Текст книги "Поколение"

Автор книги: Богдан Чешко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

XVI

На окраине есть площадь по названию Будляк. Там царят первозданные тишина и покой, какие бывают на заброшенных рынках, вымощенных щербатым булыжником, с водопроводной колонкой с фантастически изогнутой рукоятью. Тишина наступила с тех пор, как там ликвидировали овощной рынок. Возы на рессорах, груженные зеленью, а в день поминовения усопших – пестрой пеной цветов, проезжают теперь мимо по Гурчевской, через Лешно к Желязной Браме. Старые замшелые каменья, ветхие заборы, пыльные каштаны скучают в одиночестве на пустом четырехугольнике площади.

Люди, спешащие на работу, взглядывали краем глаза, как испуганные лошади, на труп мужчины в габардиновом пальто.

Жандарм, охранявший труп вместе с двумя полицейскими, покрикивал на прохожих. Люди пробегали мимо, унося в памяти картину: мертвое тело, лежащее словно куча тряпья, голова, прикрытая обрывком бумаги.

Его убили рано утром, когда из трамвайного парка выходили первые вагоны, быстро и легко проносясь по безлюдным улицам…

На Будляк вышло трое. Их шаги гулко отдавались на пустынной площади. Под каштанами они пошли медленнее и замолчали.

– Почему вы идете так медленно? Мы опоздаем, – сказал мужчина в габардиновом пальто.

– Ну, у нас еще есть время, – отозвался старший из его спутников. Он старался говорить как можно естественнее, и поэтому слова прозвучали фальшиво. Он испугался звука собственного голоса, стал откашливаться.

– Минуточку, шнурок развязался, – сказал младший.

Он наклонился, поставил ногу на край тротуара. Двое других остановились, вынули папиросы. Человек в габардиновом пальто стоял спиной к тому, который завязывал шнурок. Он хотел закурить и очень удивился, когда его спутник, вместо того чтобы дать ему огонь, обхватил его и с медвежьей силой прижал к себе. Человек в пальто все понял и облился потом.

Парень, поправлявший шнурок, выпрямился стремительно, как пружина, и с размаху ударил.

Они забрали оружие и документы, после чего старший прошипел:

– Уходи, не оглядывайся, за углом встретимся.

Они ехали трамваем в сторону предместья, потом молча шли по улице.

До вечера отсиживались они на квартире у верного человека. Медленно грызли и с трудом глотали хлеб. Старший уговорил молодого выпить стопку самогона. После этого молодой заснул на диване, над которым висела полотняная дорожка с вышитой надписью: «Спокойной ночи».

Старший сидел и мысленно восстанавливал все звенья предательства, припоминал адреса людей, которых знал или мог знать убитый. Он тер ладонью лоб и думал, думал, склонившись над столом. Предатели убили Старика, убили Ганку… И вот теперь опять этот мерзавец Ворона… Потом он подумал о молодом человеке, уснувшем на диване. Три дня назад он его спросил:

– Ты бы пошел на такое дело, Стасик?

Тот ответил:

– Если нужно… Только знаешь, Стройный, я еще никогда никого… и не знаю…

Стрелять нельзя. Слишком тихо утром. Да и пистолет может дать осечку, а здесь осечки быть не должно. По Гурчевской ходит много патрулей. Ловят спекулянтов. Надо, чтобы все было шито-крыто.

И вот из туманных предчувствий и предположений родилась идея, как провести операцию. Простая, страшная в своей простоте: ударить ножом.

Стах – молоденький, неказистый; Ворона подумает: «Молокосос», – и отбросит все опасения.

Стах проснулся и стал надевать ботинки на деревянной подошве, старательно и долго обертывая ноги портянками.

– Не сердись, Стах, что я выбрал именно тебя.

Стах побледнел и поспешно ушел в угол комнаты, за занавеску из пестрого ситца.

Слышно было, как он умывается. Вернувшись, он сказал:

– Совсем не могу пить водку, отвык, сразу становится плохо. А что касается этого, ты, Стройный, не огорчайся. Ведь каждый из нас должен убить в первый раз. Так или этак – не важно. – И, не замечая, что сам себе противоречит, добавил: – Я думаю, хуже этого не будет. Самое страшное позади.

Стах сидел, понурясь, разглядывая свои руки, точно они были чужие.

– Почему ты велел мне идти вперед?

– Я не был уверен, что ты попал в сердце. А он ни в коем случае не должен был оставаться в живых. Да. – Секула смолк на минуту. – Знаешь, Стах, за одно только то, что человека вынуждают делать такие вещи, можно возненавидеть. Только за одно это… Ну, а теперь иди домой! Вечером прогуляйся, только не один. И ни звука… никому! Увидишь, это будет самое трудное.

Секула остался ждать возвращения хозяина. Его мысли были подобны облаку горячего дыма. Он боялся некоторое время спустя увидеть в глазах Стаха сухой, холодный блеск. Он опасался, что лицо юноши окаменеет и это будет означать, что все человеческое стало ему чуждо.

– Нужно им заняться, непременно нужно, – угрюмо твердил про себя Секула.

* * *

Немцы вырубали высокоствольные леса Прикарпатья, валили вековые буки, стройные, тяжелые, как железо. С вырубок уходили косули, следом за ними – партизаны.

Из древесины делали носилки, тысячи носилок. Делали второпях, не высушивая дерева, которое пускало сок под ножами машин. Носилок требовалось все больше и больше.

По этим наспех срубленным деревьям можно было вести счет немецким потерям. На Восточном фронте трупы падали чаще, чем лесоруб успевал ударить топором по стволу.

Доски складывали в штабеля на пустыре за фабрикой Лильпопа. Там вырос целый город из буковых, сосновых и дубовых бревен. Берги наняли возчиков. «Третий» Берг обмыл это дело с немецкими заказчиками… Они смотрели сквозь пальцы на то, что он потребовал втрое больше древесины, и без проволочек подписали заказ.

– Вы, пан Юрек, будете наблюдать за доставкой.

За несколько дней Юрек сошелся с возчиками: веселыми, видавшими виды парнями, похожими чем-то на своих тяжелых, кряжистых лошадей. Они давали ему править. Натянув вожжи и упершись ногами в передок телеги, Юрек вопил на всю улицу Гренадеров, погоняя лошадей: «Пошевеливайся, Феля!» – и громко смеялся. Казалось, будто едешь на головокружительной карусели. Лошади бежали рысью, мерно посапывая. Возчики советовали Юреку: «Не гоните, пан Юрек, крепче натягивайте вожжи».

Работа была нетяжелая.

Когда в последний день, подъезжая к воротам, возчик крикнул сторожу: «Открывай!», а Юрек помахал пачкой разноцветных пропусков и квитанций, из сторожки фабрики Лильпопа выскочил толстобрюхий комендант. С трудом застегивая на ходу мундир – ему мешал висящий на руке хлыст, – комендант гаркнул: «Хальт! Стой!»

Он подошел к телеге, велел всем слезть и стал, тыкая пальцем в воздух, считать доски. Ошибся, начал снова, помечая их красным мелом на торцах.

– Сколько должно быть?

– Сто девятнадцать.

– Здесь сто двадцать три. Зады у вас, видно, чешутся. Кто сопровождающий?

– Я.

– Возчики, сваливать доски. А ты – марш в сторожку.

У Юрека пересохло в горле. В животе шевельнулся страх. «Будут бить. Возчики не крали, им хорошо платят, комендант ошибся».

В провонявшей дегтем сторожке сидело на скамье несколько фольксдойчей, разомлевших, осовелых от лени. При виде начальника они вскочили. Он прошел мимо них и впихнул Юрека в каморку, которую занимал сам. Он долго и нудно что-то говорил, перемежая речь ругательствами. Наконец поднял хлыст и с вожделением свистнул им в воздухе.

Юрек не отстранился. Он глядел из-под насупленных бровей в красные, разгоревшиеся от водки глазки коменданта. «Не ударишь, – думал он. – Если ударишь, застрелю. Всажу в твою гнусную морду пулю самое позднее через три дня».

И тот не ударил. Может, как зверя, его предостерег инстинкт самосохранения, а может, ждал, что парень испугается, чтобы нанести первый удар. Комендант, видно, понял, что его противник не безоружен, и вовремя остановил руку.

XVII

Вечером облав, как правило, не бывало. Немцы старались создать видимость, что днем они вылавливают только нигде не работающих спекулянтов и бродяг, паразитирующих на организме великого рейха, сыновья которого защищают Европу. Так гласили плакаты, расклеенные на фасадах зданий.

Жанно любил вечерами шляться по центру города. Он бродил по улицам, скупо освещенным мерцающим светом замаскированных фонарей и пестрыми отблесками рекламных витражей, вырезанных в шторах противовоздушного затемнения: «Кафе Жак», «Кафе Марлена», «Кафе актеров», «Поет Ва-ва», «Золотой улей», «Играет Джордж Скотт», «Сегодня концерт», «Сегодня рубцы».

На каждом шагу предлагалось какое-нибудь польское развлечение, польские пирожные, кофе из польского ячменя, польские куплеты о любви, измене, автомобиле, меховом манто, возвращении и разлуке. Патриотически настроенные актеры подвизались в качестве официантов, отвечая на недоуменные взгляды валютчиков, бандитов и спекулянтов, богатеющих на нуждах гетто: «Ничего не поделаешь, такие времена»:

Жанно любил пройтись по улицам, вспомнить неоновые рекламы довоенной Варшавы, зайти в ресторанчик, выпить, закусить у стойки, послушать шум, доносящийся из зала, вдохнуть запах кухни, водки, табака. У него не было денег, и это доводило его почти до слез. «Иду, – мечтал он, – и вижу: лежит бумажник. А в бумажнике – пять тысяч, ну пусть, – умерял он свои аппетиты, – тысяча. Я свинья и мерзавец. Подхорунжий, а что делаю? Краду, как школяр, у сестры из кассы пятьдесят злотых. Сестра торгует деревянными гвоздями, дратвой, сапожной смолой, воском, какими-то пряжками, лакированной кожей, стельками. А, черт…»

Он шаркал подметками по искалеченным войной плитам тротуара, сжатые в кулаки руки были засунуты глубоко в карманы куртки, зубы покусывали белесый ус – он никак не мог примириться со своей участью.

Он воображал, что создан для подвигов. И, хотя он был мал ростом, тощ и бесцветен, как маринованная селедка, душа у него была широкая. Ему представлялось, что вот он мчится по замершим от страха улочкам не то на огненном скакуне, не то на броневике в окружении отряда головорезов, взявшихся за оружие не столько ради отчизны, сколько из любви к ратному делу.

Он мечтал о том, чтоб у него было много денег, которыми можно сорить налево и направо, много женщин, которых можно бросать, мстя им за то равнодушие, с каким они принимали его ухаживания, мстя за годы тягостных раздумий.

Что ж, немцы были для него трамплином, они привели в движение великий ветер истории, который вот-вот надует паруса его корабля. Ну, а если погибнуть, так, по крайней мере, быть повешенным за седьмое ребро. А если уцелеть, то победителем въехать на коне, топча алые и белые розы.

Яцек украл пистолет, а они не хотят ему его дать, говорят:

– Мы потренировались в разборке, чистке и стрельбе и отдали в район – пусть тренируются другие. Получим задание – оружие нам вернут.

Пропадет у них пистолет, наверняка пропадет… А ему они не доверяют.

Жанно поразмыслил немножко и чистосердечно признался: «И правильно делают». Жанно имел свои виды на этот пистолет. Он называл его про себя: «Мой «вис».

Придется затаиться на время.

Однако случай представился раньше, чем он предполагал. Однажды во время вечерней прогулки по главным улицам Варшавы он встретил своего приятеля Александра, по прозвищу Али.

Жанно бродил взад и вперед по улице, избегая встреч с патрулирующими жандармами, – рослыми парнями с металлическими значками на мундирах. Кого только не было на улице: солдаты, толпящиеся возле публичных домов, молодые люди в просторных пиджаках, в сапогах с высокими голенищами, обыкновенные горожане. Вот нищий, который беспрестанно твердит: «Я хочу есть, я хочу есть…» Он стоит, прислонившись к обломку стены большого кирпичного дома, на развалинах которого разрослись сорняки. Пересчитав деньги, Жанно вошел в ресторанчик «Гавана», сел на табурет в баре и заказал «штабную» водку с вермутом.

Он обвел взглядом переполненный зал. Официанты, как змеи, извиваясь между спинами рассевшихся посетителей, балансировали подносами, уставленными бутылками, сковородками с котлетами, приготовленными из привезенной контрабандой свинины.

Из-за спины официанта, несущего бутылку мятной настойки, показался Али. Он прошел в бар и, остановившись рядом с остолбеневшим Жанно, спросил у бармена:

– Скажи, старина, где тут у вас туалет?

Потом увидел Жанно и крикнул:

– Ущипни меня, я сегодня под газом и все на свете путаю. Жанно!!! Вот так встреча! Дай-ка я тебя поцелую, товарищ по оружию. – От него пахнуло вишневкой.

– Я не при деньгах, – неуверенно сказал Жанно в ответ на приглашение Александра.

– Еще одно такое слово, и я убью тебя… честное слово, убью. Все в порядке… глянь-ка… – Тут он отвернул полу пиджака. – Блеск, а? – И он провел пальцем по корешкам новых пятисотенных бумажек.

Вечер окончился с наступлением комендантского часа.

Все было чудесно. Похожий на дохлую рыбу пианист по просьбе Александра играл на рояле «Цветы Польши» и «Легкую кавалерию», играл, не щадя инструмента. Была девушка с ниспадающими каскадом волосами. Александр звал ее Ирминкой.

Приятель Александра вместо фамилии буркнул что-то невнятное. Он был пьян в стельку и исполнен самой черной меланхолии. Он держал за руку другую девушку и время от времени, глядя на нее с пьяным трагизмом, повторял «Лес», – после чего долго с мрачным видом крутил головой.

– Мы, видишь ли, через две недели того – в лес… в лес смываемся, – пояснил Александр, а потом запел: – «Пора, пора быть лову, пойдем со мной в дуброву, товарищ мой».

– Какой товарищ? Какой товарищ? – допытывался Жанно.

– Не задавай глупых вопросов, хочешь – идем вместе, подхорунжий.

Они успели условиться обо всем еще до того, как мир вокруг превратился в мерцающую вату.

– Сталинград вселил веру в победу… Неуклонный рост активности в городе и на селе… На повестке дня агитация и организация сопротивления… Почему мы говорим – молодежь?.. Бесперспективность приказа «стоять с оружием к ноге» становится очевидной для каждого поляка. Нам нужны кадры опытных командиров, умеющих руководить вооруженными операциями, но это не единственная и не конечная наша цель… Широкий национальный фронт борьбы за жизнь нации, за национальное и социальное освобождение… Социальное освобождение… это значит…

Девушка так и сыпала фразами, похожими на лозунги. Но она старалась не увязнуть во фразеологии, не объяснять лозунгов лозунгами, как это часто бывает с людьми, которые постигли правду и, хотя умеют ответить на каждое «почему», заранее исключают возможность тех или иных вопросов.

Вечер еще не наступил. Середину комнаты занимал круглый стол, на котором ровными стопками лежали наклейки. Стопки были перетянуты резинками, какими пользуются аптекари, прикрепляя рецепт к бутылке с лекарством. Наклейки были сделаны из прорезиненной бумажной ленты, которая изготовлялась в огромных количествах в тридцать девятом году для предохранения оконных стекол от взрывной волны. На внешней стороне ленты были надписи: «К оружью, молодежь, – в лесу свой дом найдешь». «Второй фронт – это значит берись за оружие».

Второй лозунг был сформулирован более четко, а первый, в угоду рифме, был расплывчатый. Зато стишок легче запомнить, стишок надоедлив, как муха.

Юреку вспомнился доктор Константин. От Повонзек были два делегата: Гриб и Портной, кроме них на диване сидели Стах и Жанно. Жанно сидел, словно аршин проглотил, не касаясь плечами удобной полукруглой спинки. Лицо у него окаменело.

– Цель нашей сегодняшней встречи – взаимное знакомство. Работать мы будем вместе, и нам необходим постоянный контакт. Собрания актива будут устраиваться часто. Методы связи с руководителями секций объясню каждому в отдельности, поскольку нет необходимости, чтоб все друг друга знали. Первой нашей операцией в масштабе района будет расклейка лозунгов. Эта работа не требует прикрытия огнем. Детали оговорены. Руководители секций, сообщите после собрания, сколько номеров молодежной газеты вы можете распространить. На повестке дня – массовое распространение газеты. Уже сейчас следует подумать о том, как отметить Первое мая. В этом году мы будем праздновать Первое мая торжественно. Сейчас основное – это оружие и помещения, помещения для собраний и хранения оружия. Оружие с неба не упадет, его можно, конечно, купить, но это не удовлетворит наших потребностей, оружие нужно добывать – это самый верный способ.

На мягких, обметанных белесым пушком губах Жанно появилась ироническая гримаса. Он не пытался ее скрыть, наоборот, правая щека подергивалась в сатанинской улыбке.

Он почувствовал под ногами твердую почву, теперь он – кадровый офицер армии, которая располагает опытными командирами и радиостанциями, которая снабжается с воздуха оружием и деньгами. Он только понапрасну тратит время на этом собрании, куда его почти насильно затащил Бартек. Его предположения подтвердились. Переливание из пустого в порожнее, голая агитация, которая так и лезет отовсюду, как сечка из дырявого мешка. Жанно хранил олимпийское спокойствие. Не клянчил оружия, не хвастался, как всегда, когда представлялась возможность поговорить с начальством. Теперь все это было позади. Через две недели он уйдет в лес вместе с Али. Подальше от лавки сестры, от гвоздей и кож, от этой оравы сопляков, воюющих без оружия, с которыми его свел дурацкий случай, – впрочем, в нынешние времена случайности сыплются как из рога изобилия.

Стах думал, как раздобыть оружие. Оп решил в ближайшую неделю запрячь в работу Жанно и своих парней. Юрек лениво дымил махоркой и, глядя на черный, растущий на кончике козьей ножки пепел, думал о том, что этой связной легко говорить о необходимости добыть оружие и обеспечить помещение для собраний. А это значит, что несколько человек будут бродить по городу с плохоньким пистолетиком за пазухой, чтобы, воспользовавшись благоприятным моментом, пристрелить испуганного солдата или полицейского. Говорят: обеспечь помещение, а это значит – вылезти из своей конспиративной скорлупы, сбросить кокон. Тебя будут знать несколько человек, о которых ты ничего не должен знать. И если один из них окажется предателем или трусом, пиши пропало.

«Покер, – думал Юрек, – форменный покер. Каждый как можно дольше старается не открывать свои карты. Наконец кто-то решается. Но я не буду первым».

Стах забрал пакеты для всей секции. На прощанье они сказали друг другу: «Свобода», – и разошлись.

– Девушки-то наши каковы, а? Нравятся? – спрашивал Стах так, точно это была его собственность.

– Больше всего меня радует, что мы не одни на Воле. Я думаю, в районе есть еще много секций, только они входят в разные звенья. Впрочем, пора оживить работу. После смерти Ганки мы бродили в потемках. Все время наталкивались на какие-нибудь препятствия. Все время рвалась ниточка, связывавшая нас с Гвардией и с Союзом борьбы. Как может чувствовать себя человек, если его все время теряют, точно носовой платок, – брюзжал Юрек. – Взять хотя бы эти наклейки. Ну, расклею я, положим, штук тридцать, и никто даже не поинтересуется этим.

– Тридцать не расклеишь, слюны не хватит, – отозвался Жанно. И выложил все сразу: что, дескать, никакими обязательствами себя не связывал, что нашел своих старых друзей и что считает для себя унизительным расклеивать листовки и плакаты. Хватит с него, он сыт по горло. Он с самого начала заявил, что политикой не занимается, поэтому считает себя свободным. Остается только решить вопрос с пистолетом.

– С каким пистолетом?

Оказывается, с «висом», украденным Шерментовским со склада той самой армии, солдатом которой он, Жанно, является. Пистолет должен быть возвращен ему.

Стах и Юрек расхохотались; тогда Жанно полез в бутылку. Он не позволит водить себя за нос. Это настоящее свинство.

Однако он был достаточно наблюдателен, чтобы увидеть, что его собеседники становятся все мрачнее и молчаливее. Тогда он переменил тон и заговорил о пистолете со страстью отвергнутого любовника, который молит соперника о невозможном. Он извивался, облаивал обоих, как собака, поднимающая кабана. Щеки у него пылали, уши были красные.

– Об этом не может быть и речи.

– Ах так, погодите, я найду на вас управу.

Стах остановил его и процедил сквозь зубы:

– Не угрожай. Ступай ко всем чертям и не мешай, гнида, – добавил он тоном усталого человека.

Тот, однако, не отцепился. Стал надоедливым, докучал и грозил, осаждал Яся Кроне в его квартире. Поджидал у фабрики, хватал за полы пиджака. Ситуация стала напряженной.

– Ему этот пистолет нужен, чтобы пускать пыль в глаза. Если он уходит в лес, зачем ему пистолет? Партизану нужен автомат или винтовка. У него просто бзик, это становится опасным, – твердил Стах, и в голове у него рождалась мысль, которую он не решался высказать вслух.

«Это был бы провал, чистейший провал», – твердил он про себя, когда судьба Жанно была почти решена.

– Подумай, – убеждал его Юрек, – ему известны наши адреса и настоящие имена. Он может по первому требованию подробно описать, как каждый из нас выглядит. Он на нас зол. Если он попадется – прощай жизнь. Он засыплет нас из злости. Что, если сделать такое маленькое «чик» в целях профилактики?

– А ты бы взял это на себя? – спрашивал Стах, и лицо у него застывало, точно было отлито из бронзы. Оба крутили головой.

– Подумай. Он оторвался от нас, – уговаривал Юрек. – Мы о нем ничего не знаем. Нас могут арестовать каждую минуту, и никто из нас так ни о чем и не узнает. Никто нас не сможет предупредить. Мы безоружны.

– Почему ты так уверен, что он засыплет? Может, и не засыплет.

– Он белый и мягкий, как сыр, и только разыгрывает из себя бывалого бойца, а сердце у него маленькое и пугливое, как жаворонок. Настоящие люди не говорят столько о себе. Я за него не ручаюсь. Покажут ему в гестапо плеть, а он и ланки кверху. Накликали мы на себя беду.

Между тем от них требовали отчета о расклейке лозунгов. Литература, которую надо было распространять, текла рекой. Полным ходом шло обучение стрельбе из оружия ближнего боя и тренировка по метанию ручных гранат всех систем. Темп работы стал сумасшедшим, не шел ни в какое сравнение с предыдущими неделями затишья. Может быть, поэтому дело Жанно откладывалось, отодвигалось на задний план.

За неделю до того, как Жанно исчез в лесах Прикарпатья, где ему не суждено было снискать ни славы, ни ран, он предложил компромисс: с помощью ребят разоружить немца и добытый пистолет он, Жанно, возьмет себе. Все вздохнули с облегчением. В воскресенье вышли на охоту. В боковой улочке им встретился солдат бронетанковых войск СС с прекрасным парабеллумом. Юрек на ломаном немецком языке попросил у него прикурить. Ясь Кроне и Жанно прошли мимо. Юрек прикуривал от пахнущей бензином зажигалки, пока кончик папиросы не загорелся красным огоньком, а окрика: «Hände hoch!» [25]25
  Руки вверх! (нем.)


[Закрыть]– так и не последовало. Юрек поблагодарил и, нагнав обоих Ясен, осторожно сунул руку в карман и опустил предохранитель «виса».

Потом он отобрал у Жанно позаимствованный у Дороты наган и, покровительственно похлопав партизана по плечу, сказал:

– Желаю тебе таких же успехов в лесу. Там за подобные штучки – пуля в лоб. На языке военной прокуратуры это называется «трусость перед лицом врага». Ты мне голову не морочь, не оправдывайся. Я тебе этого фрица, как хорошая охотничья собака, поднял. И психологически ситуация была что надо. Подумай сам: немец начал нервничать, когда к нему скорым шагом приблизился молодой человек, но молодой человек не стал стрелять, а, улыбнувшись, попросил прикурить, только и всего. Танкист втайне вздохнул с облегчением. И тут ты приставляешь ему к почкам наган. Эффект обеспечен. Добыча сама шла тебе в руки, а получился «пшик».

– Эх ты, ковбой задрипанный… – проговорил Ясь Кроне и, раздвинув в улыбке толстые щеки, показал крупные зубы. Он вылил воду из пивной бутылки – своей палицы. Бутылка была не нужна, боевую тревогу отменили.