Текст книги "Наивный человек среднего возраста"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Глава 5

Я приехал в начале марта, сейчас конец апреля, а перемен – во всяком случае, в том, что касается работы, – никаких. Для такого человека, как я, два месяца вполне достаточно, чтобы превратить любое новое дело в расписанные по часам и скучные будни. Три раза в неделю после обеда бесперспективные занятия болгарским языком, три вечера в неделю, проводимые в дружеской компании сослуживцев, и три ночи в неделю, принесённые в жертву любви, или откровенно говоря – потерянные, в обществе Мэри.

Остальное время – работа. Посещение мероприятии и встречи с местной культурной общественностью сведены до минимума и, боюсь, вообще будут прекращены из-за их полной бесполезности. Изучение документов прибывающих и выезжающих также пока не дало ничего, заслуживающего внимания. Три разговора с тремя лицами, числившимися нашими агентами, и один косвенный контакт со Старым, нашим главным помощником, – всё это только для того, чтобы убедиться, что остатки сети нашей агентуры, хотя и совсем беспомощной, налицо. Подробное ознакомление с не особенно интересными справками из секретного архива. Обсуждение того или иного вопроса с занудным Бенетом и размышления о единственной серьёзной возможности в данный момент. О Борисе Раеве.

Я не оптимист, как Адамс, и не пессимист, как Мэри, потому что и то, и другое – глупо. Я счётно-вычислительная машина. А в такие машины не закладывают настроения. И как машина я вычислил, что на сегодня, а может, и на долгое время ставка на Бориса Раева – единственное, что принесёт не просто хоть какие-то успехи, это единственный шанс выплыть, добиться моей реабилитации, а может, и победы. И потому я всесторонне обдумываю возможные комбинации, хотя информация пока очень скудна.

Информация скудна, но сегодня мы на приёме в одном дружеском посольстве, и быть может, интимная обстановка позволит мне утолить жажду знаний. Ту жажду знаний, которая с древности движет миром и которая является единственной причиной его катастроф.

Приём начинается в шесть, а я стараюсь прийти раньше других, когда в залах ещё почти пусто, – хочу, пока не хлынула толпа, перекинуться несколькими словами с коллегой из этого посольства.

– Лучше пройдите сразу на другую половину, – советует мне он, понизив голос. – А вашего человека я приведу к вам, как только он придёт.

По его совету я прохожу вслед за сопровождающим коридор и оказываюсь в комнате, которая, вероятно, служит приёмной.

– Никто вас тут не побеспокоит, но на всякий случай закройте дверь на задвижку, – любезно объясняет сопровождающий и уходит.

Не успел я докурить сигарету, как в комнату входит мой знакомый Савов. Я запираю дверь и приглашаю его присесть. Сам же сажусь напротив, достаю магнитофончик-глушитель и для настроения включаю знакомую неясную мелодию.

– Мне, пожалуй, удалось узнать всё, что можно узнать обычным путём, – заявляет Савов. – Так что прошу больше ни о чём меня не спрашивать.

– Давайте без предварительных условий, – говорю я. – Рассказывайте!

– Раев действительно уже не работает в плановой комиссии. Несколько месяцев назад он перешёл в другой институт и работает по линии СЭВа. Вторая перемена в его жизни, о которой я не знал: он развёлся. Развёлся ещё два года назад и живёт с дочерью на вилле, квартира осталась жене, которая поспешила снова выйти замуж. Больше в его жизни никаких изменений нет, а я вам уже говорил, что он за человек. Из дома – на работу, с работы – домой. Со своими старыми друзьями общается так же, как со мной. Связи у него в основном служебные. Он очень удивился, когда я пришёл к нему, перестал, правда, удивляться, когда узнал, что речь идёт о просьбе похлопотать за меня, зато стал проявлять недовольство…

Савов продолжает в том же духе, сообщая, помимо нужных сведений, много лишнего, но я терпеливо выслушиваю его до конца, затем перехожу к вопросам. Это дело очень нелёгкое: я должен узнать некоторые незначительные подробности так, чтобы Савов не догадался, что меня интересует. Например, работает ли Раев дома со служебными бумагами, где находится его вилла, каково расположение комнат в ней и каков распорядок дня её хозяина.

– Хорошо, – вздыхаю я, когда игра в вопросы и ответы закончена. – Информация у вас довольно скудная, но я больше не буду вас беспокоить.

– Надеюсь, что вы сдержите слово, – замечает Савов, вставая.

– Можете не сомневаться. Если, конечно, и вы сдержите своё. Мы с вами никогда не виделись и не знакомы.

– Не бойтесь, я не самоубийца, – отвечает гость и покидает комнату.

Я выжидаю время, достаточное, чтобы выкурить полсигареты, и в свою очередь покидаю комнату, прохожу, в соответствии с указаниями, через соседний коридор и вхожу в зал с видом человека, отлучившегося в туалет.

Впрочем, общество в эту минуту столь оживлено, что никто не замечает моего появления. Как всегда на приёмах, все толпятся вокруг столов с закусками, занятые почти непосильной задачей – пить, жевать и говорить одновременно. Это, конечно, кощунство с точки зрения хорошего тона, но, как известно, те, кто знает, что такое хороший тон, не обязаны его придерживаться. Хватит того, что они его выдумали.

Сравнительно меньше народу возле мокрой стойки с напитками, и я пользуюсь этим обстоятельством, чтобы взять себе стакан, в котором больше содовой, чем виски.

– Вы и впрямь очень скромный человек, – слышу я над ухом приятный женский голос.

При звуке этого бархатного голоса я внутренне вздрагиваю, ведь при таких же обстоятельствах произошло моё знакомство с Элен. К счастью или к несчастью, в данном случае подобной опасности нет. Дама за моей спиной – прелестная госпожа Адамс в сопровождении супруга.

– Что вам подать? – спрашиваю я услужливо, поскольку я ближе их к стойке.

– По стаканчику того же, что пьёте вы, дорогой, только чтобы содовой было поменьше, – отвечает со своей обычной весёлостью Адамс.

Мы отходим в угол, чтобы освежиться ледяным напитком.

– Вы во всём так умеренны, господин Томас? – продолжает шутить очаровательная жена моего сослуживца.

– Трудно сказать, – отвечаю я. – Ведь что бы я ни сказал, всё прозвучит бахвальством.

Она бросает на меня лукавый взгляд и, смеясь, заключает:

– Ловко вы вывернулись.

А её супруг, который, пока мы обмениваемся этими глупыми репликами, оглядывает зал, замечает:

– Посольство капиталистической страны, как тут выражаются… А сколько народу!

– Что же в этом необычного? – отвечаю я.

– Вам не приходилось бывать на приёмах в нашем посольстве. У нас гостей всего пять-шесть официальных лиц среднего ранга и ещё столько же торговцев, если не считать представителей других посольств, с которыми нам надоело встречаться на приёмах у них.

– Жаль.

– И вправду жаль. Вот ещё один факт, который вы можете прибавить к тем выводам, к которым мы пришли во время нашего первого разговора.

Затем с помощью очаровательной госпожи Адамс мы переходим к более занятным темам, точнее, к сплетням о сослуживцах. В общем, они приятная компания; у госпожи Адамс чудесный бюст, на котором усталый от жизненной суеты человек может остановить свой взор для отдохновения, а господин Адамс любезен и остроумен. И всё-таки я продолжаю испытывать глухую ненависть к этому человеку, потому что знаю, что он будет злословить обо мне с такой же лёгкостью, с какой злословит о других, потому что я помню, что именно он первый распустил сплетни обо мне и что это ему я обязан ссорой с Элен, потому что угадываю за внешней его приветливостью презрение к моей профессии, к моему низкому происхождению. Органическое презрение господина к своему слуге.

* * *

О том, что на дворе конец апреля, вряд ли можно догадаться по восхитительному виду, открывающемуся из окна моего кабинета. Вероятно, Бенет приходит к тому же заключению, потому что, посозерцав некоторое время облупившуюся штукатурку стены, он отходит от этого наблюдательного пункта и встаёт возле моего стола.

– Садитесь, дорогой, не переутомляйтесь, – замечаю я, поскольку не люблю, когда у меня стоят над душой.

Он послушно садится и сидит, пока я изучаю очередной список лиц, приехавших в страну или ожидающих виз для выезда.

– Этот вот, который хочет поехать, чтобы получить наследство, возможно, представляет известный интерес. Пошлите его ко мне, когда он придёт.

Я возвращаю список Бенету и спрашиваю:

– Вы помните две задачи, о которых мы не так давно говорили: выявление объекта и нахождение подхода к нему. Одна уже выполнена – лицо налицо. Что касается второго, то рассчитываю на вашу помощь.

– Легко сказать, – недовольно отвечает Бенет. – Агентуры у нас почти не осталось. А кого не раскрыли, то спрашивается: почему?

Он смотрит на меня с откровенной досадой и выпаливает:

– Ненавижу работать в такой стране, вот что я вам скажу! Я работал в тяжёлых условиях в Южной Африке и снова бы с радостью поехал в какую-нибудь тамошнюю республику, где тебя каждую минуту могут похитить или обокрасть. Вообще я уже на всё готов, лишь бы не прозябать здесь…

– А вы прозябаете?

– А вы что, блаженствуете? Сначала тебя всего загипсуют, а потом говорят: «Теперь посмотрим, как ты танцуешь!»

– В этом есть доля правды, – киваю я. – Но давайте не тратить время на сентиментальные излияния. Давайте сначала я объясню вам, как я решил первую задачу, а вы мне объясните, как вы думаете решить вторую. Итак, объект – Борис Раев…

Достаю из ящика стола небольшую любительскую фотографию и протягиваю её моему помощнику.

– Физиономия эта мне незнакома, – заявляет Бенет, разглядывая фото. – Но имя мне, конечно, известно.

– В таком случае, думаю, вам известно, и какой пост он занимает… а также то, что у него в руках документы, которые нас особенно интересуют.

– Нетрудно догадаться. Что дальше?

– Дальше то, что он работает над этими документами или, по крайней мере, над своими замечаниями по ним – дома. Вообще в определённые дни в его вилле находится часть того, что нас интересует. А часть, как известно, может дать представление о целом.

– Действительно, важное обстоятельство, – признаёт Бенет.

Он прикрывает веки, и лицо его приобретает то немного сонное выражение, которое бывает у него, когда он глубоко задумался.

– Я не спрашиваю о явных пороках, потому что у человека, занимающего такой пост, не может быть явных пороков. Но какие есть у него скрытые? Пьёт тайком? Ему снятся девушки в бесстыдных позах?

– Не знаю, что ему там снится, но бессмысленно идти по этому пути.

– Болезненно честолюбив? Корыстолюбив?

– Оставьте, дорогой! Не напрягайтесь напрасно! Раев лично вообще не фигурирует в моих планах.

– Тогда о каком «объекте» вы говорите? – хмуро рычит Бенет. – Или вы планируете кражу на вилле?

– Такие глупости я не планирую. Хотя ваша догадка не так уж далека от истины…

* * *

Рабочий день кончился, кончился и очередной урок, и я отдыхаю от тяжких трудов, положив ноги на стол и полулёжа на стуле. Рассеянно смотрю на золотую цепочку, которую подбрасываю на ладони, но думаю о другом.

Неожиданно в кабинете появляется Мэри, верная своей привычке входить одновременно со стуком в дверь.

– Сегодня ваш день, – напоминает она. Заметив цепочку, восклицает с наигранным восторгом: – А, вы мне и подарок приготовили!

– Увы, это реквизит, – говорю я, продолжая играть цепочкой, – Я приготовил её для моей любимой преподавательницы болгарского языка или скорее для её дочери, у которой скоро выпускной бал…-

– Но в последний момент стало жалко ей отдавать?

– Не угадали. Я ей предложил, а она отказалась. Можете себе представить!

– Да, отлично представляю себе ваше идиотское положение… Я считала вас более осторожным и тактичным, шеф.

– Но послушайте, я уже несколько раз дарил ей книги, и она их принимала. Кроме того, позавчера она сама заговорила об этом капризе её дочери и о своём огорчении из-за того, что она не может его выполнить. «Эти дети сами не знают, чего хотят, – говорит. – Откуда я ей возьму золотую цепочку с монетой». А чего ради женщина станет мне жаловаться по такому случаю, как не для того, чтобы я ей помог?

– Так получается, потому что вы всегда ищете за словами людей скрытые намёки…

– И ко всему прочему, она изобразила благородное негодование! «Я не привыкла, – говорит, – чтобы мне дарили драгоценности. И не в том возрасте, чтобы менять привычки!»

– Да, представляю себе ваше идиотское положение, – повторяет Мэри.

– В идиотском положении не я, а она. Фанатики… не понимающие реальную ценность вещей.

– Но ценности для разных людей могут быть разными.

– Извините, но курс золота во всём мире одинаковый. И насколько я знаю, он в последнее время не менялся.

– Зато другое изменилось. И не в последнее время, а давно. Вы сегодня не можете покупать людей так, как ваши деды покупали рабов за блестящие побрякушки и бусы.

– Я совершенно не собирался её покупать. Я просто хотел ей доставить удовольствие, оказав маленькую услугу.

– Чтобы попросить её позднее о другой маленькой услуге.

– Не обязательно. Сейчас, по крайней мере, я даже не думал о такой возможности.

– Верю. Но ваше «по крайней мере» звучит подозрительно.

– Перестаньте анализировать. Вы лично не приняли бы такой подарок? – спрашиваю я, покачивая цепочкой, висящей на руке.

– Дайте посмотреть… И вправду, золотая… хотя и совсем простая.

– Простая, не простая, но вы бы не отказались, ведь так? – спрашиваю я и беру цепочку обратно.

– Смотря что вы попросите взамен. Вы согласились бы убить отца за приличную сумму?

– Я бы убил отца и без всякой суммы. Он нас бросил лет двадцать назад и скрылся, чтобы не платить алиментов.

– Тяжёлый вы человек… Ну, а, скажем, если вам предложат ограбить свою мать?

– Сделал бы это немедленно. Но, к сожалению, не я, а она меня грабит. В последнем письме она опять просит денег. Вообще, когда я вижу письмо от неё, я всегда, не распечатывая, знаю, о чём она мне пишет.

– Да, тяжёлый вы человек… – вздыхает Мэри. – Поэтому вы и не можете понять отношение ребёнка к матери. А для этих отсталых людей здесь родина всё ещё мать.

– Мать!.. Чепуха… Слепой фанатизм и ничего больше… В сущности, эта женщина, не сознавая этого, предупредила меня: «Мы с вами, – говорит, – очень далеки не только по языку, но даже по мышлению».

– Точно сказано.

– Не отрицаю. Эти фанатики действительно видят всё не так, как это видит разумный человек.

Я выдвигаю ящик стола и бросаю туда цепочку. Но когда я уже собираюсь запереть ящик, меня вдруг осеняет:

– Впрочем, если она вам нравится, я мог бы вам её подарить.

– Не нужно. Я ведь сказала, что на мой вкус она простовата.

Надо было раньше предложить. А уж если раньше не предложил, надо было молчать. Если ты совершил промах, то когда начинаешь исправлять, получается ещё хуже.

– Пригласите лучше меня куда-нибудь поужинать, – тактично предлагает Мэри, чтобы помочь мне выйти из неудобного положения. – А ещё лучше – пойдём к вам, выпьем немного.

Это действительно лучше. У меня нет никакого настроения разгуливать по ресторанам, глядя снизу вверх на эту величественную женщину. Но я вовсе не прочь побыть с ней в интимной обстановке.

* * *

– Разве вы никогда не чувствуете себя одиноким, Генри?

Впервые она обращается ко мне по имени. Впрочем, она избегает меня называть и по фамилии. Находит способ говорить со мной, никак не называя меня, словно я так, неизвестно кто. А теперь вдруг впервые говорит «Генри». Может, потому что она немного под градусом. Но и в другой раз она тоже была слегка пьяна.

– Нет, никогда не чувствовал себя одиноким.

– Вы феномен.

– Никакой не феномен. Чувство одиночества испытывают те, кто не был одинок и вдруг оказался в одиночестве. А я всегда был одинок, следовательно, я воспринимаю это как абсолютно нормальное состояние.

– Это логично, но очень далеко от истины. Человеку от природы свойственно искать близости и общения.

– Да, но не самого общения, а той пользы, которую можно из него извлечь.

– А разве само по себе общение не приносит пользы? Говорят, есть кошки, которые умирают, если их не гладят.

– Если обратиться за примерами к зоологическому миру, то можно доказать всё, что угодно. Волки, к вашему сведению, живут в одиночку. А когда они вместе, то грызутся. Так что пусть лучше живут в одиночку. А на мой взгляд, человек по природе ближе к волку, чем к вашей сентиментальной кошке.

– «Человек человеку волк»… Какой вы скучный.

Она полулежит на диване в позе, подходящей только для очень интимной обстановки, и я рассеянно любуюсь некоторыми формами её тела, которые потом, вероятно, будут мне только противны.

– Впрочем, не вы один любитель перефразировать старые затёртые сентенции. Один более известный, чем вы, господин сказал: «Ад – это другие»…

– Какой господин?

– Не помню. Не имеет значения. Во всяком случае, он тоже из вашей волчьей партии.

– Этот господин не из моей партии, – отрицательно качаю я головой.

– Неужели?

– Ад – это только те, кто сильнее нас, – уточняю я. – Остальные могут быть и приятными.

– Не такая уж большая разница.

– Капитальная. Ваш господин обрекает на ад всех людей. А по-моему, в аду корчатся только слабые. Сильные туда не попадают.

– Налейте мне ещё, пока вы размышляете, – лениво предлагает Мэри, но явно и сама тоже размышляет о моих словах.

– Налью при условии, что вы больше не будете мудрствовать, – отвечаю я. – Это ваше хобби переливать из пустого в порожнее мне совсем не нравится.

– Но вы же советник по культуре, – напоминает Мэри, пока я наполняю её стакан.

– Парадокс профессии и ничего больше. Наша участь быть теми, кем мы, в сущности, не являемся.

Она берёт стакан, не меняя позы ленивой одалиски, и бормочет, окидывая взглядом комнату:

– Вы и на этот раз позаботились о цветах… Теперь я, по крайней мере, уверена, что это внимание вы проявляете ко мне, а не к жене…

«Ошибаетесь и на этот раз, милая», – отвечаю ей про себя, потому что я и не думал проявлять к ней внимание. Цветы покупает и меняет горничная, так же, как мыло и продукты, которыми набит холодильник.

– У этих цветов нет той силы, о которой вы говорите… И всё-таки посмотрите, какая красота! – Мэри указывает на большую вазу с крупными красными гвоздиками. – Вы не задумывались об этом, Генри?

– О чём именно?

– О силе красоты.

– Теперь мы перешли от животного мира к растительному, – страдальчески вздыхаю я.

– Хорошо, перестану вам надоедать, но после того, как вы мне дадите последнее пояснение.

– Если оно действительно будет последним… Мэри отпивает немного виски и спрашивает:

– Каким образом человек становится сильным?

– Хорошо бы было, если б я мог так же легко ответить, как вы спрашиваете… Способов, знаете ли, так много…

– Я спрашиваю о вашем способе.

«Спасибо за комплимент, – говорю я про себя. – Значит, ты меня считаешь сильным», но вслух, конечно, я произношу другое:

– Мой способ вряд ли вам пригодится. Человек, который испытывает чувство одиночества, не может быть сильным.

* * *

Мы провели достаточное время в постели, но, против обыкновения, Мэри ещё не заснула, что меня и раздражает. Эта женщина, когда не спит, обязательно разговаривает.

– Я вспомнила опять эту историю с золотой цепочкой, – говорит она, хотя я делаю вид, что засыпаю. – И думаю…

– Думайте молча, – бормочу я, поворачиваясь к ней спиной.

– Но я хочу думать вместе с вами, Генри!

Она садится в постели, откидывается на высокие подушки и курит так спокойно и сосредоточенно, словно решила всю ночь провести таким образом.

– Вы же обещали мне бросить это хобби, по крайней мере, на этот вечер.

– Но вы же не ответили на мой вопрос. Так ответьте сейчас…

Я молчу и снова делаю вид, что засыпаю, однако она принимает моё молчание за знак согласия и опять начинает:

– Раз уж мы заговорили о золоте, правда ли, что вы дали тому чёрному генералу целый чемоданчик золота незадолго до того, как его убили?

– С чего вы это взяли? – спрашиваю я, открывая глаза.

– «Молва растёт на ходу» – такое латинское выражение мы учили в школе.

– Молву, вероятно, и на этот раз распространяет Адамс.

– Не знаю уж, кто её распространяет.

– Оставьте в покое чёрного генерала, – бормочу я. – Вы все так им интересуетесь, словно он ваш дядюшка.

– И всё же это правда насчёт золота?

– Правда! – неожиданно выпаливаю я. – Как бы невероятно это ни звучало, правда! Я передал ему целый чемоданчик золота ровно на сто пятьдесят тысяч!

Я считал, что заткнул ей рот. Но Мэри не унимается:

– А отдали бы вы ему этот чемоданчик, если бы знали, что через полчаса его убьют?

Она начинает играть в следователя, эта дама с обнажённым бюстом, но у меня нет никакого желания участвовать в её игре.

– Вы, похоже, не допускаете, что у меня имеется хоть, какая-то, но мораль, – замечаю я.

– Почему не допускаю? – поднимает она брови. – Я просто спрашиваю, может ли устоять ваша мораль против ста пятидесяти тысяч долларов?

* * *

– К Бенету пришёл человек по делу о наследстве, – объявляет Мэри.

Сейчас она одета в строгий синий костюм, а лицо у неё просто целомудренное, потому что дело происходит уже на следующее утро и в моём кабинете.

– Хорошо, пусть пришлёт его ко мне, – прошу я. И когда она собирается уходить, добавляю: – Хочу узнать, сколько стоит его мораль.

Через несколько минут появляется и сам «наследник», элегантно одетый мужчина средних лет, из тех, кто всегда пользуется одеколоном для бритья, носит неизменный белый носовой платочек в кармашке пиджака и заботится о чистоте ногтей.

Я приглашаю его сесть и так сочувственно спрашиваю, как идут его дела, точно я всё утро только об этом и думал.

– Лучше некуда, – приятно улыбается гость. – Сначала стараешься набрать как можно больше клиентов, а когда их становится слишком много, понимаешь, что ты их раб.

– Ваш покойный дядюшка тоже был зубным врачом, не так ли?

Он утвердительно кивает головой.

– И если судить по наследству, у него тоже была обширная клиентура, – добавляю я как бы вскользь. – Как вы думаете, могли бы вы заработать здесь столько денег, сколько ваш дядя заработал у нас?

– Исключено, – без колебаний отвечает гость.

– Да, мы страна, в которой способные и трудолюбивые люди хорошо зарабатывают, – удовлетворённо обобщаю я.

– Смотря с какой точки зрения на это взглянуть: зубного врача или пациента, – улыбается гость.

– Да, конечно. Но мы с вами сейчас должны решить другую проблему, – напоминаю я, поскольку я обменивался с ним первыми репликами лишь для того, чтобы прощупать почву.

Я напускаю на себя официальный вид и сухо объясняю:

– Дело о вашем наследстве весьма запутанное и не может быть решено без вашего присутствия на месте… и без нашего вмешательства в вашу пользу, разумеется.

– Вы хотите сказать, что всё зависит от вас? – спрашивает обескураженный посетитель.

– От нас или от вас, это, как вы заметили, с какой точки зрения посмотреть.

– Не понимаю.

– Очень просто: мы вам окажем услугу, вы нам окажете услугу.

– Я вообще-то считаюсь услужливым человеком, – замечает многообещающе гость. – Но в данном случае вы же не платите мне гонорар, а я должен получить наследство, которое принадлежит мне по праву.

И он снова улыбается своей приятной улыбкой.

– Это тоже обстоятельство, к которому можно отнестись по-разному в зависимости от точки зрения, – отвечаю я. – Дядя ваш скопил состояние там, у нас. Деньги ему давали наши граждане.

– Но они же давали ему их за его труд, и эти деньги уже стали принадлежать ему.

– Бесспорно, – киваю я терпеливо, – Но согласитесь, что мы не слишком заинтересованы в том, чтобы переводить сюда деньги, которые заработаны у нас. И если мы сумеем содействовать их переводу, то окажем вам большую услугу, за которую хотели бы, чтобы нам тоже оказали услугу, совсем маленькую.

– Не понимаю, что вы имеете в виду…

– О, просто речь идёт о том, чтобы вы иногда принимали у себя моего помощника, у которого часто болят зубы…

– И это всё?

– Почти всё…

– В каком смысле «почти»?

– В том смысле, что у моего помощника есть знакомая, у которой могут разболеться зубы.

– От этого никто не застрахован, – соглашается гость.

– Так вот, я думаю, что вы были бы не против, если бы двое хороших знакомых встретились у вас.

– Почему нет?! Если они встретятся в приёмной…

– Почему в приёмной? Вы вдовец, квартира у вас большая, а любовь, знаете ли, такой цветок, который вряд ли расцветёт в приёмной, где полно народу.

Гость качает головой.

– Мне очень неудобно, но я вынужден вам отказать. У меня зубоврачебный кабинет, а не дом свиданий.

– Речь идёт о встречах очень интимного характера, – поясняю я.

Он бросает на меня недоверчивый взгляд.

– Даже если это и так, то боюсь, что не смогу быть полезным вашему помощнику.

– О, мой помощник как-нибудь избавится от зубной боли. Плохо то, что вы не получите наследства. Из-за какого-то детского страха.

– Вы представитель цивилизованного государства, а так спокойно угрожаете мне незаконными действиями, чтобы вынудить меня тоже совершить незаконные действия!..

– Не волнуйтесь, никто не собирается вас принуждать.

Посетитель медленно встаёт, опирается левой рукой о стол и сжимает пальцы правой, словно хочет посмотреть, в порядке ли у него ногти.

– Вы хотите, чтобы я дал вам по зубам, – тихо произносит он, слегка наклоняясь ко мне через стол. – И я, наверное, сделал бы это, если бы не боялся, что потом мне же придётся их вставлять!..

У меня нет намерения отвечать на такие выпады, и я провожаю гостя до дверей, а потом какое-то время следую за ним мысленно. В сущности, сейчас у меня нет необходимости в его квартире и даже если бы он мне её предоставил, вряд ли я когда-нибудь воспользовался бы ею, да и то после тщательной проверки. Но ведь никогда не знаешь, что и в какой момент тебе понадобится. И потом, всё зависит от характера, а я не из тех, кто оказывает реальные услуги за просто так.

Некоторое время я рассеянно созерцаю стену, вернее календарь с обнажёнными бёдрами девиц из ревю на Бродвее. Соблазнительная картинка. К сожалению, не все поддаются соблазнам. Почему?… Очевидно, сила соблазна сталкивается с другой силой – силой страха. Неосознанного, но властного страха перед требованиями морали, десятью божьими заповедями, этикой коммунизма и Бог весть чем ещё, вообще всем тем, чем нам забивали голову с раннего детства и что, в конечном счёте, сводится к идиотскому соображению: «А что скажут люди?…» Что скажут? По мне, пусть говорят, что хотят. Важно достичь той вершины, когда они не посмеют говорить тебе это в глаза, и будут шептаться у тебя за спиной, а как только ты обернёшься, виновато замолкать и подобострастно улыбаться тебе. Тогда они становятся подлецами и сознают, что они подлецы, а ты, какую бы подлость ни совершил, чувствуешь себя свободным и сильным и на две головы выше всей остальной рабской сволочи.

Конечно, зубной врач поразмыслит слегка и через недельку, успокоившись, придёт опять к нам, но уже не для того, чтобы выбить мне зубы… Однако, когда он явится, я уже буду полон сомнений, не подослал ли его кто-нибудь. Так что в любом случае – прощай, наследство!

* * *

Весна уже в полном разгаре, и я вижу из окна спальни распустившиеся деревья парка и говорю себе, что в воскресный, да ещё в такой солнечный день просто преступление сидеть в этой мрачной квартире. А уж если я что-то решил, то всегда перехожу к действиям. Так что через час Андрей останавливает «шевроле» возле ипподрома в Банкя.

Выйдя из машины, я направляюсь к Бенету, который стоит в нескольких метрах от беговой дорожки.

– Личность интересующей вас молодой дамы установлена – приветливо рычит мой помощник, здороваясь со мной кивком головы. – Вон то легкомысленное существо в смешной шляпе.

Я вскидываю бинокль, который предусмотрительно прихватил с собой, и совершаю беглый обзор беговой дорожки и маленьких кучек зрителей. Публика не слишком многочисленна, и я тотчас замечаю то самое легкомысленное существо в светлом летнем костюме и в такой же светлой широкополой шляпе.

– При здешних масштабах ваш бинокль, по-моему, кажется нелепым, – не удержался, чтобы не сделать замечание, Бенет.

– Однако с его помощью можно очень хорошо разглядеть «ахиллесову пяту» нашего общего знакомого.

«Ахиллесова пята» выглядит весьма приятно, она такая же свеженькая и совсем зелёная, как и все вокруг этой ранней весенней порой. Девушка, хотя и вымахала ростом, но её легче представить в школьном переднике и за партой, чем в этой компании разбитных парней, передающих друг другу плоскую бутылку с какой-то коричневой жидкостью, наверняка не микстурой от кашля.

– Хорошо, что у строгих отцов бывают не очень строгие дочери, – бормочет Бенет, чей взгляд в данный момент также устремлён на «ахиллесову пяту».

И осенённый какой-то мыслью, он спрашивает:

– Не с этим ли легкомысленным созданием вы собирались устраивать мне свидания у зубного врача?

– Не говорите чепухи, – отвечаю я спокойно. – Я нарочно вёл себя с зубным врачом как слон в посудной лавке. Но этот только что распустившийся, уже порочный цветок предназначен для нежных рук, а не для таких лап, как ваши, Бенет.

– К вашему сведению, у меня крепкие не только руки, но и зубы, – с достоинством осведомляет меня мой помощник. – В последний раз они болели, дай Бог памяти, когда у меня выпадали молочные.

– Охотно верю, но сейчас эти биографические подробности не имеют значения. Важно другое, где нам найти эти нежные руки.

Я снова осматриваю в бинокль панораму и снова разглядываю дитя порока. В этот момент оно прижалось губами к плоской бутылке. Питьё явно горькое, но дитя старается не морщиться, чтобы не считали, что оно ещё дитя.

Внимание Бенета незаметно переключилось на беговую дорожку, где несколько лошадей готовятся к забегу.

– Что вы скажете, Томас, насчёт пари на небольшую сумму?… Я бы охотно поставил на номер семь.

– Обратитесь с таким предложением к вашему приятелю Адамсу, – отвечаю я. – Вон, видите, он подъезжает. Что касается меня, то я отбываю.

Я направляюсь к машине, но мне не удаётся избежать встречи с приближающимися коллегами – четой Адамс и четой советника. Обе пары в самом безоблачном весеннем настроении, и госпожа советница шагает так широко и решительно, словно собирается принять участие в состязаниях в качестве беговой лошади.

– Очень рано уходите, дорогой… – замечает Адамс, пожимая мне руку в ответ на моё приветствие.

– Как всегда, умерен в своих удовольствиях, – с улыбкой произносит госпожа Адамс.

Я застаю Андрея в машине, он положил голову на руль, видно, решив использовать паузу в служебных делах, чтобы немного вздремнуть, греясь на солнышке.

– В город? – спрашивает он, стряхивая с себя дремоту.

– Нет, в горы! Такая погода только для поездки в горы, мой мальчик!

* * *

Машина катит среди цветущих деревьев по неширокой, с очень крутыми поворотами дороге между Банкя и селом, которое, по словам Андрея, называется Княжево, я беззаботно откинулся на спинку сиденья рядом с шофёром, успокоенный тем, что руль в руках не Мэри, а настоящего профессионала.