Текст книги "Реквием. Умирать — в крайнем случае"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Вторая горилла – право, среди этих горилл человек чувствует себя, как в зоопарке, с той разницей, что в зоопарке между человеком и животным находится решетка, а здесь она отсутствует, – вторая горилла в полосатом жилете открывает мне дверь и на этот раз без унизительных вопросов проводит меня к своему господину.

– Ну, мистер Питер, – довольно добродушно заявляет Мортон, расположившийся возле камина с газетой в руках, – видимо, эту ночь я буду лишен удовольствия спать с вами под одной крышей.

– Раз вы решили меня выгнать… – уныло начинаю я.

– У меня нет намерений выгонять вас, – успокаивает меня хозяин, но я разрешаю вам вернуться в гостиницу и рад уведомить вас, что вам больше ничто не угрожает.

– Вы хотите сказать, что Дрейк…

– Именно это я хочу сказать, – кивает он. – Ваш шеф был сегодня вызван в полицию для небольшой справки. Думаю, что речь шла о какой-то невинной контрабанде… не наркотиками, а порнографией. В общем, его отпустили тотчас же после допроса. Но, к несчастью, когда он возвращался на машине обратно в Сохо, из другой машины его обстреляли и… счастливая смерть… убит на месте.

Он задумчиво посмотрел на меня и заметил:

– Каждый из нас мог бы только мечтать о такой смерти… Разумеется, когда придет время… как можно позже… Но вас, видимо, этот вопрос не интересует.

– Он интересует меня в той же степени, как и всякого смертного. Только я не вижу смысла в том, чтобы терять время на составление планов того, как избежать неизбежного.

– Вы абсолютно правы, – соглашается хозяин. – Но поскольку неизбежное в настоящее время отдалилось от вас на солидную дистанцию, я предлагаю вам вернуться на эту Дрейк-стрит, как все ее называют, и устроиться в конторе вашего бывшего шефа.

– Но там, наверное, полиция…

– Полиция уже сделала свое дело и оставила это помещение, собрав не только бумаги, изобличающие старого дурака, но и прихватив его людей. Так что район абсолютно чист, а контора уже арендована нами. Как видите, мы действуем без промедления…

– Я в этом не сомневаюсь.

– Таким образом, вы будете сидеть в конторе вашего бывшего шефа и получать его корреспонденцию. Разумеется, мы могли бы следить за этой корреспонденцией и другим способом, но имеет ли смысл так грубо вмешиваться в деятельность британского почтового ведомства? Тем более что в случае возможного провала этой операции, как предвещают ваши мрачные прогнозы, нам будет нужна эта фирма, а также и Стентон, который может обеспечить новые поставки со Среднего Востока. Итак, ведите себя, будто вы наследник покойного, принимайте почту и поддерживайте связь с нами.

– Чтобы играть роль законного наследника, сэр, нужно иметь чувство собственного достоинства. А откуда взяться этому чувству у человека без паспорта?

– Как «без паспорта»?

– Моя виза давно просрочена.

– Этот вопрос мы как-нибудь уладим, – немного помолчав, отвечает хозяин. – Но не так скоро. Я уже сказал вам, что мы не можем бесцеремонно вмешиваться во все дела. Но все-таки я постараюсь продлить вам визу.

Чудесное обещание. Вроде обещания Дрейка.

Покинув этот гостеприимный дом, я беру такси и еду в Челси, чтобы осведомить Линду о своем внезапном избавлении. Чувствую, что приехал вовремя, потому что между гостьей и хозяйкой уже возникли легкие разногласия, которые всегда возникают между двумя женщинами, если их оставить вместе на продолжительное время. Чтобы не умереть от скуки, они ищут выход в пререканиях.

– О Питер, вы спасли мне жизнь, – произносит мисс Грей своим мелодичным голосом, устраиваясь рядом со мной в такси.

– По правде говоря, это была весьма продолжительная операция, которую я только начал, а закончили ее другие, – замечаю я скромно.

После чего, естественно, полагается изложить подробно обстоятельства гибели старины Дрейка.

– Не кажется ли вам, что в этой квартире есть нечто зловещее? – спрашивает Линда, когда мы наконец оказываемся в холле, устланном белыми шкурами.

– Зловеща не квартира, а ваши воспоминания о ней.

– У меня такое чувство, что в любой момент может появиться Марк.

– Это был бы интересный феномен, еще не известный науке, – бормочу я, – до сих пор я еще не встречал никого, кто, попав на тот свет, вернулся бы обратно.

– Даже Марк?

– К счастью, да.

Она с облегчением опускается в кресло, и, насколько я могу судить по выражению ее лица, квартира ей уже не кажется столь зловещей.

– Питер, я только одно не могу себе объяснить: как этот тип сумел проникнуть в квартиру, когда ключ был в замочной скважине?

– Не принуждайте меня посвящать вас в некоторые технические секреты, они вряд ли вам когда-нибудь пригодятся, – говорю я с легкой досадой.

Но, поскольку вижу, что этот вопрос продолжает ее волновать, я тут же добавляю:

– Надеюсь, вам не приходит в голову, что это я его ввел…

– Конечно, нет, но…

– Существуют очень простые приспособления, при помощи которых можно повернуть ключ снаружи. Ясно?

– Понимаю.

– Марк никогда не ворвался бы к вам, если бы вы заперли дверь на засов.

– Да, но он тогда подкараулил бы меня на лестнице, – замечает не без основания мисс Грей, – и расправился бы со мной в ваше отсутствие… до того, как вы бы успели вмешаться…

– Возможно. Но все это в прошлом. Чем скорее вы о нем забудете, тем лучше.

И, чтобы отклонить ее мысли в другом напрвлении, я замечаю:

– Позаботьтесь как можно скорее о завтрашнем дне, наперекор тому, что говорится в припеве этой вашей песенки. Что вы скажете, например, о своем возвращении в «Еву»?

– Почему бы и нет? Вы же знаете, Питер, я не располагаю богатым выбором.

И мы идем на нухню поискать чего-нибудь к ужину.

Мое появление на Дрейк-стрит утром следующего дня равносильно подлинному триумфу, хотя триумф лишен шумовых эффектов. Не знаю, как и почему, но все здесь вдолбили себе, что это я ликвидировал Дрейка, в результате я окружен ореолом не только победителя, но и освободителя, поскольку все местное население не испытывало к покойному шефу других чувств, кроме страха и скрытой неприязни. Когда я вхожу в кафе на углу выпить кофе и удостовериться, что красавица с афиши на месте, посетители приветствуют меня радостными улыбками. Когда я заглядываю к моему приятелю мистеру Оливеру, он долго и взволнованно трясет мою правую руку, словно я только что вернулся с поля брани, увенчанный лаврами. И когда я иду по улице к главной квартире, мелкие шулеры и контрабандисты с уважением приподнимают шляпы, несмотря на дождик, который медленно моросит с чисто британским упрямством.

Сама Главная квартира не очень изменилась с того памятного дня, если не считать небольшой подробности, что на лестнице уже не дежурят ни Боб, ни Ал и что бутылки, которыми уставлен передвижной бар в кабинете, все до одной пусты. Остальное все на месте, поскольку обстановка, включая и опущенные шторы, принадлежала собственнику квартиры, а мистер Дрейк был не более чем довольно обременительным съемщиком.

Не успел я устроиться за письменным столом, чтобы проверить, как выглядит мир с точки зрения старины Дрейка, как в дверь постучали, и в комнату вошел Стентон. Можно было бы сказать «вечный Стентон» – уж ему во всяком случае не угрожает насильственная смерть.

– Я пришел представиться, сэр, и уведомить вас, что я к вашим услугам, – сообщает торговый директор гангстерской конторы, расплывшись в улыбке.

– Рад, что вы живы-здоровы, Стентон. Особенно если учесть обстоятельство, что наш дорогой шеф так преждевременно нас покинул…

– О, не будем преувеличивать, сэр, – мягко возражает специалист по финансовым операциям. – Смерть шефа вряд ли была для кого-нибудь ударом… кроме него самого… Небось сами знаете, он был представителем суровой школы.

– А какая другая школа могла бы иметь место в такой области, как наша, Стентон?

– Вы ведь знаете, как издавна рекомендуется облекать железные кулаки в бархатные перчатки, – отвечает директор. – А старый Дрейк забывал это делать. И вообще предпочитал приемы грубого насилия.

– Означает ли это, что вы лично против насилия? – спрашиваю я с легким недоумением.

– И да и нет, – уклончиво отвечает Стентон. – В нашем мире, естественно, насилие неизбежно. Однако все зависит от формы. Я же сказал вам: железные кулаки – великолепная вещь, но нельзя пренебрегать перчатками.

Он умолкает и посматривает на меня слегка воспаленными глазами альбиноса, чтобы проверить мою реакцию. Потом, успокоеннный терпеливым вниманием, написанным на моем лице, добавляет:

– Мой принцип, сэр, заключается в следующем: деньги – это великая сила. Самая могущественная. Следовательно, ее вполне достаточно для применения власти. В таком случае нужно ли прибегать к кулакам или пистолетам, содержать таких паразитов, как Ал и Марк, и иметь неприятности с полицией? Когда человек знает, что в твоей власти заплатить ему или оставить голодным, он готов уважать тебя и без помощи Ала и Марка.

– Мне очень приятно констатировать, что ваши взгляды по данному вопросу весьма созвучны моим, – говорю я.

Эта декларация воспринимается Стентоном с восторгом, поскольку он стремился именно к этому: выразить такие взгляды, которые бы соответствовали моим.

Я решаю сменить тему.

– А тот факт, что полиция рылась в бумагах Дрейка… не создаст ли это известных затруднений?

– Финансовая документация, сэр, к счастью, находилась не здесь, а в кассе «Евы».

– А разве касса «Евы» не подвергалась проверке?

– В силу какого закона? – спрашивает Стентон. – Владелец «Евы», хотя и формально, я, а не Дрейк.

– Ага, значит, вы теперь владелец и по существу.

– Вашими бы устами, сэр, да мед пить.

– И поскольку зашел разговор об «Еве», мне хотелось бы спросить: не считаете ли вы, что отсутствие мисс Грей в какой-то степени снижает уровень программы?

– Разумеется! – восклицает Стентон с готовностью. – Хотите – верьте, хотите – нет, но я как раз намеревался вас спросить, не согласится ли мисс Грей снова вернуться к нам.

– Думаю, что согласится, – отвечаю я. – Она по натуре уступчива.

– Исключительно воспитанная дама.

– Так что, Стентон, спокойно занимайтесь своим делом, – обобщаю я.

– Да, естественно. Но из одного известного места мне намекнули, что в настоящее время шефом являетесь вы.

– Да, но только положение мое в какой-то степени сродни положению английской королевы: царствую, но не управляю. Так что, повторяю, спокойно занимайтесь своим делом.

Это последнее заявление уже окончательно приводит в восторг специалиста по финансовым вопросам, и он, угодливо поклонившись, ретируется из кабинета.

По правде говоря, этот кабинет действует на меня угнетающе. Я отдергиваю шторы, чтобы впустить немного света, но интерьер от этого не становится более приветливым. Мерцающий свет дождливого дня вряд ли может соперничать с сиянием хрустальной люстры. И потом, все в этом кабинете мне напоминает старину Дрейка, как Линде в ее квартире все напоминает Марка. И попробуй тут утешиться мыслью, что причина не в кабинете, а в воспоминаниях, связанных с ним.

Итак, с трудом дождавшись двенадцати часов, я направляюсь в заведение итальянца, где поглощаю отличный бифштекс с макаронами по-милански, который мне подносит в знак особого внимания сам содержатель ресторана. После этого я следую для небольших послеобеденных размышлений в родную «Аризону».

– О, мистер Питер! – радостно восклицает добрая Дорис. И добавляет с сияющим лицом: – Какие трагические события, а?

– Да, в самом деле, – бормочу я. – Но, к счастью, на вас лично они не отражаются. Наоборот, с каждым днем вы становитесь все более цветущей и соблазнительной. Я не раз говорил и готов повторить снова: здоровый дух в здоровом теле, – это вы, дорогая Дорис.

– Ах, вы ужасный льстец, мистер Питер, – восклицает женщина не без выражения удовольствия на лице. – И все же, какие события, а?

– Да, в самом деле, – соглашаюсь я. – События таковы, что и я, и вы теперь можем спать совершенно спокойно.

И чтобы подкрепить эти слова соответствующими действиями, я отправляюсь по лестнице к себе в номер.

«Принимайте корреспонденцию покойного и держите связь со мной», – сказал Мортон. Серьезное основание, чтобы торчать в кабинете на Дрейк-стрит, при условии, что корреспонденция может содержать в себе что-нибудь интересное.

Только ничего интересного она не содержит. И это заранее известно американцу. А может, он имеет в виду те самые открытки из Вены? Да, в самом деле. Но Мортон должен быть идиотом, чтобы не сообразить, что эти почтовые открытки никогда не будут получены. Или же он считает идиотом меня.

Открытки не будут получены в том случае, если операция потерпит крах где-то между Варной и Веной. Но они не будут получены и в том случае, если операция не потерпит крах. По той простой причине, что тогда само ЦРУ организует провал на приемном пункте в австрийской столице. Так что и в этом случае товара не будет, а следовательно, не будет и сообщения о товаре.

Но почему тогда американец посадил меня сюда, в это уютное местечко, вместо того чтобы без излишних проволочек отправить прямо на кладбище? Почему он допускает, что партия может быть перехвачена до прибытия в Вену? Короче, операция должна быть повторена. И, следовательно, я ему еще нужен.

Допустим и другой ответ, но я лично не очень убежден в его достоверности: Мортон намеревается использовать меня в будущем, меня и мою группу, состоящую из людей, готовых на все. Только для него я и мои люди – не более чем кучка криминальных типов, падких на деньги. А после того как провокация состоится, ЦРУ уже не нужны эти политически неблагонадежные типы, которые, кроме всего прочего, вероятно, возбудят подозрение местных властей.

Есть еще и третий ответ. В том случае, если провокация удастся, Мортон мог бы меня использовать в качестве живого свидетеля, которого падкие на сенсацию журналисты охотно будут снимать и интервьюировать: агент, подосланный болгарами, принимает товар в Лондоне. Раскаявшийся грешник, готовый, как хорошо отлаженный автомат, повторять свои признания, сфабрикованные и отредактированные Мортоном. Но, поскольку грешник будет абсолютно не готов принять на себя эту роль, она неминуемо отпадет. Вместе с ней отпадает и грешник.

Вероятнее всего первый вариант. А это значит, что я могу рассчитывать на известную неприкосновенность только до момента, когда Мортон получит сообщение, что провокация провалилась. А этот момент не за горами. С каждым днем мы неудержимо приближаемся к нему, к этому торжественному, трогательному и незабываемому мгновению, когда мы будем приглашены на собственные похороны.

– Вы обещали мне помочь с визой, сэр, – позволяю я себе два раза напомнить своему новому шефу.

– Да, да, не беспокойтесь, – пророкотал он в первый раз.

– Для чего, черт побери, вам понадобилась виза именно сейчас? – спросил Мортон, когда я позвонил ему во второй раз.

– Мисс Грей попросила меня сопровождать ее до Брайтона. Я тотчас же вернусь, разумеется. Но вы же знаете, что поездка с недействительным паспортом…

– Отложите поездку, – отвечает сухо американец. – Кажется, я вам уже объяснял, что ваше присутствие здесь крайне необходимо.

Я, естественно, подчиняюсь. Что мне остается делать? Тем более что мисс Грей не имела намерений посетить Брайтон или какое-нибудь другое место. В данный момент она очень довольна возобновлением выступлений в «Еве» и поглощена разучиванием нескольких новых песен.

Я тоже занят. Главным образом тем, что жду у моря погоды. Это все же лучше, чем ждать виселицы.

В начале ноября, в один вовсе не прекрасный, а дождливый день, в поздний послеобеденный час (если быть исчерпывающе точным), неожиданно зазвонил телефон:

– Мистер Питер? – слышу я знакомый бас. – Что вы скажете, если я предложу вам вместе отужинать? У меня для вас хорошие новости.

– Я польщен, что вы вспомнили обо мне, – стараюсь быть любезным я.

– В таком случае ждите меня на углу Риджент-стрит и Пикадилли. Буду ровно в семь. Черный «плимут».

Черный «плимут» мне знаком. Другое, однако, не известно. Хорошие новости… То, что хорошо для одного, увы, редко бывает хорошо для другого. Будем надеяться, что мне не поднесут новость об удачном завершении некой провокации.

Ровно в назначенный час черный «плимут» появляется в условленном месте, на несколько секунд останавливается, и я оказываюсь рядом с Мортоном. Машина выезжает на Стренд, переезжает Темзу по мосту Ватерлоо и углубляется в лабиринты Южных кварталов.

Название «Южные кварталы» может вызвать представление о юге, даже об экзотике у тех, кто не бывал на этой обширной лондонской территории. Мы едем вдоль реки, которая, впрочем, не видна, а лишь угадывается по веренице высоких портовых кранов, вздымающих над крышами свои хоботы. Потом сворачиваем в какой-то узкий проход между глухими фасадами складов и фабричными корпусами, слабо освещенными желто-зеленым светом газовых фонарей. Въезжаем в другую улицу, сворачиваем в третью. И всюду все те же глухие фасады, подслеповатый свет фонарей и узкие безлюдные тротуары. Такое впечатление, словно мы плутаем по мертвому городу.

Наконец-то мы выбираемся из очередного закоулка, чтобы оказаться на небольшой площади, зажатой ржавыми оградами и брандмауэрами складских помещений. «Плимут» останавливается перед двухэтажным кабаком, словно специально подготовленным для съемок фильма по роману Диккенса. Над входом в заведение висит вывеска со старательно нарисованным кораблем.

Горилла, на этот раз ловко исполняющая роль шофера, выскакивает из машины, чтобы открыть дверцу перед шефом, мне же представляется право выйти самому. Я вхожу в кабак, почтительно следуя за Мортоном, и вдруг из тишины пустынной вечерней улицы попадаю в скученность и галдеж ярко освещенного помещения. Парни и девушки с длинными всклокоченными волосами, в потрепанных джинсах, пожилые господа и дамы в скромных элегантных нарядах, квартальная шушера плюс скромный по составу, но оглушительный по производимым звукам оркестр из двух аккордеонов и одного банджо – все это ютится на нескольких квадратных метрах и усиленно хлещет пиво, хохочет и вопит, – нет, это вам не «Белый слон», этот Мортон просто спятил.

К счастью или несчастью, он еще не совсем спятил, поскольку подходит к стоящему за стойкой хозяину заведения и делает мне легкий, но красноречивый жест, указывая на узкую лестницу в глубине заведения, которую я только сейчас замечаю.

Мы поднимаемся наверх, стараясь не стукаться головами о низкий сводчатый потолок, и снова оказываемся в царстве тишины и уюта. Столики накрыты белоснежными льняными скатертями, на них фарфор и серебряные приборы, маленькие вазочки с цветами. Небольшие оконца выходят на реку с тусклыми вечерними тенями на воде и темными корпусами барж.

Пожалуй, тишина в этом заведении – не особенно ходкий товар, а может, предлагается за очень высокую цену, потому что, если не считать две пожилые пары, ресторан пуст. Мы устраиваемся в углу возле окна и, поощряемые обходительностью кельнера, начинаем изучать меню.

Ужин проходит почти в полном молчании, нарушаемом порой банальными фразами; их произносит главным образом американец.

– Этот ресторанчик – на редкость спокойное место, – изрекает мистер Мортон.

Или:

– Этот дождик так заладил, что, видно, не перестанет до мая.

Впрочем, лично меня длинные паузы и ничего не значащие фразы не особенно беспокоят, мне давно известно, что серьезные люди приступают к серьезным темам лишь за кофе. И я не ошибаюсь.

– Я хотел сообщить вам кое-что, о чем неудобно говорить по телефону, – уведомляет меня американец. – Посылка прибыла в Вену этим утром, операция окончена.

Он бросает на меня беглый взгляд, чтобы оценить впечатление, которое произвела на меня эта важная информация. Я встречаю ее, сохраняя полное спокойствие, и даже нахожу в себе силы пробормотать:

– Слава богу!

Хотя для меня это означает «черт побери».

– Да, с этой историей наконец-то покончено, мистер Питер, – произносит Мортон, отпивая глоток кофе.

И тут же добавляет:

– Естественно, не без вашей ценной помощи.

Низкий бас звучит безучастно. И, может быть, как раз именно эта безучастность, какой бы она ни казалась непринужденной, порождает в моем сознании вопрос. Неужели столь безучастное отношение к столь желанной победе в порядке вещей?

В конце концов, может, это вопрос темперамента. Может быть.

Мы допиваем кофе в полном молчании. А когда американец платит по счету, я решаюсь спросить:

– И это все, что вы хотели мне сообщить?

– А вы что ожидали? – смотрит на меня шеф с любопытством.

– Ничего особенного. Но вы сказали по телефону, что сообщите «хорошие новости», а до сих пор я узнал только одну.

– Да, вы правы. В самом деле, есть у меня и вторая новость, которую вы узнаете чуть позже. Речь идет о вашем будущем. И на этот раз вы, я думаю, наконец-то оставите вашу подозрительность, во всяком случае по отношению ко мне. Я в самом деле позаботился о вашем будущем, мистер Питер.

Он бросает взгляд на часы и замечает:

– Думаю, нам пора.

Мы снова спускаемся в преисподнюю первого этажа, где между тем гам удвоился благодаря совместным усилиям черного пива и виски. Затем молча садимся в машину, и шофер, который, кажется, все это время сидел за рулем, снова ведет ее по мрачному лабиринту узких проходов между глухими стенами фабричных корпусов и складов.

Я не могу понять, как и куда мы едем, поскольку совсем не знаю этот район, к тому же струи дождя так плотно заливают ветровое стекло, что «дворники» едва справляются с ними. И когда машина наконец сворачивает в какой-то темный проход и немного погодя останавливается, я абсолютно не представляю, где мы находимся.

– Здесь мы встретимся с человеком, в распоряжении которого мы впредь будем находиться, – говорит Мортон, на этот раз выбираясь из машины самостоятельно.

Я следую за ним, а горилла и на этот раз остается в машине. Мы входим в темный подъезд какого-то большого здания, которое скорее похоже на склад, чем на контору, где ведутся деловые разговоры. Помещение тонет во мраке, если не считать маленькой лампочки вправо от входа, освещающей узкую железную лестницу, которая винтообразно поднимается вверх, как на больших пароходах.

– Сюда, – командует американец и ведет меня к лестнице.

И когда мы подходим к ней, он рявкает, отступая в сторону:

– Идите наверх!.. Чего ждете?

Да, чего я жду? Вряд ли стоит труда исповедоваться по этому вопросу, точно так же, как не стоит и возражать. Короче, я начинаю подниматься вверх по этому корабельному сооружению, пока не оказываюсь на втором этаже, представляющем собой огромное помещение без окон, слабо освещаемое несколькими лампочками, вмонтированными в высокие бетонные колонны, поддерживающие потолок.

– Место, несколько необычное для деловых встреч, – опережает меня Мортон, прежде чем я успеваю открыть рот, – но вы сами понимаете, что эта встреча несколько иного характера.

Он ведет меня через зал, в глубине которого, насколько позволяет полумрак, виднеется какая-то дверь. Но мы не доходим до двери, а останавливаемся на полпути, и шеф поясняет:

– Будем ждать здесь.

Мне не остается ничего другого, как ждать, и я предоставляю американцу заботу о продолжении нити разговора.

– Вы оказались правы, мистер Питер: посылка потянула ровно пятнадцать килограммов.

– Приятно слышать, – отвечаю я.

– Вероятно, вам станет еще приятнее, когда я вас уведомлю о содержании посылки. Пятнадцать килограммов чистого крахмала, мистер Питер.

– Вы уверены? – спрашиваю я, не выказывая удивления.

– Абсолютно. И текст шифрованной телеграммы у меня в кармане. Я показал бы вам ее, но в этом нет надобности.

– В сущности, все возможно, – говорю я, немного подумав. – Старина Дрейк однажды выкинул подобный номер. Только тогда крахмала было десять килограммов.

– Да, мне это известно, – кивает Мортон. – Но в данном случае это не номер старины Дрейка. Нам досконально известно, что с исходной базы в Варну был отправлен героин, а не крахмал. И совершенно ясно, что героин превратился в крахмал по пути из Варны.

– Странно…

– Странно может быть для нас. Но не для вас. Однако теперь странное для нас становится легко объяснимым.

– Не смею интересоваться вашими гипнозами, – пытаюсь выиграть время я, – могу сказать только то, что говорил в свое время Дрейку: мои люди абсолютно не интересуются вашим героином. По той простой причине, что использовать его в Болгарии нет никакой возможности.

– Знаю, знаю, я уже слышал об этом от вас, – довольно нетерпеливо прерывает меня Мортон. – Я даже был склонен вам верить. Только времена эти безвозвратно прошли, мистер Питер.

Он смотрит на меня в упор, в его тяжелом взгляде светится откровенная злоба.

– Мы думали, что имеем дело с бандой контрабандистов, тогда как, в сущности, это была ваша разведка… Мы совершили ошибку… Роковую ошибку, надо признаться…

– Разведка? – спрашиваю я наивно. – Вы думаете, что органы разведки будут тратить время на какую-то торговлю наркотиками?

– Но вы тоже совершили роковую ошибку, мистер Питер, – продолжает американец, пропуская мимо ушей мое замечание. – Верно, вы очень удобно устроились в тылу противника. Только забыли обеспечить себе выход на случай крайней необходимости. И теперь вы заплатите за все. Или получите по заслугам, – если для вас предпочтительнее такой оборот речи.

– И вы еще осмеливались упрекать меня в подозрительности… – произношу я с горечью.

– Да, вы подумали о выходе лишь тогда, когда все двери были уже крепко заперты, – продолжает развивать свою мысль Мортон, – и хотя я не питаю особой слабости к юмору, меня просто разбирает смех, когда я вспоминаю ваши наивные попытки получить визу, причем не через кого-нибудь, а через меня. Для путешествия, которое вам предстоит, у вас не будет абсолютно никакой необходимости в визе, мистер Питер!

Он умолкает, смотрит на часы, потом в глубину зала, тонущего в полумраке, и говорит:

– Полагаю, что человек, о котором идет речь, может появиться в любой момент. Поэтому я хочу воспользоваться случаем и не быть к вам слишком строгим хотя бы в последний раз, несмотря на то, что вы этого, конечно же, совсем не заслуживаете. Отпустить вас на все четыре стороны или предложить вам место в нашей системе – это может решить только высшая инстанция. Но в моей власти даровать вам жизнь – я надеюсь, вы даете себе отчет в том, что в данный момент имеете все шансы ее потерять.

Значит, все-таки еще есть одна маленькая дверца, должен был бы сказать сам себе я. Но я не делаю этого, поскольку достаточно ясно сознаю, что это всего лишь воображаемая дверца, мираж для дураков.

В этот момент мне кажется, что в глубине зала мелькает какая-то легкая тень. Неясная тень, которая появилась на мгновение и исчезла за ближайшей бетонной колонной. Возможно, мне это просто показалось, только вряд ли, я вижу, как Мортон устремляет свой взгляд в том же направлении.

– Итак, я готов подарить вам жизнь, мистер Питер. – Мортон снова садится на своего конька. – При одном единственном, но непременном условии: вы нам выложите все, что знаете, так сказать, «всю подноготную». Факты, технические подробности и – самое главное – имена. Совсем не трудно, правда?

– В самом деле, – спешу я согласиться, – но только в том случае, если бы я располагал нужной вам информацией. А я ею не располагаю. И просто не вижу, как бы я мог заслужить высокую честь, которую вы мне оказываете, принимая меня не за того, кем я в действительности являюсь…

– Прекратите вашу болтовню, – обрывает меня Мортон, не замечая, что я, вроде бы бесцельно тычась в разные стороны, приближаюсь к нему почти вплотную. – Говорите прямо: да или нет?

– Вы сами понимаете, сэр, что в данный момент я сгораю от желания сказать «да». Но после моего «да» на меня посыпятся вопросы, я буду вынужден лгать, поскольку мое вранье будет из той области, которая, как я уже вам сказал, для меня терра инкогнита…

– Ни с места! – предупреждает меня американец, на этот раз заметивший мое продвижение к нему.

И уже громче кричит:

– Выходите, дорогой! Мистер Питер хочет вас видеть!

Не успевает заглохнуть эхо этого зова, прокатившееся по пустому залу, как из-за бетонной колонны бесшумно возникает фигура худощавого мужчины в черном плаще, в черной шляпе и с каким-то черным предметом в правой руке. Мужчина, лениво жуя пресловутую резинку, устремляет на нас взгляд своих немигающих глаз. Чрезвычайный и полномочный посланник смерти.

– Ни с места! – гремит новая команда. Но на этот раз командую я. Поскольку в то мгновение, когда Мортон позвал Марка и бросил взгляд на противоположную колонну, я встал за его спиной и упер дуло пистолета ему в поясницу. Маневр, который я до мельчайших подробностей перебирал в уме в течение всего нашего разговора с полным сознанием того, что этот маневр ни к чему не приведет. Ведь если даже допустить, что мне удастся как-нибудь выбраться из этой ловушки, передо мной немедленно возникнет следующий вопрос: а дальше что?

В первую секунду американец вроде бы еще не осознает свое положение и даже невольно тянется рукой к заднему карману, поэтому я вынужден повторить немного тверже:

– Ни с места, Мортон! Не то я разряжу всю обойму вам в спину! Причем из пистолета старого Дрейка.

При этих словах во избежание возможных неприятностей я сую руку в задний карман американца и достаю спрятанный там пистолет.

– …старого Дрейка… – слышу я эхо собственного голоса.

Однако источник эха – не стены помещения, а губы Марка.

– Вы убили старого Дрейка, да?

В первый момент я думаю, что вопрос относится ко мне, хотя это маловероятно, так как темные мертвенные глаза Марка смотрят на американца. И тогда мне приходит в голову, что все-таки одно живое существо испытывало чувство привязанности к покойному гангстеру. И это существо – человек в черном плаще и с куриными мозгами, посланник смерти.

Рука Марка медленно поднимается, и дуло черного предмета направляется в грудь Мортона, которого я в данный момент использую в качестве живого щита.

– Не играйте с оружием, Марк!.. Какая муха вас укусила?.. – взвизгивает американец, внезапно переходя с басового регистра на более высокий.

Ответ противника краток, но категоричен: два выстрела, звук которых ослаблен заглушителем, но результат налицо, поскольку полное тело передо мной покачнулось, и я хватаю его под мышки, чтобы задержать перед собой, потому что пистолет Марка все еще направлен в нашу сторону и уже, верно, нацеливается на меня.

Надо удержать… Но попробуйте удержать на весу стокилограммовое тело, когда оно превратилось в инертную массу… Оно все сильнее тянет меня за собой и вот-вот выскользнет из рук…

Еще секунда – и я стану мишенью для убийцы.

«Нужно стрелять первым, и немедленно», – проносится у меня в голове за какую-то долю секунды…