Текст книги "Инспектор и ночь"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Простите, что я вас перебиваю. Вы не помните, в котором часу вернулся вчера вечером товарищ Димов?

Глаза женщины заговорщически щурятся. Она наклоняется ко мне.

– Товарищ Димов был вчера в Ямболе. Так он нам сегодня объявил. Но пусть другим рассказывает сказки. Уж я-то знаю, кто здесь, а кто не здесь. Каждый, кто возвращается домой, проходит мимо моего окошечка, и я вижу его ноги, и вчера видела ноги Димова – поздненько он воротился.

– До или после полуночи, не помните?

– До. Точно помню, что до. Я уж потом, когда он прошёл, встала попить и взглянула на часы – не было и полдвенадцатого…

– Вы, видать, беспокойно спите.

– В нашем возрасте ведь всегда так – спишь, не спишь – даже и не поймёшь.

– А говорите – ничего не слышали, что делалось у Маринова.

Женщина взвешивает, не сболтнула ли она чего лишнего, потом с неуверенной улыбкой говорит:

– Нет, ничего. Если б слыхала, почему бы и не сказать.

– Хорошо, хорошо, – отвечаю я. – А Колев и Славов дома?

– Доктор здесь и товарищ Славов тоже. Да и я мигом ворочусь, только б мне с Марой, моей подругой, не встретиться. Хорошая женщина, товарищ начальник, да ужасная болтушка… Уж на что я не из молчаливых – знаю за собой этот грешок, но Мара, моя подруга, уж действительно не знает никакой меры. Да и то сказать, товарищ начальник, привыкли уж мы с ней так-то. Бывало бегаешь день-деньской, умаешься, а когда освободишься – куда деться? В кино или там в кафе, как этих нынешних, не пригласят. Всей-то радости, что выйти на улицу да почесать язык с соседками – за это денег не берут…

Спускаясь в подвал, я представляю, как, усевшись, бывало, в кружок на низеньких стульчиках перед домом, женщины судачили до позднего вечера, и у меня проносится мысль: не так-то уж радостно жила эта женщина, если для неё единственным удовольствием была бесплатная болтовня. Хотя это, конечно, ещё не оправдание для того, чтобы врать в глаза.

Подвал скудно освещается лампочкой. За дверью Колева – оживлённые голоса. Мужской и женский. О чём-то разговаривают. Но так как подслушивать не в моих привычках, я решительно стучу. Дверь приоткрывается, и в щель просовывается голова Колева. Нельзя сказать, чтобы выражение его лица было очень гостеприимным.

– Опять я, – срывается у меня с языка довольно глупое замечание.

– Понятно, – холодно кивает Колев. – У меня тоже ненормированный день – могут вызвать в любое время. К сожалению, я сейчас не один – родственница зашла…

– Я хотел уточнить одну подробность, но раз так, оставим до завтра, – покладисто соглашаюсь я.

Доктор колеблется и, закрыв за собою дверь, делает шаг вперёд.

– Если только одну подробность… А то я, грешным делом, подумал – уж не решили ли вы повторить исчерпывающий осмотр, как утром.

– Не бойтесь, раздеваться не понадобится.

Я вынимаю коробку сигарет и угощаю собеседника.

– Ну, – немного нетерпеливо торопит меня Колев.

– Вы тогда мне, помните, сказали, что покойный был здоров, как бык.

– Да, совершенно верно.

– А забыли добавить, что у быка был, оказывается, рак.

– Рак?

Колев кажется удивлённым, но нельзя сказать, чтобы слишком.

– Да, рак. Может, вы и принадлежите к школе, которая считает рак пустяком, преходящим недомоганием, но всё же надо было упомянуть эту незначительную подробность.

– Как я могу упоминать подробности, которые мне неизвестны.

– Маринов никогда не говорил вам о раке – вообще или в частности?

– Никогда.

Тон категоричен. Выражение лица – тоже весьма категорично.

– А яду у вас, случаем, не просил? Цианистого калия или чего другого?

– Нет. Я вам уже сказал – он сам отравлял окружающих и притом без специальных препаратов.

– Понятно. Но речь в данном случае идёт о нём самом, а не об окружающих…

Дверь за спиной доктора в этот момент резко распахивается. На пороге вырастает стройная девушка с красивым и – чтобы быть объективными – недовольным лицом. Она бросает на меня беглый взгляд.

– А, у тебя гость. Я думала – куда ты делся…

– Товарищ из милиции, – объясняет Колев, не очень обрадованный появлением родственницы. Потом, вспомнив о правилах поведения, процеживает:

– Познакомьтесь.

Мы подаём друг другу руки.

– Вы тоже гинеколог? – спрашиваю.

– Нет, биолог, если это интересует милицию, – усмехается она.

– Биолог? До сих пор хорошенькие девушки шли прямой дорогой в кино, а теперь – извольте – в биологию. Дожили, нечего сказать.

– В жизни нет ничего непоправимого, – снова улыбается девушка. – Если подыщете мне что-нибудь в кино, можете, позвонить.

Она слегка кивает головой и, подчиняясь взгляду Колева, снова исчезает за дверью. Подумать, какой ревнивец!

– Симпатичный биолог, – ухмыляюсь я. – И родственница к тому же.

– Вам не кажется, что ваши мысли работают не в служебном направлении? – прерывает меня врач.

– Что поделаешь! Шерше ля фам, как говорят французы, когда принимаются изрекать избитые истины. Но вернёмся к нашему вопросу: скажите, с кем ещё из врачей советовался Маринов?

– Насколько мне известно, ни с кем. Стал бы он тратить деньги на лечение. Да и не было особых причин.

– Кроме рака, разрешите добавить.

– Не допускаю, чтоб он знал о раке. Во всяком случае со мной он об этом не говорил.

– Значит, тезис о самоубийстве отпадает, – бормочу я себе под нос.

– Что вы сказали?

– Ничего. Просто подумал вслух. Как в романах. Или в сумасшедшем доме. Сам спрашиваешь и сам отвечаешь.

– В таком случае я становлюсь третьим и, пожалуй, лишним собеседником.

– Да, да, идите к своей родственнице. Свой своему поневоле друг.

Вслед за этим я поворачиваюсь кругом и направляюсь к двери Славова. На стук мой никто не отвечает. Я нажимаю ручку двери, и она легко поддаётся. В помещении никого нет, но в нише, прикрытой полиэтиленовой занавеской, слышится плеск воды.

– Одну минутку, – раздаётся приглушённый голос из-за занавески. – Можете подождать в комнате.

Передо мной – неширокая постель, застланная безупречно чистым одеялом. Я сажусь и приготавливаюсь ждать. Постель оказывается мягкой, и я позволяю себе прилечь, сдвинув в знак отдыха шляпу на затылок, и блаженно закурить.

Обстановка комнаты не роскошная, но довольно-таки уютная. Словно хозяин задался целью доказать, что и холостяк – тоже человек. И я лелею скромные планы в отношении своей квартиры. Просто откладываю их, пока не решу одну маленькую личную историю. Историю, которая, как я уже упомянул, началась однажды летом на дансинге.

Откинув голову и чуть прикрыв глаза, я глубоко затягиваюсь дымом и чувствую, как в душе у меня рождается мелодия – старомодное, затасканное танго.

Море шумит внизу, в темноте, а я танцую с ней на веранде и, чтобы отвлечь её внимание от моего сверхоригинального стиля, болтаю всякие пустяки. Потом, устыдившись, наконец, предлагаю ей вернуться на место: «Вот видите – я ни на что не гожусь. Даже на то, чтобы танцевать танго». «Вы танцуете не так уж плохо, – великодушно возражает она. – Просто нужна привычка». «Нет у меня привычки, – лепечу я с почти незнакомым мне смущением. – Ни танцевать, ни отдыхать. Должно быть, у меня в процессе работы искривился позвоночник. Я вот смотрю на эту невинную салфетку и вспоминаю, что такой салфеткой один садист заткнул рот своей жене перед тем, как пырнуть её ножом. А за этой банальной бутылкой я вижу другую, совсем такую же – только в вино там долили купороса. Или вилка… Вы, небось, и не догадываетесь, для чего может послужить вилка, которой вы поддели огурец. А в прошлом году в Плевеле…» «Это страшно, – перебивает меня она. – Вы, наверно, переутомились». «Ничуть, я чувствую себя прекрасно. Просто – искривление позвоночника». «Но должна же у вас быть и личная жизнь?» «Должна, – отвечаю. – Теоретически должна. Но боюсь, что её нету». Мы поднимаемся из-за столика и идём погулять вдоль берега. Громкоговоритель издали посылает нам свою тающую мелодию, а море шумит и шумит в темноте.

Чтобы снова вернуться к действительности, приходится совершить большой скачок от ночного пустынного пляжа к холостяцкой квартире инспектора. Незастланная кровать… Шкаф с маленькой стопкой чистого и большой кучей грязного белья и – постойте, это что-то новое! – форма, которую инспектор никогда ещё не надевал и вряд ли когда-нибудь наденет, если не считать того последнего – торжественного и чуточку печального – момента, когда ближние в благодарность за заботу о стольких неопознанных трупах решат позаботиться и о твоём…

Мысль о быстротечности нашей жизни заставляет меня снова закурить. Встав с гостеприимной постели, я прохаживаюсь по комнате. Это даёт мне возможность перейти к конкретной оценке окружающей обстановки. Комната – это хорошо известно всем – зеркало проживающего в ней субъекта. Надо только уметь читать это зеркальное отражение. Надо пройти через сотни комнат, чтобы по комбинации мёртвых предметов мгновенно представить себе лицо, именуемое Георгием Славовым, которого ты до этого не видал в лицо. Кровать короткая – значит, небольшого роста. Полный комплект туалетных принадлежностей на стеклянной полочке над умывальником – заботится о своей внешности. Отсутствует только гребешок – вероятно, плешив. Всюду царит мелочный порядок – старый холостяк с устоявшимися привычками, свойственными старым девам…

Занавеска приподнимается, и в комнату, завернувшись в мохнатую, простыню ослепительной белизны, входит высокий молодой человек с густой тёмной шевелюрой.

– Товарищ Славов? Простите, что пришёл не вовремя, но мне необходимо с вами поговорить.

– Прошу вас, – любезно кивает Славов. – Чем могу быть полезным?

– Вы, вероятно, уже догадываетесь: я из милиции. Пришёл по поводу несчастья с Мариновым.

– Какого несчастья?

– Так вы не в курсе? Маринова сегодня утром нашли мёртвым. Отравление.

Славов буркает что-то под нос. Слов не улавливаю, но чувствую – это не соболезнование.

– Нельзя сказать, чтобы вы были потрясены.

– Нет, – признаётся инженер.

– Скорее наоборот.

– Пожалуй, да, – соглашается охотно Славов. – А что – вас это удивляет?

– Людей моей профессии ничто не удивляет. Кроме неизвестности. А в этой истории – одна сплошная неизвестность.

– Вряд ли я могу быть вам полезен. Я абсолютно не в курсе происшедшего.

– Не беспокойтесь. В этом доме все, как один, не в курсе. И меня, откровенно говоря, интересуют самые простые вещи, известные, вероятно, каждому.

– Но тогда почему вы обращаетесь именно ко мне? Колев, мне кажется, тоже дома.

– Да, но он сейчас занят. Биологией. Специалист-биолог посвящает его в таинства учения о виде.

– А, Евтимова… Почему такой тон? Это его невеста.

– А он сказал, что родственница. Ну, да бог с ней. Перейдём тогда к другим соседям. Вы мне разрешите сесть?

– Извините, – краснеет Славов. – Мне следовало самому вам предложить.

Мы садимся, и я снова возвращаюсь к своему вопросу, а Славов повторяет свой ответ.

– Я совершенно не в курсе происшедшего. С соседями я, признаться, дружбы не вожу.

– Ни с кем? – спрашиваю я в упор.

– Почти ни с кем, – уточняет Славов.

– «Почти» – это звучит уже более обнадёживающе. А как, простите, зовут исключение – Дора или Жанна?

– Жанна. И притом не сейчас. Раньше. Теперь мы с ней не разговариваем.

– Жаль. Порвать единственный контакт с этим миром… Держу пари, что причиной всему – Маринов.

– Причин много. И Маринов в данном случае ни при чём. Просто дружба, которая расстроилась из-за различия во вкусах и взглядах на жизнь.

Славов протягивает мне пепельницу – опасается, как бы я не просыпал пепел на пол.

– Хорошо, хорошо, – отступаюсь я. – Не будем углубляться в интимные подробности. Но вы поймите, что мне важно знать, состоял ли Маринов с Жанной в известных отношениях или нет.

– Маринов, мне кажется, в последнее время заигрывал с Жанной, но не допускаю, чтобы он имел успех.

– Что вам мешает допускать это?

– То, что я всё-таки знаю Жанну. Она поступает, может, не всегда разумно, но всегда руководствуется желанием. А чтобы такая девушка, как она, могла бы взять да увлечься Мариновым, это уж, знаете, чересчур…

– А что думает по этому поводу тётя Катя? – спрашиваю я и, прикурив одну сигарету о другую, бросаю окурок в пепельницу.

– Не знаю. Поймите же наконец: я искренне желаю вам помочь, но жизнь обитателей этого дома меня действительно никогда не интересовала.

– Ну, что ж, оставим этот вопрос. Кто был вчера вечером в комнате Маринова?

– Понятия не имею.

– Но вы хоть слышали шаги? – устремляю я взгляд на потолок. – Ваша комната и комната тёти Кати – точно под квартирой Маринова. Какие вы слышали шаги – мужские или женские?

Славов тоже невольно бросает взгляд на потолок и тут же отводит его в сторону.

– Я не обратил внимания. Вы бы лучше Катю спросили. У неё слух острей, особенно на такие вещи.

– Спасибо за идею. Непременно ею воспользуюсь. Но пока я спрашиваю вас. Что вы делали в это время?

– В какое время?

– Приблизительно между десятью и двенадцатью.

Инженер пожимает плечами и кивает головой на стол, заваленный чертежами.

– Работал. А потом лёг спать.

– Когда легли?

– Точно не помню.

Я чувствую, что человеку становится неловко из-за собственного упорства. И считаю необходимым ему помочь.

– Невозможно, чтобы вы не помнили. Вы слишком аккуратный человек. Достаточно окинуть взглядом вашу комнату, чтобы убедиться, что вы аккуратны во всём. Голову даю на отсечение, что вы ложитесь в кровать по часам и по часам встаёте. И что вчера в ушах у вас не было ваты. Зачем же вы тогда пытаетесь мне лгать?

Лицо Славова приобретает поистине страдальческое выражение.

– А зачем вы требуете от меня положительного ответа, когда я сам ещё не убеждён в некоторых вещах? Ведь произвольное заявление может навлечь на человека беду…

– Вы имеете в виду Жанну?

– Вовсе нет, – дёргается Славов. – Жанна на это не способна.

– Тогда освежите вашу память и ответьте на мой вопрос.

– Я сказал вам: точно не помню. Лёг что-то около двенадцати. Я всегда ложусь в это время, хоть и не смотрю на часы, как вы предполагаете. Спустя полчаса или час наверху действительно послышались шаги, но я не обратил внимания, чьи и сколько было человек. Я, вы сами видите, работаю, а работая, не замечаю ничего вокруг.

– Ну, что ж. Пусть будет так. Надо тогда поговорить с Жанной. Авось она слыхала больше вашего.

– Не думаю, – скептически улыбается Славов. – Она из тех, что возвращаются домой раньше полуночи только в том случае, если у них грипп.

– Значит, ждать её здесь нет смысла?

– Конечно. Она сейчас убивает время где-нибудь в «Варшаве» или «Берлине», а это, насколько я слыхал, довольно длительная процедура.

– Простите, у вас всегда так прибрано? – вырывается у меня без всякой связи.

– Как именно?

– Да вот так: всё на своём месте. Иными словами – вам никогда не случается искать свои домашние туфли?

Славов озадаченно смотрит на меня.

– Зачем же искать, когда я знаю, где они…

– Вот этого-то ответа я от вас и ждал. Впрочем, к делу это не относится. Ну, не буду больше вам мешать. Всего хорошего. С лёгким паром.

* * *

«Варшава» или «Берлин»? «Варшава» ближе. Так же, как и в географии. Поэтому я направляюсь туда. Заведение, как и следовало ожидать, переполнено в этот час. Светское общество. Главным образом – полунесовершеннолетние, зелёная молодёжь. Букет очаровательных девушек. И среди них – по крайней мере десяток Бриджитт Бардо. Инстинкт подсказывает мне, что мой объект – вряд ли среди тех, кто увлекается мороженым. Под звуки музыки пересекаю зал. Это не моя музыка. И к лучшему – некогда отвлекаться экскурсами в прошлое. Прежде всего дела.

Спустившись по лестнице, заглядываю в бар. Затем – соседнее помещение. Мне нужно разыскать Жанну. Лучше всего было бы написать этакий небольшой плакатик. Но, когда ты разыскиваешь девушку по каштановым взбитым волосам, бледно-розовой губной помаде и модному бежевому пальто, приходится обратиться к интуиции. Или к официантке.

На мой вопрос официантка глазами показывает мне столик в углу. Так вот она, Жанна. Наконец-то. И к тому же совсем одна.

Я подхожу и отодвигаю стул.

– Занято, – сухо замечает девушка.

– Вижу, но готов примириться, – усаживаюсь я удобней.

– Я позову официантку, – грозится Жанна.

– Прекрасная идея. Рюмка коньяку в такую сырость будет очень и очень кстати. Но давайте сперва поговорим.

– Я с незнакомыми не разговариваю.

– Ну, что ж, познакомимся и, как знать, может быть полюбим друг друга. Я, между прочим, из милиции.

Жанна рывком вскидывает голову, но тут же придаёт себе безразличный вид. Справедливости ради следует признать, что она действительно привлекательна. Не сказать, чтобы Венера Милосская. Скорее уменьшенный, карманный формат. Но в этом чуточку бледном лице с капризно вздёрнутым изящным носом и капризно изогнутыми губами есть своя прелесть. О глазах я не говорю: они, как зеркало человеческой души, в этот момент закрыты.

– Я искал вас в связи с Мариновым, – говорю я как можно галантней. – С ним – вы, наверно, уже знаете – произошла вчера неприятность.

– Я слышала, что он умер.

– Вот именно. И так как я со своей стороны слышал, что между вами существовала, может быть, чисто духовная близость, я позволил себе…

Тут мне приходится прервать на полуслове – к нам, что бывает редко в этих местах, подходит официантка.

– Что вам заказать? – спрашиваю я Жанну.

– Ничего.

– Но всё-таки…

– Чашку кофе, – сдаётся она с досадой.

– Чашку кофе и рюмку коньяку.

Затем возвращаюсь к нашей теме.

– Я говорил, что позволил себе отнять у вас сегодня немного времени, так как узнал, что между вами существовала близость.

– Зря теряете собственное время, – хмуро бросает Жанна. – Никакой близости – ни духовной, ни иной – между мной и Мариновым не существовало.

– Но он был явно неравнодушен к вам, – осмеливаюсь я напомнить факты.

– Я тоже к тысяче вещей неравнодушна, но неравнодушие – это одно, а реальность – совсем другое. Маринов хотел жениться на мне, но – вы сами знаете – для этого нужно согласие двоих.

– И всё же – чтобы такой практичный человек мог питать известную надежду, он должен был рассчитывать на что-то.

– Рассчитывал на мою тётку. Я ему так и заявила: «Раз ты договорился с тёткой – женись на ней и не порти мне больше пейзажа!»

– Со старшими так не говорят.

– Я привыкла говорить, что думаю.

– Это мы сейчас установим.

К нашему столику подходит пара. Это уже не полунесовершеннолетние, а просто несовершеннолетние, особенно девушка. Тем не менее они держатся с самоуверенностью светских людей. У парня – дымящаяся сигарета в зубах и горьковато-пресыщенное выражение человека подземного мира. Подземного мира Чикаго, например.

Они выдвигают свободные стулья, собираясь без церемоний расположиться за нашим столиком.

– Занято! – отрубаю я.

– Ничего, мы сядем, где не занято, – снисходительно смотрит на меня человек подземного мира и морщится, потому что папиросный дым попадает ему в глаза.

– Что, получили? – торжествующим шёпотом спрашивает меня Жанна.

Я только собираюсь доказать, что нет, как рядом с нами вырастает фигура ещё одного пришельца. Он гораздо старше тех двоих – ему уже, может быть, все двадцать. Рост у него не ахти какой, но телосложение хорошее. Физиономия тоже не уродливая: если б не наглые масляные глаза, право, совсем была бы ничего. Пришелец, видимо, под градусом.

– Эй, ты, представитель низших классов! – обращается он к малолетнему. – Ступай, пока тебя не нашлёпала мать. И смотри не забудь по дороге отвести девочку в детский сад.

Для вящей убедительности он кулаком подталкивает незадачливого кавалера.

– Как вы смеете… – возмущается кавалер, оглядываясь но сторонам.

Но помощи ждать неоткуда. Дым в зале настолько плотный, что вряд ли кто замечает что-либо вокруг.

– Давай сматывай, пока цел! – настаивает старший и нетерпеливо тянет молоденькую даму за рукав. Девушка вынуждена встать. Повернув к столику возмущённые, но не очень героические лица, малолетние отступают.

Победитель небрежно опускается на стул и тут только замечает моё присутствие. Губы его складываются в недоуменно-презрительную гримасу.

– Познакомьтесь, – спешит вмешаться Жанна. – Тома Симеонов. Мы зовём его просто Том.

– Пётр Антонов, – сообщаю я. – Можете звать меня просто Пепи.

– Охота ещё знакомиться со всякими, – лениво рычит Том.

Потом поворачивается к Жанне.

– Где ты откопала этого старика?

– Товарищ…

Я трогаю Жанну за локоть. Она умолкает. Но Том, хотя он и под мухой, успевает уловить этот жест и истолковывает его по-своему.

– А, уж и локотки начинаем пожимать…

И неожиданно даёт мне под столом сильный пинок ногой. Ботинок у парня не только острый, но и в достаточной мере твёрдый.

– Я случайно вас не задел? – осведомляется он со сладчайшей улыбкой.

– Ничего, со всякими случается, – наступаю я ему на ботинок всей тяжестью ноги.

Том от боли меняется в лице. Он пытается освободить ногу и, когда ему это удаётся, цедит сквозь зубы:

– Не прикидывайся чурбаном. Выйдем поговорим!

– Я заказал рюмку коньяку, но, чтобы вас не задерживать…

Мы одновременно встаём. Мне, как старику, предоставляется честь идти к выходу первым. Бросив беглый взгляд через плечо, я убеждаюсь, что и Жанна, отстав на несколько шагов, движется за нами следом.

Ночная улица почти пуста. Дождь льёт как из ведра. Не успеваю я это констатировать, как ощущаю удар в затылок. Разворачиваюсь и, взяв в железные клещи шею парня, тащу его, как мешок, в соседний подъезд. Продолжая сжимать ему шею, я прислоняю его к стене.

– Слушай, ты, маленький подонок! Я сказал «чтобы вас не задерживать», но имел я в виду обратное…

– Том, не глупи, прошу тебя! – кричит появившаяся в подъезде Жанна. – Товарищ Антонов из милиции…

Том, делавший тщетные попытки высвободиться из моих объятий, тут же, враз, перестаёт трепыхаться. Я убираю руки.

– Позже не могла сообщить? – бурчит он, потирая шею.

Затем поворачивается ко мне.

– Что ж вы молчали, что вы из милиции? И даже если из милиции, это не значит, что вы можете хватать за локоть мою невесту.

– Ты кем работаешь? – спрашиваю я, не прислушиваясь к его вяканью.

– Я не работаю. Учусь.

– Чему? Сомнительно, чтобы твоей специальности обучали в университете. Ну, как бы то ни было, всё это мы установим в отделении…

– Пожалуйста, не задерживайте меня, – хнычет, как мальчишка. Том.

– Чего ты так испугался – справки? Или, может, она не первая? Может, десятая или пятнадцатая?

– Простите, прошу вас, – повторяет он.

– А ты к тому же ещё и подлец. В спину норовишь ударить. Сейчас я вижу, что у тебя к тому же ни капли человеческого достоинства.

– Какое тут достоинство, – лепечет Том. – Против силы не попрёшь.

– А против кого? Против детей? Или под столом, ногой? Да ладно, убирайся с глаз долой! Но не строй никаких иллюзий: я тебе дал отсрочку.

Он поворачивается и покорно, не взглянув на свою невесту, плетётся назад, к «Варшаве». Жанна, готовая последовать за ним, нерешительно смотрит на меня.

– Вы останетесь, – говорю. – С вами я ещё не кончил.

– Как у вас быстро испортились манеры…

– Манеры зависят от обстоятельств. С такими типами, как ваш жених, поневоле забудешь о хорошем тоне.

– Пока он мне ещё не жених. Но это не исключено.

Обмениваясь подобными любезными репликами, мы, не сговариваясь, машинально, двигаемся вниз по улице.

– Что вас связывает с этим типом? Вместе, что ли, занимаетесь?

– И это имеет отношение к делу?

– Это имеет отношение к вам. А возможно, и к делу.

– По-моему, каждый хозяин своих вкусов.

– Можно сделаться и их рабом. Когда вы в последний раз были у Маринова?

– Никогда я не была у Маринова. То есть, никогда одна.

– А вообще?

– Раза два заходила с тётей. Послушать, как было бы разумно зажить своим домом, наконец.

– А что это тёте так приспичило выдать вас замуж?

– Очень просто – хотела устроить мою судьбу. А это был человек с деньгами. Не то, что прежде, конечно, но всё-таки… От брата из-за границы получал, дачу недавно продал…

– Кроме суммы, полученной за дачу, – он положил её на книжку, – других денег у него не нашли.

– Не знаю. Деньги у него всегда водились. Может, успели обобрать.

– Кто, по-вашему, мог это сделать?

– Не задумывалась. Да и вряд ли бы надумала. Я не инспектор из милиции.

Девушка останавливается и поворачивается ко мне.

– А куда мы, в сущности, идём?

– Вот вопрос, который нам следовало бы почаще задавать себе.

– Я спрашиваю в самом прямом смысле.

– Откуда мне знать? По-моему, к вам… Но, может, вы хотите вернуться в «Варшаву»?

– Да нет. Поздно. Пора домой.

Мы двигаемся дальше.

– Вы всегда так рано возвращаетесь?

– Как ни странно, да.

– Нет, почему же невероятно? Вчера вы тоже вернулись рано?

– Вчера я вообще не возвращалась.

– А где вы были?

– Вашим вопросам нет конца. И к чему вам такие подробности?

– Эта подробность мне нужна. А ещё она нужнее вам. Вы не слыхали слова алиби?

Жанна вскидывает на меня глаза и тут же опускает их: на тротуаре лужи.

– Алиби, насколько мне известно, бывает необходимо человеку, которого в чём-то подозревают, – медленно говорит она.

– Ну, что ж, пусть будет так. Где ж вы были вчера вечером? Вы, конечно, уже придумали ответ?

– Ночевала у подруги.

– Когда вы говорите, по возможности называйте фамилии и адреса, – терпеливо объясняю я. – Формализм, но ничего не поделаешь. И не забывайте, что всё немедленно будет проверено. До мельчайшей подробности. Включая и упомянутую подругу.

– Вы ужасны, – вздыхает девушка. – Я была вчера у Тома.

Меня передёргивает. Не от признания, а от ливня, который вдруг обрушивается на нас. Налетающий порывами ветер колеблет плотную пелену дождя, светящуюся вокруг уличных фонарей и мутную в тени высоких зданий, но одинаково мокрую и тут, и там. Жанна быстро раскрывает зонтик.

– Идите сюда, – приглашает она.

– Спасибо. Терпеть не могу зонтов. Особенно дамских.

– Что за ерунда. Идите, а то промокнете до нитки.

Она по-свойски хватает меня под руку и тянет к себе, под зонт, а я размышляю о том, до какой степени ослабился страх перед властью в наши дни. За такие фривольные жесты прежде, бывало, арестовывали.

Так мы и шагаем некоторое время, и, надо признаться, несмотря на тесноту, я стоически переношу испытание. И всё же, проходя мимо дома с эркером, я собираюсь с духом и выдёргиваю руку.

– Давайте переждём здесь. Этот зонтик, право, унижает моё мужское достоинство.

Мы останавливаемся под эркером. Уличный фонарь бросает блик на красивое лицо девушки. Вокруг низвергаются потоки воды, похожие на блестящие занавески из бусинок, что вешали прежде в парикмахерских.

– А сейчас, – продолжаю, – когда мы спаслись, позвольте вам заметить, что показания такого свидетеля, как ваш Том, гроша ломаного не стоят.

– Том, – возражает Жанна, – полноправный гражданин.

– Это его качество навряд ли особенно потрясёт следователя. Зато поступки этого гражданина наверняка будут учтены.

Я скашиваю глаза на девушку. Сейчас, в голубоватом свете фонаря, лицо её кажется ещё более бледным, а губы – ещё темней. Как будто они накрашены чёрной краской, а не розовой помадой.

– Вы мне не ответили, что вас связывает с подобным типом, а, может, и с коллекцией таких типов, потому что особи этого вида обычно держатся стадами.

– Ничто меня не связывает ни с кем.

Тон усталый. Почти безразличный.

– Довольно печальное признание. И капельку лицемерное.

– Я не собираюсь никого убеждать, – роняет она тем же бесцветным тоном.

– Впрочем, из того, что вы сказали до сих пор, это единственное, что хоть немного смахивает на правду. И всё-таки вы предпочитаете эту среду, а не какую-либо другую.

– Какой смысл пускаться в объяснения? Вы, видно, специалист по мертвецам, а я пока ещё не мертвец.

– Бросьте это слово. В ваших устах оно звучит ужасно некрасиво.

Девушка смотрит на меня внимательней, словно постепенно пробуждается от сна.

– Если б у вас было хоть какое-то понятие о красивом и некрасивом, вы давно бы уже покончили со всеми этими ехидными вопросами, за которыми кроется бог весть что. Неужели вы не можете понять, что и мне хочется, как всем, сесть за чистый полированный столик, выпить не спеша кофе, посмотреть на людей и почувствовать, что и на тебя тоже поглядывают и что ты нравишься. И вокруг чтоб было чуточку светлей, чем в том старом отвратительном доме, который сам похож на мертвеца, и чтоб пахло не плесенью, а чем-то чистым, и…

По лицу девушки пробегает дрожь. Я спешу предотвратить кризис.

– Ну, ладно, ладно, не ищите оправданий. Ещё немного – и вы расплачетесь над своей несчастной судьбой. Час-полтора тому назад я был в одной из комнат в том же доме, который похож на мертвеца. Там нет пластмассы и неонового освещения, но в общем обстановка довольно приятная. Я не говорю уже о хозяине.

Жанна иронически смотрит на меня. Кризис, как видно, миновал.

– И сколько вы пробыли в этом раю?

– К сожалению, очень недолго. Мной уже овладело влечение к вам.

– Потому-то вам и понравилось, что вы пробыли там недолго. А посидели бы там побольше… – Девушка покашливает и меняет голос. – «Убери сумку – перепутаешь чертежи». «Будь любезна; не играй карандашами – это тебе не карты, чтоб раскладывать пасьянс». «Здесь не трогай». «Там не садись». «Целый месяц не была в кино? Ну и что же, я два месяца не был и, как видишь, не умираю». «Погулять? Некогда мне гулять». А вообще-то вы правы – чисто. Даже слишком, по-моему. Чисто, но мухи дохнут со скуки.

– Может, и скучно, – соглашаюсь я. – Не то, что делить кусок, пардон, коньяк с настоящим героем. «Давай сматывай, пока цел!» «Где ты откопала этого старика?» «Не прикидывайся чурбаном!» Лев. Да только из трусливых.

Девушка чуть заметно улыбается.

– Том не трус. Во всяком случае, до сих пор я за ним этого не замечала. И не судите о человеке по каким-нибудь двум-трём фразам. Ваши выражения, между прочим, тоже не всегда изысканны.

– Да, но в спину я никогда не бью.

Жанна делает вид, что не слышит.

– Дождь перестал. Пошли.

Мы выходим из-под прикрытия. Дождь, действительно, едва накрапывает, и зонтик убран, и вообще нет никаких видимых причин идти, так тесно прижавшись друг к другу. Но мы тем не менее идём. И не только по моей вине.

Дует холодный, пронизывающий ветер. Лампы и деревья бросают свет и тень. Но всё это довольно сложно описывать…

– Декабрь… Какой тоскливый месяц, – произносит негромко девушка, словно разговаривая с самой собой.

– Тоскливая погода или весёлая – это зависит от человека – многозначительно замечаю я. – И жизнь, по-моему, тоже.

– Вы думаете, можно наладить жизнь, как ты хочешь? Что-то не верится.

– Мы углубились в философию… Во всяком случае, если человек не может сам наладить свою жизнь, разумней прибегнуть к помощи того, кто может её оказать.

– Вы рождены, чтобы быть проповедником.

– Не замечал за собой такой способности. Во мне говорит самый банальный практицизм.