Текст книги "Орбитсвилль (сборник)"

Автор книги: Боб Шоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 79 страниц)

Глава вторая

Между Эмм-Лютером и Землей примерно восемьдесят тысяч ворот. Чтобы вернуться домой, нужно миновать их все, как бы вам ни было страшно, как бы остро вы ни чувствовали, что душа отделяется от тела во время этих погружений в космические глубины.

Достигнув первых ворот, ваш корабль дней пять лавирует, чтобы скомпенсировать инерцию вращения Галактики. Сейчас ворота относительно недалеко от Эмм-Лютера, но они удаляются от планеты со скоростью около четырех миль в секунду. Это происходит потому, что Эмм-Лютер и его солнце плывут по галактическому течению, а воображаемая сфера ворот привязана к определенной точке неподвижного нуль-пространства.

Если на вашем корабле хорошее астронавигационное оборудование, он может войти в ворота, не сбрасывая скорости; но если компьютер, управляющий кораблем, «засомневается», точно ли определены координаты, он может маневрировать несколько дней подряд, чтобы сбросить скорость и занять нужное положение. Компьютер знает – и вы, обливаясь потом в своей противоперегрузочной камере, тоже знаете, – что если корабль в момент прыжка не сориентирован должным образом, вам никогда больше не придется дышать густым и нежным воздухом Земли. Об этом позаботится непостижимая геометрия нуль-пространства.

И вот с ледяной испариной на лбу, с пересохшим горлом вы ждете, когда щелкнет реле, и молитесь, чтобы какой-нибудь безумный случай не отбросил вас от дома на бессчетные, безнадежные световые годы. Ничего не поделаешь, так уж устроен человек.

Нуль-пространство непостижимо, но это не значит, что оно иррационально. Если все приборы – все эти стеклянные и железные штучки в чреве вашего корабля – работают безукоризненно, вы можете совершить хоть миллион прыжков через нуль-пространство из точки А в точку Б, не промахнувшись ни на миллиметр. Трудности возникают из-за того, что нуль-пространство анизотропно. Когда вы достигли Б, такой же прыжок в противоположном направлении не вернет вас в А; строго говоря, он приведет вас в любую случайную точку Вселенной, за исключением А. Если такое однажды случится, все, что вам останется, – это совершать вслепую прыжок за прыжком. Если вы будете заниматься этим достаточно долго и вам повезет, вы можете вынырнуть рядом с какой-нибудь подходящей для жизни планетой. Впрочем, вероятность этого крайне невелика.

За первые сто лет межзвездных исследований только Земля выслала в космос около сорока миллионов автоматических зондов. Вернуться смогли неполных две сотни, из которых ровно восемь нашли пригодные для освоения планетные системы. Из десятков пилотируемых кораблей, случайно совершивших «слепой» прыжок, не вернулось ни одного – во всяком случае, на Землю. Возможно, некоторые из них еще летят, а потомки первых экипажей все еще живы. И только равнодушные звезды видят, как судьба гонит этих космических Летучих Голландцев все дальше и дальше, за границы известного. Те восемь зондов-счастливчиков проложили извилистые торговые пути, и все последующие годы корабли с людьми на борту старались не отклоняться от них ни на йоту. Это еще одна особенность путешествий в нуль-пространстве, которая не дает вам покоя, пока вы ждете, когда сработает реле. Хотя она логически вытекает из анизотропии нуль-пространства, несколько пионеров космоса узнали на собственной шкуре, что прыжок из точки вблизи от А не приведет вас в соответствующую точку около Б. Если вы отклонитесь от установленного отправного пункта прыжка – так называемых ворот – больше, чем на две световые секунды, – то отправитесь в слепое странствие по обратной стороне вечности.

Вот почему в эти бесконечные последние секунды, плавая в противоперегрузочной камере и дыша провонявшим резиной воздухом, вы обливаетесь потом и молитесь Богу.

И вот почему планета Эмм-Лютер, бывшая колония Земли, добившаяся независимости, так ревностно оберегала несколько цепочек цифр, которые сейчас были заперты в мозгу Сэма Теллона. На Эмм-Лютере был только один континент, поэтому планета нуждалась в жизненном пространстве и стремилась расширить его не менее жадно, чем Земля. И вот Эмм-Лютеру неслыханно повезло – зонд обнаружил зеленую планету на расстоянии всего лишь около четырехсот ворот в одну сторону и меньше двух тысяч – в другую.

Эмм-Лютеру нужно было время, чтобы закрепиться там прежде, чем огромные корабли – всепобеждающее семя бесконечной земной экспансии – устремятся в это новое плодородное лоно.

Глава третья

Ждать Теллону пришлось недолго. Он понял, что атака началась, когда вдруг осознал, что танцует с Майрой, девушкой, умершей на Земле двадцать лет назад.

«Нет, – прошептал он. – Я не хочу этого». Но она была здесь, в его объятиях, и они медленно кружились в многоцветном сумраке дансинга «Звездная пыль». Он попытался вновь ощутить себя здесь, в обшарпанном гостиничном номере на Эмм-Лютере, почувствовать под собой жесткое сиденье кресла. Впрочем, что толку в таких попытках? Ведь это все равно ждет его где-то в далеком будущем.

Внезапно он стал гораздо моложе. Он еще писал свой диплом по электронике. И сейчас он обнимал Майру. ВСЕ ЭТО БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ. Он упоенно впитывал ее облик, любовался густой копной каштановых волос, ее глазами цвета писки. Они медленно, с наслаждением двигались под звуки музыки, и Майра, как всегда, чуть-чуть отставала от такта. «Ну, танцевать она никогда толком не умела, – с нежностью подумал он, – но ведь впереди уйма времени, чтобы научиться, после того, как они поженятся». А сейчас достаточно просто скользить сквозь облака серого дыма и переливающийся звездными огоньками сумрак.

Дансинг медленно растворился в воздухе. Он уже в другом месте и в другом времени. Он сидит в уютном старом баре в Беркли и ждет ее. Оранжевые блики играют на роскошных панелях темного дерева, которыми облицованы стены. Она что-то уж слишком запаздывает. Он злится. Она ведь знает, где он ждет ее, так что если уж не захотела прийти на свидание, могла бы и позвонить. Похоже, она чересчур разбаловалась, слишком многое стала принимать как должное и теперь думает, что он попрется за тридевять земель к ней домой выяснить, что случилось. Ну что ж, он ее проучит. И он начал пить – решительно, мстительно, а страх все разрастался, как темное пятно, хоть он и отчаянно пытался остановить его.

Следующее утро. Дремотная тишина метрологической лаборатории. Разостланная на прожженном сигаретами столе газета, и – невероятно! – на матовой пластиковой странице лицо Майры. Ее отец – печальный, вечно бормочущий что-то под нос великан (много лет назад мать Майры бросила его), – задушил Майру подушкой, а потом вскрыл себе вены портативной циркулярной пилой.

Цвета расплываются в глазах, горе, как морской прилив, заливает душу. И снова музыка, они танцуют; но на этот раз Майра куда сильнее отстает от медленного ритма. И вся она обмякшая, тяжелая. Он поддерживает ее, не дает упасть; ее дыхание клокочет у самого его уха…

Теллон, вскрикнув, сжал засаленные подлокотники кресла.

– Ну что, очнулся? – произнес чей-то голос.

– Надо же, какой романтичный мальчик! А по виду не скажешь, – тихо рассмеялся кто-то другой.

Теллон открыл глаза. В комнате было полно людей в серых габардиновых мундирах гражданской службы безопасности ЭЛСБ. Вооружены они были легко: преимущественно многоствольными похожими на веера «шершнями», хотя он заметил и обычные пистолеты. Лица веселые и довольные, у некоторых на щеках еще виднелись тонкие розовые полоски – следы масок, защищавших их от психотропного газа.

При каждом вдохе его начинало тошнить, и желудок выворачивало наизнанку. Но физическая дурнота была пустяком в сравнении с эмоциональным потрясением. Его все еще колотило; это был нервный шок и одновременно нестерпимое чувство, что над ним надругались – схватили, вскрыли и распяли на анатомическом столе, как подопытное животное. Майра, любимая… Прости меня. А вы, выродки, вы – ухмыляющиеся, омерзительные…

На миг он напрягся, уже готовый броситься вперед, но тут же понял – как раз на это они и рассчитывают. Вот почему они использовали вместо обычного паралитического газа аналог ЛСД. Теллон заставил себя расслабиться; он способен выдержать все, что готовят ему Крюгер, Черкасский, Зепперитц, и он это докажет. Он будет жить. Он сумеет уцелеть и сохранить рассудок – хотя бы для того, чтобы прочесть все книги в их тюремной библиотеке.

– Очень хорошо, Теллон, – произнес кто-то. – В вашем деле всегда так важно сохранять самообладание. – Говорящий вышел вперед, и теперь Теллон мог видеть его. Это был высохший, узколицый человек в черном кителе с высоким жестким воротником – такую форму на Эмм-Лютере носили государственные чиновники. Теллон узнал это худое лицо, эту шею с вертикальными складками и нелепо-пышные волнистые волосы: Лорин Черкасский – второй человек в службе безопасности. Теллон невозмутимо кивнул:

– Добрый вечер. Я как раз думал…

– Молчать! – прервал его плечистый блондин с сержантскими нашивками.

– Все в порядке, сержант. – Черкасский сделал молодому человеку знак отойти в сторону. – Раз у мистера Теллона появилась охота с нами пооткровенничать – не следует ее отбивать. Полагаю, в самое ближайшее время он поведает нам немало интересного.

– Разумеется, я буду рад рассказать вам все, что знаю, – быстро отозвался Теллон. – Какой мне смысл молчать?

– Совершенно верно, никакого. – Голос Черкасского сорвался на истерический визг, и Теллон вспомнил, что этот коротышка пользовался печальной славой человека не вполне вменяемого. – Я рад, что вы так на это смотрите. Ну что ж, мистер Теллон, может быть, на один вопрос вы ответите прямо сейчас?

– Что? А… да-да, конечно.

Черкасский прошествовал к комоду – при каждом шаге его голова на длинной шее дергалась – и вытащил разряженный автоматический пистолет.

– Где патроны к этому оружию?

– Вон там. Я выбросил их в мусорную корзину.

– Понятно, – сказал Черкасский, нагнувшись за обоймой. – Вы их спрятали в мусорной корзине.

Теллон беспокойно заерзал в кресле. Они вели себя настолько по-детски, что это казалось неправдоподобным.

– Я выбросил их в мусорную корзину. Я не хотел держать их при себе. Я не хотел никаких неприятностей, – он старался, чтобы его голос звучал тихо и ровно.

Черкасский сочувственно кивнул:

– На вашем месте я сказал бы то же самое. Да, лучше, пожалуй, не придумаешь. – Он вставил обойму в пистолет и передал его сержанту: – Смотрите, сержант, не потеряйте эту штуку. Это вещественное доказательство.

Теллон хотел было возразить, но тут же осекся. Сама манера наивно, по-детски допрашивать была важным элементом тактики. Ничто так не уязвляет и не сбивает с толку, как необходимость вести себя по-взрослому, когда все вокруг строят из себя злобных детей. Но он решил держаться до конца.

Последовала долгая пауза, в продолжение которой Черкасский не сводил с него глаз. Теллон сидел почти неподвижно, пытаясь обуздать случайные вспышки воспоминаний. Вот Майра – она еще жива. Бледная кожа, глаза цвета виски… Край кресла больно врезался ему в ноги. Интересно, если он шевельнется, что за этим последует – залп «шершня»? На большинстве планет власти считали это оружие гуманным, но Теллон однажды получил заряд крошечных, заряженных наркотиками иголок. В результате – паралич и полчаса мучительной боли.

А молчание все тянулось, тянулось, и никто, похоже, не собирался уводить его из отеля. Теллон начал волноваться. Он обвел взглядом комнату, пытаясь понять, в чем дело, но лица агентов оставались профессионально бесстрастными. Черкасский, блаженно улыбаясь, разгуливал по комнате, но вздрагивал и отшатывался назад, когда встречался глазами с Теллоном.

Теллон поймал себя на необычном ощущении – кожа на лбу и щеках стала ледяной, а временами во все поры точно вонзались маленькие булавочки. «Мое образование завершено, – подумал он. – Меня впервые прошиб холодный пот».

Через несколько секунд дверь распахнулась, и вошел человек в форме с тяжелой коробкой из серого металла в руках. Он поставил ее на стул, мельком покосился на Теллона и вышел. Черкасский щелкнул пальцами, и блондин-сержант открыл коробку, где обнаружился пульт управления и провода, намотанные на пластиковые катушки. В неглубоком желобе, как дешевые побрякушки, блестели десять круглых электродов мозгомойки.

– Ну-с, Теллон, пора кое-что и забыть, – напудренное лицо Черкасского приняло деловое выражение.

– Прямо здесь? В отеле?

– Почему бы и нет? Чем дольше вы держите информацию в голове, тем больше у вас шансов передать ее кому-то еще.

– Но для того, чтобы изолировать какой-то определенный мыслеблок, нужен опытный психолог, – запротестовал Теллон. – Вы можете стереть целые области моей памяти, ничего общего не имеющие с… – Он умолк, увидев, что голова Черкасского самодовольно закачалась на индюшачьей шее. Теллон мысленно обругал себя. Он собирался вытерпеть все, что им заблагорассудится над ним сделать, а сам уже разнылся, хотя к нему пока даже не прикоснулись. Вот и конец короткой и блистательной карьеры несгибаемого Сэма Теллона. Он поджал губы и уставился прямо перед собой. Тем временем Черкасский размещал на его голове электроды, соединенные проводами с коробкой. Сержант сделал знак, и глухая стена серых мундиров отступила в коридор – комната внезапно стала больше и холоднее. В тусклом свете на вентиляционной решетке по-прежнему бессмысленно колыхалась одинокая паутина.

Черкасский стоял позади стула, на котором покоилась серая коробка, немного пригнувшись, чтобы удобнее было крутить верньеры. Скользнув взглядом по циферблатам, он распрямился и посмотрел Теллону в лицо.

– Кстати, Теллон, у вас ненормально низкое сопротивление. Возможно, вы легко потеете – это всегда понижает сопротивление кожи. Вы что, всегда такой мокрый? – Черкасский брезгливо сморщил нос, а сержант тихо хихикнул.

Теллон хмуро взглянул в окно за его спиной. Пока в комнате было полно народу, оно запотело, и немногочисленные городские огни теперь походили на шары из раскрашенного хлопка. Ему вдруг страшно захотелось выйти на улицу, вдохнуть воздух холодной звездной ночи. Майра тоже любила гулять морозными вечерами.

– Мистер Теллон настаивает, чтобы мы не тратили время зря, – строго произнес Черкасский. – Разумеется, он прав. За работу. Теперь, Теллон, чтобы избежать каких-либо недоразумений с вашей или же с нашей стороны, давайте уточним. Итак, вы находитесь в вашем нынешнем тягостном положении потому, что, будучи агентом разведки, случайно получили данные о координатах ворот, дифференциале и азимуте прыжка на планету Эйч-Мюленбург, которая является суверенной территорией правительства Эмм-Лютера. Информация была передана вам, а вы ее запомнили. Верно?

Теллон послушно кивнул. «Интересно, мозгомойка – такая же гадость, как капсула»?

Черкасский взял в руки пульт дистанционного управления и положил большой палец на красную кнопку. Теллон вдруг сообразил, что инструмент, которым его собирались обработать, – это стандартная модель, которой пользуются не слишком уважаемые психиатры. Он задумался над тем, разрешено ли им, собственно, подвергать его такой обработке? На Эмм-Лютере, с его единственным континентом, управляемым единым всемирным правительством, никогда не было необходимости создавать огромные, сложные системы разведки и контрразведки, наподобие тех, что пока еще процветали на Земле. По этой причине трое руководителей лютеранской службы безопасности имели почти полную свободу действий, по крайней мере не меньшую, чем человек, нанятый по контракту на государственную службу. Правда, они были подотчетны Гражданскому Арбитру – так именовался президент планеты. Вопрос состоял в том, насколько далеко может зайти самоуправство таких людей, как Черкасский.

– Итак, – сказал Черкасский, – теперь вам следует сосредоточиться на нужной информации. Постарайтесь сделать это чисто и аккуратно. И не пытайтесь нас одурачить, подумав о чем-то другом, – мы все проверим. Когда начнем стирать – подниму руку. Это будет секунд через пять.

Теллон постарался выстроить в памяти цепочки цифр и вдруг отчаянно испугался забыть собственное имя. Рука Черкасского сделала предупреждающий жест. Теллон пытался побороть ужас, ибо, хотя в Блоке он специально тренировал память, цифры отказывались следовать друг за другом в должном порядке. А потом… потом ничего. Числа, которые подарили бы Земле целый новый мир, исчезли. Без боли, без звука, безо всякого ощущения того, что жизненно важный кусочек знания больше не принадлежит ему. Предчувствие боли поблекло, и Теллон немного расслабился.

– Не так уж страшно это, правда? – Черкасский пригладил свою густую шевелюру, которая, казалось, росла столь буйно, потому что паразитировала на тщедушном, высохшем теле своего хозяина. – Говорят, это совершенно безболезненно.

– Я ничего не почувствовал, – признался Теллон.

– Но информация стерта?

– Да. Ее больше нет.

– Поразительно! – Черкасский заговорил обычным тоном. – Я никогда не устаю поражаться возможностям этой чудо-коробочки. Знаете, она делает библиотеки совершенно ненужными. Все, что надо, – это найти одну-единственную книгу, которая тебе действительно нравится, а потом до конца дней своих читать ее и стирать, читать и стирать.

– Превосходная идея, – подозрительно сказал Теллон. – А теперь можно я сниму эту штуку?

– Пока господин Черкасский не позволит – не вздумайте даже пальцем шевельнуть. – Белокурый сержант ткнул Теллона в плечо своим «шершнем».

– К чему такие строгости. В конце концов, он же пошел нам навстречу. И был весьма откровенен. Вы только поглядите, сколько он нам всего порассказал о той девушке, с которой был знаком на Земле. Мужчины о таких вещах обычно не распространяются. Так как ее звали, Теллон? А, да-да, припоминаю, Мэри.

– Майра, – машинально поправил Теллон и увидел, как лицо сержанта расплылось в ухмылке.

Палец Черкасского надавил на красную кнопку.

Теллон уставился в его худое, странно торжествующее лицо, и его охватило непреодолимое чувство, что его обокрали. Что-то, какая-то частичка Теллона исчезла. Но что это было? Он попытался пошарить в своей голове, заглянуть в самые темные уголки памяти. Ничего, только медленно угасающее чувство потери.

И тогда его захлестнул гнев, чистый и праведный. Он выжег страх и здравый смысл, и Теллон был благодарен ему за это.

– Вы дерьмо, Черкасский, – сказал он спокойно. – Вы подонок.

Рыло «шершня» злобно уперлось ему в плечо, и одновременно он увидел, что Черкасский снова потянулся к кнопке. Пока не замкнулся контакт, Теллон попытался выбросить на передний край сознания что-нибудь ненужное. «Морская звезда принадлежит к отряду…» Пустота!

Черкасский попятился от Теллона, скривив губы и держа палец на кнопке. «Это может продолжаться всю ночь, – подумал Теллон. – До утра я не доживу, потому что Сэм Теллон – это все, что он пережил и запечатлел в памяти, а Черкасский собирается вычистить ее до донышка».

– Давай, Лори, – сказал сержант. – Врежь ему еще раз. Жми.

– Конечно, сержант, конечно, но все надо делать по системе. – Черкасский приблизился к окну, до предела натянув кабель управления. «От окна до мостовой – семь этажей, – вспомнил Теллон. – Не очень высоко, но сойдет».

Он рванулся вперед. Внезапно обострившийся слух четко различил стук упавшего кресла, хруст костей, когда его голова врезалась Черкасскому в лицо, злобный вой «шершня», звон разбитого стекла… а затем они полетели сквозь холодный черный воздух, а внизу расцветали уличные фонари.

Черкасский завопил, и Теллон почувствовал, как его тело напряглось. Он попытался принять вертикальное положение, но здешняя высокая гравитация оставляла на это слишком мало времени. Он выпустил Черкасского, но тот клещом вцепился в Теллона. Застонав от страха, Теллон изогнулся, чтобы падать ногами вниз. Толчковые ботинки, автоматически включившиеся вблизи земли, заработали в полную силу. Когда колени Теллона согнулись от торможения, он почувствовал, что хватка Черкасского ослабевает, и коротышка полетел вниз, извиваясь, как рыба на крючке. Теллон услышал, как его тело с шумом ударилось о тротуар.

Он приземлился на бетон рядом со съежившимся телом Черкасского – вплоть до самого приземления тормозящая сила антигравитационных подметок увеличивалась обратно пропорционально квадрату высоты. Черкасский был еще жив; эта часть плана не удалась. Теллон повернулся, собираясь бежать, но тут обнаружил, что с головы у него все еще свисают провода мозгомойки.

Срывая электроды, он заметил, что в дверях торгового центра на той стороне пустынной улицы мелькнули серые мундиры. На обоих концах квартала заверещали свистки. Секунду спустя он услышал, как завыли «шершни», выпустив облако стрел-иголок, а потом раздалось отчетливое «тик-ток-ток»: стрелы пришпиливали одежду к телу.

Теллон пошатнулся и беспомощно осел на землю.

Он лежал на спине – парализованный и странно спокойный. Элэсбэшники все еще рьяно палили из своих «шершней», но попасть в него, лежащего, было уже трудно. Стрелы, пущенные горизонтально, пролетали мимо. Рисунок созвездий был незнаком, но все равно, глядя на звезды, Теллон испытывал облегчение. Там, наверху, были другие люди, которые могли отправиться куда угодно, если у них хватало духу вынести путешествие сквозь цепочку ворот – страшное путешествие, когда душа твоя вытягивается в тонкую ниточку, оплетающую всю Вселенную. Сэм Теллон больше не сможет участвовать в этих жутких полетах, но, до тех пор, пока он еще смотрит в ночное небо, он никогда до конца не станет пленником.

«Шершни» замолчали как-то сразу. Теллон ожидал, что вот-вот раздастся топот бегущих ног, но вместо этого неожиданно услышал близкие шаги. И перед ним появился человек. Как ни странно, это был Черкасский. Его лицо напоминало сейчас маску африканского колдуна: кожа ободрана, всюду запекшаяся кровь, одна рука безвольно свисает вдоль тела. Преодолевая боль, он вытянул вперед здоровую руку, и Теллон увидел в ней «шершень».

– Никто, – шептал Черкасский, – ни один человек…

Он выстрелил в упор.

«Шершень» считался гуманным оружием и обычно не причинял серьезных увечий, но Черкасский был профессионалом. Теллон, совершенно парализованный наркотиками, был не в силах даже моргнуть, когда стрелы злобно вонзились в его глаза, навсегда украв у него свет, красоту и звезды.