Текст книги "Наивный человек среднего возраста"

Автор книги: Богомил Райнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Он, видно, и мою голову не жалеет, потому что в следующую секунду тормозит так резко, что я стукаюсь головой о спинку сиденья.

– Ну прямо лезет под колёса, – произносит Андрей с негодованием, указывая на человека, неожиданно оказавшегося на мостовой перед нашей машиной.

Тот виновато ускоряет шаг, торопясь перейти дорогу, и чуть не попадает под колёса едущей рядом машины.

– Ходят как слепые, дорогу и ту переходят не глядя, – продолжает бурчать Андрей, давая волю всегдашней нелюбви шофёров к пешеходам.

Дождь всё ещё льёт, и он сосредоточенно всматривается вперёд.

– Значит, вы противник свободных отношений? – пытаюсь я вернуть его к нашей теме.

– Да, я не настолько культурный… – признаётся Андрей.

– То, что она встречается с другим, ещё не самое плохое, – замечаю я, – бывает кое-что и похуже…

– Когда встречается с двумя-тремя сразу, – замечает шофёр.

– Нет. Когда начнёт везде болтать о наших отношениях.

– Да, вам, дипломатам, это ни к чему.

– А кто ещё вертится вокруг неё?

– Пока никто.

– Может, кто-то ждёт своей очереди? Может, заглядывается на неё издали, как вы?

– Нет, такого я не замечал.

Он снова нажимает на тормоз, на сей раз не так резко, и я пережидаю, пока он выскажет всё обычные нелестные замечания в адрес пешеходов.

– И долго они сидели вдвоём? – спрашиваю я, когда мы снова трогаемся.

– До вечера.

– И, конечно, ушли вместе?!

– Известное дело.

– Паренёк, наверно, недурён.

– Внешне неплохой. Высокий, серьёзный, я хочу сказать, с виду кажется серьёзным.

– Парень с характером, – подсказываю я.

– С характером, – бурчит пренебрежительно Андрей. – Все мы воображаем, что у нас есть характер… Пока нас кто-нибудь не прижмёт…

* * *

– Сегодня утром я был у маникюрши, – сообщает Бенет, входя в кабинет, словно это важнейшее событие года.

– Поздравляю, – бормочу я, не поднимая глаз от бумаг.

– Есть поздравление и вам! – замечает с ноткой злорадства мой помощник. – Текст гласит: «Икс тяжело болен. Необходима срочная операция».

– Да, это вам не маникюр сделать, – признаю я, отрываясь от бумаг. – И именно сейчас, когда нам нужен надёжный канал.

Я задумчиво гляжу на стену, на вызывающе выставленные голые бёдра «гёрлс» и ракетку теннисиста, который словно готовится ударить меня по голове.

– У меня такое впечатление, что все ваши люди больны, – кислым тоном замечаю я.

– Они не от рождения больные, – отвечает не менее кислым тоном Бенет. – Но в здешнем климате люди легко заболевают. А мы хотим их использовать на полную катушку, нарушаем все обещания, и в результате получается провал.

– Ладно, ладно, расскажите это шефу, когда поедете в отпуск.

Бенет не отвечает, но по лицу его видно, что он мысленно посылает меня куда подальше.

– Если мы Икса отправим лечиться, есть у нас кому его заменить? – возвращаю я его снова к реальности.

– Старый утверждает, что есть. Но вопрос с Иксом нельзя больше откладывать.

– И не будем.

– Ах да, явился тот, с гитарой, – спохватывается мой помощник. – Требует ещё ампулы.

– Вы дали?

– Откуда они у меня? Он ждёт внизу, в приёмной, топчет там ковёр своими грязными ногами.

– Этот тип становится опасным, – замечаю я. – Ему же было сказано, чтоб он больше сюда не являлся.

– Я думаю, пора его отсылать, – тут же соглашается Бенет.

– Вот именно… Тогда узнайте, когда поезд, и закажите два купе для Мэри и для меня…

– Вы имеете в виду поезд в Стамбул?

– А куда же ещё?… Этот с гитарой пусть отправляется в том же направлении самолётом. Скажите ему…

В это мгновенье на пороге появляется моя секретарша с присущей ей манерой входить раньше, чем стучаться.

– Господин Томас, вас зовёт к себе посол.

– Как раз вовремя, – бурчу я. И добавляю, обращаясь к Бенету: – Потом закончим наш разговор.

* * *

Памятник неизвестному дипломату снова предстаёт предо мной – стоящим позади письменного стола и опирающимся о него рукой. При моём появлении шеф не соблаговолил нарушить ни на миг свою позу памятника, и только тонкие поблекшие губы едва уловимо раздвинулись:

– Садитесь!

Я неторопливо прохожу долгий путь от дверей до гарнитура в стиле мадам Помпадур или её венценосного любовника и развязно опускаюсь в одно из кресел. За всё время моей работы здесь посол ни разу не пригласил меня для беседы, если не считать первой злополучной встречи, и я даже не имел чести видеть его ещё хоть раз, если не считать приёмов, на которых я обычно держусь на порядочном расстоянии от него среди других сотрудников.

– Ваше присутствие здесь почти незаметно, Томас, – произносит посол.

Голос его суше прошлогодних макарон.

– Конечно, – продолжает он, – это лучше, чем если бы вы ознаменовали своё присутствие каким-нибудь скандалом, как ваш предшественник. Но всё же коль скоро у нас есть советник по культуре, то должна вестись и хоть какая-то культурная деятельность…

Он устремляет на меня свой неподвижный холодный взгляд, чтобы оценить эффект от своего силлогизма. И поскольку он явно ждёт от меня какой-то реакции, я позволяю себе продолжать разговор, не меняя своей непринуждённой позы:

– Не собираюсь хвастаться своей деятельностью, но раз вы, как я вижу, вообще считаете, что она не ведётся, то осмелюсь заметить, что это не так. Я посетил все редакции, установил контакты с телевидением, с университетом, радио, договорился о некоторых акциях в плане культурного обмена и направил письма с просьбой прислать соответствующие материалы…

Большая часть этого скромного отчёта – чистая ложь, однако это не мешает моим словам звучать убедительно.

– Но вы не поставили меня в известность ни об одном из этих действий, – восклицает с некоторым замешательством шеф. Моя тирада явно оказалась для него неожиданной.

– Но вы же никогда не вызывали меня для отчёта!..

– Да… Очевидно, наши взгляды на порядок работы сильно различаются, – замечает шеф тоном, который претендует на то, чтобы быть ироническим. – Похоже, я стал жертвой иллюзии, что вы должны ко мне являться с отчётом, а не я звать вас… Ну, хорошо. Допускаю, что вы не сидели сложа руки, но ваша деятельность всё же ограничивалась текущей работой… А нам необходимо наладить контакты, имеющие перспективу. Поэтому я предложу вам провести несколько мероприятий иного характера. Прежде всего мы можем начать с показа какого-нибудь подходящего фильма, объединить его с небольшим коктейлем и пригласить интересных для нас журналистов, деятелей искусства… вообще…

– Чудесная идея! – с энтузиазмом восклицаю я. – Но, к сожалению, осуществлять её придётся без меня… Мне срочно надо выехать в Стамбул.

– Но как…

– А так: надо. Я как раз сегодня утром собирался поставить вас об этом в известность.

– Но вы должны не ставить меня в известность, а спрашивать разрешения. И я вам ещё не разрешил!

– Но ведь я именно этого и жду, чтобы вы мне разрешили.

– Но вы… вы…

У некоторых людей, не привыкших, чтобы им возражали, это вызывает такой шок, что они теряют дар речи и начинают заикаться. Но заикающийся говорит медленно, а я очень спешу.

– Видите ли, господин посол, если вам необходимо долго обдумывать вопрос о разрешении на мою поездку, то у вас будет достаточно времени после моего отъезда. А я поеду и без вашего благословения. Дело неотложное. Пока вы тут будете играть в коктейли и дипломатию, я должен заниматься работой… не той фиктивной – культурной, а той неотложной, настоящей, грязной работой, для которой вы служите только ширмой!

– Вы грубы… вы… – продолжает заикаться шеф, с трудом сдерживая ярость.

– Как полицейский… Вы это хотите сказать? – добродушно смеюсь я. И прежде чем пуститься в долгий обратный путь к двери, бросаю тем же тоном: – Однако идея у вас чудесная!.. Желаю вам успеха в этом милом культурном развлечении.

* * *

– Но вы ничего не говорили мне об этой поездке… И даже не спросили моего согласия, – сердито замечает Мэри.

И эта – туда же! Похоже, тут все – мои начальники, один я – подчинённый.

– Послушайте, дорогая, я не считаю нужным испрашивать заранее вашего согласия, когда речь идёт об исполнении вами служебных обязанностей.

– Это не входит в мои служебные обязанности. Вы опять хотите меня впутать в какую-то историю…

– Это именно ваши служебные обязанности. Вы сопровождаете меня в качестве секретарши и ничего больше!

На сей раз её раздражение передалось и мне. Мэри бросает на меня испытующий взгляд и произносит уже более мягким тоном:

– Хорошо, посмотрим… Но имейте в виду…

– Да, да, я буду иметь в виду всё, что нужно, только оставьте меня одного, мне ещё кое-что надо сделать.

Она с сердитой гримасой уходит.

Чуть позже её место в кабинете занимает Бенет.

– Я отправил этого… – рапортует он. – Сговорчивый оказался…

– Молодые люди всегда бывают сговорчивыми, когда можно уклониться от службы в армии, – замечаю я.

– Я тут кое-что сочинил насчёт Адамса. – Бенет достаёт из кармана несколько напечатанных на машинке сложенных листков. – В субботу вечером он очень разговорился…

– Вероятно, воодушевлённый своей победой над вами…

– Пожалуй, да, – неохотно признаётся мой помощник. – Вообще он стал болтлив и тут наболтал такое…

– Подчеркните это.

– Я подчеркнул.

– Тогда посылайте без меня. Сейчас у меня голова занята другим. У меня, дорогой, такое ощущение, что начинается последний раунд.

– Это ещё ничего не значит.

– Многое значит, многое! Прикажите Старому подготовить новый канал… И следить за тем, что происходит на вилле.

– Что ещё?

– Всё остальное не зависит ни от вас, ни от меня. Всё остальное в руках этой старой капризной дамы – Судьбы.

Глава 8

С глухим равномерным постукиванием, свидетельствующим о совсем небольшой скорости, «Восточный экспресс» движется в полумраке весенней ночи. И поскольку я не люблю неясности, я опускаю занавеску на окне, вытягиваюсь как есть, в одежде, на мягкой полке и покорно отдаюсь покачиванию в ритме колёс.

Дверка между двумя купе открыта, и в её прямоугольной раме, как на картине, видна пышная фигура моей секретарши, возлежащей в своей обычной, не слишком целомудренной позе, на нижней полке в соседнем купе и углубившейся в чтение, очевидно, какого-то детектива.

– Вы читаете детективные романы? – спрашиваю я, чтобы отогнать от себя сон.

– Раньше читала. А теперь лень. Она откладывает книгу и смотрит на меня своими тёмными глазами.

– Помнится, был роман «Убийство в Восточном экспрессе»…

– Причём тут это? – спрашиваю я.

– При том, что мне сейчас захотелось увидеть вас на месте убитого.

– Будет и это, – охотно соглашаюсь я. – Хотя и не сейчас. Вы, как любительница латинских изречений, наверное, не забыли, что, как говорится, все мы смертны.

– Но не все заслуживают, как вы, насильственной смерти.

– Смерть редко бывает добровольной, она почти всегда бывает насильственной, – замечаю я философски. – Даже когда мы умираем в своей постели.

– Иногда мне кажется, что я могла бы добровольно закрыть навсегда глаза. Просто так, от усталости и отчаяния.

– Держу пари, что такие мысли приходят вам в голову главным образом когда вы перепьёте… А мне хочется жить! Мне по-настоящему хочется жить. И притом – хорошо!

– Вы считаете, что вы можете жить хорошо? – поднимает брови Мэри.

– Хорошо по моим понятиям, а не по вашим, дорогая.

– А что составляет ваш идеал счастливой жизни?

– Всё самое обычное… В нём нет ничего, что произвело бы впечатление на возвышенные натуры вроде вашей.

– И всё же?

– Ну, например, чтобы я мог войти в кабинет посла, как сегодня, и когда он начнёт меня высокомерно поучать, иметь удовольствие сказать ему: «Вот что, старичок, продолжите свою тираду в коридоре, поскольку я только что назначен на ваше место и кабинет в данный момент мне нужен!»

– Мелочные, смешные амбиции… – поджимает губы секретарша. – Вы мечтаете стать послом.

– Чепуха. Я мечтаю утереть нос какому-нибудь послу.

– И это тоже мелочно. Вы напоминаете мне моего младшего брата, заветной мечтой которого было стать хорошим боксёром…

В этот момент в мою дверь легонько постучали. Я открываю, предварительно захлопнув дверку в соседнее купе.

Как я и ожидал, входит проводник. Человек лет пятидесяти, с изборождённым морщинами лбом и какими-то погасшими глазами, которые стараются не смотреть на меня и вообще мне не нравятся.

– Вас кто-нибудь видел? – спрашиваю я. Тот качает отрицательно головой:

– В коридоре пусто.

– Садитесь, – говорю я и отодвигаюсь к окну, чтобы освободить для него место.

Но проводник продолжает стоять, слегка покачиваясь в такт движению поезда.

– У меня для вас новости от Старого, – говорю я. – Он тревожится за вас.

– Я сам больше тревожусь за себя, – глухо отвечает проводник.

– Есть основания тревожиться?

– Меня задержат. Это вопрос нескольких дней… может, и часов.

– Почему вы так думаете? – участливо спрашиваю я.

– По всему. Уже два раза проверяли мой багаж по дороге на Свиленград. Раньше этого никогда не делали.

– Раньше не делали, а теперь – контрабанда наркотиков. Искали гашиш или что-то в этом роде.

– Искали не это, – упрямо возражает проводник.

– Если бы искали что-то другое, то не рылись бы в вашем багаже, а ощупывали бы ваше бельё, шов за швом каждую складочку вашей одежды. Вы должны бы понимать в таких делах…

– А то, что за мной постоянно ходит человек, подслушивает, о чём я говорю с приятелем в кафе, что следят за мной даже тут, в вагоне?

– Вы просто переутомились, и у вас нервное истощение, – сочувственно отмечаю я.

– По-вашему, я фантазирую.

– Нет, но вы всё толкуете превратно. Депрессия всегда связана с беспричинным страхом, а для беспричинного страха ищут оправдания и причину.

– Извините, но я не ребёнок.

– Поймите, если бы вас действительно серьёзно подозревали, то прежде всего постарались бы вас не спугнуть раньше времени. Проверки на таможне, открытая слежка – всё это может помешать осуществлению их планов, если у них относительно вас есть серьёзные планы, потому что вы испугаетесь и с первым же рейсом сбежите в Стамбул.

– Легко вам рассуждать, вам ничего не грозит, – продолжает стоять на своём проводник. – А мой арест, может, вопрос нескольких часов.

Он снимает тёмно-коричневую форменную фуражку и вытирает ладонью уже лысеющую голову. Потом снова начинает говорить, сначала глухо и устало, затем всё более сердито.

– Пять лет играть с огнём… «Передай это… Перевези то»… Туда-сюда, туда-сюда… И пять лет Старый и все вроде вас сулят мне, что переправят меня за границу… А я всё езжу, и верёвка всё туже затягивается вокруг моей шеи, меня того гляди схватят, а вы все мне поёте одну и ту же песню, и всё откладываете, все обманываете меня… Только у меня уже терпенья нет… Говорят вам, нет у меня больше сил!

– Ну что ж, идите и чистосердечно сознайтесь во всём, чтобы вам смягчили приговор, – заканчиваю я вместо него.

– Я такого не говорил, – вздрагивает проводник, но по выражению его лица видно, что если он этого и не произнёс, то во всяком случае думал об этом. – Я хочу, чтобы сняли с меня этот груз, и больше ничего! Чтобы вы сдержали обещание! В конце концов, есть дипломатическая почта, используйте её!

– Когда нам нужна дипломатическая почта, мы ею пользуемся. Когда нам нужны вы, прибегаем к вашим услугам. К вашему сведению, дипломатическая почта посылается очень редко, и вообще это касается нас, а не вас.

– А вопрос о моей жизни? Это тоже только меня касается?

– Да… У вас глубокая депрессия, – вздыхаю я, словно врач, установивший, наконец, неутешительный диагноз. – И ничего, кроме депрессии, вам не угрожает. Но поскольку она сама по себе представляет опасность, мы действительно хотим сдержать своё слово, это будет ваш последний рейс. Вы довольны?

Проводник молчит, видимо, соображая, насколько он может верить моим словам.

– А где ваши деньги?

– Деньги!.. – презрительно отвечает он. – Мелкие суммы, которые вы давали, лежат в банке в Стамбуле.

– А теперь на прощание вы получите сумму покрупнее, – говорю я добродушно. – А мои жена и дети?

– Всему свой черёд. Сначала переправим вас, а потом и их высвободим. Есть туристический сезон, всякие мероприятия на границе и масса других способов вывезти и их. Вы сами понимаете, что это нельзя сделать одновременно.

– Без них всё остальное не имеет никакого смысла, – произносит апатично и словно бы про себя проводник.

– Итак, как только прибудете в Стамбул, возьмите деньги со счёта, вернитесь в вагон и ждите человека, который придёт от имени Старого, чтобы перебросить вас на Запад.

– А моя семья?

– Я ведь вам сказал: всему свой черёд. Предоставьте решать этот вопрос нам.

– Я не могу жить один, – тихо произносит человек и впервые смотрит мне в глаза. – Не мог бы, поверьте.

– Я вам верю. Но и вы нам поверьте. Будете ждать здесь, в вагоне, когда придёт человек от Старого, ясно? Естественно, не надейтесь, что мы вам там, на Западе, найдём место лучше, чем место проводника.

– Мне другого и не нужно. Я готов хоть в дворники пойти, только бы не дрожать от страха… И знать, что семья со мной.

– Чудесно! – улыбаюсь я ободряюще. – Как видите, мы выполняем свои обещания. А теперь можете идти. Только будьте предельно осторожны!

– Спасибо! – глухо произносит он, надевая фуражку и осторожно выходя в коридор.

* * *

Не успел уйти проводник, как в раме двери между купе появляется Мэри. Она раздевалась, но не закончила это занятие, явно увлечённая другим, более интересным.

– Вы, конечно, подслушивали, – замечаю я.

– Я не нашла в вашем разговоре ничего заслуживающего моего внимания.

Не удостоив её ответом, я встаю, снимаю пиджак и вешаю его на вешалку, в купе стало уже слишком жарко. Закуриваю и собираюсь снова сесть на своё место, когда секретарша мне вдруг напоминает:

– Вы забыли обо мне…

– Извините, – бормочу я, подавая ей сигарету и щёлкая зажигалкой.

Женщина по привычке выпускает струйку дыма из ноздрей и бросает взгляд на меня.

– Не знаю, будете ли вы иметь счастье посмеяться над каким-нибудь послом, но признаю, что вы виртуозно издеваетесь над маленькими людьми.

– Я делаю свою работу, – отвечаю я сухо, прислоняясь к стенке дивана возле окна.

– Но с удовольствием. Как настоящий виртуоз.

– Каждый должен так делать свою работу, в том числе и вы.

– А вы не подумали, что человеку и вправду грозит опасность?

– Мне тоже иногда угрожает опасность, но я не даю воли своим нервам, – произношу я также сухо.

– У вас дипломатическая неприкосновенность.

– Да, для противника. Но не для своих.

– То, что нашли фальшивое золото, похоже, вас очень беспокоит, – догадывается Мэри.

– Не угадали.

– Так что же вас тогда беспокоит? Запоздалые угрызения совести из-за убийства?

– Я вам уже говорил, что никого не убивал, хотя, но правде говоря, я совсем не обязан давать вам объяснения.

– Я прекрасно знаю, что вы его убили не собственными руками. А каким-то другим подлым способом.

– Вы, я вижу, там у себя в купе немного выпили? – бросаю я безразличным тоном.

– Возможно. Но я не оставила после себя трупа.

Она действительно говорит более взволнованно, чем обычно, и в её поведении нетрудно заметить возбуждение, вызванное алкоголем.

– Бросьте вы свои намёки, – говорю я, стараясь подавить раздражение.

Я вытягиваюсь поудобнее, не приглашая даму сесть, и замечаю:

– Эти ваши постоянные вопросы об убийстве… Можете вы мне объяснить, чего вы добиваетесь? Кто вас в данном случае больше интересует – генерал или я?

– Генерал, конечно. Вы мне совершенно не интересны.

– Ну, хорошо, что с того, если я и впрямь его убил? И притом не с помощью кого-то, а своими руками самым вульгарным образом – пырнул ножом в живот? Что теряете вы и что теряет человечество от этого? Имеет ли какое-нибудь значение, умер ли ваш генерал вчера, или умирает сегодня, или исчезнет завтра во время политического переворота? Почему, прежде чем надевать траур по этому человеку, вы не спросили меня, человек ли был он вообще или животное? А он, дорогая моя, был и вправду зверь алчный и ненасытный настолько, что вы просто себе представить не можете. Сегодня он требовал сто пятьдесят тысяч, а завтра он удвоил бы цену, не предложив ни сегодня, ни завтра ничего реального за эти деньги. Он готов был продавать свою родину метрами и килограммами, оптом и в розницу, лишь бы нашлись покупатели… Он был…

– И вы решили наказать этого продажного типа, рискуя обогатить себя, – прерывает меня Мэри.

– Свои выводы можете делать про себя, – советую я. И тут же добавляю: – Но почему вы задаёте эти вопросы мне? Вы ведь интересуетесь генералом, а не мной?

– Прекрасно знаете, что вами… О чём могу только сожалеть… Чем лучше я вас узнаю, тем большее отвращение вы у меня вызываете… Надеюсь, что эта мелочь для вас не имеет значения.

– Абсолютно никакого значения… – подтверждаю я. – Даже если бы я вам внушал ещё большее отвращение. Оно даже мне льстит.

– Льстит?

– Естественно. Как выражение особого внимания. Я что-то не замечал, чтобы вы испытывали отвращение к нашему торговому представителю, который, как известно, сколотил своё состояние на незаконных процентах от государственных сделок…

Она наклоняется к столику за сигаретой, и её высокая грудь, как обычно, почти что вываливается из выреза. Прикурив сигарету от догорающего окурка, она бормочет:

– Он взяточник, а вы…

– И к нашему послу, – прерываю я её, – который тратит на личные нужды государственные деньги, а врёт, что потратил их на обеды и коктейли, вы тоже не испытываете отвращения. Вы, вероятно, даже гордитесь, что работаете под руководством такого утончённого дипломата. Не вызывают у вас отвращения и остальные воры, с которыми вы работаете, а в красавца Адамса вы даже влюблены, хотя и безнадёжно.

– Адамс не вор! – резким тоном возражает секретарша.

– Верно. Но вы спрашивали себя, почему?

– У меня нет привычки задавать глупые вопросы.

– Глупо то, что вы не задаёте себе подобных вопросов. Адамс не ворует, потому что у него в этом нет необходимости. А нет у него этой необходимости потому, что его отец достаточно наворовал, чтобы освободить своего сына от подобных хлопот.

– Адамс – сын известного и почтенного отца. Именно этого вы не можете ему простить, поскольку сами вы непонятного происхождения.

– Известные семьи тоже были неизвестными до того, как прославились своими успехами и кражами. Адамс-отец процветает в торговле за счёт того, что грабит покупателей, продавая им товары низкого качества и нанося ущерб государству тем, что скрывает прибыль и не платит налогов.

– Этого вы не можете знать, – возражает уже менее уверенно она.

– Нет, знаю. Знаю и многое другое, о чём вы тоже подозреваете, но предпочитаете закрывать на это глаза, чтобы не остаться без идеалов.

– У меня нет никаких идеалов.

– А молодой Адамс? Красивый, элегантный, культурный и Бог весть какой ещё представитель нашего высшего класса, который, к сожалению, уже принадлежит другой даме и который смотрит на вас как на пустое место?

– Вы ему завидуете… и есть основания, – отвечает она с неприятной улыбкой. – Завидуете его богатству, его красивой внешности, тому, что у него красивая жена… потому что у вас никогда всего этого не будет…

– Неужели? – поднимаю я насмешливо брови. – А что вы скажете, если я вам сообщу, что совсем недавно я имел честь переспать с красивой женой вашего дорогого Адамса?

– Скажу, что вы жалкий обманщик!

– И опять ошибётесь. К вашему сведению, я действительно спал с ней, употребляя банальное выражение, хотя для того, чтобы поспать, у нас не осталось времени… Я повалил её на траву, как служанку, в том самом месте, где потом была встреча с этим парнем, собственно, тогда я и нашёл это место и ещё кое-какие открытия сделал насчёт некоторых интимных вещей.

– Вы и впрямь вызываете у меня всё большее отвращение, – устало произносит Мэри.

Потом на её лице снова появляется вызывающее выражение:

– Ну и что с того, если вы и валялись там с этой мерзавкой? Вы думаете, что таким образом поиздевались над Адамсом? Или возвысились до его уровня? Но вы никогда не подниметесь до него по той простой причине, что вы – воплощение серости и посредственности…

– Это ваше мнение меня нисколько не задевает. Могу даже сказать, что для меня серость – профессиональная маскировка.

– Да, знаю я ваш принцип: быть среди тех, кто не привлекает внимания и кого никто не замечает… Некоторым нужно долго тренироваться, чтобы добиться подобного умения искусно маскироваться, но вам это далось даром, вы ведь по натуре сама безликость. У вас серые не только одежда и манера поведения, но и чувства, если они вообще у вас есть. В этом мире жадных псов вы обыкновенный голодный пёс, в этом мире подлецов вы обыкновенный средний подлец, вы средний служащий, средний карьерист и средний рогоносец…

Она начинает мне немного действовать на нервы, эта женщина, и я, вероятно, бессознательно слегка приподнимаюсь, потому что она произносит:

– Хотите меня ударить?

– Нет, я испугался, что вы упадёте, – бормочу я, овладев собой.

Я снова опускаюсь на постель, а Мэри садится напротив, словно обессиленная злобной выходкой. Но она ошибается, воображая, что тайм окончен.

– Если уж вы заговорили о посредственности, – начинаю я невозмутимо, – то хотел бы заметить, что любой человек среднего ума, усвоивший некоторые правила хорошего тона, кажется вам интересным и даже приводит вас в восторг. К примеру, Адамс или наш общий начальник – посол. Один – общительный, откровенный, добряк, в общем, вроде вашего мужа. Другой – благородный, воспитанный, важный. А оба они те самые посредственные ничтожества, о которых вы только что так вдохновенно говорили. Однако вы не в состоянии это понять по одной-единственной причине: вы сами полное ничтожество!

– Говорите, не стесняйтесь, – бормочет Мэри. – Вы меня ничем не удивите.

– Я и не собираюсь вас удивлять. И вообще, если вы хоть немножко дорожите истиной, соблаговолите слезть с пьедестала, на который вы сами взобрались…

– Ни на какой пьедестал я не взбиралась.

– В таком случае с высоты каких личных качеств вы позволяете себе судить меня, окружающих и всю эту проклятую жизнь, как вы выражаетесь? Для вас я ничтожество, подлец, преступник… Чудесно, спасибо. А вы-то сама кто? Мученица? Жертва Центра, окружающих, бывшего мужа и меня. Но если бы вы перестали упиваться своими страданиями, то осознали бы, что ни на йоту не превосходите тех, кого считаете своими мучителями. Вы очень строго судите своего мужа за то, что он толкнул вас на подлость… Однако вы совершили, эту подлость и, возможно, сделали это с большим удовольствием, потому что тот сатир в некоторых отношениях превосходил вашего мужа, а эта подлость вам так понравилась, что вы не раз совершали её опять и опять и к тому же доставляли себе ещё одно удовольствие – насмехаться над собственным мужем…

– Перестаньте! – говорит она тихо.

– Не волнуйтесь, сейчас перестану, – успокаиваю её я. – Хочу вам только сказать, что вы почти так же поступаете и со мной; если вам внушает какие-то сомнения эта история с генералом, если вы считаете меня посредственностью и подлецом, то ведь это не со вчерашнего дня, однако это отношение ко мне не помешало вам взять меня в любовники – раз не получается с Адамсом, так и средний подлец, может, на что-то сгодится…

– Перестаньте… Прошу вас, перестаньте! – снова шепчет она, но этот шёпот звучит почти как крик.

Она отодвинулась в другой угол и откинула голову назад, словно она задыхается или готова зарыдать.

– Как хотите… – соглашаюсь я.

Однако эти слова не означают отступления. Решив унизить её до конца, я поднимаюсь, обхватываю её обеими руками, точно хочу не обнять её, а задушить.

– Отстаньте, отстаньте, не прикасайтесь ко мне! – почти кричит она, отталкивая меня.

Но я ещё крепче обнимаю её, и она напрасно вырывается, потому что позади неё угол купе, и напрасно бьёт меня в грудь руками, потому что я всё плотнее прижимаюсь к ней. Я грубо валю её на полку и овладеваю ею, хотя она начинает истерически рыдать от бессильной ярости, боли и унижения, что усиливает моё удовольствие победителя.

Лицемерка.

* * *

То ли оттого, что я бывал в Стамбуле, то ли оттого, что у меня много работы, но город не производит на меня впечатления, ни его пёстрая толпа, ни Золотой рог, а единственное, что я помню о том утре, так это – жара. Да, погода была теплее, чем хотелось бы.

Мэри кажется совершенно разбитой, но какой-то успокоенной или просто безучастной, и я оставляю её в отеле, в двухкомнатном номере-люкс, – она мне пока не нужна.

Беру такси, показываю шофёру визитную карточку с написанным на ней адресом, и мы едем в незнакомое мне место. Проплутав довольно долго по кривым улочкам, выезжаем за город на дорогу, по обеим сторонам которой утопающие в зелени виллы. Наконец машина останавливается перед высокой железной оградой, сквозь которую видны кусты экзотических растений.

Вылезаю из такси, подхожу к внушительной металлической двери и нажимаю на медный звонок. Дверь, очевидно, снабжена невидимым наблюдательным устройством, поскольку через минуту она сама отодвигается и открывает передо мной длинную, посыпанную мелким гравием аллею, ведущую к изящной белой вилле в тени больших деревьев.

Человек, который стоит на широкой террасе и спокойно смотрит на меня, мне не знаком, но это не мешает мне сразу же догадаться, что это не лакей, а хозяин виллы. Не очень большого роста, но если говорить о весе, то его можно отнести к тяжеловесам. И всё-таки он выглядит не столько полным, сколько плотным, крепким и я бы добавил, косматым, как кокосовый орех.

Он предупреждён о моём приходе, однако смотрит на меня абсолютно безучастно, и когда я поднимаюсь на несколько ступенек по лестнице террасы, он не делает ни шага навстречу мне, и приходится совсем близко подойти к нему, чтобы, наконец, он проявил признаки жизни и лениво подал мне руку.

– Господин Томас?

– Да, шеф.

– Сядем вон там.

Полная рука делает ещё один ленивый жест, указывающий на другой конец террасы, где натянут широкий тент в белую с синей полоску. Когда мы садимся на два удобных садовых стула, хозяин хлопает в ладоши.

– Принесите нам чего-нибудь прохладительного, – приказывает он мгновенно появившемуся слуге в белой униформе.

Затем некоторое время он молчит, словно решив не утомлять себя разговором до того, как освежится напитками.

Я тоже молчу, рассматривая украдкой полное лицо, красное, точно он чересчур долго лежал на солнце, окаймлённое рыжеватыми бакенбардами и редкими волосами.

Слуга, хотя и прибежал на зов, когда по восточному обычаю хлопнули в ладоши, – несомненно, представитель англосаксонской расы и космополитического сословия официантов. Он быстро и ловко подаёт нам неизменное виски со льдом и незаметно исчезает за широко открытой стеклянной дверью виллы.

– Расскажите мне сначала о вашем плане, – предлагает шеф, после того как мы принимаем взбодряющую дозу.