал на стол все деньги, пересчитал их, и после этого у него самого остались только две кроны.

– Зато у вас теперь есть пенсия, – сказал пан Виктор, пересчитывая тридцать столбиков однокроновых монет.

– Спасибо, – поблагодарил бочар. – А то меня так и колотит, когда я думаю о будущем. Разве кто-нибудь даст мне денег, когда вот эта рука не сможет больше держать рубанок? Даст?!

– Все в порядке. Вот оригинал вашего заявления. Остальные документы придут по почте, – сухо отозвался страховой агент Виктор Тума, протянул старику кончики пальцев и вышел на улицу.

Покинув в холодном домике граммофон с трубой, похожей на огромный цветок вьюнка, который играл «Фиделе Гезельшафт», он зашагал к запруде, откуда доносились плеск воды и визг голых ребятишек.

3

Цепочная карусель стояла на самом краю Венецианской ночи. Из карусельной утробы летела во все стороны музыка, такая же безумная, как те нимфы и наяды, что были намалеваны в нишах карусели. А плечи аттракциона сияли разноцветными лампочками, и, когда карусель набрала скорость, сиденья вознеслись над рекой, так что, наклонившись, можно было увидеть, как балки и опоры карусели размешивают глубины вод, в которых отражается круговорот ног, цепей и лиц, – ведь вода всегда все удваивает.

Страховой агент пан Виктор Тума обнимал девушку с кувшинками, он закинул ее себе за спину, так что их цепочки переплелись, а потом сильным толчком отправил в синий сумрак ночи… Сиденье возвратилось, девушка обернулась, протянула назад руку, а Виктор наклонился вперед, еще немного, еще… и их пальцы встретились, агент притянул девушку к себе, подержал так немного, шепча в ухо нежные слова. И снова послал в вольный полет – насколько позволили центробежная сила и цепочки карусели, – но сам при этом почти остановился. В него врезался управляющий «Опоры в старости», который сидел на следующем сиденье, и, прежде чем позволить Виктору лететь дальше, шепнул ему:

– Смотри, не упусти девчонку!

Виктор, пинком подброшенный вверх, прищурил один глаз.

Потом хозяин карусели зазвонил в звонок, передвинул рычаг на самую большую скорость, и истоптанный луг ушел вниз, отдалился от сидений на цепочках, и лица путешественников понеслись по кругу на границе электрического света и синих теней ночи, и со стороны все это напоминало великанский шарикоподшипник.

Девушка с кувшинками очень волновалась. Если ее сиденье оборвется, как далеко она улетит? Может, на середину реки, где разобьет собой отражение луны? А может, на паром, который неспешно плывет сейчас по воде, украшенный разноцветными фонариками и музыкой оркестра тамбуристов? Паром она, конечно, пробьет насквозь, и фонарики тогда погаснут один за другим… А вдруг сиденье оборвется над водой и ее с силой швырнет на берег, на тент киоска со сластями? Или она очутится в тире, прямо на жестяных плоских фигурках, и все скрытые пружинки одновременно распрямятся, как если бы пульки угодили точно в цель? А еще она вместе со своим сиденьем и цепочками может сломать будку, в которой человек в белом халате наматывает на палочки розовую сахарную вату… Или пролетит еще дальше и угодит прямиком в корыто, где охлаждаются бутылки с пивом и содовой…

Однако хозяин карусели дал звонком отбой всем этим страхам, сбросил скорость, и цепочки начали потихоньку опускаться, как спицы закрывающегося зонта… Потом несколько подошв шаркнуло о деревянный настил, и карусель замерла.

– Голова кружится, – сказала девушка.

– От этого лучше всего помогает рюмочка-другая, – отозвался пан управляющий, и вот они уже оказались под навесом и принялись маленькими глоточками отпивать сладкий ликер, и пан управляющий спросил: – Ну, как идет ваша торговля?

– Плохо. Почти никто не хочет их покупать, – вздохнула девушка.

– Фу! Противные комары! – взмахнул рукой управляющий и плеснул ликером в лицо пана Тонды. – Пардон! – И управляющий принялся развязывать девушкин заплечный мешок, смеясь при этом так, что у него текли слезы. Потом он вынул одну искусственную кувшинку, обернутую папиросной бумагой.

– Ну и дурацкие же у вас шутки! – сердился Тонда, вытирая залитые липким ликером глаза.

– Так вы говорите, барышня… Как ваше имя?

– Уршула Красенская, – поклонилась она и покраснела.

– …Барышня Уршула, этакий замечательный товар – и не продается?

– Может, я торговать не умею? – покраснела она еще больше.

– А сколько стоит одна штука?

– Двадцать пять крон, – сказала девушка и отставила свою пустую рюмку.

– Повторить! – сказал бармену управляющий.

– А вы что продаете? – поинтересовалась девушка.

– Я с друзьями предлагаю людям счастливое будущее, – ответил управляющий.

– Это что же, гороскопы? – засмеялась она.

– Нет. Следующая попытка.

– Значит, молитвы на листочках, или по руке гадаете.

– Тоже нет, вот вам пан Виктор сейчас все объяснит, – сказал управляющий и подал девушке рюмку с анисовым ликером.

– Барышня Уршулка, мы предлагаем людям иллюзию. Пенсию. Частники получают бумажку и за это дают нам деньги. А если они верят, что мы говорим им правду, то будущее у них счастливое, – сказал Виктор, стреляя глазами точнехонько в глаза девушки с кувшинками.

– Так вы продаете надежду? – уточнила она.

– Да, – сказал Виктор, – как Иисус, который, словно коммивояжер, обходил своих клиентов, живущих вокруг Генесаретского озера, с лозунгом «Вера, Надежда, Любовь»… вот и мы так же… давайте-ка прогуляемся по Венецианской ночи!

– Хорошая у вас работа, – сказала девушка.

– Верно, – согласился управляющий, взял искусственную кувшинку и начал пробираться сквозь толпу, восклицая:

– Последняя новинка из Парижа на вашем столе! Искусственная кувшинка украсит ваш быт! Не упустите свой шанс!

– До чего же глупые шутки у нашего начальника, – бранился Тонда, принюхиваясь к своим пальцам. – Фу, фенхелем воняет!

– Ах, какая красота! – девушка обернулась к Виктору и показала на прилавок, возле которого стоял человек и брал из коробки плоские штуки, похожие на резиновые перчатки. Он натягивал их на кислородный баллон, поворачивал колесико, и под его пальцами вырастал замечательный воздушный цветной шарик; еще несколько быстрых движений – и шарик взвивался туда, куда отпускала его невидимая нить… и дети, счастливо улыбаясь, уносили разноцветные шарики… А торговец тем временем делал все новые и новые.

Тут подошел пан управляющий, он держал за руку незнакомую женщину и восклицал:

– Уршулка, эта дама хочет купить две кувшинки!

И он сам развязал мешок, и вынул два искусственных цветка, и спрятал их в сумку толстой женщины, которая сопротивлялась, говоря:

– Да мне бы и одного хватило…

– Два, два, – кричал управляющий, – это же то же самое, что щенков покупать – два лучше одного, два всегда едят лучше, чем один, с вас пятьдесят крон.

Женщина вытащила кошелек, руки у нее дрожали, и управляющий сказал «Пардон, мадам!», взял у нее кошелек, извлек из него пятидесятикроновую купюру, протянул ее Уршуле и положил кошелек женщине в карман. Потом он снял со спины девушки мешок, взял в руку кувшинку и опять ввинтился в толпу с криком:

– Купите последнюю новинку из Вены, искусственную кувшинку, практически вечную, искусственный цветок, который можно мыть, и потому он всегда свежий!

– Я бы хотела один… – сказала девушка.

– Вы о кувшинке? – спросил Тонда.

– Нет… я о шарике…

– А какого цвета? – вмешался Виктор.

– Зеленого.

– Это цвет надежды, – сказал Виктор.

И Тонда полез в карман и направился к воздушным шарикам, которые несли счастливые дети, он купил один зеленый, и вел его на ниточке, и покачивал, но вдруг замер, потому что в висок ему попали камешком. Он стоял и чувствовал, как брызнула кровь, и видел, как под покровом темноты Венецианской ночи бегут к зарослям вербы на речном берегу двое мальчишек.

Продавец сказал:

– Хулиганье! Все время тут вертятся. Им нравится, когда у детишек шарики лопаются. А вам они в голову угодили, да?

– Хорошо еще, что глаз не выбили, – ответил Тонда, прикладывая к ранке носовой платок.

Потом он протянул шарик девушке с кувшинками, которую держал под руку Виктор, и они направились к качелям; две женщины раскачали их так сильно, что хозяин кричал «Эй-эй-эй!» и жал на рычаг тормоза, и из деревянного помоста летели щепки. Но обе женщины были такими сильными, что качели все равно взмывали почти вертикально, напоминая реющие флаги. Одна приседала и направляла лодочку вниз и сразу кверху, а вторая женщина, вытянувшись в струнку, взлетала чуть не к небу, задевая головой синие тучи… А потом они менялись ролями, и лодочка качелей неслась в противоположную сторону, чтобы первая женщина, выпрямившись, смогла, в свою очередь, подняться к небу и заслонить головой несколько звезд. И их распущенные волосы то летели сзади, то закрывали им лица. И каждая по очереди взвивала свои волосы факелом или заслоняла ими лицо…

Тут показался пан управляющий, который жевал арахис и уже издали махал над головой пустым мешком.

Он натянул на плечи девушки лямки и отдал ей деньги.

Ломая пальцами скорлупу орешков, он клал ее Тонде в карман плаща, а потом вдруг рассмеялся, бросил Тонде в лицо ореховые крошки, взял его под руку и увлек к киоску, над которым светился разделенный на разноцветные сектора огромный диск и красовалась яркая надпись «РАДУГА». Молодая блондинка выкрикивала:

– Дамы, знаете ли вы, что такое пятновыводитель марки «Радуга»? Это полезный помощник по хозяйству! – И размахивала пакетиком с пятновыводителем.

– Вечно вы с вашими дурацкими шутками! – сказал Тонда, вытирая окровавленным платком глаз, в который попал кусочек орешка.

– Вот тебе пластырь, – отозвался довольный управляющий и сунул Тонде в кармашек сто крон, а потом оглядел Венецианскую ночь, посмотрел на луну над водой, поглощавшей музыкальные аккорды, и проговорил: – Хороша ночь, ах, как хороша! До чего же это здорово – жить на свете!..

Девушка, объяснявшая у столика, как надо пользоваться пятновыводителем фирмы «Радуга», воскликнула:

– Конечно, милые дамы, встречаются пятна, которые нельзя отчистить, не повредив ткань!

– Спасибо вам, – наклонилась к управляющему девушка с кувшинками, и зеленый шарик лизнул ее в лицо, – я бы и за неделю столько не продала. И как только вы это делаете?

Пан управляющий сказал:

– Это надо уметь. В Колине два десятка портных обвинили меня в том, будто подписали заявление в «Опору в старости» под гипнозом. Тогда я взял слово и защищался так, что эти двадцать портных отозвали свои жалобы, а я вдобавок прямо в коридоре заключил еще две страховки – с судебными экспертами… И вообще – если уж вы решили назваться груздем, то будьте решительной и неуклонно идите к своей цели. Увидели клиента – и тут же, точно тигр, разите его одним ударом… Надо обработать клиента психологически, чтобы он побыстрее подписал заявление и отдал вам деньги… как под гипнозом. Никакого диалога! Только монолог!

Так говорил, упиваясь собственной речью, пан управляющий. Девушка с кувшинками поклонилась ему и пошла с Виктором к тиру.

Блондинка указала на огромный диск с разноцветными секторами и воскликнула:

– Если у вас нет возможности отбелить свое белье на травке под солнышком, то вы должны довериться нашему отбеливателю, отбеливателю марки «Радуга»! Хотя, как я уже говорила, встречаются пятна, которые невозможно отчистить без повреждения ткани.

– Барышня, – спросил пан управляющий, – у меня на душе есть пятна, от которых я никак не могу избавиться. Что вы мне посоветуете?

– Тут наша «Радуга» бессильна, вам придется скоблить их ножом, – ответила блондинка.

– А если я потом умру?

– Невелика потеря, – засмеялась блондинка.

– Как это?

– Я дважды не повторяю, – опять засмеялась она, беря деньги у тех, кто покупал пакетики с пятновыводителем.

А потом блондинка устремила унылый взгляд в даль, откуда доносилось нежное треньканье мандолин и где плыл по реке уже наполовину скрытый зарослями вербы ярко освещенный паром…

– Везет же кому-то, – вздохнула она.

– А чего бы вам хотелось? – спросил управляющий.

– Прокатиться вот так вот по реке.

– За чем же дело стало? Приглашаю!

– А торговать кто за меня будет? Я сегодня собиралась проводить в гостинице беседу «Что такое РАДУГА?», но Венецианская ночь спутала мне все планы. Вот и пришлось раскладываться прямо здесь.

– И правильно сделали, что разложились, сразу видно, что вы из Праги. Однако сколько стоит ваш товар? Двести, триста, четыреста? – спросил он, суя руку в задний брючный карман.

– Четыреста, – ответила она.

– Вот, возьмите, и давайте-ка все это соберем… Марш-марш! К реке! Разбрызгивать лунную воду! – кричал пан управляющий.

И он романтически воздел руки к луне. Но потом глянул на толпу, сгорбился и спрятался за рекламу «Радуги».

– Тонда, пожалуйста, спаси меня! Это тот клиент, который спятил! – молил он, ломая руки.

– Что мне с ним делать? – спросил Тонда.

– Отведи его куда-нибудь и не спускай с него глаз, а я тебя щедро-прещедро вознагражу!

К ним приближался щуплый человечек, который раздвигал участников Венецианской ночи и всматривался в их лица.

– Кого вы ищете, сударь, можно поинтересоваться? – осведомился пан Антонин Угде.

– Говорят, он здесь! – выкрикнул человечек. – Страховщик по фамилии Крагулик, который меня застраховал. Я прибежал следом за ним на вокзал и на коленях умолял возле вагона вернуть мне деньги, но он только смотрел на меня из окошка и говорил, что уже поздно, что от страховки отказаться нельзя, что это то же самое, как если бы аббат захотел покинуть лоно католической церкви… И поезд поехал, а я побежал за ним, и я бил кулаками по вагону, чтобы мне вернули мои деньги… у меня жена больная…

– Не беспокойтесь, – убежденно сказал Тонда, – этот человек наверняка кончит свою жизнь в тюрьме, уж вы поверьте!

– Какие хорошие слова вы сказали, юноша, ведь мне пришлось бы брить клиентов каждый день до полуночи, чтобы набрить на эту самую пенсию, черт бы побрал мое счастливое будущее! Яда бы ему в еду подмешать! – кричал парикмахер.

– Вот еще! – сказал Тонда. – Да такого негодяя яд бы ни за что не взял. Чем падаль больше, тем дольше гниет, сами знаете.

Проговорив это, он посмотрел на блондинку, которая убирала свой столик и пятновыводители марки «Радуга» в чемодан.

– Вот найду его, – воскликнул парикмахер, – и как дам таким молотком по башке!

И он показал на шатер, в котором парни испытывали свою силу, ударяя молотом по чурбанчику. Чурбанчик переводил удар на шкалу, освещенную электрической лампочкой. Парни отходили разочарованные, а потом возвращались и сердито трясли силомер, а хозяин животом выпихивал их наружу.

Парикмахер в несколько прыжков подскочил к шатру и схватил молот.

Какой-то зевака сказал ему участливо:

– Дядечка, вы бы себе лучше четки купили.

Но парикмахер размахнулся, и аппарат затрезвонил, и молодые люди, шедшие прочь, обернулись, подошли поближе и принялись восторгаться. Они щупали у парикмахера мускулы, поднимались на цыпочки и читали на шкале последнюю цифру, а хозяин выбрал розовую куклу и подал приз победителю.

– Преследование цели придает сил, – громко сказал парикмахер. – Вот что я сделал бы с тем мерзавцем, я разодрал бы его, как змею!

И он взял куклу за ноги и яростно разорвал ее, так что у него даже пуговицы от пальто отлетели. А потом побежал к тиру и попросил заряженное духовое ружье.

– Вам прежде-то стрелять доводилось? – спросила хозяйка тира.

– Никогда! – воскликнул парикмахер. – А у вас есть фигурки, которые изображают убийства?

– Вот, – показала хозяйка, – это браконьер убивает охотника.

И парикмахер прицелился, нажал на курок, и охотник закачался.

А Виктор, стоя рядом, обнимал за плечи девушку с кувшинками, он прижимался к ней сзади и поучал:

– Все должно сойтись на одной линии – мушка, прицел… и мишень, поняли?

– Нет, – шепнула она.

– Да вот же, – он, не разжимая объятий, толкал подбородком ее голову книзу до тех пор, пока она не коснулась холодного металла, – вот, – шептал он, – вы такая красивая, Уршулка, такая, что у меня сердце не выдерживает, слышите, как оно колотится?