Текст книги "Наивный человек среднего возраста"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Впрочем, нельзя сказать, что я абсолютно спокоен. Скорее немного начеку, хотя и полагаю, что опасаться нечего.

– Почему вы увеличили скорость? – спрашиваю я небрежно, заметив, что Андрей вдруг нажал на газ.

– Мне показалось, что за нами следят.

– Именно поэтому сбавьте скорость. Никогда не дразните того, кто за вами следит, мой мальчик. Наоборот: успокойте его. Пусть он расслабится. Пусть даже уснёт. Вы от этого ничего не потеряете.

Действительно, позади нас на приличном расстоянии едет чёрная «волга».

Именно её отражение в зеркальце мешало мне совсем успокоиться. Конечно, это обычная проверка намерений господина советника по культуре. У нас тоже применяется такой приём. Вообще полная взаимность, в точном соответствии с дипломатическими нормами.

И всё же, когда я вижу такую чёрную «волгу» или когда на дороге мелькает коричневато-зелёная форма милиционера, а тем более если мой взгляд поймает взгляд другого человека не в форме и, вероятно, не выполняющего никаких служебных обязанностей, но вызывающего хоть малейшее сомнение, я весь внутренне напрягаюсь. И не потому, что у меня есть основания чего-то бояться, а потому, что все эти компоненты часто невидимой, но реально существующей силы напоминают мне, что в какую-то минуту, очень важную для меня, эта сила вдруг опустит руку мне на плечо и скажет: «Не двигайтесь!»

И всё полетит к чёрту.

Хотя в нашей профессии провалы порой неизбежны и не слишком влияют на твою судьбу, бывают, однако, провалы поистине роковые. Это последний провал, после которого тебя отправляют или глотать пыль в архиве, или выбрасывают на улицу. Сейчас мой провал будет именно таким.

И поэтому даже такая чёрная «волга», выделяющаяся на зелёно-голубом фоне весеннего пейзажа, заставляет меня всего напрягаться и чувствовать, как по спине пробегает холодок.

Впрочем, «волга» исчезает где-то за поворотом, пока мы пересекаем Княжево, и больше не появляется. Люди в ней, наверное, перестали интересоваться мной, а может, это были люди совсем не из той организации. Наконец я совершенно спокойно могу развалиться на сиденье. Я слегка прикрываю глаза, словно собираюсь вздремнуть. Раздумывая, доставить ли себе удовольствие и поспать чуток или нет, я небрежно спрашиваю:

– Кстати, ведь ваша мать бельгийка…

– Бельгийка, – подтверждает Андрей.

– А ваш отец?

– Болгарин, естественно. Но он умер.

– И теперь, кроме жены и детей, вам приходится содержать и мать?

– Что поделаешь…

– Это нелегко, – говорю я сочувственно. – Я понимаю ваше положение, поскольку сам в таком же. Надеюсь, вы живёте не на одну зарплату, а как-то подрабатываете?

– Где?

– У тех, кто за нами следил.

– Нигде я не подрабатываю, – возражает шофёр. – Знаю, что вы не поверите, только я не подрабатываю.

– Значит, вы даёте информацию бесплатно?

Он отвечает не сразу, потому что из-за поворота на встречу нам выскакивает огромный грузовик, и Андрей резко поворачивает руль, чтобы не столкнуться с этим чудовищем. Потом бормочет:

– Какая информация у шофёра?

– Скудная, конечно, но нередко полезная.

– Да, что я вас отвёз туда-то и привёз оттуда-то.

Мы приближаемся к новому повороту, и шофёр снова сосредоточивает своё внимание на дороге.

– Невинные сведения тоже иногда годятся в работе, – замечаю я.

– За невинные сведения никто не платит.

– Отчего же! Я бы, например, заплатил. Вы готовы предложить мне что-нибудь невинное? – спрашиваю я лениво и словно бы шутя.

– Бросьте, господин Томас, – с досадой произносит шофёр, смотря вперёд. – Ко мне и так относятся с подозрением. Не впутывайте меня в свои опасные игры.

– Но речь идёт не об опасных играх, а о вещах совершенно невинных.

– Знакомая сказка! – скептически замечает Андрей.

– Ладно, не будем спорить, – как бы соглашаюсь я, выпрямляясь на сиденье. – Я скажу вам, о чём идёт речь, а вы мне скажете, опасное это дело или неопасное. Согласны?

– Отчего же? Поговорить можно…

В его тоне чувствуется такое же, как и раньше, пренебрежение к моим доводам, но это не мешает мне отметить, что я заработал одно очко.

– Насколько я знаю, вы любите ходить после работы в такие кафе, как «Берлин», «София», «Балкан»…

– А это что, запрещено?

– Нет, наоборот, рекомендуется! Особенно в «Софию».

– А дальше что?

– Это почти всё, что от вас требуется: делать то, что вы и так делаете.

– Вы шутите, – бормочет шофёр.

Однако он невольно сбавляет скорость, словно для того, чтобы иметь возможность лучше вникнуть в то, что я говорю, и я засчитываю себе ещё одно очко.

– Я никогда не шучу, говоря о таких вещах. Вы можете мне не верить, но для меня безопасность и спокойствие людей, с которыми я работаю, важнее собственной безопасности.

– А какая вам польза от того, что я буду ходить пить кофе в «Софии»?

– Не спешите, дойдём и до этого. «Софию» регулярно посещает одна молодая особа, которая меня очень интересует. Поясню, что интерес этот совершенно личный, даже сердечный. Когда я покажу вам её фотографию, вы сами поймёте, что он вполне оправдан. Но вы должны также понять и другое: для нас тут связь с женщиной – дело очень деликатное, особенно если женщина такая, что от неё можно ждать чего угодно. Именно поэтому, прежде чем начать встречаться с ней, я хотел бы располагать некоторыми сведениями…

– А как я получу эти сведения?

– С помощью своих глаз, мой мальчик! Я не прошу вас говорить мне больше того, что вы сами увидите: с кем встречается эта молодая дама, как себя ведёт, в общем, такого рода мелочи.

– Знакомая сказка, господин Томас! – спохватывается шофёр. – Начинаем с мелочей, потом быстро переходим к серьёзным вещам.

– Поверьте мне, ничего серьёзного не будет.

– В эту игру на одном доверии не играют.

– Не спорю. Но я ни к чему другому вас не призываю, кроме как принять от меня пять-шесть тысяч.

– Сколько? – спрашивает Андрей, давая мне возможность засчитать себе ещё одно очко.

– Я говорю, к примеру, тысяч пять-шесть. Если же сведения вам придётся предоставлять долгое время, то и сумма увеличится. А если я попрошу вас о какой-нибудь другой услуге, то что вам мешает отказаться?

– Да, но тогда вы сможете меня оклеветать, – отвечает шофёр. И добавляет: – Мы въезжаем во Владаю.

– Поезжайте дальше. У нас прогулка без определённой цели. Да, так на чём мы остановились?

– Я говорю, вы меня можете оклеветать.

– Сказать, что вы давали мне сведения о какой-то девушке? Не будьте ребёнком! За это ещё никого не повесили.

Андрей молчит. Но выражение его лица свидетельствует о том, что он напряжённо обдумывает моё предложение. Я не собираюсь настаивать. И прежде чем покажу ему фотографию, внимательно послежу за его поведением сам или с помощью других. Любовная связь – дело необыкновенно деликатное. Пока достаточно того, что этот раунд закончился исключительно в мою пользу.

Вот мы уже и проехали село.

Я снова поглубже опускаюсь на сиденье и устремляю взгляд на зелёные холмы вокруг.

– Какой прекрасный день, правда? – произношу я почти с восторгом.

– День как день, – рассеянно отвечает Андрей.

– Нет, вы не правы. Посмотрите! – И я указываю на зелёные холмы перед нами. – Весенний день, мой мальчик… День любви… – И словно устыдившись того, что я так неожиданно размяк, добавляю: – В сущности, я ужасно сентиментальный человек…

Глава 6

Мне не хватает одного главного звена, чтобы образовалась единая цепь. Точнее, мне известны два-три момента, которые могли им стать, но я не решаюсь остановить свой выбор ни на одном из них. Поскольку, как сказал мой помощник, «а кого не раскрыли, то спрашивается: почему?»

Вообще я задаю себе множество вопросов. Шанс, имеющийся у меня, бывает очень редко и вряд ли выпадет ещё раз, это моя единственная возможность выплыть, и потому у меня нет никакого намерения спешить.

Но вот приходит день, когда Бенет заглядывает ко мне в кабинет и сообщает:

– Птица, о которой я вам говорил, внизу. Послать её к вам?

– Вы считаете, что мы сможем её поймать?

– А почему нет? Если только вы не брезгливы, – загадочно отвечает мой помощник.

Смысл его слов становится мне ясен через несколько минут, когда «птица» влетает в мой кабинет. Вид её действительно впечатляет: это высокий молодой человек о длинными сальными, давно не мытыми волосами, с растрёпанной рыжеватой бородкой, в потёртой кожаной куртке, в расстёгнутой на волосатой груди рубашке, узких обтрёпанных джинсах и к тому же босой. Единственный признак цивилизованности – это висящая через плечо гитара.

– Вы желали меня видеть, – самоуверенно говорит молодой человек, останавливаясь с вызывающим видом посреди кабинета.

– Если бы я знал, как вы выглядите, то вряд ли выразил бы подобное желание, – признаюсь я. – Советовал бы вам помыться, прежде чем ходить по учреждениям.

– Не считаю нужным следовать вашему совету, – отвечает высокомерно лохматый. – Вы, насколько мне известно, советник по вопросам культуры, а не гигиены.

– Да, но могу от советов перейти к действиям, если вы не будете держаться скромнее, молодая обезьяна! – произношу я, не повышая, однако, голоса.

– Не сердитесь, понял, – смягчается молодой человек. – Хотите, я вам что-нибудь сыграю?

– Здесь, в моём кабинете, играю только я. Сядьте! Если вас не затруднит, вон на тот деревянный стул.

Я указываю на стул у своего стола, и гость покорно садится.

– Вы, если не ошибаюсь, в третий раз приезжаете в Болгарию? С какой целью?

– У меня мать болгарка.

– Ох уж эти смешанные браки! – бормочу я себе под нос.

Нажимаю на кнопку магнитофончика, и по комнате разносится детская песенка. В посольстве у нас есть более надёжный и постоянно действующий глушитель, основанный на простом принципе текущей воды. Но сейчас я нарочно пускаю музыкальный глушитель, чтобы внушить уважение гостю и показать ему, что перехожу к серьёзной части разговора.

– И это вы называете игрой? – презрительно восклицает молодой человек, едва прослушав первые такты.

Не в силах сдержать своего творческого порыва, он вскакивает и начинает рвать струны гитары, неистово кривляясь всем телом и издавая хриплые вопли, пока, не выдержав, я не начинаю кричать, перегнувшись через стол:

– Прекратите!

Молодой человек замирает на месте точно так же, как вскочил.

– Вы служили в армии? – спрашиваю я уже совсем грубо.

– Я ещё студент…

– А я вам говорю, что через месяц вы будете солдатом.

– Вы совсем не любите музыки… – огорчённо произносит он.

– Садитесь! – приказываю я всё так же грубо.

Он садится, перекидывает ногу на ногу и уставляется взглядом на большой палец ноги.

– Чем вы занимаетесь, пока находитесь здесь?

– Веду светский образ жизни…

– Отвечайте точно и ясно на вопросы. Я не обязан знать, что вы подразумеваете под светской жизнью.

– Встречаюсь с разными интересными ребятами и девчонками.

– С какой целью?

– Я ж вам сказал: у нас светская жизнь… Говорим о музыке и разном другом… Играем… Иногда немного занимаемся любовью.

– А что эти парни – компания или каждый сам по себе?

– Компания… держатся вместе.

– Давно у вас с ними контакт?

– С прошлого лета.

– Что они из себя представляют?

– Ничего особенного. Обыкновенные наркоманы.

– Вроде вас…

– Есть и более пристрастившиеся, – скромно признаётся молодой человек. Потом, словно констатируя факт, замечает: – Вы, я смотрю, не курите…

Я подталкиваю к нему пачку сигарет и зажигалку, выжидаю, пока он закурит.

– И сколько этих подонков?

Он задумывается, загибает пальцы, подсчитывая:

– Семь человек. Четыре парня и три девчонки.

– Назовите их и опишите каждого.

Эта инвентаризация отнимает у нас довольно много времени, потому, что лохматый несёт всякий вздор, в том числе и о своих музыкальных и сексуальных вкусах, и мне часто приходится его прерывать и направлять в русло нужных мне сведений.

Сейчас мне необходим один-единственный индивидуум, но чтобы разобраться, есть ли такой экспонат в этой коллекции обормотов и кто именно, приходится листать весь каталог…

– Боян давно принимает наркотики?

– Ну, что он за наркоман?! – презрительно кривит губы молодой человек. – Так, балуется!

– Что ещё о нём можете сказать?

– Внешне довольно приятный, интеллигентный, молчаливый…

– Если он молчаливый, то как вы поняли, что он интеллигентный?

– Но он же не круглые сутки молчит…

– Недостатки?

– Старомодный.

– В смысле?

– В самом прямом смысле. Мещанские вкусы… Одет почти как вы…

– Может, даже моет шею?

– Боюсь, что да.

Через час лохматый произносит умоляюще:

– Слушайте, а нельзя обойтись без этого противного сиропа?

Он явно имеет в виду приятную мелодию, которую я лично давно уже перестал слышать.

– Сейчас я играю! – отвечаю я строго. – А вы должны плясать под мою дудку.

– Но я пляшу уже два часа!

– Это только начало, – успокаиваю я его. – Расскажите, какие у вас связи помимо этой богемы.

Ещё через час он почти стонет:

– Я сейчас потеряю сознание, если вы мне не дадите немного зелья!..

– Чего?

– Я сказал: зелья! Травки! Марихуаны! Морфия! Вы же советник по культуре… Достаньте хоть одну ампулу в аптечке вашей фирмы!

– Всему своё время. Получите, когда сочтём нужным, и даже не одну. Но вы должны это заслужить. Так что, молодая обезьяна, вернёмся к нашим танцам! Продолжайте!

* * *

Он говорит до тех пор, пока я не приступаю к конкретной постановке задачи:

– Всё должно делаться тайно и без ненужных инцидентов, – предупреждаю я. – Я тебе говорил об армии, но могу нарисовать и более мрачные перспективы.

– Не сомневаюсь, – бормочет он. – Я уже понял, что вы не любите ближнего своего.

– А могу и полюбить. Это зависит только от его поведения. Итак, первое: уговорите Бояна.

– Это не трудно. Было бы что ему предложить.

– Будет, не бойтесь. Второе: приведите Бояна ко мне. Не сюда, конечно. Ко мне придёте завтра утром, и я вам всё подробно расскажу.

– Лучше дайте мне несколько ампул.

Я смотрю на часы: надо заканчивать беседу с любителем светской жизни – пора идти на приём.

Я встаю и отпираю маленькое помещение рядом с моим кабинетом, которое служит мне кладовкой, и где хранятся разные вещи, оставленные мне в наследство предшественником. Открываю упаковку морфия и выношу парню штук десять ампул.

– Это небольшой аванс, – поясняю я. – Потом будут более крупные поставки. Но только для личного пользования. Если поймут, что вы раздаёте наркотики, и пронюхают, откуда вы их получаете, всему конец, в том числе и вам.

Он аккуратно заворачивает ампулы в носовой платок, не обращая особого внимания на мои слова, и кладёт платок в карман куртки.

– Много у вас этих стекляшек?

– Сколько угодно.

– И вы держите их здесь, в кладовке?

– А где ещё?

– И никогда, ни разу не попробовали?

– Представь себе, нет!

– Господи! – хлопает он себя по лбу. – А мы-то думаем, что живём в цивилизованном обществе!

* * *

Как всякое сборище подобного рода, приём совершенно неинтересный. Обмениваюсь из приличия несколькими фразами с коллегами из дружеских посольств, собравшимися здесь в надежде узнать хоть что-то новенькое, что сгодилось бы для украшения ежемесячного отчёта их посла.

Затем направляюсь к мокрой стойке, поскольку во рту у меня пересохло от разговоров. Проложив себе дорогу в не очень густой толпе, беру стакан виски, сильно разбавляю его содовой.

– Как всегда умерен в своих удовольствиях, – слышу за спиной знакомый приятный женский голос.

Оборачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с очаровательной госпожой Адамс.

– Могу я вам что-нибудь предложить?

– Предложите мне то же, что и у вас. Я выполняю просьбу и замечаю:

– Не вижу вашего супруга…

– Ему пришлось уехать сегодня после обеда. Какая-то международная конференция журналистов в Варне или что-то в этом роде. Бедняга… Придётся три дня скучать… Был бы хотя бы летний сезон…

Я подхватываю подброшенную небрежно тему, и мы известное время рассуждаем о скучной профессии дипломата и об этом скучном городе, где нет ни ночной жизни, ни мюзик-холлов, ни поля для игры в гольф. Я лично никогда не играл в гольф, и у меня не было времени скучать в последние месяцы, но мне удаётся так подстроиться к симпатиям и антипатиям этой дамы, что она уже видит во мне родственную душу.

Она гораздо моложе Мэри и довольно красива или, по крайней мере, более эффектна, чем та, а главное, миниатюрнее и больше отвечает моему вкусу. К сожалению, обычно всё, что больше всего подходит тебе, принадлежит другому. Это, однако, не мешает нам болтать о всяких пустяках и, главным образом, о наших общих знакомых:

– Ваш Бенет и на этот раз один, – констатирует госпожа Адамс, заметив поблизости высокую фигуру моего помощника. – Интересно, почему он никогда не берёт свою жену на приёмы?

– Вряд ли ему стоит показываться с ней на людях.

Это утверждение не выражение злобы, а стремление быть точным. Миссис Бенет, может быть, и смотрится у плиты или рядом со стиральной машиной, но она выглядит просто ужасно, когда появляется в своей гостиной, разодетая в небесно-голубое платье, словно взятое напрокат у соседки. Эта дама, вероятно, полагает, что небесно-голубой цвет исключительно идёт к её кирпично-красному лицу и полным кирпично-красным рукам. Но Бенет, обладающий более трезвым взглядом на вещи, понимает, что как бы ни наряжалась его жена, она всегда будет выглядеть прачкой из глухой провинции.

– С женой советника тоже стыдно показываться на людях, – добавляю я, – только он слишком глуп, чтобы это понимать.

– Вы становитесь злым, – замечает с улыбкой дама. – Госпожа советница – чудесный человек… А госпожа Бенет так чудесно готовит…

– Не спорю. К сожалению, мужчину чаще всего интересуют в женщине не человеческие качества и не кулинарные способности. Такая женщина, как вы, к примеру, может привлечь каждого, даже если она не умеет готовить…

– А вы умеете говорить комплименты! – восклицает дама, явно приятно удивлённая. Потом спохватывается:

– Но мне пора уходить.

– В таком случае позвольте мне проводить вас.

– Позволяю. Даже с риском, что Бенет завтра распустит о нас сплетни.

– Слишком мало оснований для сплетен, – успокаиваю её я.

– Но Бенет может что-нибудь присочинить, – замечает она, когда мы направляемся к гардеробу.

– Бенет совершенно лишён воображения, – продолжаю я успокаивать её.

– Да, он мне кажется довольно тупым. Вообще должна вам признаться, что ваш помощник мне совсем несимпатичен, хотя и даёт мне большие возможности обыгрывать его в покер.

– Достаточно того, чтобы я был вам симпатичен, – бормочу я, галантно подавая ей плащ.

Она бросает на меня быстрый взгляд, и этот взгляд напоминает мне тот первый быстрый взгляд, сопровождавшийся словами «ловко вы вывернулись» на другом приёме несколько дней назад. И я решаю, что на сей раз никому не позволю вывернуться.

– К сожалению, я пришёл пешком, – сообщаю я, когда мы выходим на улицу.

– Не беспокойтесь, я на машине. Вон она…

– Я не знал, что у вас «альфа-ромео», – произношу я, когда мы подходим к машине, припаркованной на соседней улице. – Мне не приходилось водить машину такой марки…

– Можете попробовать, – предлагает дама, предоставляя мне место за рулём.

«В таком случае мы попробуем и кое-что ещё»… – говорю я себе. Это, конечно, глупость и ребячество, потому как, несмотря на мою способность предугадывать дальнейшее развитие событий до мелочей, я не удивлюсь, если окажется, что госпожа Адамс просто играет со мной, а в результате будет грандиозный скандал, который положит конец моей карьере, прежде чем я успею осуществить другую, единственно важную операцию.

Это глупость и ребячество, но если ты живёшь всё время под диктовку разума, то наступает момент, когда долго подавляемое безрассудство вдруг прорывается и берёт верх, и сейчас наступил именно такой момент. Будь что будет: я попытаюсь овладеть этой очаровательной маленькой женщиной, не потому что не могу без неё жить, а потому что это будет прекрасная месть её благородному, интересному, элегантному и ещё Бог весть какому супругу.

– Что вы скажете о лёгком ужине в ресторане над озером? – небрежно говорю я, когда мы выезжаем на шоссе.

– Вы очень неосторожны, господин Томас, – неодобрительно качает головой дама. – Это совершенно не вяжется с вашей профессией. В ресторане в Панчарево всегда много народу, и не исключено, что нас там могут увидеть…

– Тогда совершим небольшую прогулку…

– Если вы обещаете вести себя прилично.

– Очень прилично! – подтверждаю я и жму на газ.

Через несколько километров я наугад сворачиваю с шоссе на узкую дорогу, сбавляю скорость и останавливаюсь в уединённом месте на полянке, окружённой кустами.

– И это вы называете приличным поведением! – бормочет дама, когда я заключаю её в объятия.

Она, конечно, сопротивляется, но не очень решительно – она сама умирает от желания, и я почти выношу её на руках из машины, кладу на расстеленный на траве плащ; прерывисто дыша, она позволяет моим дрожащим от нетерпения рукам стащить с неё трусики, и вскоре мы уже не двое воспитанных дипломатов, а животные, слившиеся друг с другом на влажной пахучей траве в полумраке под деревьями.

Потом мы курим лёжа, рискуя, что кто-нибудь заметит огоньки наших сигарет, а затем я снова обнимаю её, в этот вечер я просто ненасытен и не только потому, что эта женщина мне очень нравится, но и потому, что она жена того, другого… Наконец наступает момент, когда дама признаётся:

– Вы утомили меня, Томас… Отвезите меня домой.

Обратный путь проходит в усталом молчании. И лишь когда я останавливаю машину на нужной улочке, госпожа Адамс произносит:

– Ваше приличное поведение достойно всяческих похвал…

– Просто я хотел показать вам, насколько я умерен во всём, ведь вы сами постоянно об этом говорили…

– Признаюсь, я поступила очень легкомысленно. Но всё-таки всё было чудесно, и мне жаль, что это никогда не повторится. Вы же сами понимаете!..

– Естественно. Будьте уверены, я никому не скажу ни слова, – уверяю я, помогая ей выйти из машины.

Я запираю дверцу, подаю ключ даме и выжидаю, когда она, пройдя два дома, скроется в своём подъезде. Госпожа Адамс слегка машет мне рукой, и я ухожу.

Сегодня мне и впрямь везёт. Такие дни запоминаются надолго. Я отомстил этому лощёному красавцу-дипломату лучше, чем если бы писал на него доносы.

«Такие дни запоминаются надолго», – бормочу я про себя, но всё же не могу освободиться от гадкого чувства неудовлетворённости, которое шевелится где-то в глубине души. Я обладал этой женщиной, как лакей в отсутствие господина. И это вовсе не мешает лакею оставаться лакеем. Я обладал ею, но тайно, за его спиной, не имея возможности открыто унизить его.

И снова я испытываю всю горечь двусмысленности моей силы – силы слабого.

* * *

Прошло несколько дней.

Сегодня мне предстоит операция по вербовке начинающего наркомана, если не случится чего-нибудь непредвиденного. Сегодня, в четыре часа после обеда. Для того чтобы ничто не могло мне помешать, я уже в час дня сажусь с Мэри в её спортивную машину и, предупредив, что мы отправляемся не на гонки, а на обыкновенную загородную прогулку, велю ехать в сторону Панчарево.

Таким образом, посещение ресторана над озером всё же состоится, хотя и не с госпожой Адамс. Но в данный момент мне нужна не эта миниатюрная красавица, а именно Мэри и только Мэри, потому что время небольшого загула прошло и наступило время серьёзной работы.

– Если вы хотите что-нибудь спросить по делу, то спрашивайте, пока мы едем в машине – предупреждаю я после того, как, несколько раз взглянув в зеркальце, убеждаюсь, что хвоста за нами нет. – В ресторане ни о чём, связанном с работой, не говорите.

– У меня нет никаких вопросов, я всё запомнила. Не настолько я отупела от виски, как вам кажется.

Она не в настроении. И не только сегодня, а с того момента, когда ей стало ясно, что выполнение этой задачи ляжет на её не такие уж хрупкие плечи.

– Я очень высокого мнения о вашем интеллекте, – замечаю я примирительным тоном. – Иначе я бы не прибегал к вашим услугам.

– Очень тронута, но предпочла бы, чтобы вы считали меня полной идиоткой, лишь бы мне не участвовать в предстоящем деле.

– Это дело, по сути, не более чем обычный разговор. Поверьте, я бы и сам его провёл, если бы говорил по-болгарски, как вы.

– Бенет тоже хорошо говорит по-болгарски.

– Да, но у него такая физиономия, что он любого испугает! А кроме того, он лишён элементарного чувства такта. Бенет годится для переговоров только там, где они ведутся с помощью пистолетов.

Она молчит, сознавая, что препираться поздно. К тому же на шоссе в это время очень интенсивное движение, и всё внимание секретарши сосредоточено на красном автобусе впереди и выжидании подходящей минуты для его обгона. Наконец этот момент наступает или Мэри решает, что он наступил, потому что быстро даёт газ и оказывается рядом с автобусом в то самое мгновенье, когда навстречу нам выскакивает другой автобус. Ещё секунда колебания, и нас раздавит в лепёшку между двумя махинами. Но секретарша со смелостью отчаявшегося до отказа жмёт на газ, несясь прямо ко встречному автобусу, успевает обогнать тот, что движется рядом с нами, выскакивает перед ним и освобождает шоссе за полсекунды до того, как движимый инерцией встречный автобус занимает наше место, ужасно скрипя тормозами.

– Не снижайте скорости, – говорю я. – Не хватало ещё, чтобы нас задержали за нарушение правил дорожного движения.

Она покорно гонит машину, и мы быстро удаляемся от того места, которое чуть не стало местом нашей гибели. Из автобуса, конечно, разглядели наш номер, но это не страшно, в крайнем случае пришлют предупреждение из ГАИ.

– Плохая примета, – говорит немного виновато Мэри. – Чуть нас не раздавили.

– Наоборот, хорошая! Это значит, что все препятствия позади, и путь перед нами свободен.

В другом случае я не отнёсся бы к происшедшему так великодушно. Но Мэри натура нервная, а для выполнения стоящей перед нами задачи необходимо спокойствие, и я не хочу начинать день со ссоры.

– Вы уверены, что за нами нет никакой машины? – спрашивает она, когда по мере удаления от города движение на шоссе становится не столь интенсивным.

– Уверен, конечно. Только в наши дни следить можно и с помощью более современных средств.

– Вы меня успокоили…

– Только что вы спокойно смотрели в глаза смерти, а сейчас волнуетесь из-за того, что за нами могут следить…

Но когда я произношу эти слова, мне приходит в голову, что она, вероятно, не боится, что за нами следят, а хочет этого.

– Или вы надеетесь, что если нам помешают, вам не придётся участвовать в операции?

Мэри не отвечает.

– Я не думал, что вы так трусливы.

Мы подъезжаем к перекрёстку, где дорога сворачивает к селу на берегу озера. Мэри сбавляет скорость.

– Я боюсь не за себя, а за этого парня.

– Напротив. Вы боитесь именно за себя. Вы прекрасно знаете, что если что-то запланировано, то оно будет осуществляться с вами или без вас. Но вам плевать, будет ли это осуществлено, лишь бы обошлось без вас. Лишь бы вы могли успокаивать себя мыслью, что лично вы не принимали в этом участия.

Она снова некоторое время молчит, сосредоточенно глядя на светло-серую залитую солнцем ленту шоссе.

– Я не могу отвечать за все подлости, которые творятся на этом свете. Но должна отвечать за свои поступки.

– Если на ком-то и лежит ответственность, то в первую очередь на мне, затем на моём шефе, а затем на его шефе, а в конце концов всё спишут на положение в мире. И я, и вы только часть системы, и поэтому не несём никакой ответственности. В этом-то и сила нашей системы.

– Хватит, – с досадой произносит она. – Вы уже столько раз это повторяли…

* * *

Обед на террасе над озером проходит не Бог знает как весело, но всё же лучше, чем можно было ожидать. Признаков, что за нами наблюдают, нет. Мэри успокоилась или примирилась со своей участью, что в конечном счёте одно и то же.

Выпивки я заказываю немного – бутылку на двоих, чтобы Мэри не стала слишком болтливой, но она даже не допивает вино: она не сводит глаз с зеленоватой глади озера, рассекаемой медленным движением нескольких лодок.

– Будем возвращаться? – спрашивает она после того, как я расплачиваюсь.

– Да, но чуть позже. А сейчас поедем дальше.

Однако едва мы проезжаем несколько сот метров, как я приказываю:

– Свернём вон туда!

Дорога, на которую мы сворачиваем, узкая и разбитая, а вскоре становится такой крутой, что Мэри останавливает машину. Я достаю одеяло, расстилаю его на траве под деревом, и мы садимся в негустой тени.

– Можете, если хотите, поспать.

– Спасибо, – отвечает секретарша. – Поспите лучше вы. А я буду вас охранять.

Но ситуация требует, чтобы не дилетанты меня охраняли, а чтобы я сам был настороже. С холмика, на котором мы остановились, хорошо видно шоссе, нас тоже могут увидеть, и в данном случае это даже желательно. У того, кто мог бы за нами следить, не должно возникнуть впечатления, что мы прячемся.

Однако за нами никто не следит. В этот послеобеденный час вокруг тихо и безлюдно. По шоссе мимо нас время от времени проносятся машины, и никто на нас из их окошка не смотрит.

Мэри курит, прислонившись к дереву в глядя на шоссе.

– Неужели вы никогда не думаете о судьбе тех людей, которых вербуете?

– Думаю, конечно, но лишь настолько, насколько этого требует выполнение задания.

– Значит, не думаете.

– А зачем вы связались с нашей организацией, если вы так серьёзно задумываетесь над судьбами людей?

– Я не связывалась. Меня заставили…

– Неужели?

– Да, именно заставили…

– Каким же образом?

– А всё тем же – традиционным; предложив мне выход из безнадёжного положения. Выведут из безнадёжного положения, чтобы человек оказался в ещё более безнадёжном положении…

– Всё зависит от степени безнадёжности, – замечаю я примирительно. – Разве одно было не тяжелее другого?

– Не знаю… Я их на весах не взвешивала… Я окончила школу с отличием, но это мне помогло не больше, чем старый номер «Таймс»: единственным местом, которое нашлось для меня, было жалкое место продавщицы в обувном магазине… И вот однажды появился какой-то тип вроде вас – вы ведь все на одну колодку – и спросил: «Вы отлично закончили школу. Нет ли у вас желания продолжить обучение?» «А откуда мне взять деньги, чтобы удовлетворить это желание?» – спрашиваю. «Мы вам дадим, – говорит. – Лишь бы вы согласились обучаться нужной нам специальности». «А что за специальность? – спрашиваю. – Обезвреживать атомные бомбы или прыгать с парашютом?» «Нет, не такое опасное, – говорит. – Славянские языки. Например, болгарский». Я не знала, где эта Болгария, а он хотел, чтобы я изучала болгарский.

– Но вы всё-таки согласились.

– Согласилась… Чтобы продолжить образование… И чтобы вырваться из этой тёмной лавки, где были две неоновые лампы и двести пар немодных туфель… И из-за обещания, что получу место получше, когда закончу учёбу.

– Так оно и вышло…